Фермер 1: перерождение

Глава 15 Диагноз земли

Рано утром к моему дому подъехал видавший виды «москвич-408» цвета хаки с номерами районной ветеринарной станции. Из машины вылез худощавый мужчина лет сорока в выцветшей защитной куртке и очках в тонкой металлической оправе. В руках у него был потертый кожаный саквояж темно-коричневого цвета с металлическими застежками.

— Корнилов? — спросил он, поправляя очки. — Петр Васильевич Кутузов, лаборант районной ветстанции. Вы просили провести анализы почвы?

— Да, именно. — Я пожал ему руку, ладонь сухая, мозолистая от работы с химическими реактивами. — Спасибо, что приехали так рано.

— Не за что. Дело интересное, давно хотел посмотреть на ваши проблемные участки. — Кутузов открыл саквояж, достал несколько стеклянных пробирок с пробками из натуральной корки и пачку этикеток из плотной бумаги. — Начнем с каменистых склонов?

Мы поехали на каменистые склоны за Березовым оврагом на моем мотоцикле «Иж-Планета». Кутузов устроился в коляске, крепко держа саквояж на коленях. Утренний воздух был свежим и прохладным, пахло росой и разогретой на солнце полынью.

У подножия склона мы остановились возле первого участка, пологого холма, усеянного валунами размером от арбуза до письменного стола. Между камнями виднелись островки серо-бурой почвы, покрытой редкой травой и мелким щебнем.

— Начнем отсюда, — сказал я, доставая из рюкзака саперную лопатку с деревянной ручкой, потемневшей от времени. — Нужно взять пробы с разных глубин.

Кутузов достал из саквояжа бур, металлический стержень длиной в метр с винтовой нарезкой и крестообразной ручкой из черного металла. На боковой поверхности виднелись деления через каждые десять сантиметров.

— Сначала определим структуру грунта, — сказал он, вкручивая бур в землю. — Потом возьмем образцы для химического анализа.

Первые двадцать сантиметров бур шел легко, прорезая рыхлый поверхностный слой темно-серого цвета. Глубже пошла плотная глина с включениями мелких камешков и песка. На глубине полуметра бур наткнулся на твердую породу.

— Материнская порода — известняк, — констатировал Кутузов, извлекая бур и рассматривая налипшие на него крупинки белого цвета. — Это хорошо для раскисления почвы. А вот верхний слой…

Он зачерпнул горсть земли, растер между пальцами, понюхал.

— Тяжелый суглинок. Кислотность повышенная, судя по растительности. Видите, одни кислолюбивые сорняки — щавель, хвощ, подорожник.

Я записывал все наблюдения в блокнот с твердой обложкой синего цвета, делая пометки карандашом «Конструктор» с красно-белой полосочкой.

Кутузов извлек из саквояжа набор стеклянных пробирок диаметром около двух сантиметров, каждая с плотно притертой пробкой. На боковых поверхностях красовались этикетки с порядковыми номерами, написанными чернилами из авторучки.

— Первый образец — поверхностный слой, глубина пять сантиметров, — проговаривал он, аккуратно наполняя пробирку землей при помощи небольшой металлической ложечки. — Второй — глубина двадцать сантиметров. Третий — сорок сантиметров.

Каждую пробирку он тщательно закупоривал, наклеивал этикетку с указанием места отбора, глубины и даты. Почерк у лаборанта мелкий, аккуратный, привычка человека, ведущего точные записи.

Мы прошли весь склон, взяв образцы в десяти точках. В некоторых местах почва оказалась глубже, до семидесяти сантиметров, в других едва достигала десяти. Всюду преобладал тяжелый суглинок с большим содержанием камней и низким плодородием.

— Основная проблема — кислотность и плохой дренаж, — резюмировал Кутузов, упаковывая пробирки в деревянный ящичек с мягкой подстилкой из ваты. — Но поправимо. Известкование, органические удобрения, правильная обработка.

Следующим пунктом стала заболоченная низина у старой мельницы. Ехали мы объездной дорогой, поскольку прямой путь размыло весенними водами. Старое мельничное колесо, почерневшее от времени и частично разрушенное, уныло торчало над зарослями камыша высотой в человеческий рост.

