Длинная цепь

Глава 1 Сын мертвеца

До этого дня Риг считал себя человеком умным и рассудительным. Всю свою жизнь, все шестнадцать лет, он был уверен, что его цепь будет выкована не набегами на берега Империи или походами в Мёртвые Земли, но учётными книгами и вежливыми письмами. Не многие северяне были способны понять этот путь.

Риг чувствовал их лёгкое пренебрежение, когда они возвращались с очередного похода и замечали его на занятиях. На севере перо вместо топора берут лишь больные да калечные, а Риг не был ни тем, ни другим, но всё же старательно выписывал руны и буквы, знал числа и другие языки. На севере часто говорят, что доблесть можно проявить не только в боях. Мол, и пахарь, проводящий жизнь в ежедневном труде, и грамотей, ведущий учёт золота — тоже по-своему доблестны и заслуживают уважения. На деле же любой северянин, увидев человека с книгой, не удержится от презрительной ухмылки. Девушки за Ригом тоже никогда не бегали, предпочитая ребят отчаянных — будущих калек и мертвецов.

Но это было неважно. Отец всегда говорил, что «умный человек не ходит с топором — он указывает, куда людям с топорами следует идти». А потом отец отдавал команды, и корабли ворлингов устремлялись к чужим берегам, и уже Риг смотрел на гордых воинов с лёгкой ухмылкой, стоя по правую руку от отца. Он всегда был умным мальчиком, потому что именно так ему всю жизнь и твердили родители, учителя, да и все прочие жители их сурового края. Не может же быть иначе, когда ты на пяти заморских языках изъясняешься, с числами управиться можешь, грамоте обучен, да и с другими важными науками тоже знаком — обязан ты в таком случае быть умным, смекалистым.

Однако и умный мальчишка всё ещё мальчишка. Часть его рвалась вместе с воинами к чужим берегам: бороться с бушующим штормом, стоять плечом к плечу под визгливой песней вражеских стрел, делить на всех одну флягу, передавая её с коротким кивком человеку, что спас тебе жизнь прошлым утром. А лучшая участь — вернуться домой и выложить к ногам отца — своего ярла, богатства, достойные железного императора или серого Пророка.

Умом Риг, конечно же, понимал, как глупо бросаться в бой в попытке первым забраться на каменную стену, особенно когда наградой станет лишь хлопок по плечу от капитана да новое звено в цепи. Но сердце его упрямо желало поднять над головой оружие и услышать одобрительный рёв. А когда гнилые люди предложат ему предать отца, капитана, братьев по оружию или сам свой народ, Риг бы гордо ответил молчанием да плевком под ноги просителям.

Довольно легко быть человеком чести в своём воображении, когда ничего не стоит на кону. Однако минуло всего лишь две недели с того дня, как признали его взрослым и положили начало его цепи, вручили первое её звено, как Риг уже собирался этой самой честью поступиться. Маленький кусочек металла, размером с половину пальца, что висел у него на шее, на тонкой верёвочке, в этот вечер казался тяжелее якоря.

Он шёл ночью, без лампы или факела, крался точно вор, огибая родной город по широкой дуге и боясь показаться на глаза знакомым людям. Было у него предчувствие, что стоит любому достойному человеку взглянуть на него, как тот сразу же все поймёт и прочитает в его сердце точно в открытой книге весь недостойный замысел. Жители Бринхейма не были, как правило, носителями большого ума, но и себя Риг умелым лжецом не считал. Даже сейчас, подкрадываясь к своей цели в ночной темноте, он чувствовал, как горит от стыда лицо.

Ночь была тёмная, безлунная, а россыпь звёзд попряталась за облаками. Сам же родной Бринхейм хоть и был городом достаточно крупным и стен при этом не имеющим, света в столь поздний час давал мало. Шагая по неосвещённой земле, Риг то запинался о коряги или проваливался по щиколотку в холодную грязь, то утопал по колено в талых сугробах, пока мокрый весенний снег, летящий со стороны моря, налипал на одежду и наваливался тяжестью. Но Риг не роптал и упрямо шёл вперёд, не отворачивая лица от маленькой яркой точки на вершине скалы. И темноту, и грязь со снегом воспринимал он как неизбежное и справедливое наказание, как часть сделки, которую он намеревался заключить этой ночью.

