Эпикриз с переводом

Глава 21. "И меня больше нет…"

Четырнадцать месяцев назад…

Стою, курю на балконе. Уже вторую сигарету. А внизу и вокруг — лето. Тепло. Машины плавно въезжают и выезжают со двора, люди, как муравьи, снуют туда-сюда. Кто-то торопится, кто-то не спеша прогуливается. Кто-то парами, кто-то в одиночку… Кто-то с колясками и с детьми…

Им хорошо. У них есть жизнь. Есть цели и желания. У меня тоже были. А теперь — нет. И меня нет… Да нет, я все же есть. Как любил шутить Гриня: "Если ты утром проснулся и у тебя ничего не болит, проверь — может, ты умер?"

У меня болит почти все, все уже сросшиеся или собранные врачами косточки. Особенно в холодную погоду и перед дождём. Значит, я биологически живая ещё… И в полной мере это ощущаю…

Фыркаю, вспоминая с какой радостью мне сообщили в больнице, что позвоночник остался цел.

"Сможете ходить, восстановитесь…"

Но как же это больно и трудно! Почти полтора года прошло с того момента, разделившего мою жизнь на "до" и "после", полгода, как я покинула больничную койку… Полгода, которые я равнодушно выживаю… Месяц, который я старательно лечусь алкоголем. Папа бы не поверил.

Кстати, вечером будет дождь, колени и локти ноют. По-особенному ноют, противно и протяжно. Банальные анальгетики уже не действуют — организм к ним привык, как к ежедневной обычной пище… Но физическая боль ничто по сравнению с тем, что я испытываю, видя своё отражение…

Слёзы тут же наворачиваются на глаза, вытираю ладонью шершавые щеки и передергиваюсь от своих же тактильных ощущений…

Это не моё лицо! Уберите! Смените!.. Помогите.

А помогать-то мне отказываются. Не прямым текстом, конечно… Меня вежливо посылают в Германию, где, если верить нашим врачам, работают лучшие пластические хирурги, которые вроде бы способны мне помочь… Усмехаюсь.

"Вроде бы", — передразниваю свои же мысли. Никто никакой гарантии не даёт. Да я и сама знаю — полному восстановлению мое лицо не подлежит… А это туристическое лечение стоит охренительно сколько… У меня таких денег нет. У мамы нет. И брат не поможет. Они с женой копят деньги на квартиру… Не могу же я лишать любимых племянников своих отдельных комнат, тем более когда исход операций (да — именно операций! Не одной, а нескольких) неизвестен… Страшно и больно. И пусто…

За что мне это? Что я такого и кому сделала?

Швыряю докуренную сигарету и наблюдаю, как она летит до земли. Одиннадцать этажей полёта, и вот уже затухнувший бычок лежит где-то на земле небольшого палисадника…

А может, и мне вслед за ним? Прыжок. Полёт и… Все. И ничего: ни боли, ни мучений, ни страха… Хватаюсь руками за перила и выгибаюсь. Закрываю глаза, чувствую лёгкий ветерок… Представляю, как лечу: раз, два, три, четыре, пять, шесть… И бах!

Накатывает приступ паники: сердцебиение учащается, ноги трясутся, а ладони вспотели и впились изгрызанными ногтями в холодный металл перил. Нет! Не смогу! Трусиха… Чертова трусиха…

Ухожу с балкона. Шлепаю босыми ногами по старому паркету. Дохожу до кухни. Включаю чайник, достаю кружку и баночку с чаем. Насыпаю заварку в стеклянную тару и прислоняюсь к столешнице. Жду. Бросая взгляд напротив. Вижу свое расплывчатое отражение в стеклах серванта. Плюю в сердцах и отворачиваюсь.

Чайник вскипел. Завариваю чай. Помешиваю его ложечкой. Стук ложки о стеклянные стенки кружки неожиданно успокаивает. Всегда любила этот звук, почему-то так раздражающий других… Пока мешаю чай, понимаю, что пить его не хочу. Заварила по инерции, по привычке. Я вообще в последнее время все делаю чисто по привычке: ем, пью, моюсь, хожу в туалет, ложусь спать, просыпаюсь… И каждый день одно и то же. Замкнутый круг. Временная петля. Чертов день сурка… Хочу выйти, разорвать, пережить! Не могу…

"Выход есть всегда", — думаю.

