Длинная цепь

Глава 14 Куда они смотрят

Им не потребовалось плыть далеко, чтобы разыскать подходящее место для пиршества. Портовые города и прибрежные селения было решено избегать, но даже так довольно быстро удалось найти отличное место — широкий каменистый пляж перед мрачным хвойным ликом векового леса. Поставив корабль на якорь и нагрузив лодки бочками со всякой снедью и выпивкой, победители неспешно добрались до берега. Судя по следам от кострищ, они были не первыми, кто праздновал здесь победу.

Ещё до того, как сорвали крышки с бочек и навесили над углями мясо, до того, как произнесли первую речь и перед тем, как запели победные песни, были розданы новые звенья по цепям. Не было сюрприза в том, что Эйрик отметил заслуги своих телохранителей да прихлебателей, выдав им знаки достоинства первыми. Даже Бешеный Нос получил своё первое звено. Не отмеченными остались лишь шаур и Трёшка, коим цепи не положены, так как не могут вещи владеть вещами, и Робин Предпоследний, что от предлагаемого отказался. Последними новые звенья получили Кнут и Риг.

— Достойно, сын Торлейфа, — сказал Кнут, принимая заслуженное, после чего крепко пожал Эйрику руку. — Железом и кровью тебя испытали вчера, а сегодня ты сам себя испытал властью и богатством. Достойно, как есть достойно.

— Радостно слышать такие слова от Кнута Белого, — почтительно кивнул старшему брату Эйрик. — И радостно мне видеть его под своими знамёнами.

Кнут покачал головой:

— Знамя над головой у меня уже есть, и на нём не твои цвета.

Эйрик поджал свои пухлые губы, но спорить не стал, передал звено и Ригу. Нельзя было не признать, что жест вышел благородным и достойным, и никто бы не удивился, обдели Эйрик обоих братьев по надуманному предлогу. Но он решил поступить так, как должно, а не как ему выгодно, словно и не сын своего отца. На самом деле Эйрик поступил так, как и сам Риг скорее всего не стал бы.

— Спасибо, — короткое слово, рождённое в больших усилиях.

— Нет нужды в благодарности. Я не выдаю эти звенья, лишь передаю их тем, кто взял их сам, своими делами.

С этими словами Эйрик ушёл обратно к своим людям, перебросившись по пути парой слов с Безземельным Королём. Главарь наёмников стоял отдельно от ворлингов и от матросов, в компании двух своих воинов, разглядывая происходящее цепким, неспешным взглядом. И когда этот взгляд добрался до Рига, тому сделалось не по себе.

Разумно было бы держаться поближе к чужеземцам, раз уж на корабль они с Кнутом попали по их протекции и формально находились под командованием Браудера Четвёртого. Сам для себя Риг определял их отношения скорее как временный альянс, вот только желания брататься с такими союзниками у него все равно не возникало. Чужаки они и есть чужаки, обольщаться на их счёт определённо не стоит. Особенно после того, как Браудер сам показал своё отношение к Ригу и его брату, использовав их сначала как невольных соучастников, а позднее и как разменную монету в переговорах.

Эйрик, с другой стороны, проявил себя достойно. Пусть детское пухлое лицо и не выглядело величественно, а сам Эйрик от природы был скорее нелепым, чем грозным, особенно с этими кудрявыми рыжими волосами, что больше подошли бы ярмарочному шуту, нежели будущему правителю. Но на деле он показал должное количество стали и в сердце своём, и в руках, и в голове. Именно таким и описывают обычно предводителя в песнях и сказаниях, именно о таком командире мечтают молодые воины, и точно таким когда-то хотел быть и сам Риг. И вот теперь он выступает против Эйрика. Зачем? Ради чего? Теперь он сам избитый образ завистливого недруга в этой саге?

Если судить по виду, Кнута подобные мысли не заботили. Лёгкая улыбка гуляла на губах старшего брата, дышал он полной грудью, и голова его не клонилась к земле под тяжестью размышлений. Кнут делал то, что ему говорил Риг, потому что так ему давным-давно сказал делать их отец. А Риг… если подумать, то Риг делал то же самое. Разве хотел он быть ярлом Бринхейма, или же это просто та судьба, что назначил ему отец?