Обогнув город, Риг поглядел кругом, убедился в своём одиночестве, и лишь после этого развернулся в сторону прибрежной скалы, направился прямо к ней. Ветер теперь мог действовать в полную силу, бросая хлопья мокрого снега прямо в лицо и без особого труда пробираясь сквозь исхудавший плащ. Было время, когда этот плащ был гордостью Рига: привезённый с похода на ворейские берега, он наверняка был когда-то собственностью богатого торговца или даже самого князя. Подшитый медвежьим мехом и украшенный серебряной нитью, в лучшие времена этот плащ пробуждал зависть даже у чистых сердцем.

Лучшие времена кончились три года назад.

Серебряную нить пришлось вытащить на продажу прошлой весной, а осенью — срезать меха. В следующем году придётся продавать сам плащ, и мысль об этом вызывала жгучую злость, что вскипает в сердце и горячит кровь не хуже горького пойла. Этой злостью Риг и грелся.

Ветер меж тем лишь усиливался, словно сам Ветробежник, последний среди всех богов, первый среди всех пустых хвастунов и трусливых беглецов, вдруг заинтересовался людскими делами и решил остановить Рига. Однако тот всё так же продолжал шагать, стараясь не думать о ночном холоде, что щипал ему лицо с остервенелой яростью. Лишь руки, и без того укрытые тёплыми рукавицами, Риг старался спрятать поглубже в складках плаща, дабы они сильно не промёрзли — руки ему очень скоро понадобятся.

В конечном счёте он добрался до маленькой, почти незаметной тропинки, ведущую на вершину прибрежной скалы. Ветер здесь был бессилен, и Риг постоял немного, собираясь с духом, после чего снял рукавицы, растёр онемевшие от холода щёки, поправил пояс, чтобы петля с боевым топором — отцовским наследием — была рядом с рукой, да стал подниматься. В гору идти было не легче, чем по сугробам вокруг города, к тому же рукоять топора постоянно норовила ударить по ноге, но близость цели будто бы сделала все вокруг Рига незначительным. Приближался решающий момент.

Почти у самой вершины, когда впереди уже виден был деревянный сруб, и можно было даже различить дрожащую фигуру охранника у двери, ветер вновь набросился на Рига, принося с собой помимо мокрого снега ещё и голоса:

— Довольно, Стрик, открывай немедленно! Оба мы знаем, что время твоё в тепле закончилось, и пора нам меняться.

Это плохо. Риг рассчитывал на то, что охранник будет лишь один.

Фигура охранника у двери дёрнулась, послышался громкий стук по дереву.

— Открывай немедленно!

— Убирайся в Край! — послышался приглушенный ответ из сруба.

— Я клянусь, если не выйдешь ты прямо сейчас, то сломаю я первой очередью эту дверь, а после ломать буду каждую кость в твоём теле!

— Делай как знаешь, старик.

Снова стук дерева по дереву.

— Я тебе голову проломлю, Стрик, зарублю как бродячую псину, и никто по тебе не восплачет! Знаешь что? Люди будут меня благодарить, от этого берега и до стылого моря на западе, в любом селении мне чарку налью за это благое дело!

— Иди в Край, плешивый! Я сплю!

В этот момент старик у двери заметил Рига, схватил топор и поднял повыше лампу:

— Стой! Назови себя!

Риг промолчал. Не пожелал останавливаться или даже замедлить шага, подошёл ближе. Он знал говорившего.