Ни фига! Нет его! Почему кто-то в небесной канцелярии решил, что я должна жить? Для чего, с этим лицом и с такими болями? Я и родных, и друзей сторонюсь, со многими общаюсь только по телефону, не могу видеть их жалость и сочувствие!.. Как же давно я не видела любимую племяшку… И младшего племяша Витю не видела вживую ни разу. Только на фото… А ему уже годик. Уже ходить пытается, и мама говорит, что он так здорово улыбается, как наш с Лёшкой папа: набок, на левую сторону…

Зачем им такая тётка, которая может напугать одним своим видом? Да и кому я вообще нужна? Разве что маме… И то лишь потому, что я ее дочь. Не за что, а вопреки… И ее жалость я принимаю стойко, потому что понимаю и чувствую, как ей больно видеть мои мучения…

К черту мучения! Сколько можно? Не проходит. Не пройдёт. Не будет у меня нормальной жизни…

Злюсь. Отыгрываюсь на бедной кружке, которая тут же летит на пол. Но, на удивление, не разбивается. Лишь коричневый кипяток и разбухшие чайные листики растекаются по пятнистому линолеуму. Смотрю на это месиво и обнимаю себя за плечи… Не получилось с балконом, но есть же множество других способов…

Перешагиваю через лужу и достаю с верхней полки металлическую коробку из-под импортного печенья. В ней мама хранит таблетки. Открывая, перебираю руками бумажные и пластиковые упаковочки: мукалтин, анальгин, активированный уголь… Не то. Достаю вторую коробку… Но, не успев открыть, задумываюсь и ставлю обе коробки на место… Нет, не хочу, чтобы это были таблетки… Надо по-другому… Чтобы все было через боль, но потом сладко и приятно…

Определяюсь за секунду. Иду в ванну. Включаю воду, делаю ее очень теплой, почти горячей, и затыкаю слив пробкой. Жду, упираюсь в раковину руками. Стараюсь ни о чем не думать. Поднимаю голову и ловлю своё отражение в зеркале. В разбитом зеркале. Я разбила его ещё полгода назад и запрещала маме купить новое… Из неосыпавшейся сетки отражающей поверхности на меня смотрят глаза. Мои. Уцелевшие, но все время после нее красные от невысыхающих слез… Губы усмехаются и кривятся ещё сильнее — это зовется у меня улыбкой… Омерзительно! Противно! Больно-больно…

Раздеваюсь. Остаюсь в одних трусах. Одежду швыряю в корзину для грязного белья. Кошусь на полочки, висящие рядом с дверью в форме ракушек. Их у нас две: одна "женская", другая "мужская". Открываю "мужскую"… Помню и знаю, что мама не избавилась от ее содержимого, несмотря на то, что хозяина этих вещей, папы, уже нет с нами несколько лет… Мамочка-то от папиной одежды избавилась только совсем недавно… Никак не решалась. Очень любила.

Достаю с нижней полки стакан. Высыпаю все его содержимое на стиральную машинку и тут же цепляюсь взглядом за нужное. Новое, не ржавое, даже не распакованное… Отодвигаю поближе к ванне, чтобы потом дотянуться…

Сажусь на холодный край ванны… Что же водой так долго наполняется? Главное — не передумать… Главное — не думать о маме. Не думать о том, что она увидит, вернувшись через три часа с работы… Поймёт, простит. Надеюсь. Переболеет. У неё есть для кого жить — сын и внуки.

Подумалось вдруг: "Умирать, так с музыкой".

Иду из ванной, включаю компьютер. Ищу в папке "избранное" альбомы исполнителей и перекидываю выбранные треки в плейлист. "Крематорий", "Дельфин", "Кукрыниксы" и "Агата Кристи" — таков мой выбор. Все самое депрессивное и декадансное… Включаю первый трек. Делаю напольные колонки почти на полную громкость.