Разве он хочет быть ярлом Бринхейма?

Когда наконец посшибали крышки с княжеским вином, медовухой и горилкой, Риг зачерпнул крепкое пойло одним из первых, да выпил разом, под дружное одобрение воинов. В этот момент хотел он только утопить в нем свои тяжёлые мысли. Ведь именно так и поступают бывалые воины, со своими тяжёлыми мыслями, верно?

Оставшаяся часть праздника стала для Рига набором несвязных воспоминаний, и он даже не мог сказать, какое из них следовало за каким. Некоторые из них и вовсе казались ему нереальными, и вполне могли оказаться плодами тревожного сна.

Он слышал, как Мёртвый Дикарь Синдри пел песни своему кораблю. И слышал свой голос, что пел эту песню вместе с безумным стариком, грустную и старую песню без слов, что моряки пели на каждом берегу бескрайнего океана. Красивая песня.

А после (или наоборот, до этого?) Финн и ворлинги пели вместе похабные песни, да травили походные байки. Не знающий старой речи наёмник просил Рига о переводе, и тот как мог пытался передать историю обороны, что Рыцари Эриндаля держали в замке какого-то герцога.

— А юная жена герцога была до того пуглива, что вздрагивала каждый раз, когда эти мерзавцы швыряли камень в наши стены, — переводил Риг, едва сдерживаясь от смеха. — Пришлось мне всю ночь не спать, защищая белокурую бедняжку: и так её караулил, и эдак, и с той стороны, и возле окна, и на полу — умаялся до ужаса просто. Но я же рыцарь, не могу оставить даму в беде, и на следующую ночь явился снова на службу. А там уж Бартл и Два-Топора её во всю охраняют. Нет, серьёзно, сколько защиты нужно одной хрупкой женщине?

Бартл Равный цокнул языком и пошёл за свежей порцией жареного мяса.

Безземельный Король разговаривал с Робином Предпоследним. Сначала первый ругал империю, а второй её защищал как мог, и говорил, что славное это место для жизни. А после они поменялись местами — Робин поносил заплетающимся языком и империю, и Последнюю Стражу, а Браудер с пьяной улыбкой выступал в их защиту.

Видел Риг и Ингварра Пешехода, что ходил по скрипучей палубе, а когда присмотрелся, то увидел, что скрипит сам великан Ингварр, и что тело его есть дерево, а кожа — кора дуба, а слезы на щёках у него — древесный сок. Искал он по всему кораблю свои жёлуди, искал долго, и так и не смог найти. Йоран Младший же потешался над ним, направляя ползающего на четвереньках гиганта то в одну сторону, то в другую, а после и вовсе запрыгнул тому на спину, как делают дети с их отцами.

Бежал за маленьким Эйриком, стараясь сорвать ленту с его пояса. Бежал от маленькой Кэриты, что тянула свою нежную, тонкую руку уже до пояса самого Рига. Смеялся. Кэрита схватила за пояс Кнута, хотя он даже и не участвовал, лишь стоял в стороне, и оба они покраснели. Она должна была схватить Рига. Кажется, они все смеялись.

И все они, и ворлинги, и наёмники Короля, и матросы-отшельники, кричали на спокойное море, разрывая горло и кулаки сжимая от ярости. За всё, что оно у них отняло и за всё то, что им оно не дало, за его безразличие и коварство, жестокость и простоту. Они кричали все вместе, и солёные морские брызги стекали у Рига по лицу. Они кричали вместе.

И говорил Риг с Йораном Младшим, и тот, заплетаясь языком, просил ударить его по лицу, а когда в итоге выпросил желаемое, ударил Рига в ответ. Точнее будет сказать, что Риг решил, что его ударили, так как весь мир вокруг закрутился, завращался, перевернулся с ног на голову, из-за чего желудок Рига едва не вырвался наружу. Однако боли не было, как и ощущения удара.

— Видишь, — сказал Йоран, и пнул Рига ногой в бок, — Совсем не больно. Нечего бояться.

Риг в ответ ударил его ногой в колено, и полез, было, в драку с кулаками, сам себе удивляясь, но отстранённо, будто бы со стороны. В этот момент его и вывернуло прямо на мелкие прибрежные камни.