Низкорослый, грузный, был он абсолютно седой ещё до рождения Рига, с проплешиной на макушке — тень былого величия по имени Элоф Солёный, сходивший в такое число налётов, что никто не мог даже встать рядом с ним для сравнения. Цепь свою он всегда оборачивал вокруг пояса, и, как говорят бывалые воины, в молодые годы оборачивал её трижды. Вот только Элоф не имел своего клана, не завёл своего дома, не создал семьи, предпочитая всю свою добычу тратить здесь и сейчас. До сих пор люди помнили те столы, что он уставливал яствами до треска. Даже сейчас на всем Восточном Берегу после хорошего застолья говорят друг другу ворлинги, что «посидели до соли», хотя многие уже и не помнят истоки этого выражения.

Когда же годы стали понемногу отрезать по кусочку от доблести прославленного Элофа, начал он менять звенья своей цепи сначала на деньги, а позже и на еду или место под крышей. Захаживал он и в их дом, рассказывая Ригу и другим детям ярла бесконечные истории о своих приключениях — маленький Риг всегда любил и ценил такие вечера. И всегда мог Элоф Солёный получить горячий обед в их доме, всегда мог рассчитывать на тёплую постель, и никогда с него не спросили за это ни монеты, ни звена. А теперь он промерзал до костей у тюремного сруба, держа в плену старшего из сыновей своего благодетеля. Цепь Элофа же теперь висела у него на шее, была лишь о пяти звеньях, держалась на верёвке.

Когда тусклый свет лампы выхватил из темноты лицо Рига, охранник вздохнул, поставил лампу на скамью рядом с дверью, взял вместо неё круглый деревянный щит. Стальной окантовкой щита снова постучал он в дверь.

— Выходи, Стрик, гости пришли, незваные да ожидаемые! Сын Бъёрга.

Из сруба послышались ругательства, и вскоре дверь распахнулась. Наружу вышел высокий, жилистый человек в грязной одежде, с взъерошенными, подстриженными кое-как волосами, спутанной и уже начавшей седеть бородой, да взглядом диким, затуманенным выпивкой. В руках у Стрика Бездомного не было оружия, лишь фляга, а на его красном, обветренном и покрытом морщинами вперемешку со странными пятнами лице кривилась презрительная улыбка. На выходе из сруба Стрик ногой попал в полную жидкой грязи лужу, погрузился в неё по щиколотку, но не придал этому и секунды своего внимания, как, впрочем, и пронизывающему холодному ветру.

— А, сын мертвеца, — Стрик сделал из своей фляги глоток. — Проваливай в Край, щенок. Или я сломаю тебе лицо.

Риг бросил на пьяницу презрительный взгляд и больше на него не смотрел. Говорили, что когда-то Стрик был славным воином с длинной цепью, своей землёй и большим домом, женой и детьми. Если и так, то те времена прошли задолго до рождения Рига, и от той цепи не осталось и следа, ни единого звена. Ныне Стрик Бездомный был лишь бродягой, что большую часть жизни проводил в лесах, где жил точно дикий зверь в полном одиночестве. Лишь изредка он наведывался в города за выпивкой или уходил в налёт за еду и дурман с любым, кто будет согласен терпеть его тяжёлый нрав и отвратительный запах.

Пара бесчестных бездомных, старик да пьяница — вот кого ярл назначил в тюремщики для старшего сына самого Бъёрга, Солнца Севера. Ригу сложно было даже представить большее оскорбление для их семьи, и, должно быть, ярл знатно позабавился этой своей шутке.

Риг не выказал тюремщикам уважения ни словом, ни кивком головы, и уж тем более не протянул им открытой ладони.

— Я за братом пришёл, — сказал он, положив руку на обух своего топора. — Не место сыну Бъёрга на Позорной Скале.

Бездомный Стрик незамысловато выругался, но за оружием тянуться не стал, и лишь вновь приложился к фляге, а Элоф нахмурился, опустил свой щит и тяжело вздохнул.

— И чего ж ты тогда пришёл-то, младший сын Солнца Севера?

— А должен был молча в стороне посидеть, пока нашу семью поливают грязью?

— И теперь на этой скале сразу оба сына оказались. А ещё была у Бъёрга дочь, о которой младшему из сыновей тоже не мешало бы помнить да заботиться, и о которой кроме него позаботиться больше и некому. Тебя, парень, могут на Ступени поднять уже только за то, что сюда пришёл, да к тому же в такой тёмный час.

