Дети Ночи

Глава 16

Старший явился в королевскую половину в чем был у Провала и как был — грязный, усталый и полный яда. Сейчас он просто хотел хоть какого-то повода поскандалить. Все было непонятно, плохо, концы не сходились с концами (или сходились так, что лучше бы не надо). Что-то было страшно неправильно — но что именно? То, что делает отец (а что он делает?) Или то, что делает он? Нет, в себе он был уверен. Он не мог быть не прав. Значит, не прав отец.

И Младший.

Вот уж от кого он не ожидал предательства. Нет, конечно Младший давно уже сам принимал решения, но все же они были слишком близки, чтобы безболезненно перенести такой выбор.

Отец ждал его в комнате Узора. И вид у него был такой, что у Старшего мигом улетучилась вся злость и решимость. Сутулый, в дорожной одежде, весь какой-то помятый, он смотрел на Узор, и Старший даже не стразу осмелился показать, что он уже здесь.

Камень в Узоре горел как прежде, только Старшему сейчас это свечение казалось зловещим, как красный огонек в глазах твари.

— Я... пришел, — сказал он, наконец.

— А... Хорошо.

Отец обернулся.

Старший вздрогнул. Лицо отца осунулось, весь он как-то выцвел. Потускневшие глаза были полны бесконечной и безнадежной усталости.

— Дневная у тебя? — без церемоний спросил сухим, надтреснутым голосом отец.

— Да.

— Увези ее из Холмов.

Старший онемел на мгновение и поднял брови.

— Она под моим покровительством!

— Увези ее прочь!

Вся злость вернулась.

— Ради чего?

— Я сказал.

Старший медленно покачал головой и сжал левую руку в кулак, спрятав ее за спину.

— Нет. Я обещал ей покровительство. Я дал слово.

— Моего приказа недостаточно?

— В этом случае — нет. Пока не объяснишь, я ничего не сделаю.

Отец шагнул к Старшему. Ноздри его раздувались от гнева, левое веко дергалось.

— Мальчик. Я тебе не только отец.

Старший развел руками.

— А моя честь только моя. И если мой король нанесет урон моей чести, в Холмах будет смута, потому, что рухнет королевская правда.

— Ты мне угрожаешь? — тихо проговорил отец.

— Нет, — вызывающе усмехнулся Старший. — Предостерегаю.

Отец отсел взгляд и вдруг не то вдохнул, не то всхлипнул, и отвернулся. Плечи его поникли.

— Это надо сделать, — глухо сказал он. — В Холмах не должно быть перемен. Ее приход — перемена. Я думал, это из-за того, что я что-то сделал не так. И всадник этот, которого видел Младший.

— Откуда ты знаешь?

Отец пожал плечами и промолчал.

— Чем грозят перемены?

— Это нарушение уговора.

— С кем?

Отец медленно повернулся к нему.

— Настанет время — сам узнаешь. А мне позволь, пока я еще жив, сохранить спокойствие в Холмах. Недолго жать осталось. Молчать! — прикрикнул он на сына. — Я знаю, что ты скажешь. Да, я не знаю, как лучше — оставить все как есть или изменить. Но я всю жизнь положил на то, чтобы был покой без перемен. Думаешь, если ты все изменишь, это будет благом? Думаешь, ты справишься, когда все вокруг будет рушиться? Когда ты не будешь знать, что и как делать? А? Даже если вдруг все выйдет по-твоему, и даже если я не умру в предсказанный срок, я не думаю, что смогу жить. Я слишком устал. Я все отдал. Я всю жизнь отдал за то, чтобы был покой. Я не смогу.

— Покой над Провалом? — тихо-тихо проговорил сын. — Что ты отдал за этот покой?

Отец не отвечал.

— Ты запретил выходить за старые посты...

— А Тэриньяльт не послушал. Вообще-то я должен казнить его.

— Это мой человек, я не позволю. Но, отец... это потому, что ты знал, ты знал, что там — Провал? Это ты допустил? В обмен на покой?

Отец молча смотрел ему в глаза.

— Я ничего тебе не буду говорить. Увези женщину.

— Ты подвесил нас на ниточке над Провалом. И теперь, если мы дернемся — окажемся там. Спасибо тебе, отец. Спасибо тебе, государь.

От неожиданной оплеухи потемнело в глазах и зазвенело в ушах.

— Увези женщину, — глухо отрезал отец. — Придумай, как не нарушить мой приказ и не повредить твоей чести. Иначе я прикажу ее убить.

— А меня спустишь в Провал?

— Нет. Всего лишь посажу в нижнюю тюрьму. Там как раз сейчас пусто. Вся к твоим услугам. И пока я буду жив, ты оттуда не выйдешь.

— Я маг.