Дэгни Плетунья точила свои ножи, а потом срезала острым лезвием те немногие волосы со своей головы, что осмелились там вырасти. Кровь стекала с её макушки по лицу, и она лизнула эту кровь, глядя на Рига, и рассмеялась. Потом она обрила Свейна Принеси, но у него крови не было.

Кэриту качали на руках как их спасительницу Элоф Солёный и Трёшка, оба таким образом хвастаясь как своей силой, так и отсутствием ран, самой своей жизнью. Девушка смеялась и сквозь смех просила поставить её на землю. Так просила, что никому и в голову бы не пришло прекратить. Вендаль Златовласый поймал её на руки, сказал что-то, получил пощёчину, но не смутился и улыбнулся ей.

— Если ты будешь ярлом, — голос шаура где-то сзади, тихий, страшно обернуться. — Ты будешь владеть моей силой, мальчик с севера?

В какой-то момент все пошли нырять в воду, Риг не мог вспомнить почему. Кажется, Кэрита уронила в воду свой красный платок, и шестеро человек вызвались достать, устроили из этого соревнование. Промокли до нитки, дрожали потом у костра. Кнут не пошёл. Сказал, что вода слишком холодная.

Бартл равный подрался со Стриком, расквасил старику нос. Все мигом чуть не бросились рубить друг друга, мгновенно разделились на своих и чужих. Выяснилось, что это Стрик напал на Бартла, но последний не в обиде. Стрик на самом деле хотел, чтобы наёмник оставил его в покое, но не знал как сказать это на железном языке. Сказал ударом по рёбрам. Но все помирились, все снова стали близки.

Запомнил Риг и разговор с Браудером Четвертым, Безземельным Королём. Тот восседал в обычном для него отдалении от прочих людей, и Ригу казался в тот миг напыщенным, высокомерным.

— Я видел, как дрожали твои руки, — приветствовал его Риг с вызовом, подбородок держа высоко. — Уверенный и хладнокровный, Король-без-земли сам до последнего не верил в свою победу. Боялся.

Чего только ни скажешь во хмелю. Но слова эти, казалось, никак не задели главаря наёмников. Он лишь посмотрел на свои спокойные руки, словно то были его верные, но оступившиеся слуги.

— Ты думаешь, что посмотрел на меня, мальчик с севера, и сразу узнал меня? — сказал он с улыбкой. — Стало быть, если я посмотрю на тебя, то тоже узнаю, кто есть Риг из Бринхейма? Нищий, слабый, пустой без отца, безоружный без брата, бегущий от страха в сторону ужаса — таков ты настоящий, стоишь передо мной?

Пальцы Рига будто сами сжались в кулаки. Он был прав, конечно, но… но был и не прав. Наёмник, просто с непомерной гордыней, только и всего.

— Или есть в тебе что-то большее? Не то, чем ты обладаешь сейчас, но чем хочешь обладать. Риг из Бринхейма это не тот, на кого я смотрю, а тот, кто смотрит на мои руки. Ищет слабости? Или же хочет учиться?

— Прямо сейчас Риг из Бринхейма хочет тебе лицо разбить. И за оскорбление, и за то что нас с братом как монеты в руке перебирал.

— Северянин, — Король улыбнулся. — Человека описывает не то, каким он отражается в чужих глазах, но то, куда направлены глаза его собственные. И я, юный Риг, не смотрю на свои руки.

Жестом Король указал на ворлингов. На Эйрика, что смотрел назад, где оставили они захваченный ими Стальгород и свой собственный дом, в свою очередь оставленный ради опасных сокровищ. На Трёшку, что разглядывал татуировки ворлингов на своей смуглой коже. На Элофа Солёного, что не смотрел никуда, и спал мирно возле тёплого костра, правую ладонь положив на обух своего топора. Риг видел как будто впервые Вендаля Златовласого, что смотрел на звезды, и Стрика Бездомного, что смотрел в огонь, бледнокожий шаур, слепой, не смотрел никуда, стоя неподвижно за пределами круга света.

Собственный брат, однако, оказался для Рига загадкой — смотрел он много куда, постоянно переводя взгляд с одной стороны на другую, то корабль разглядывая, то водную гладь, то землю под ногами, а то дно своей кружки. Ни на чем не задерживался его взгляд.

