Фермер 1: перерождение

Глава 2 Дом на холме

Ключи от дома лесника я получил в конторе, через час после разговора с директором. Пухлая женщина с крашеными хной волосами, секретарь Громова, вручила их с таким видом, словно передавала государственную тайну.

— Вот, Виктор Алексеич, держите. Только дом-то нежилой сейчас, — она понизила голос. — После Макарыча там никто не убирался, так что… — Она выразительно пожала плечами.

— Ничего страшного, — улыбнулся я, пряча связку с двумя массивными ключами в карман. — Руки есть, голова тоже. Справлюсь.

Дорога к дому лесника петляла через поселок и уходила в невысокий перелесок на холме. После дождя грязь превратилась в липкую кашу, мгновенно облепившую мои кирзовые сапоги килограммами вязкой глины.

Сапоги, кстати, достались мне, точнее, Виктору, от сторожа общежития в Тимирязевке. Память тела безошибочно воспроизводила движения, как идти, чтобы меньше скользить, как переступать через лужи, оценивая их глубину по цвету воды.

Миновав последние дома села, я остановился, чтобы перевести дыхание и оглядеться. Отсюда совхоз «Заря» выглядел живописно.

Ряды аккуратных домов с палисадниками, окрашенная в голубой цвет водонапорная башня, поблескивающая на солнце, прорвавшемся сквозь тучи, шиферные крыши, кое-где замшелые соломенные. По центральной улице медленно полз газик с буквами «ПМК» на дверце, передвижная механизированная колонна.

Лесной воздух, напоенный запахом сосновой смолы и влажных опавших листьев, ударил в ноздри, заставив меня на секунду замереть от неожиданного удовольствия. В моем прошлом времени такого чистого воздуха уже не осталось, даже в самых экологичных загородных поселках.

Наконец показался дом, бревенчатый, потемневший от времени и дождей. Покосившийся забор из штакетника обозначал границы участка, заросшего высокой травой и кустарником. На крыше виднелась ржавая антенна, сиротливый признак прикосновения цивилизации.

Я отворил скрипучую калитку и прошел по заросшей тропинке к крыльцу. Ступеньки скрипнули под моим весом, но выдержали. Дом стоял на каменном фундаменте, высоко поднимаясь над землей, признак основательности постройки.

Ключ поворачивался в замке с трудом, но поддался после нескольких попыток. Тяжелая дверь со скрипом отворилась, и я шагнул в полумрак прихожей. Затхлый воздух нежилого помещения, запах пыли и мышей ударил в нос.

Я нащупал выключатель на стене. К моему удивлению, свет загорелся. Электричество работало. Первая хорошая новость.

Дом оказался просторнее, чем выглядел снаружи. Прихожая переходила в большую комнату с беленой печью посередине. Старинные ходики с гирями висели на стене, остановившись на без четверти двенадцать, в какой день, в каком месяце?

Мебель крепкая, добротная, ручной работы. Массивный стол, четыре стула с точеными ножками, буфет с резными дверцами, широкая кровать с панцирной сеткой у стены. На окнах выцветшие занавески в цветочек. Под потолком пыльная люстра с тремя плафонами-тюльпанами.

Вторая комната оказалась меньше, видимо, спальня хозяина. Узкая железная кровать, застеленная старым солдатским одеялом, тумбочка с потертой фотографией на ней, шкаф для одежды. На стене пожелтевшая карта района в деревянной раме, с какими-то пометками карандашом.

Кухня удивила меня остатками модернизации. Здесь стоял холодильник «Саратов», правда, отключенный от сети и с открытой дверцей. На плите закопченные кастрюли, в углу ведро с давно высохшей шваброй. Рядом с плитой дверца в подпол, закрытая на навесной замок.

Я вернулся в большую комнату и открыл окно, впуская свежий воздух. Пыль, потревоженная сквозняком, заклубилась в солнечном луче. Требовалась серьезная уборка, но место определенно стоило усилий.

— Ну, квартирант новый, как тебе хоромы Макарыча?

Я вздрогнул от неожиданности. На пороге дома стоял сухонький старик в выцветшей гимнастерке без погон, но с медалями, в галифе и кирзовых сапогах, начищенных до блеска. Седые волосы коротко острижены, лицо бронзовое от загара и испещренное глубокими морщинами. Глаза, удивительно ясные, голубые, смотрели с живым интересом.

— Неплохо, — ответил я, отряхивая руки от пыли. — Просторно. Крепко построено.

— А то! — кивнул старик. — Федька Макарыч его перед войной еще ставил. Я помогал, бревна возили на быках из Малинового распадка. Листвянка — на века!