— Да ну? — усмехнулся отец. — Пока я истинный король, мое слово будет тебя держать крепче любых цепей и чар. Ступай. Увези ее, придумай что-нибудь, у тебя мозгов хватит. Да, — бросил он вслед, — твой брат не говорил со мной. Мне рассказали... другие.

Он почти ворвался в покои Дневной. Женщина растерянно подняла голову от шитья — откуда только взяла ткань, нитки и бисер? Он ничего не приносил ей — а, наверное, надо было позаботиться. Человеку нужно все же побольше, чем кров, еда и одежда. Он поморщился, сжал кулак. Ладно, сейчас не время.

— Собирайся, госпожа.

Дневная вздрогнула. Потом медленно и очень аккуратно воткнула иглу в ткань.

— Если меня приказано вернуть, — неожиданно низким голосом сказала она, — то лучше бы ты сам убил меня, господин.

— Нет, мы уезжаем туда, где тебе ничто не будет угрожать. Не спрашивай, собирайся. Бери что хочешь — наряды, золото, все, что пожелаешь.

— Мне не надо нарядов и золота, — Сэйдире встала. — Дай мне в дорогу то, что взял бы сам. Одежду я возьму мужскую. Тебя это не смутит?

— Меня уже ничто не смутит, — ответил он, даже не глядя на нее. Его занимали совсем другие мысли.

— Почему меня приказано убить?

— Не приказано. Тебя велено убрать из Холмов. Не задавай вопросов. Собирайся.

Женщина помолчала. Затем попросила:

— Дай мне хороший лук, я умею стрелять. Не слишком хорошо, но и не плохо.

Она не спросила, куда они едут, и Старший сказал сам.

— Я увезу тебя в холм моего деда, в дом моей матери. Я там воспитывался, там меня знают и любят, и дед мой...знаком с Дневными. Тебя там не обидят.

Сэйдире ничего не сказала. Только внимательно смотрела на Старшего исподлобья.

Они выехали рано вечером. Принц был гневен и потому безрассуден. Он уехал, сказав одному Адахье.

— Я увожу госпожу в Медвежий холм. Но ты не скажешь отцу. Никому не скажешь.

— Господин, возьми с собой свиту, пути стали опасны..., — умолял верный Адахья.

— Я маг и сын короля. Этого достаточно. Весть к деду я послал — не спрашивай, как, не поймешь. Жди, я пришлю к тебе гонца.

Адахья что-то еще хотел сказать, но принц поднял руку.

— Друг, тебе придется испытать на себе гнев отца. Он наверняка догадается, куда я увез госпожу. Но не будет уверен. Ты будешь молчать, каким путем я поехал — а поеду я напрямик, по краю Леса Теней.

— Господин...!

— Я маг и сын короля. Жди меня и молчи. Раз он со мной так — пусть ничего не знает. Пусть помучается.

Время было теплое и тихое, и ночи стояли ясные. Они ехали ночами, днем скрываясь в тени, в заброшенных сторожках или в лесах и скалах. Ехали мимо лугов и пастбищ, мимо полей лунного зерна и виноградных зарослей, мимо яблочных садов и делянок целебных трав. Сэйдире поражалась тому, как расположены были угодья Ночных — пока совсем рядом не окажешься, не поймешь, что это сад, а не круглая роща, что виноград вьется вовсе не как хочет, а по нарочно поставленным жердинкам, и что он ухожен и взлелеян.

Пока дорога была знакома, но еще через пару ночей они попадут в совсем дикие места, куда мало кто захаживал кроме стражей. Дальше поедут по приметам. Зато окажутся у деда быстро — если ничего не случится.

Когда они останавливались на дневку, принц обводил их магическим кругом и спокойно спал, уверенный в том, что никто их не потревожит. Ночных тварей он не боялся — он часто охотился на них и знал их слабые места. К тому же, он был маг.

Женщина мало спала днем — все же она была Дневной, и когда они оказались под солнцем, прежняя привычка вернулась к ней. Ночью ей приходилось бороться со сном, да и видела она не так хорошо, как принц, а днем сон к ней не шел.

Раз они остановились у холодного ручья, под старой ивой, висячие ветви которой создавали живой шатер, под которым не росло ничего, даже травы. Здесь было прохладно и темно.

Они не стали готовить горячей пищи и поели хлеба и вяленого мяса, запивая водой. Потом принц обошел иву и поляну, на которой паслись лошади, и замкнул магический круг. Можно было спать.

— Как ты это делаешь? — спросила Сэйдире.

— Что? — поднял тяжелую голову принц.

— Как это — магия?

Принц приподнялся на локте. Сэйдире сидела, скрестив ноги, раздвинув ветви ивы и глядя на текущую воду.

— А ты не знаешь?

— Мало знаю. Барды умеют плести слова, накапливать и направлять силу, я видела. Но это никогда не бывает быстро.