— Иногда о нас говорит не то, куда мы смотрим, — мягко подсказал Король, хотя Риг готов был поклясться, что не задавал вопроса вслух. — А то, куда мы избегаем смотреть. Как та девушка из отшельников, с остриженными волосами, что избегает смотреть на корабль сородичей. Или как ты, не смотрящий даже на имя своей погибшей сестры.

И действительно, ежели присмотреться, Дегни Плетунья смотрела куда только можно. И хоть взгляд её чаще всего застревал на задумчивой фигуре Эйрика, что медленно шевелил угли, ни разу не посмотрела она на корабль, что нёс их к проклятым берегам, и на котором той ночью отдыхали другие мелкоглазые.

А Кнут, в свою очередь, взглядом бежал лишь от Кэриты, и у девушки взгляд в стороне Кнута тоже будто обжигался огнём. И сколько бы Риг ни разглядывал их, ни разу они не посмотрели друг на друга, лишь иногда, украдкой, наблюдая со стороны.

— Странной кажется мысль, что таят они друг на друга обиду, — задумчиво проговорил Риг, потирая уставшие глаза.

— Потому что никакой обиды в них нет, — заметил наёмник. — Много сильных чувств отводит наш взгляд от человека, и не все из этих чувств могут быть дурные.

Больше в ту ночь Риг и Король не разговаривали.

А после делили добычу, и Эйрик каждому отмерил справедливо, по делам. С помощью весовых камней он точно разделил и оценил каждую монету, а после раздал и соратникам своим, и противникам, как есть честно, достойно. Хмельные, уставшие, расхлябанные точно дороги по весне, все воины собрались кругом вокруг вождя, и все признавали его право вести.

— Добро, — сказал Ондмар Стародуб, и все как один повторили за ним.

Повторил и Риг, потому как нельзя было не признать, что золото и трофеи сын Торлейфа поделил, не покривив душой.

И так получил Эйрик своё второе имя. Сам Ондмар Стародуб и назвал его Весовым, потому как честен он и рукой, и сердцем, отмеряет ровно как есть, а в делах своих уравновешивает чужие слабости, исправляет чужие ошибки и говорит от разума, хранит равновесие.

В конце своей речи Ондмар бросил тяжёлый взгляд на Безземельного Короля, а тот в ответ мягко улыбнулся, поднял свой кубок:

— Добро, — сказал он, и выпил все содержимое залпом, — За равновесие.

На вкус Рига имя Эйрику выбрали неудачное: неуклюжее какое-то, слишком простецкое и ни капельки не грозное. Совсем не подходит для будущего ярла. Впрочем, сам Эйрик был именно такой, тоже на будущего ярла не слишком-то похожий, и с этого угла имя напротив было выбрано очень точно.

Но хуже всего было признавать, пусть даже и самому себе, что в Стальгороде Эйрик показал себя хорошим вождём. Не то чтобы его можно было сместить голосованием или ещё как-то — вождя выбирают ещё до начала похода, и кому он не по нраву, тот просто может под его знаменем не идти. Но видеть, как все вокруг поднимают тосты за здоровье Эйрика Весового было неприятно. Тем более, что и сам Риг поднял за него свою кружку.

Сам же Эйрик, меж тем, бросил ещё веток да поленьев в костёр, зачерпнул рогом вина, и сел напротив огня. Выпил вместе со всеми, но как бы и немного в стороне — один из них, но над ними. Как и полагается вождю.

Ондмар Стародуб

Когда-то давно, ещё до первых седых волос, до первых морщин на переносице и даже до первого шрама, Ондмар хотел быть ярлом. В те годы никто не называл его Стародуб. В те годы Стрик Бездомный был Стриком Неприкасаемым — лучший воин на всем Восточном Берегу, если не во всем мире, что отправил на другую сторону по меньшей мере шесть сотен душ. Человек-армия. И он отметил крепкого мальчишку с одним единственным звеном, кивнул ему, как равному. Потому как Ондмар был единственным, кто смог оставить царапину на теле Неприкасаемого.