— Интересное место, — заметил Кутузов, надевая резиновые сапоги до колен. — Торфяники в наших краях редкость.

Мы зашли в болото, держась за крепкие стебли камыша. Вода доходила до щиколоток, дно мягкое, вязкое. При каждом шаге из ила поднимались пузырьки болотного газа с характерным запахом сероводорода.

Кутузов достал специальный торфяной бур, более длинный, с полой трубкой вместо винтовой нарезки. При погружении в торф он захватывал цилиндрические столбики грунта, сохраняя естественную слоистость.

— Торф верховой, качество хорошее, — сказал он, извлекая бур с темно-коричневой массой, пронизанной остатками растений. — Степень разложения средняя, процентов сорок-пятьдесят.

Я рассматривал извлеченный торф. В нем отчетливо виднелись волокна мха-сфагнума, корешки осоки, фрагменты древесины. Масса была рыхлой, пористой, при сжатии в руке выделяла темную воду.

— А глубина торфяного слоя?

— Посмотрим. — Кутузов продолжал бурение, извлекая все новые столбики торфа. — Метр… полтора… два… Есть! Глина.

На глубине двух метров двадцати сантиметров бур наткнулся на водоупорный слой, плотную серую глину без органических включений.

— Отличная основа для прудов, — отметил лаборант, взяв образцы торфа с разных глубин. — Глина не пропускает воду, значит, можно создавать водоемы.

Мы взяли образцы в пяти точках болота. Везде картина повторялась, двухметровый слой торфа, подстилаемый непроницаемой глиной. Только на окраинах торфяной слой становился тоньше, а в составе появлялся минеральный грунт.

— Торф хорошего качества, — констатировал Кутузов, укладывая образцы в отдельный ящичек. — Кислотность высокая, но для болотных растений это нормально. Зато отличное органическое удобрение после проветривания.

Третьим объектом исследования стали солончаки возле озера Горького. Ехали мы к ним через степь по едва заметной тропинке, петляющей между кочками и зарослями полыни.

Озеро Горькое это небольшой водоем овальной формы, длиной метров триста и шириной около ста. Вода мутно-зеленого цвета, с радужными разводами на поверхности. По берегам белесые солевые корки и чахлая растительность.

— Типичный солончак, — сказал Кутузов, присев на корточки у кромки воды и зачерпнув ее ладонью. — Попробуйте на вкус.

Я осторожно лизнул воду. Горько-соленая, с металлическим привкусом и легким запахом сероводорода.

— Концентрация солей процентов пять-семь, — прикинул лаборант. — В основном сульфаты и хлориды натрия и магния. Для полива не годится, но можно использовать в лечебных целях.

Мы прошли вдоль берега, изучая характер засоления. В некоторых местах соль выступала на поверхность белыми кристаллическими корками толщиной в палец. В других местах засоление было скрытым, проявляясь только в угнетенной растительности.

— Возьмем образцы почвы на разном расстоянии от озера, — предложил Кутузов. — Посмотрим, как меняется степень засоления.

У самого берега почва оказалась пропитанной солью до глубины полуметра. На расстоянии ста метров засоление ослабевало, но все еще оставалось значительным. Только в двухстах метрах от озера почва становилась относительно нормальной.

— Классическая картина вторичного засоления, — объяснял Кутузов, наполняя пробирки образцами с разных глубин. — Соленые грунтовые воды поднимаются к поверхности, испаряются, оставляя соли.

Растительность на солончаках была специфической. Ближе к озеру росли только солянки, мясистые растения с сизо-зелеными листьями, приспособленные к высокой концентрации солей. Дальше от берега появлялись полынь, лебеда, подорожник — растения, терпимые к умеренному засолению.

— А что это за растение? — спросил я, указывая на заросли с мелкими белыми цветочками.

— Солерос. Галофит, то есть солелюбивое растение. — Кутузов сорвал веточку, размял между пальцами. — Съедобное, кстати. Местные его иногда в салаты добавляют.

К полудню мы закончили отбор образцов. В саквояже лаборанта поместился внушительный набор, тридцать шесть пробирок с почвенными образцами, каждая тщательно подписанная и упакованная.