Он прошел в дом без приглашения, по-хозяйски осматриваясь по сторонам.

— Давно сюда не заглядывал… С похорон Федьки, почитай… — Старик покачал головой. — Эх, жизнь-жестянка… А меня Егорычем кличут. По паспорту-то я Иван Егорович Степанов, но все Егорычем зовут, так что и ты не церемонься.

— Виктор, — представился я, протягивая руку.

Рукопожатие у старика оказалось неожиданно крепким, мозолистая ладонь выдавала человека, привыкшего к физическому труду.

— Знаю, знаю, — кивнул Егорыч. — Весь поселок гудит, молодой агроном с образованием приехал, первый день чуть не убился. Живучий, значит!

Он засмеялся, обнажив редкие, но крепкие зубы.

— Сосед твой, — продолжил старик, указывая большим пальцем через плечо. — Вон, через дорогу живу. Вдвоем тут на отшибе теперь куковать будем.

Егорыч прошел к печи, потрогал ее бок, пробормотал что-то одобрительное.

— Печь в порядке, я проверял недавно. Тяга хорошая, кочегарить одно удовольствие. Дрова есть, за сараем поленница, Федька всегда запас держал. Вода в колодце рядом с домом, чистейшая, родниковая. Лучше нашей воды только самогон!

Старик снова засмеялся, явно довольный своей шуткой.

— А ты, значит, агроном? — Егорыч присел на стул. — Науку земле преподавать будешь?

— Попробую, — кивнул я, садясь напротив. — А вы давно здесь живете?

— С рождения, — гордо ответил старик. — В девятнадцатом родился, когда Колчак по нашим местам катился. Отец в партизанах был, у Щетинкина в отряде. Так что я тут каждую тропинку знаю, каждую сосну помню, когда еще с мое ростом была.

Он похлопал по нагрудному карману гимнастерки, достал пачку «Беломора», предложил мне. Я отказался, чем, кажется, слегка озадачил старика.

— Не куришь? Спортсмен, что ли? — прищурился он, закуривая папиросу. Дым поднялся к потолку тонкой струйкой.

— Не привык, — пожал я плечами. — А вы, я смотрю, воевали?

Старик выпрямился, расправив плечи:

— А то! От звонка до звонка! От финской до самого Берлина! Сталинград прошел, Егорыч там погибнуть должен был, да судьба распорядилась иначе.

Он затянулся, прикрыв глаза, словно воспоминания причиняли физическую боль.

— Тяжело было? — спросил я, осторожно прощупывая почву для разговора.

— Эх, милок, — вздохнул Егорыч. — В аду легче! Зима та сталинградская — страшнее не видал. Немцы жгут все, что горит, от холода. Мы в развалинах траншеи роем, каждый дом — крепость, каждая стена — фронт. Волга за спиной, приказ: «Ни шагу назад!» и все, хоть умри, а держись. И держались! — он стукнул кулаком по столу.

Я слушал внимательно, отмечая детали, пытаясь сопоставить рассказ старика с тем, что знал об истории Сталинградской битвы из будущего. Егорыч говорил с паузами, подбирая слова, иногда осекаясь, когда воспоминания становились слишком яркими.

— После войны сюда вернулся, — продолжил он, немного успокоившись. — Землю восстанавливали, хозяйство поднимали. Тяжело было, но справились. Я в кузнице работал, потом в леспромхозе, как нога шалить начала. — Он постучал по своему правому колену. — Осколок там сидит, напоминает о войне. Теперь вот на пенсии.

— А совхоз как? — спросил я, переводя разговор. — Хорошее хозяйство?

— Серединка на половинку, — философски ответил Егорыч. — Бывало хуже, бывало лучше. Громов мужик толковый, хозяин. Но связан по рукам и ногам планами сверху да инструкциями. Попробуй тут развернись! А народ у нас работящий, земля богатая, только вот…

Он многозначительно замолчал, затянувшись папиросой.

— Только что? — подтолкнул я.

— Порядка настоящего нет, — тихо, почти шепотом ответил старик. — Не как при Сталине. Тогда строго было, но ясно — вот цель, вот средства, а кто не хочет работать — на лесоповал. А сейчас все размыто. Планы есть, а стимулу нет. Отчетность важнее реальных дел стала.

Егорыч говорил без страха, словно привык высказывать вслух то, о чем другие предпочитали молчать. Возможно, фронтовое прошлое давало ему такую привилегию.

— А руководство районное какое? — продолжал я осторожные расспросы.