В них было что-то похожее, какой-то общий секрет, который они делили между собой, но который сами не знали. Сразу же, едва они сошлись в бою, Ондмар понял, что они трава с одного поля, звери одного редкого вида, кто-то более близкий друг к другу, чем родные братья. Единственный раз в жизни Ондмар не чувствовал себя в одиночестве. Ни в каком другом сражении, на пиру среди правителей, в походе с верными товарищами, ни в постели с любимой женщиной — нигде и никогда он после не чувствовал ничего подобного. Там он всегда был один, просто рядом с кем-то.

А потом Неприкасаемый стал Бездомным, стал жить у Белого Края, возле никому не нужного Бринхейма. Когда Ондмар был готов, то нашёл его и истребовал поединка, а тот лишь рассмеялся ему в лицо. Стал сыпать бранью и скучными оскорблениями. Стрика Неприкасаемого больше не было, а Стрику Бездомному никто был не нужен, и даже жизнь ему была не нужна. Ондмар разбил ему нос и, кажется, сломал пару рёбер — тот даже не пытался защищаться.

Тогда одиночество стало удушающим. Переносить его было куда проще, когда Ондмар не знал иного, было проще, когда он мог надеяться на воссоединение со своим братом по духу. После же ему захотелось убивать. Он убивал каждого, кто считал себя равным ему, и тех, кто пробовал посмотреть на него свысока. Любого, отдававшего ему приказы, и всякого, кто пытался требовать с него дань или уважение. Много людей. Его цепь быстро обернулась вокруг туловища, удвоила свою длину ещё быстрее.

Тогда же он и захотел стать ярлом. Место над всеми, где не нужно следовать приказам, и нет нужды доказывать каждому новому юнцу, что своё имя он получил заслужено. Подходящее место для Ондмара Железнобокого. Его смущало лишь что Стрик не пожелал занимать подобного места, и одичалая жизнь в лесу была для него краше всего. Коли это было следствием безумия, то не ждала ли и Ондмара подобная участь? А если Неприкасаемый не был безумным, то что тогда?

Дальнейшие годы Ондмар помнил смутно. Он достаточно быстро разочаровался в позиции ярла, как и в какой-либо власти вообще — посидев подле разных правителей за длинным столом, он увидел, как длинные их цепи не висят свободно, но обхватывают горло каждого тесными кольцами, медленно душат их до смерти. Это было не для него.

Маленькие набеги, маленькие войны, маленькие победы. Когда число павших от его руки перевалило за шесть сотен, Ондмар перестал считать. Маленькие люди.

А потом он встретил Бъёрга. Не такой, как Ондмар, но тоже другой, из той редкой породы, что рождаются править, и кого длинные ярлские цепи не душат, но украшают. Бъёрг был большим человеком, и его большой мечты хватало на всех. При нем Ондмар Железнобокий и стал Ондмаром Стародубом, поселился в проклятом Бринхейме, а после стал Носителем Щита. В те же годы рядом с ними встал и Торлейф, тоже по-своему необычный человек — из тех, что поступают не так, как правильно или как должно, но как будет разумно. С ними одиночество отступило, они были одинокими вместе.

Кто-то говорит, что Ондмар предал своего друга, когда после смерти Бъёрга не сделал его сына ярлом. Кто-то говорит, что Ондмар не предал Закон Севера, когда поддержал Торлейфа, как владетеля самой длинной цепи. Никто не знает, что ему было все равно. Торлейф Золотой ему друг не больше, чем левая рука будет другом для правой, тем более, если обе они отсечены от тела. А младший сын Бъёрга — просто напоминание о потере. Ондмару не было дела, кто из них будет отдавать приказы, так что он просто промолчал, и теперь другие никак не перестанут говорить об этом.

А сейчас? Сейчас у него было имя, Ондмар Стародуб. Имя человека благородного и прямого, что твёрдо стоит на своих убеждениях, и кого не сманить в сторону ни угрозами, ни златом. Это имя — маяк во тьме. Погибнуть с этим именем было не страшно, страшно было жить без него.

Из нежелания потерять имя он стал щитом Торлейфа, а теперь, по всей видимости, щитом для его сына. Плывёт на Мёртвые Земли, захватил Стальгород — это… необычно. Он смотрит на то, как спит после попойки Вэндаль Златовласый, спокойно и безмятежно. Это будит в нём ярость.