— Когда будут готовы результаты? — спросил я, помогая Кутузову уложить ящички в машину.

— Через неделю. Нужно сделать полный химический анализ — pH, содержание гумуса, азота, фосфора, калия, микроэлементов. Плюс определение механического состава и засоленности. — Он протер очки носовым платком в синюю клетку. — Работы много, но интересной.

— А предварительные выводы можете сделать?

Кутузов задумался, глядя в сторону обследованных участков.

— Каменистые склоны — кислые, малоплодородные, но поправимые. Известкование, органика, правильная обработка, и через пару лет будут давать неплохие урожаи. Болото — ценный источник торфа и возможность создания прудового хозяйства. Солончаки — самая сложная проблема, но и там есть варианты. Промывка, дренаж, посадка галофитов для постепенного рассоления.

— Значит, все участки можно ввести в оборот?

— Можно. Только подходы разные нужны. Склоны террасировать, болота частично осушать, солончаки промывать. Но технически все выполнимо. — Он сел в машину, завел двигатель. — Главное не торопиться, делать все по науке.

Проводив лаборанта, я сел на крыльце дома с блокнотом, перечитывая записи. Картина постепенно прояснялась. Каждый участок имел специфические проблемы, но и свои преимущества.

Каменистые склоны — большое количество извести в материнской породе поможет нейтрализовать кислотность. Камни можно использовать для строительства террас и дренажных систем.

Болото — готовый источник торфа для удобрения других участков. Плюс возможность рыбоводства в созданных прудах.

Солончаки — после рассоления могут стать весьма плодородными, поскольку засоленные почвы часто богаты минеральными веществами.

Но что важнее всего, все три типа участков можно объединить в единую систему. Торф из болота улучшит плодородие склонов. Известняк со склонов поможет нейтрализовать кислотность торфа. А рассоленные земли станут основой для интенсивного земледелия.

Я открыл свежую страницу блокнота и начал составлять схему комплексного освоения. Пятьсот гектаров мертвых земель должны превратиться в образцовое хозяйство. И теперь, после детального обследования, эта задача казалась вполне решаемой.

На следующий день мы с Кутузовым отправились к самому проблематичному участку, землям вокруг старого кожевенного завода. Лаборант привез с собой дополнительное оборудование: портативный pH-метр в кожаном футляре, набор индикаторных полосок в пластиковой коробочке и несколько склянок с реактивами, тщательно завернутых в газетную бумагу.

— Здесь нужен особый подход, — предупредил он, надевая резиновые перчатки желтого цвета. — Если действительно есть тяжелые металлы, то работать надо осторожно.

Территория бывшего Алтайского кожевенного завода имени Куйбышева встретила нас унылым пейзажем. Главное здание из красного кирпича с высокой трубой стояло с заколоченными досками окнами. Железные ворота покрылись ржавчиной, а над входом криво висела выцветшая табличка с названием предприятия.

Но больше всего поражала земля вокруг. На площади в несколько гектаров практически ничего не росло. Почва имела серовато-бурый оттенок с рыжеватыми пятнами, местами покрытая белесой коркой. Редкие сорняки выглядели болезненно — листья желтые с бурыми пятнами, стебли искривленные.

— Вот это да, — присвистнул Кутузов, осматривая мертвый пейзаж. — Хуже, чем я думал. Видите эти рыжие разводы? Это окислы железа, значит, кислотность высокая. А белые корки, скорее всего, соли хрома.

Мы направились к самому зараженному участку, территории бывших очистных сооружений. Здесь когда-то стояли отстойники для промышленных стоков, а теперь зияли бетонные ямы, частично засыпанные строительным мусором.

Я достал саперную лопатку и попробовал копнуть землю. Лопатка с трудом входила в спекшийся грунт, издавая скрежет о твердые включения. Выкопанная земля имела странный металлический блеск и неприятно пахла химикатами.

— Осторожнее, — предупредил Кутузов, доставая из саквояжа специальный пробоотборник, стальную трубку с острым наконечником и резиновой грушей для создания вакуума. — Лучше не дышать этой пылью.