— Климов, первый секретарь, мужик неплохой, но слабоват характером, — Егорыч понизил голос до шепота. — А вот Лаптев, второй секретарь, тот еще прохиндей. Все на место Климова метит, интриги плетет. Но рановато о высоком политесе говорить, ты сначала обживись, осмотрись…

Старик поднялся, разминая больную ногу.

— Печку-то сегодня растопишь? Сыро здесь, а тебе после контузии твоей лишняя простуда ни к чему.

— Обязательно, — кивнул я. — Спасибо за беседу, Иван Егорович.

— Какой я тебе Иван Егорович? — фыркнул старик. — Говорю же, Егорыч я. Заходи вечерком чай пить, если управишься с уборкой. Самовар поставлю. Заодно и расскажу, что тут к чему в «Заре» нашей.

Старик направился к выходу, но у двери остановился:

— Да, и не забудь, воду из колодца набрать лучше засветло. Ночами тут темень непроглядная, хоть глаз выколи.

С этими словами он вышел, оставив меня одного в тишине дома, нарушаемой только тиканьем вновь заведенных мной ходиков и шорохом майского ветра за окном.

Я подошел к окну, проводил взглядом удаляющуюся фигуру старика. Егорыч шел, прихрамывая, но держался прямо, с достоинством человека, повидавшего столько, что уже ничто не могло сломить его дух.

Мне повезло встретить такого соседа в первый же день. Фронтовик, старожил, из тех, кто помнит эпоху до коллективизации, военные годы и все этапы советской истории, которые я изучал только по архивам и мемуарам.

Первый контакт с местным жителем вроде бы сложился удачно, и это обнадеживало.

Я вернулся к осмотру дома, мысленно составляя список необходимых работ и материалов. Дом лесника, теперь мой дом, имел все шансы стать не только удобным жилищем, но и штаб-квартирой для моих будущих планов.

Первым делом я занялся печью. Я умел растапливать русскую печь, еще с прошлой жизни. Укладывал поленья определенным образом, крест-накрест для лучшей тяги.

В сарае нашлась береста, идеальная для растопки. Поленница за домом радовала обилием сухих березовых дров, аккуратно уложенных под навесом. Федор Макарыч явно был хозяйственным человеком.

Через полчаса печь загудела, наполняя дом теплом и запахом березового дыма. Я открыл все окна настежь, впуская свежий воздух и выгоняя застоявшуюся затхлость. Из кладовки извлек метлу с жесткой щетиной, ведро и тряпки. Уборка предстояла масштабная.

Работа шла споро. Тело Виктора, молодое и сильное, без труда справлялось с физическими нагрузками.

Я сметал паутину с потолка, протирал пыль с мебели, мыл полы. Под слоем пыли обнаружилась добротная мебель из массива дерева, которую в будущем антиквары двадцать первого века продавали бы за баснословные деньги как «советский винтаж».

В буфете нашлась посуда — граненые стаканы, фаянсовые тарелки с синим ободком, алюминиевые ложки, потемневшие от времени. В верхнем ящике стола коробка с инструментами: молоток, плоскогубцы, отвертки, рубанок. На полке у окна стопка книг: потрепанный однотомник Пушкина, «Тихий Дон» Шолохова, несколько брошюр по лесоводству, старые подшивки журнала «Техника-молодежи».

Я полистал страницы, и фотографическая память, способность, которой я обладал в прошлой жизни, мгновенно фиксировала содержимое. Это умение не раз выручало меня в работе политтехнолога. Достаточно было один раз просмотреть досье на политического оппонента, и я помнил каждую деталь, каждую уязвимость, которую можно использовать.

К вечеру первый этап уборки был завершен. Дом преобразился.

Чистые полы поблескивали в лучах заходящего солнца, кровать застелена свежим бельем из моего чемодана, печь, натопленная до приятного жара, согрела стены.

Я вышел на крыльцо, с удовольствием вдыхая прохладный вечерний воздух. Закат окрасил небо над лесом в оранжево-розовые тона. Где-то вдалеке замычала корова, возвращающаяся с пастбища. Совсем другие звуки, чем в моем прошлом мире с его постоянным городским гулом.

— Эй, агроном! — окликнул меня Егорыч, показавшийся у своей калитки. — Управился? Самовар готов, заходи!

Я решил не отказываться от приглашения. Первое правило политтехнолога: создавай сеть контактов на новом месте, особенно среди старожилов.

Дом Егорыча выглядел как музей советской эпохи. Горница, чисто выбеленная известкой, увешана фотографиями в рамках.