Стрик признал Ондмара за брата по духу, но отказался его учить, не пожелал даже вновь скрестить с ним железо. Взял себе всего одного ученика, который ныне, по слухам, имеет цепь не меньше, чем у Ондмара, с той лишь разницей, что Ондмар свою держит как должно, у всех на виду, а смазливый мальчишка цепь прячет ото всех, точно вор. И отказывается от поединка, даже учебного. Сводит его с ума. Шепчется по углам со своим полубезумным наставником и смотрит на мир своим скучающим взглядом. Может ли он быть таким же, как он? И почему Стрик выбрал его? Почему именно его?

— А если ты и Вендаль Златовласый в бою сойдётесь, кто победит?

Ондмар не сразу сообразил, что вопрос задал не он сам. Сын Бъёрга, младший. Хмельной и уставший, но взглядом внимательный, немного похож на отца. На мать не похож вовсе.

— Ты победишь, — ответил Ондмар, отворачиваясь. — Оба мы под знаменем Эйрика идём, негоже нам друг с другом биться. Кто бы ни победил, выгоду с этого только ты и заимеешь. Ну, и друзья твои.

— И я под тем же знаменем иду, — возразил мальчик. — В одном строю с вами.

— Нет, не с нами. Рядом. Момента ждёшь подходящего, и вот когда такой момент наступит — там и посмотрим.

Младший из сыновей Бъёрга возражать не стал, остался спокойным, почти безучастным. Совсем не похож на мать, бывает же такое. Вместо этого потребовал так, словно имеет на это право:

— Обучи меня сражаться.

Ондмар фыркнул. Раньше он брал себе учеников, в основном диких детей, что нуждались в дрессировщике, а не в учителе. В те годы он разочаровался в собственных детях, решил победить одиночество через воспитание собственной стаи. Выяснил, что таким, как он, стать нельзя, что-то по-другому должно быть изначально.

Кажется, из всех его учеников до сих пор жива только Дэгни Плетунья — нашла себе хозяина. Хорошая девочка.

— Нет.

Конечно же, он не ушёл. Бъёрг тоже был не любитель коротких ответов, особенно если ответ был отрицательный.

— Обучи меня сражаться.

— У тебя есть брат. Он тебе и щит, и меч — тебе нет нужды сражаться.

— Свои нужды я определяю сам. И после того, что случилось в Стальгороде, я хочу научиться орудовать мечом.

Мальчик вспылил, хоть для обычного наблюдателя оно и не видно. Говорил-то спокойно, но вот как фразы строит, какие слова подбирает — цепляет его что-то. Ондмар всегда такие вещи видит лучше прочих.

— Лучше с топором учись, он проще. И ты выжил в Стальгороде, даже не был сильно ранен. Чего ещё тебе нужно?

— Я был бесполезен в Стальгороде, — ответил он, снова абсолютно спокойным голосом, без эмоций. — Я не хочу быть бесполезным, если снова придётся стоять в бою. Среди вас, не рядом с вами.

В бою Ондмар всегда чувствовал себя на своём месте, во всяком случае больше, чем в обычное время. Ему непонятно было, как может быть иначе, но он знал, что для других это не так. И мог симпатизировать тому, кто хочет быть в битве хозяином, а не гостем.

— Нет. У тебя есть брат, пусть он тебя обучает.

— Мой брат мне и щит, и меч. Из меча получается так себе учитель.

Игры словами. Торлейф такое любил, подобными разговорами чесал свою широкую спину, говорил две вещи одним словом. Ондмар не желал разбираться в умных словах, как и в чужих шарадах.

— Нет. Проси Элофа Солёного или Ингварра Пешехода, если хочешь.

— Я прошу Ондмара Стародуба. Потому что он дал слово моему отцу и не сдержал его. Ондмар Стародуб должен мне.

— Я никому ничего не должен, — ответил воин, поднимаясь со своего места, возвышаясь над дерзким мальчишкой без имени. — Нет в мире никого, кто мог бы взыскать с меня долг.

Их взгляды встретились. Похож на отца, пусть даже и не многим, и воина из него не сделать, это уж точно. Но взгляд такой же.

— Не думал, что с Ондмара Стародуба долг нужно требовать.

Ондмар шумно выдохнул.

В конечном счёте имена душат ничем не хуже цепей.