Льется музыка, а в ней голос:

"Маленькая девочка,

Со взглядом волчицы.

Я тоже когда-то

Был самоубийцей…"

Шепчу губами текст, сдерживая накатывающую истерику. Надо быть холодной. Спокойной… Возвращаюсь в ванную. Дверь не закрываю, чтобы слышать музыку. Кидаю взгляд в ванну — вода заполнилась больше чем наполовину. Отсчитываю про себя минуту и выключаю воду. Сую руку — горячо. Замечательно. То, что нужно.

Распускаю волосы. Смотрю на себя в зеркало. Прощаюсь со своим отражением, со своим, другим и счастливым, прошлым…

Может, записку оставить? А зачем? И так все понятно…

Залезаю в ванну, позволяя телу привыкнуть к температуре воды, медленно сажусь.

"Мы обязательно встретимся, слышишь меня? Прости!

Там, куда я ухожу, весна…" — сменилась песня в плейлисте, и я плавно опустилась с головой в тут же обволакивающую и согревающую стихию… Хорошо.

Вынырнув, протягиваю руку и беру со стиральной машинки найденное мною в папином шкафчике. Тонкое, прямоугольное лезвие для бритвы…

Странно, но руки не дрожат. Руки предвкушают. Знают, как и где… Поднимаю левую руку из воды. Смотрю на выпуклые и пульсирующие вены на запястье… Одно движение. Главное — одним движением. Раз и все… И желательно проверить, насколько острое это лезвие. Все-таки не один год пролежало.

Не задумываясь, резко провожу лезвием по ноге, над коленкой. Обжигающе больно, но на вид безрезультатно. Провожу костяшками пальцем по месту, где должен быть порез и надавливаю. Пошла кровь. Отлично.

Опять смотрю на запястье… Долго. Трек в колонках в третий раз сменяется:

"Мне страшно никогда так не будет уже,

Я раненое сердце на рваной душе.

Изломанная жизнь — бесполезный сюжет…

Я так хочу забыть свою смерть в парандже…"

О, да! В парандже! Именно так можно назвать то, что я наматываю на лицо, когда изредка покидаю квартиру… Не хочу больше! Не хочу всех этих посторонних, чужих глаз, смотрящих на моё обмотанное лицо и с удивлением, и с укором одновременно…

Прикусываю нижнюю губу и, не сдерживая слез, делаю то, что собиралась…

Взмах правой рукой…

Левое запястье обожгло, и я опустила обе руки в воду…

Что ж, получилось, как и хотела — всего лишь секундная боль… И сочный алый цвет струйкой бежит в воде, мутно расходясь в разные стороны… Даже красиво… Закрываю глаза. Нет, я не боюсь крови… Я столько ее уже насмотрелась… И в интернатуре, в гинекологии, и на скорой… Господи! Чего я только не видела! А себя видеть не могу…

Лежу и пробую заснуть. Тем более теплая вода к этому располагает. Я как-то пару раз, приходя с суточного дежурства, залезала в наполненную ванну, расслаблялась и незаметно засыпала. Мама всегда с таким испугом будила меня… Мама… Прости, родная. Прости, моя хорошая.

"Когда взойдет весна,

И смерти вопреки

Сгорают от любви

Все призраки творца.

Тысячелетний страх

Колени преклонит,

И мёртвые уста

Словами жгут гранит.

Я не забуду о тебе

Никогда… Никогда… Никогда…" — играет новый трек, и я улыбаюсь, слыша, как музыка постепенно становится тише, а я наконец-то погружаюсь в сладкий и такой долгожданный сон…

Меня несет быстрая река. Моё тело такое расслабленное, невесомое и податливое на всех перегибах теплого течения…

Меня несет река… Навстречу избавлению. От мук, от боли, от страданий…

Меня несет река. И где-то вдалеке я слышу слова, положенные на музыку:

"С тобою буду до конца!