Первые пробы мы взяли прямо у отстойников. Почва здесь оказалась пропитана химикатами на глубину более метра. При извлечении образца из трубки поднялась едкая пыль, от которой першило в горле.

— pH около трех, — констатировал Кутузов, опустив в размешанную с дистиллированной водой пробу индикаторную полоску красного цвета. — Сильнокислая среда. Для сравнения, у лимонного сока pH около двух.

Он достал из футляра портативный pH-метр, прибор размером с авторучку с металлическим наконечником. Опустил электрод в почвенную суспензию, подождал несколько секунд, пока стабилизируются показания.

— Два и восемь десятых, — прочитал он с циферблата. — Это уже не почва, а химический реактив.

Мы продвигались от эпицентра загрязнения к периферии, взяв пробы через каждые пятьдесят метров. Постепенно картина менялась.

На расстоянии ста метров от отстойников pH поднялся до четырех, появились первые чахлые растения. В двухстах метрах кислотность снизилась до пяти, а растительность стала разнообразнее, хотя все еще выглядела угнетенной.

— Интересная закономерность, — отметил лаборант, записывая показания в потертый блокнот. — Загрязнение распространилось не равномерно, а по естественным стокам. Видите этот овраг? Он как канал, по которому яды стекали к реке.

Овраг, тянущийся от завода к ближайшему ручью, представлял собой полосу мертвой земли шириной метров двадцать. Дно покрывала толстая корка серо-зеленого цвета, растрескавшаяся от засухи. При ударе лопаткой корка звенела, как керамика.

— Это что, застывшие стоки? — спросил я.

— Похоже на то. — Кутузов осторожно отколол кусочек корки, рассмотрел на солнце. — Видите зеленоватый оттенок? Соединения хрома. А рыжие прожилки — железо. Целый коктейль из тяжелых металлов.

Для более точного анализа он достал из саквояжа набор стеклянных пробирок с притертыми пробками и флакончик с серной кислотой. Небольшое количество почвы поместил в пробирку, добавил несколько капель кислоты.

— Экспресс-тест на хром, — пояснил он, встряхивая пробирку в резиновых перчатках. — Если есть шестивалентный хром, раствор окрасится в желто-оранжевый цвет.

Через минуту содержимое пробирки приобрело насыщенный оранжевый оттенок, почти красный.

— Ну вот, — мрачно сказал Кутузов. — Концентрация хрома зашкаливает. Для сравнения, в нормальной почве его практически нет.

Мы взяли образцы в пятнадцати точках, составив детальную карту загрязнения. Наиболее пораженными оказались территория самого завода, овраг-сток и участок земли в радиусе ста метров от очистных сооружений. Дальше концентрация токсинов постепенно снижалась, но даже на расстоянии трехсот метров превышала нормальные показатели.

— А что с грунтовыми водами? — поинтересовался я, наблюдая, как лаборант укладывает образцы в специальный ящик с мягкими прокладками.

— Нужно пробурить скважины, взять пробы. Но боюсь, что и они загрязнены. Тяжелые металлы хорошо мигрируют с водой. — Он снял резиновые перчатки, тщательно протер руки спиртом из пузырька. — Кстати, заметили, что ручей ниже по течению тоже мертвый?

Действительно, ручеек, протекающий в полукилометре от завода, выглядел безжизненно. Вода мутная, с радужными разводами на поверхности. Берега покрыты рыжим налетом, растительности почти нет.

— Значит, загрязнение распространяется и по воде, — констатировал я.

— Конечно. Десять лет назад, когда завод закрывали, никто толком не думал об экологии. Стоки просто сбрасывали в овраг, а оттуда в ручей. Вот и результат.

К концу дня мы собрали полную коллекцию образцов с загрязненной территории. В саквояже лаборанта поместилось два десятка пробирок с почвой различных оттенков, от серо-бурого до рыжевато-зеленого.

— Полный анализ займет две недели, — предупредил Кутузов, укладывая оборудование. — Нужно определить не только хром, но и другие металлы — свинец, кадмий, цинк, медь. Плюс органические загрязнители, которые могли остаться от дубильных веществ.

— А предварительные выводы?