Портрет Сталина в военной форме соседствовал с выцветшими снимками фронтовых товарищей. На комоде патефон с раструбом и стопка пластинок.

Стол накрыт белой скатертью. На нем красовался начищенный до блеска самовар, пыхтевший паром, рядом тарелка с баранками и вазочка с темно-коричневым вареньем.

— Садись, гостем будешь, — старик указал на стул. — Чай у меня особый, с смородиновым листом и зверобоем. Для мозгов полезно, после твоей контузии в самый раз.

Я не стал поправлять насчет «контузии». В некотором смысле, внезапное перемещение из 2023 года в 1972-й было похлеще любой контузии.

Егорыч разлил чай по граненым стаканам в мельхиоровых подстаканниках. Чай пах лесом и летом, темно-янтарный, крепкий.

— Ну, рассказывай, — старик подвинул мне варенье, — чего столичного агронома в нашу глушь занесло? С твоим-то красным дипломом небось в области остаться мог?

Я прикинул, как лучше ответить. Врать следовало поближе к правде.

— Хотел посмотреть настоящее сельское хозяйство, не по учебникам. Да и спокойнее здесь, природа… Для научных наблюдений хорошие условия.

— Ага, — кивнул Егорыч, — от городской суеты подальше. Понимаю. Только учти, у нас тут свой уклад. Городские теории не всегда к нашей земле подходят.

Он отхлебнул чай и прищурился.

— А вот скажи мне, агроном, чему вас там в институтах учат нынче? Неужто и впрямь науке о земле?

В его голосе прозвучала нотка скептицизма, которую я часто слышал у людей старой закалки в отношении молодых специалистов с дипломами.

— Учат понимать почву, растения, природные циклы, — ответил я. — Но без практики, без опыта местных жителей все эти знания бесполезны. Потому и приехал, учиться у таких, как вы.

Лесть была легкой, почти незаметной, но эффективной. Лицо старика просветлело.

— Верно мыслишь! — одобрительно кивнул он. — Наука наукой, а опыт, он дороже золота. Вот взять хоть озимые. По книжке сроки одни, а я по рябине да по муравейникам определяю, когда сеять. И ни разу не ошибся!

Егорыч пустился в подробный рассказ о народных приметах и многолетних наблюдениях. Я слушал внимательно, автоматически сортировал в уме информацию, отделяя суеверия от рациональных наблюдений. Многое из его рассказов имело научное обоснование, просто выраженное языком народной мудрости.

— А как у вас с директором отношения складываются? — перевел разговор старик.

— Только познакомились, — пожал плечами я. — Впечатление производит серьезное.

— Громов мужик головастый, — Егорыч понизил голос, хотя мы были одни в доме. — Но с хитринкой. Умеет с начальством ладить, а своих в обиду не дает. При нем совхоз из отстающих в середнячки выбился. Я тебе говорил уже.

Он снова наполнил наши стаканы.

— Ты с ним поаккуратнее. Не лезь сразу со своей наукой. Сначала послушай, посмотри, как дела ведутся. Громов ценит тех, кто работает, а не языком треплет. Докажешь делом, будет уважать.

— Спасибо за совет, — искренне поблагодарил я.

— А в район пока не суйся, — продолжил Егорыч. — Там сейчас неспокойно. Климов с Лаптевым грызутся, как собаки за кость. А кость эта — кресло первого секретаря. Обласкают, используют, и выбросят.

Такие откровения от малознакомого человека могли показаться странными, но я понимал: для старика я был безопасным слушателем. Молодой, не местный, без связей и собственных интересов в районных играх.

— И давно это противостояние? — спросил я, делая глоток чая.

— Года два уже, — покачал головой Егорыч. — Как Лаптева перевели к нам из соседнего района. Говорят, там он тоже интриги плел, да нарвался на кого-то посильнее. Теперь здесь пытается карьеру делать.

Мы проговорили до поздних сумерек. Я узнал о каждом значимом человеке в совхозе, о проблемах с поставками запчастей для техники, о надоях, снизившихся из-за плохих кормов, о затяжном строительстве зернохранилища, где меня чуть не убило балкой.

Уходя, я поблагодарил старика за гостеприимство.

— Заходи еще, — кивнул Егорыч. — Одному-то скучно вечерами. А мне рассказать есть чего.

Возвращаясь к дому в густых сумерках, я думал о том, насколько ценным источником информации оказался мой сосед. В моей прошлой работе таких называли «инсайдерами», людьми, обладающими внутренней информацией, но стоящими в стороне от основной игры.