В сущности, Риг был молод, и это было его основное преимущество. Будь на страже один лишь плешивый Элоф, скорее всего он бы уже рискнул, попробовал бы сыграть на эффекте неожиданности. Не дал бы себя поучать старому дураку. Рука Рига невольно сжалась на обухе топора, и от взгляда Элофа оно не укрылось.

— А коли ещё и оружие с пояса потянешь, то придётся уже ответ железом держать.

Риг злобно зыркнул на плешивого старика. Уж если кому и говорить про ответ железом, то точно не ему, сменявшему честь на миску похлёбки. У Рига может и пяти звеньев в цепи пока не было, да и началась она лишь две недели назад, но он предпочтёт скорее от голода загнуться или промёрзнуть до костей, чем своё единственное звено сменять на что бы то ни было. И хоть надлежало ему, желторотому, выказывать уважение к тому, у кого цепь длиннее, никакого уважение к Солёному Элофу у Рига не было. Был бы выбор, предпочёл бы скорее в поход на Мёртвые Земли уйти, чем вести беседы со старым предателем. Но другим вариантом был лишь жалкий безцепный пьяница, на которого и смотреть то было противно. Скрипнув зубами, Риг ответил:

— Если ярлу будет угодно спросить, я ему и отвечу. И если потребуется железом, значит железом.

— Слова-то большие, да мелкий рот, — сказал Стрик, но никто не бросил в его сторону и взгляда.

— Парень, думаешь, многие выйдут уравнять твоё слово? Или тебе просто не терпится дно поцеловать? И кто тогда за твоей сестрой будет присматривать?

Риг дерзко вскинул в голову, посмотрел прямо на старика. Хороший ответ был у него на языке, достойный, но горечь сдавила ему горло, и не смог он его из себя выдавить. Вместо этого сказал лишь коротко:

— Меня на Позорной Скале только два человека и видели. Им и решать, был я тут или не был.

— Решать ярл Торлейф будет, как и положено. И если ты думаешь, что он в память о дружбе с твоим отцом будет милостив, то лучше отбрось эти мысли куда подальше.

— Чего стоит дружба Торлейфа я уже видел, — усмехнулся Риг. — Тело отца даже от берега не успели увезти, как он уже его место занял.

Опасные слова. Риг понимал, что ему следует быть осторожным в выражениях, но за последнее время, да даже за всю свою жизнь, он слишком устал от осторожности.

Элоф нахмурился, покачал головой.

— Я сделаю вид, что не слышал таких тяжёлых слов. И что не видел тебя этой ночью, если сейчас же уйдёшь и оглядываться поостережёшься. Даже старики были молодыми, и все молодые делали глупости — это не страшно, покуда глупость не сделана было до конца.

— Можешь донести храбрейшему ярлу Торлейфу мои слова, старик, если хочешь, мне всё равно. И что видел меня — тоже доноси. Но уйду я только вместе со своим братом.

— На брата твоего серьёзные обвинения возложили, он должен ответить. Есть закон.

— Хорош языки чесать, — вновь мешался Стрик, после чего одним мощным глотком опорожнил остатки своей фляги. — Холодно. Драться будем или как?

Левая рука Рига нырнула под плащ, Элоф поднял щит, Стрик ухмыльнулся.

— Или как, — сказал Риг и бросил пьянице маленький холщовый мешок, а когда тот поймал его, все услышали, как внутри звякнули монеты.

Солёный Элоф тяжело вздохнул.

— Парень, ты хоть знаешь, что ты сейчас сделал?

Риг не ответил, смотрел прямо перед собой, крепко сжав зубы. В общем-то, это и был весь его план, первая его половина во всяком случае. План откровенно плохой, но сколько не ломал он голову за прошедшие дни, ничего лучше в неё не пришло. И не помогли тут ни знание пяти языков, ни умение цифры большие складывать, так как количество монет в этом кошеле любой дурак сосчитать сумеет.

