Эпикриз с переводом

Глава 22

Вино я всё-таки открыла. Вечером. Устроилась на крыльце дома, прихватив бокал и пачку сигарет. Налила себе полный бокал, прикурила ароматную сигарету и с грустью провожала ещё один пантерианский день.

Выйти в сад на любимую скамейку не решилась. Теперь мне везде мерещились враги, которых у меня, по сути, не было. Но я чувствовала холод непонятного страха, пронизывавшего спину, позвоночник.

На улице было так же пасмурно, как и утром. Но дождь так и не пошел. И эта серость ещё больше нагнетала. Тоска одиночества. Из-за нее я слышала лёгкий шелест кустов, создаваемый слабым ветерком. Это похоже то, как одинокие люди слышат, как тикают часы… Нет, в одиночестве есть своя польза. Например, осознание его, понимание того, что быть одиноким тебе не хочется.

Бутылку вина я не осилила. Два бокала — и голову повело. И если бы раньше я продолжила пить, то сейчас не хотелось. А хотелось спать. И проснуться во вчера, в нежных и горячих объятиях Кишана. Чувствовать его дыхание, ощущать сердцебиение. И целовать, целовать, пока не опухнут губы. Ласкать, пока не онемеют руки. Получать удовольствие до сладкого спазма мышц. До обессиленности. До умопомрачения… Как с Кишаном — так ни с кем раньше. И вряд ли с кем-то после.

Говорят, чтобы привыкнуть к новому, человеку нужен двадцать один день. К Кишану я привыкла быстрей. А к своему изуродованному лицу не привыкла вообще.

Вернувшись домой, я подошла к большому зеркалу. За те две недели, что здесь жил Кишан, этот мой ежевечерний ритуал сошел на нет. Я не чувствовала в нем необходимости, ведь видела, какими глазами на меня смотрит мой черныш. Его взгляд — лучше всех отражений… Но сегодня я решила на себя посмотреть. Уставилась в зеркало, медленно исследуя отражение. Каждый миллиметр кожи лица… И я не увидела шрамов. Не увидела следов от них… И радость, и грусть я испытала в этот момент. Все получилось, как мне и обещали. Все! Лицо я вернула… И мое лечение с переводом в этот мир можно считать законченным.

От зеркала я отошла. Села на постель и резко легла, зарываясь лицом в подушку. Постельное белье пахло Кишаном. Причем черныш не пользовался никакой парфюмерией, хоть я знаю — в Пантерии она есть, делают местные духи и одеколоны по определенной технологии. От моего черныша шел не запах отдушки эфирных масел. "Тело пахнет так, как пахнет тело…" От моего черныша пахло особенно, тонкий мужской запах, смесь силы, мужественности и страсти. И страсть не только Кишана. Мою я чувствовала не меньше.

Мне захотелось выть. Плакать. Ракшас! Метка на бедре, от которой осталась лишь одна царапина, вдруг заныла… Она долго проходила, да и проходит. И чудится мне, следы все равно останутся. И не только на коже.

Спать. Надо просто уснуть. Встретить новый день, за ним ещё один. И каждый последующий приблизит нашу встречу.

Я приняла душ. Быстро и скорее не по необходимости, а по привычке. Как тогда, раньше, когда все мое существование состояло лишь из привычек. Так просто надо, и все. В комнате переоделась в пижаму. Ее я тоже давно не надевала, предпочитая спать нагишом. Так ближе. Так естественней.

С давящей тоской оглядела комнату. Остановив взгляд на столе. Рядом с телефоном лежал медальон Кишана. Сейчас он не светился, даже грани камня не играли пусть и от искусственного, но всё-таки света в помещении. Мне захотелось взять медальон, попытаться связаться с братом черныша… Но вот зачем? Что я скажу? Что услышу? Нет, лучше дождусь, когда Кишан сам выйдет на связь. Возможно, уже завтра вечером.