До конца, до конца…"

Но вдруг в привычную мелодию врывается посторонний, неправильный звук… Как трель. Протяжная. Одна-другая… Третья. Потом — громкий хлопок. Совсем-совсем рядом…

— Твою мать! — слышу знакомый голос. — Алла! Ты слышишь меня? — меня шлепают по лицу. Я открываю глаза и вижу испуганное лицо брата. — Слава богу, живая… — вздох облегчения, а мои веки тяжелеют, и я закрываю глаза. — Дина, выключи эту чертову музыку и найди Алкин мобильник, а в нем номер Вадима! — орет он, и тут же меня выдергивают из теплого потока… Чувствую, что холодно. И очень-очень больно…

Опять открываю глаза. И вижу, как брат несёт меня на руках в спальню. Кладет на незаправленную постель. Отходит, открывает шкаф и достаёт тоненькое вафельное полотенце. Перетягивает им моё запястье на месте пореза. А потом накрывает моё тело одеялом.

В комнату заходит невестка. С брезгливостью смотрит на меня и протягивает мужу мой телефон. Молча выходит.

Брат прислоняет телефон к уху.

— Алло, Вадим? Это Алексей, брат Аллы… — говорит брат в трубку. — Да… Ты где? Дома? Хорошо, ты не мог бы к нам зайти?.. Помощь нужна… Алка вены порезала. Вся ванна в крови… В сознании, запястье перевязал… А скорую не хотелось бы вызывать, сам понимаешь — отправят сестру в дурку, а мать и так… Хорошо, жду, спасибо… — Лешка нажимает на кнопку на телефоне и швыряет аппарат в кресло.

Смотрит на меня таким невыносимо жалеющим взглядом. Потом подходит к окну. Стоит, уставившись куда-то вдаль. Желваки играют, губы сжимаются…

Атмосфера давящая. Тяжёлая… Мне и стыдно и обидно. Что все вот так. Не до конца…

— Зачем? — хрипло спрашиваю я.

— Что зачем? — переспрашивает брат.

— Пришёл зачем?

— Проведать тебя… Мама просила. Как чувствовала… — качает он головой. — Дура ты, Алка, ты о ней вообще подумала? — качаю в ответ головой, а брат резко подходит ко мне, дергает за плечо и просит. — Пообещай, что больше никогда! Слышишь!

— Обещаю… — говорю я, чтоб меня оставили в покое. А вот брат мимолетно улыбается. Знает же, что слов его старшая сестра на ветер не бросает. Обещаю — сдержу. Так всегда…

Тут звонок в дверь. Через несколько секунд в комнату заходит Вадим. Как быстро. А, он живёт рядом, в соседнем доме…

Подходит ко мне, садится рядом. Смотрит в глаза, слушает пульс. Оценивает, как перевязана рука. Зачем-то кивает и достаёт из сумки тонометр. Меряет мне давление.

— Сто на шестьдесят. Низко, но не смертельно, — говорит он, а потом обращается к Лешке. — Сделай ей чай. Крепкий и сладкий.

Лешка кивает и покидает комнату. Вадим провожает его взглядом, наклоняется ко мне и шепчет:

— Что на тебя нашло?

Смеюсь, истерично:

— А ты не видишь? На моём лице все прямо написано.

— Не дури, Алка, все можно исправить, — гладит он меня по плечу. — Нужно время…

— Время? — опять смеюсь, а потом тихо говорю. — Может, душевные раны оно и залечит, а вот это безобразие на лице… Просто так не пройдёт… — я хватаю его за руку. — Я же знаю и ты знаешь, что мне вряд ли помогут. Я теперь — уродец. На всю оставшуюся жизнь… — Вадим качает головой, отводит взгляд. — Вадь, ты бы знал, как мне так погано! Все болит… Каждый день одно и то же — все девять кругов мучительного ада…

— Давай я выпишу тебе антидепрессанты и сильное болеутоляющее? — предлагает он, поворачиваясь.

Смотрю на него. С сомнением… Никогда не думала, что буду нуждаться в подобных медикаментах. А почему бы и нет? Может, полегче станет.

— А выписывай… — соглашаюсь я, махнув рукой. — И побольше…