Стрик тем временем развязал тесёмки и высыпал монеты себе на ладонь, поднеся их почти вплотную к своим мутным глазёнкам, а после быстрого пересчёта подвёл итог:

— Мелочь одна, и на один славный день не хватит. Мало.

После этого монеты вернулись в мешочек.

— Большего у нас нет, — тихо сказал Риг. — Если нужно больше, потом я рассчитаюсь по всем долгам. Даю слово.

— На Край сходи со своим словом. Ему неделя от роду и веса в нём, что у твоих соплей, — Стрик мерзко улыбнулся. — Но добавь к этим монетам свою цепь, и будем в расчёте.

Ладонью левой руки Риг рывком накрыл то место на груди, где под одеждой на тонкой верёвке висело его первое звено. А Стрик Бездомный засмеялся противным, лающим смехом, после чего игриво перебросил мешочек с монетками в воздухе, отпихнул Рига со своего пути и стал нетвёрдой походкой спускаться вниз по тропинке. Никакого оружия он с собой не забрал, и, по всей видимости, у грязного бродяги не было даже ножа.

— Эй, ты куда это собрался, пьянь бесчестная? — окликнул его Элоф.

— Выпить. Погреться у огня. Пышных девок потискать.

— Ты уйти не можешь, нет у тебя такого права, если слово твоё хотя бы одной мерой ещё тяжелее воздуха. Уплачено тебе было за стражу до утра!

— В Край иди, плешивый! Те деньги закончились, — с этими словами Стрик вновь подбросил мешочек с монетками да поймал другой рукой. — А эти ещё нет.

И он продолжил свой спуск. Одно можно сказать про бесчестных людей точно — на них всегда можно положиться, они никогда тебя не удивят.

— Мерзавец, — пробурчал Элоф. — Падаль бесчестная.

Риг предпочёл промолчать. Он смотрел на плешивую голову старика, на его опущенный щит, на его глаза, совсем не следящие за молодым воином. Это был хороший момент, удачный для второй, новой части плана. Вытянуть отцовский топор из петли, замахнутся, ударить.

Убить.

Это не выглядело трудной задачей, если думать об этих действиях по отдельности. Или если не думать о них вообще. Набрать в грудь воздуха и сделать разом, быстро, одним рывком, как в воду прыгнуть с высокой скалы.

Сделав глубокий вдох, Риг потянулся к своему топору.

Выхватил, замахнулся.

Ударил, но лезвие рассекло лишь воздух. Риг сделал неуклюжий шаг вперёд, прежде чем железная кромка щита Элофа врезалась в его лицо — боль была сильной, но настолько неожиданной, что ощущалась как будто бы не в полной мере. Бухнувшись на землю спиной, Риг успел лишь поднять гудящую голову, прежде чем получил второй удар, на этот раз каблуком сапога по лбу, и крепко приложился затылком о каменистую землю.

— Ты нас обоих в очень непростое положение поставил, сын Бъёрга, — голос старика был спокойный, даже холодный, словно не человек слова произнёс, а кромка льда прохрустела. — Обязательно было доводить до такого? Отпусти топор.

Риг упрямо сжал своё оружие крепче. После подкупа и попытки убийства семейное имя не замараешь такой мелочью, как брошенное оружие, смысла в упрямстве не было. Но время разумных поступков закончилось две недели назад. Риг с трудом осмысливал происходящее: и то, что он сделал, или, точнее, попытался сделать, и то, к чему это приведёт остатки их семьи. Мелькнула даже мысль, что ярл не упустит такого шанса, отправит их всех умирать в объятия вечной зимы, на Белый Край — от этого стало по-настоящему страшно.

— Я сказал отпустить.

Элоф с силой наступил Ригу каблуком сапога прямо на руку, и от резкой боли тот всё же выронил оружие. Старик наклонился, ногой придавив Рига к холодной и твёрдой земле, забрал выпавшее оружие.

— Отдай! Это моё! — сказал Риг и мигом устыдился того, как по-детски это прозвучало.