Вместо медальона я взяла в руки телефон. Сняла блокировку и набрала выученный наизусть номер. Ответили мне почти сразу.

— Здравствуй, Аллочка, — мамин голос звучал ласково. — Ты давно не звонила. Как твои дела?

Да, я действительно за последнее время маме звонила редко. И сейчас мне стало совестно.

— Привет, мамочка. Все хорошо, — ответила я. — Совсем скоро я уже вернусь.

— Когда? — радостно спросила она.

— Возможно, недели через две. Как решат врачи, — я врала, и от этого становилось ещё совестней. Но, уже начав врать, придется делать это до конца. — Какие у вас новости?

Мама принялась рассказывать. Ничего особенного, ничего глобально важного. Но важного для нее: про сына, внуков, про подружек, про цены в магазинах, про очереди на оплату квартплаты и про работу. Я слушала и улыбалась. Я люблю мамин голос. Соскучилась жутко.

Мы попрощались с нежностью. А мама ещё и с ожиданием. Я устало зевнула и, погасив свет, легла спать.

Проснулась утром от яркого солнца — занавески я вчера не зашторила, не ожидая такого света с утра. Как переменчива местная осень. Ждёшь дождя, а просыпаешься от палящего солнца.

Умывание, кофе, бутерброды, переодевание в хирургический костюм — стандартные спутники моего утра. Режим, он необходим. Для дисциплины.

Когда я обрабатывала кабинет, в дверь постучали. Сегодня что-то рано. Возможно, за дверью стоит тот, кто сейчас остро нуждается в помощи лекаря. И я поспешила на зов.

Судя по одежде, на пороге стоял молодой пант. Но слишком худощавый. Я даже подумала сперва, что это подросток, по телосложению, но довольно высокий рост выдавал более зрелый возраст.

— Аллаита? — спросил пант. И голос этого иномирного представителя заставил меня нахмуриться. Голос нежный, мягкий, скорее как у самки. Я смотрела на панта и никак не могла понять, кто передо мной. Короткие волосы, плоская грудная клетка… Но миловидные черты лица и женственная фигура. Странный какой-то экземпляр. Неопределенного пола. Таких пантов я ещё не встречала.

— Да, я Аллаита, — ответила я.

— Помогите! — пант оперся о дверной косяк и тяжело задышал, как после продолжительного бега.

— Там, на дороге, панте плохо стало. Мы вместе к вам шли за помощью.

— Что с пантой?

— Не знаю. Упала и лежит без сознания.

— Сколько лет?

— Да лет сто есть точно, — не задумываясь, ответил мне.

— Секунду, — кивнула я и бросилась в комнату. Нашла свою сумку, с которой я иногда ходила по больным и в которой обычно лежало все самое необходимое. Огляделась, бросила взгляд на стол. Медальон. Может, взять с собой?

— Скорее! — раздался голос с улицы, и я рванула с места, так и не взяв с собой оставленный Кишаном медальон.

Заперла дверь на замок и сунула ключ в кармашек сумки. Пант нервно ждал меня у крыльца. Я спешно спустилась, и мы вместе покинули территорию ведьминого дома.

— Далеко?

— Нет, шагов двести.

— С чем ко мне шла панта?

— Что-то личное, по-женскому…Пойдёмте скорее, она там, на дороге, совсем одна! — мы одновременно приспустились с места, почти бежали. Вниз с горы, по крутой дороге.

— А ты с чем ко мне? — решила поинтересоваться я.

— Я? — лёгкое удивление, а потом быстрый ответ: — Головные боли мучают…

И здесь, после очередного крутого поворота, я увидела кого-то, лежавшего на земле и облаченного в ярко-зелёную кападу в черную полоску.

Я ускорила шаг, добежал быстрее моего спутника. И когда уже присела на колени и собиралась коснуться лежавшей на земле панты, я услышала громкий свист, за ним еще один, ответный, а потом грохот и цокот копыт. И тут же кто-то сзади схватил меня, резко поднимая и заламывая руки за спиной. На лицо опустилась темная ткань, но прежде чем перед моими глазами стало темно, я успела увидеть — на земле лежала не панта. Пант, обмотанный в женское одеяние.