— Мы умеем быстро, — ответил принц. Да. Дед научил управляться с силой, что текла через него полным потоком. Нельрун научил плести слова и составлять заклинания, которые срабатывали не сразу, но уж если срабатывали, то держись. Науринья научил изумительному сосредоточению — все же какой он великий мастер! Ведь даже иглой можно убить, если знать, куда и с какой силой вонзить ее! А теперь Науринья умирает... Кто и зачем? А что, если Нельрун погиб? И дед? Да нет, он узнал бы. Однако, сон ушел.

Он поднялся на локте, глядя на Сэйдире. Женщина сидела, ее красивый профиль рисовался черным на фоне слишком яркого для него света. Сидела неподвижно и смотрела на ручей.

— Ты бы легла, госпожа.

— Не могу. Солнце не дает нам спать. А тут дикие места, ту наверняка есть дневные твари.

— Они не проникнут сквозь мой круг.

— Наверное. Но я все равно не усну. Мы дети дня. Хотя я и родилась на рассвете, в Ничейный час. Нас знаешь как называют? — улыбнулась она — он почувствовал это по ее голосу.

— Как?

— Божьими детьми, — засмеялась она. — Словно боги нас особенно любят почему-то. Пока не вижу, — голос ее снова стал мрачен.

— Божьи дети, — сонно повторил принц, улыбаясь. Становилось тепло, клонило в сон. — Божьи дети, — повторил он, засыпая. — Ты спи, госпожа. Иначе к концу пути от тебя одна тень останется...

— Я боюсь теней, — коротко ответила госпожа Сэйдире, и больше ничего не говорила.

А принц уснул.

На пятую ночь пути местность начала заметно понижаться, и принц сказал, что они приближаются к Лесу Теней.

— Холмы — как край большой чаши. А Лес Теней на самом ее дне. Если я верно помню приметы, то мы сможем издали увидеть Лес.

Женщина молчала. Луна уже пошла на ущерб, тонкие вуали облаков порой скользили по небу.

— Я боюсь теней. Иногда они... странно себя ведут. Уже двое суток.

Принц насторожился.

— Как это? Говори.

— Они живут сами по себе. Некоторые. Не близко, на расстоянии выстрела из лука. Они и днем, и ночью бегут за нами, с правой стороны. Не приближаются. Они не могут пока.

— То есть? — Он остановил коня, пристально глядя ей в глаза. — Говори.

— Там, — она показал рукой на восток, в сторону Леса. — Там ... плохо. Я чувствую. И где тени ходят, там тоже.

Принц задумался.

— Где-то здесь граница старых постов, — задумчиво проговорил он.

Почти тотчас вдалеке раздался протяжный вой, непохожий на вой волка, да и вообще ни на что не похожий. Словно какой-то плач, почти человеческий и страшный этим самым «почти».

— Тени! — хрипло выкрикнула Сэйдире. — Они не смогут сюда... не подходи к ним...

Он увидел — но не тени. Сплошную тень, в которой прыгали красные точки, как глаза мчащихся псов. Она тянулась, дергалась, корчилась вдоль какой-то незримой границы, и над ночной землей звучал долгий, протяжный вопль, слишком похожий на человеческий.

— Долго ли нам еще ехать? — хрипло спросила Сэйдире.

— Еще восемь ночей, — таким же, внезапно охрипшим голосом, ответил принц.

Сэйдире не спала. Совсем. Старшему было совестно за то, что он днем, даже вопреки себе, падал хотя бы на четыре-пять часов. Но он ничего не мог с собой поделать. Еще дед говорил, что женщины способны дольше терпеть. Они были похожи на бардов, которые долго собираются с силами и плетут заклинания великой мощи и долгого действия. Мужчины были похожи на магов — их удары были сильны, но кратки, и силы уходили быстро.

Он уже сто раз выругал себя за гнев и гордыню, из-за которых они уехали одни. «Вот умру, и пусть им всем плохо будет!» Дурацкое, безответственно ребячество. Или он еще слишком молод, чтобы стать настоящим предводителем?

Сердце сжалось. Отцу осталось слишком мало. Слишком мало. А потом ведь ему придется блюсти Холмы. И идти в Лес, к Средоточию Мира.

Лес.

Он снова посмотрел туда. Какая ужасная штука — любопытство. Его тянуло туда.

Когда на седьмую ночь Сэйдире уснула прямо в седле и упала — по счастью, ехали они по мягкой и сырой почве, поросшей высокой травой — принц понял, что надо остановиться на ночлег, а потом срезать путь. Пусть они проедут в опасной близости от Леса, но надо скорее доставить ее в Медвежий холм.