Попытался встать, но нога бывалого воина прижимала его крепко. Обхватил грязный сапог обеими руками, попытался сдвинуть, и всё равно не вышло, Элоф лишь усилил давление, стало тяжело дышать. Попытался сбить ногу ударом кулака — бесполезно, слишком мало силы в руке без мозолей, и лёжа нет возможности хорошо замахнуться.

Медленный вдох.

Сила — это масса объекта, дважды умноженная на скорость, с которой этот объект двигается. Эффективнее всего силу удара можно увеличить, если бить быстрее, но наносить удар по ноге Элофа с большей скоростью у Рига не получится при всём желании. Можно попробовать увеличить вес самого удара. Правая рука быстро обшарила землю: грязь, лёд, сухие щепки, склизкая гниль, рыхлый мокрый снег. Камень. Обхватил, ударил как мог быстро — и сапог Элофа соскочил с груди, дал возможность подняться. А на севере ещё говорят, что многие знания — лишь замёрзшая вода в голове. И в бою может помочь, если…

Ещё один удар кромкой щита. Риг почувствовал, как тёплая кровь стекает по лицу.

— Глупец. Твой отец всегда с такой широкой улыбкой говорил про твои успехи, умным человеком тебя считал, называл своим преемником. И что в итоге? Обычный мальчишка. Пустая гордость, детские обиды.

— Только они у меня и остались, — Риг бросил попытки подняться, смиренно лёг в грязь. — Спасибо щедрости нового ярла. Но и этого ему было мало, теперь он хочет ещё и жизнь моего брата забрать. Что умного с этим можно сделать?

Элоф вздохнул.

— Преклонить колено, мальчик, вот что ты можешь сделать. Усмирить свою гордость и просто показать смирение перед тем, как сложилась твоя судьба.

— Как это сделал ты?

— Как сделали все. Лишь вы с братом уже три года упрямитесь, и вот куда это вас привело. На Позорную Скалу.

— А сам-то ты где, старик? — Риг заставил себя усмехнуться. — Променял свою цепь на монеты, преклонил колено, все сделал по уму, но я смотрю на тебя, смотрю кругом, и вот он ты, на Позорной Скале.

— Не играй со мной словами, парень, это другое. Я не преступал закон.

— Как и человек, что уже две недели гниёт за решёткой в этом срубе позади тебя. Он лишь сделал то, что сделал бы каждый, и все вокруг это знают. Но никто и слова не сказал против.

Старый воин опустил щит, сделал шаг назад. Риг приподнялся на руках, замер на мгновение, ожидая удара, а когда его не последовало, сел и грустно усмехнулся. Подняв голову, он посмотрел туда, где в ночной темноте пряталось лицо Элофа Солёного. Старик молчал и, хоть это молчание и действовало Ригу на нервы, он не пытался его прервать, лишь продолжал держать голову поднятой. А потом он услышал, как упал в грязь его топор.

— Вставай, — сказал Элоф, и голос его было едва слышно. — Не дело на холодной земле валяться, словно пёс бездомный. Так и заболеть недолго.

Риг медленно поднялся, стараясь не смотреть на оставшийся лежать возле его ног отцовский топор, хотя искушение броситься к нему и было велико. Элоф, меж тем, своё оружие сунул в петлю, освободившейся рукой погладил седую бороду, после чего повернулся к Ригу спиной. Постояв так мгновение, он неспешно пошёл вниз со скалы вслед за Стриком.

— По нужде схожу, — сказал он, не оборачиваясь. — В моём возрасте это требует времени, но даже такой бесчестный мерзавец, как Стрик, сможет подержать стражу в одиночестве пока я не вернусь. Полагаюсь на него.

И он начал медленно спускаться, делая каждый свой шаг в темноте с величайшей осторожностью. Риг меж тем медленно встал на ноги, нервно выдохнул, после чего, не сводя взгляда с удаляющейся фигуры, нагнулся за своим топором и вернул его в петлю на поясе. К тому моменту, как широкая фигура Элофа окончательно растворилась в темноте, Риг сумел унять дрожь в руках и вошёл в сруб.