Ракшас!

— Что происходит? — завопила я. — Отпустите! Вы что…

— Не ори, Аллаита. Все будет хорошо, — сказал мне голос странного панта.

Меня усадили, судя по скрипучему звуку и ржанию, похожему на лошадиное, в карету. Которая тут же резво тронулась. Я чувствовала, как средство передвижения на высокой скорости спускается с горы. Это расстояние мы переодели быстро. Потом карета поехала ровно.

Лес? Степь? Ясно одно — путь лежал не через ближайшие деревни. Уж больно тихо кругом.

Странно, но я почему-то была спокойна. Это ощущение можно сравнить с походом к зубному — вот ты жутко боишься, идёшь, приходишь, сидишь в очереди… И страх отпускает, когда ты уже сидишь в кресле. У меня всегда так. И сейчас страх отпустил. Я же чувствовала, что что-то случится. И уже ничего не изменю, ничего не сделаю. Жалела лишь об одном, что не взяла с собой медальон Кишана. А ведь хотела.

Мою сумку похитители не отобрали — я чувствовала ее тяжесть, ремень на плече. Ее наличие немного обнадеживало: может я понадобилась кому-то в качестве лекаря? А глаза завязали, чтобы я не видела, куда меня везут. У всех есть тайны. У меня так точно.

Сколько пантов ехало со мной в карете, я не знала. Они не ответили ни на один из моих вопросов: что? куда? зачем и почему? И мне ничего не оставалось, как пообщаться с самой собой. Я думала о Кишане, о маме, о брате с племянниками, о работе и об Аэлите… Первый и последняя — вот две моих надежды. В том случае, если исход этой поездки будет… Малоприятным.

Через час стал слышен шум оживленной улицы. Скорее всего, мы въехали в населенный пункт. Ехали ещё полчаса и вдруг остановились. Мне помогли выйти из кареты, развязали руки и куда-то повели, придерживая за локти с двух сторон.

— Лестница, — предупредил меня все тот же пант неопределенного пола. И я послушно сгибала и разгибала колени, поднимаясь по ступенькам. Двадцать ступенек, широких и немного скользких. Затем перед нами громко распахнулась дверь. Мы зашли, и дверь с грохотом закрылась.

— Вас ожидают в гостином зале, — сообщил низкий мужской голос. Хватка пантов на моих локтях усилилась, сопровождающие свернули направо. Шли, на удивление, долго, наши шаги эхом гуляли в пространстве. Страха так и не было, скорее я испытывала досадное томление от ожидания.

Панты остановились. Отпустили мои руки. Впереди что-то скрипнуло, меня сильно толкнули в спину, заставляя сделать несколько шагов. Я их сделала, умудрившись даже сохранить равновесие, а за спиной в этот момент что-то хлопнуло.

Я оказалась в прохладном помещении. И несмотря на тишину, почувствовала — я здесь не одна. Подняла руку и сняла с глаз повязку. Большой просторный зал, украшенный резными колонами со сводами, на стенах пейзажи и лепнина. Опять лев, его формы и очертания угадывались во всем интерьере. А в центре этого всего — длинный накрытый стол. Во главе восседал суреш. По обе его руки обездвижено стояли ещё двое пантов. И если шер Хиран одет полностью, эти двое, возвышающиеся над сурешом мышечными изваяниями, почти голые, в набедренных повязках, похожих на шкуры.

— Джохар, Аллаита! — радушно раскинув руки в стороны, произнес Хиран. — Рад, что вы все-таки заглянули на мой виджай.

— У меня не было право выбора, многоуважаемый шер Хиран, — усмехнулась я. Хиран наигранно возмутился:

— С вами плохо обращались и недружелюбно сопроводили?

— Это было больше похоже на похищение, чем на сопровождение.