И все же двое суток им пришлось простоять на месте. Никто их не тревожил, и даже вой не слышался ни ночью, ни днем. Место было удобное — с запада их прикрывал крутой скалистый обрыв, на юге — глубокий ручей, или, скорее, уже мелкая стремительная речушка, с севера густые заросли, а на восток местность понижалась, и все было видно как на ладони.

Ночью туман затягивал чашу огромной круглой низины, словно наполняя ее молоком. Туман колыхался, поднимаясь почти до того пятачка, где укрылись двое путников, и начинал отступать только с зарей. И тогда на горизонте становилась видна темная полоса Леса. И порой оттуда и днем, и ночью доносился далекий вопль. А иногда, будто с порывом ветра, волной накрывал шепот бездны — и так же быстро отступал, даже трудно было сказать — было ли это или только показалось?

Сэйдире проспала двое суток, и лишь потом они снова двинулись в путь, поднявшись через ручей вверх, на обрыв.

Гнетущее ощущение грядущей беды не отпускало обоих, и они ехали молча, сторожко оглядываясь по сторонам. Сэйдире не пыталась отговаривать принца ехать вблизи Леса, просто молча повиновалась. Наверное, понимала, что это бесполезно, что лучше поскорее миновать эти нехорошие места и выехать к владениям Медвежьего холма.

Это случилось на десятые сутки, когда они ближе всего были к Лесу. Ночь кончалась, и небосвод уже повернулся вокруг Небесного Копья, а Крылатая Кошка держала нос к восходу.

Они шли по течению мелкого широкого ручья, хрустя галькой.

Тени вынырнули из предрассветного тумана настолько внезапно, что принц ничего не успел сделать. Он слышал, как закричала Сэйдире, и как дико завизжала ее кобыла. Его конь встал на дыбы, небо и земля мгновенно крутанулись вокруг какой-то точки на горизонте, и он упал, сильно ударившись правым плечом. В глазах на мгновение потемнело.

«Вот и все, — успел подумать он, лежа ничком на сырой земле. — Вот тебе и магия».

Он приподнял голову. Тени скользили стремительно, по пути обжигая как сталь на морозе. Трава за ними оставалась черной, убитой не то жаром, не то холодом. От шепота бездны невыносимо мутило. Он понял, что сейчас ничего не сможет сделать.

«Конец».

Но тени скользнули мимо него — он не был им нужен. Им была нужна женщина. Ее кобыла ржала и в ужасе пятилась, Сэйдире соскочила зачем-то на землю, а потом побежала прочь, через ручей, затем наверх по склону и остановилась, повернувшись к нему лицом. Принц поднялся на колени, беспомощно глядя на то, как тени окружают Сэйдире. Науринье сейчас было бы стыдно за него — он не мог овладеть собой и спокойно, с холодной головой за секунды направить силу и покончить со всем. Но он просто не мог. Если бы дело было только в руке, он бы мог сосредоточиться — разве не бывал он ранен? Разве брат слепой дамы не всадил ему в плечо нож так, что тот воткнулся в кость? А он тогда даже сознание не потерял. Теперь же он почти ослеп и еле держался на ногах, а ведь боль еще не пришла, она всегда не сразу приходит. Он с трудом поднялся на ноги и, шатаясь, побрел туда, где погибала Дневная. Быстрее просто не мог. Он выл от бессилия.

Он боялся — не за себя. И ничем не мог помочь.

Он мог только смотреть. По его щекам текли слезы.

А госпожа Сэйдире стояла, стиснув кулаки, и глаза ее были широко открыты. Они как будто светились — или ему просто показалось сквозь белесую мглу в глазах. Губы ее шевелились, и тени почему-то не смели напасть, они струились, дергались, извивались — но не могли переступить какую-то незримую границу, какой-то круг.

Небо внезапно посветлело, пошло перламутровыми переливами — приближался рассвет.

— Ничейный час! — вдруг закричала Сэйдире высоким, звонким, голосом, и казалось, что вместе с ней так же звонко кричит еще какой-то голос, радостный и юный. — Ничейный час!

И тут принц внезапно успокоился — словно кто-то встряхнул его, а потом ласково провел рукой по голове. В глазах прояснилось. Он осклабился, мрачно складывая в голове заклинание и чувствуя, как по жилам холодным огнем бежит сила. А потом выпустил ее.

Он почти ожидал, что услышит этот жалобный, тягучий, почти человеческий вопль–вой, и когда услышал, довольно кивнул.

— Ничейный час, — всхлипывая, повторила Сэйдире уже своим голосом, поскуливая и дрожа от усталости и страха. На земле расплывались и таяли дрожащие, словно студень, тени.

Принц сел на землю, борясь с обмороком. Вот теперь он ощутил боль. Посмотрел на руку. Она была сломана в кисти, а жгуче-ледяное прикосновение теней вытянуло слишком много сил, и ощущение собственного тела было противно, словно эти тени осквернили его. Хотелось отмыться.