Внутри было гораздо теплее, чем снаружи, но запах ещё в дверях заставлял невольно кривить нос. Мест для содержания заключённых было там всего четыре, и три из них были ожидаемо пустыми — суд на Старой Земле проходил быстро. Хотя закон устанавливал возможность держать человека в неволе до двух недель, редко какому бедолаге случалось провести за решёткой хотя бы три дня. Кнут, кажется, был первый такой за всю историю их города, если не всего севера. Однако и редко какой бедолага был столь большой костью у ярла в горле.

За железной решёткой Риг увидел своего брата, и в первое мгновение не узнал его.

После двух недель своего заключения Кнут сделался грязен и неопрятен: длинные чёрные волосы были не убраны, борода не вычесана, сам он заметно исхудал. Одежда, и без того за последние три года повидавшая разное, теперь и вовсе приобрела вид совсем непотребный, больше приличествующий бродяге навроде Стрика, чем благородному воину. И хоть равнитель говорил, что дело вышло непростое, и до суда нужно тщательно проверить множество деталей, только дурак не увидит руку ярла у него на плече. И задумка их была Ригу понятна: укротить обвиняемого, трудностями и лишениями сломать его дух, а ежели сломать не выйдет, то на худой конец придать тому вид самый отталкивающий, отвернуть от него взгляды честных людей.

Вот только даже в грязи и обносках взгляд у старшего из наследников Бъёрга оставался всё тем же. И по одному только этому взгляду никто бы не принял бы Кнута за оборванца, пьяницу или душегуба, в какие лохмотья его не ряди, и каким испытаниям не подвергай его тело. Гордый и несломленный, сидел он прямо, как и подобает сыну севера, и даже после двух недель на скудной пище и без движения, оставался широким в плечах, каждым движением выдавал в себе умелого воина. Цепь его, о сорока трёх звеньях, дважды обёрнутая вокруг шеи, говорила красноречивее пустых слов.

Было много достойных ворлингов, живущих на Восточном Берегу, и были цепи длиннее, но никто из прославленных героев ранее не имел столько звеньев в свои двадцать четыре года и никто не принимал эту честь с большим достоинством и смирением, чем Кнут Белый. Ни разу, даже в стенах родного дома, вдали от чужих глаз и ушей, он не возгордился, и историй про каждое звено, да за какие дела оно было получено, никому не рассказывал. А если спрашивали его достаточно долго и настойчиво, то отвечал он в итоге коротко и неохотно: что выполнял приказы и вершил должные дела, и на том весь сказ. То был истинный сын Старой Земли, и видеть его за тюремной решёткой было столь же странно, как корабль на вершине горы.

Он засмеялся, когда увидел Рига в дверях, громким и раскатистым смехом, полным жизни и искреннего дружелюбия, и сам Риг не смог сдержать ответной улыбки. Только Кнут мог так смеяться, проведя две недели в тюремном срубе на воде и хлебе, да в ожидании жестокой казни.

— Славную шутку ты сотворил, маленький братец, — сказал он, не тратя дыхание на пустые приветствия. — Признаюсь, не ожидал. Принёс мне вина? Или может быть мёда? То-то у ярла будет лицо, когда я хмельным взойду по Ступеням. А кто это так благословил твоё лицо? Выглядит скверно.

— Солёный Элоф.

— Ха, а я на Бездомного Стрика подумал, больно уж он дикий норовом. И как оно, когда тебя, молодого, старик заборол да разукрасил?

— Он крепче, чем кажется.

— Или ты мягче, чем должен быть, — ухмыльнулся старший брат. — Ну да ладно, не закипай, опытному глазу сразу видно, что у Элофа ещё довольно соли течёт по венам. Его уж какой десяток лет недооценивают, и десятка два юнцов его, старого, вызывали на поединок, а он всё живой. Не про каждого ворлинга скажешь, что он до полной седины дожил.