— Что вы, Аллаита, — суреш нагло улыбнулся. — Вы меня вчера очень огорчили своим отказом, и я, чтобы наверняка, просто послал за вами своих самых преданных и близких пантов. И если они вас чем-то обидели — скажите. Тут же накажу. Мне, как вы понимаете, очень хотелось видеть вас на своем виджае.

Я опять огляделась. Богатый, щедрый стол ломился от еды в позолоченных блюдах. Впрочем, позолоченное на нем было все: и графины, и столовые приборы. Даже скатерть золотая.

— Странный у вас виджай, шер Хиран, — заметила я.

— Почему? — вполне искренне удивился он.

— Мало гостей.

— Я позвал лишь избранных. Прошу, — он пригласил жестом присесть за стол. Но я осталась стоять на месте, и это хозяину совсем не понравилось.

— Я не голодна, — качнула я головой. — И мне, если честно, некомфортно.

— Ах, ну да, не желаете переодеться? — предложил шер.

— Что? — не поняла я.

— В таких решми не стоит садиться за праздничный стол. Я хочу предложить вам кападу, сам выбирал. Экс, — суреш щёлкнул пальцами, и в зал вошёл пант неопределенного пола. В руках он нес красную ткань, вышитую золотыми нитями. Подошёл ко мне и протянул кападу.

— Меня вполне устраивает моя одежда, — с улыбкой отказала я. Хиран хмыкнул. Громко и демонстративно.

Ракшас тебя дери! Он явно от меня просто так не отстанет. Хочет, чтобы я села за стол? Что ж. Сесть могу. Вот только кушать яства и распивать напитки не собираюсь.

И я подошла к столу. Села на резной стул, стоявший как можно дальше от суреша. Он опять хмыкнул, качая головой:

— Снимите хотя бы этот жуткий головной убор.

— Зачем?

— Это неуважение к нашему сурешу! — услышала я сзади. Хиран казалось бы забыл, что в зале присутствует странный пант, которого он и назвал странно, Экс, перевел на него недовольный взгляд, но позволил договорить: — Вы находитесь во дворце, шер оказал вам честь приглашением на трапезу. Ваша голова должна быть открыта и чиста.

— Но я… — оборачиваясь, я попыталась возмутиться, но не успела. Пант подошёл ко мне и быстрым движением сорвал с головы хирургическую шапочку. Волосы не упали локонами, они были собраны в высокий пучок, но их цвет все равно не остался незамеченным. Все присутствующие в зале уставились на меня. Я так явно ощутила себя голой. Доля стыда, злость и обида. Особенно это все усилилось, стоило мне посмотреть на довольный оскал суреша. На секунду его глаза изменились, превратились в кошачьи, а точнее в львиные. Шер как-никак. Царь зверей. А потом эти уже человеческие глаза жадно изучали меня. Жадно и с неподдельным интересом.

Хиран ещё и рявкнул:

— Бейран! — и тот пант, что стоял по его левую руку, протяжно зарычал и, опустившись на четвереньки, начал перекидываться в багха. Десять секунд, двадцать, тридцать. Я как заворожённая наблюдала за преображением. На лице, а потом на морде панта боль, которую он старательно сдерживал, не издавая ничего, кроме рычания.

Когда багх предстал перед нами во всей своей полосатой красе, он грациозно подошёл ко мне и… Начал обнюхивать. Долго, тщательно, со всех сторон.

— Ману! — громко констатировал он и вернулся к своему сурешу.

— Какой чудесный подарок на мой виджай, — потирая ручками, произнес Хиран. — Экс, Бейран, проводите Аллаиту в дальнюю комнату гаремной части дворца.

— Но мне нужно домой, там пациенты, — попыталась я сопротивляться. Прозвучало жалко и тщетно. Багх Бейран и бесполый Экс приблизились ко мне, первый грозно рыкнул, показывая свои острые клыки, а второй взял за локоть.

— Теперь твой дом здесь, — бросил суреш напоследок.