Риг предпочёл не продолжать разговор о своём позоре, поспешно сорвал ключ, висящий на крюке возле двери, после чего направился к решётке. Лицо Кнута мигом утратило задорное веселье, стало серьёзным и острым, точно скальная гряда, о которую ночами разбиваются корабли.

— Не стоит тебе здесь быть, маленький братец.

— Тебе тоже не стоит.

Риг бросил настороженный взгляд на дверь, но всё было спокойно. Он торопился и не сразу попал ключом в замочную скважину.

— Подожди, Риг, повесь ключ на место. Забери меня вся поганая дюжина, я рад тебя видеть, но я никуда не пойду с тобой, уж точно не буду сбегать украдкой, словно настоящий преступник. Если я преступил закон, то я и отвечу перед законом.

— Дорогу ярлу ты преступил, а не закон, — Риг дважды провернул ключ в замке и распахнул дверь. — И отвечать будешь перед ярлом, если не поторопишься.

Кнут бросил взгляд на открытую перед ним решётку, потом посмотрел на младшего брата и поднялся, скрестив руки на груди и возвышаясь над ним, точно гора, на добрых полторы головы.

С раздражённым вздохом Риг зашёл ему за спину, попытался сдвинуть с места, но даже две недели в заключении будто бы и капли сил у Кнута не отняли, и уж точно не убавили у него упрямства. На мгновение они словно бы вернулись в детство, когда совсем ещё маленький Риг пытался выйти из дома, а сидящий к нему спиной посреди прохода Кнут делал вид, что не замечает младшего брата и его жалких попыток, пока вся остальная семья надрывалась от смеха. Кнут всегда любил эту шутку, повторял несколько раз. Иногда довольно долго.

— Дурак! — крикнул Риг, ударив брата кулаком по могучей спине, после чего крепко зажмурив глаза и приподнял голову, постоял так немного. — Ты что, не понимаешь, что случится завтрашним утром?

Кнут пожал плечами:

— Будет суд.

— Будет представление, а не суд! Они разыграли одно, чтобы запереть тебя здесь, и завтра разыграют другое.

— Есть законы.

— Ярл плевал на законы! Сел на гору из золота, и смотрит на нас сверху вниз — ближе уже к Сонцевору и другим богам, чем к честным людям. И каждый вокруг промолчит и отведёт взгляд в ту сторону, где его монеты прозвенят.

— Закон Севера един для всех, Риг. Ты из нас умный, ты сам знаешь, что никто и никогда в Старой Земле не будет выше закона, даже ярл. Особенно ярл.

— Дурак!

Риг попытался вытянуть брата за его цепь, точно упрямого пса, но проще было в одиночку протащить корабль по суше.

— Не понимаешь? Ярл боится, что однажды ты по праву достойного потребуешь место за широким столом, а чуть позже начнёшь смотреть и на его место во главе этого стола. Он костьми ляжет, но снимет длинную цепь с твоей шеи. Сделает это, даже если придётся топор в руки взять, и руки испачкать.

Кнут снова засмеялся, как будто Риг сказал что-то необычайно остроумное, как будто не казнят его следующим днём за выдуманное преступление.

— С чего бы он стал ждать столько лет? Я не вчера первое звено получил, и ни для кого не секрет был, что в бою у меня доблести достаточно. Но Торлейфу Золотому это всегда это было безразлично. В случае нужды он себе ещё звеньев купит у бедолаг вроде Элофа Солёного, вот и вся ему с моей стороны угроза.

Кнут снова сел на своё место, подогнув ноги под себя и не переставая улыбаться.

— Ты когда врага обезоружить хочешь, ты же не по топору ему сечёшь, ты руку пытаешься задеть, что оружие держит. Риг, Торлейфу нет до меня никакого дела, и никогда не было. Но не прошло и недели с начала твоей цепи, как он стал косо смотреть в нашу сторону, видеть твоё отражение в собственной тени, — Кнут ласково похлопал по плечу младшего брата своей широкой ладонью. — Ты уж не разочаруй его, ладно?