Дети Ночи

Глава 10

А уж третье последствие было совершенно абсурдным.

Чуть ли не на другой день после стражи у Провала стол кабинете Старшего уже был завален записками, письмами, стихами, милыми пустячными подарочками с намеком и без, и прочей ароматной чепухой. И все было написано изящнейшим куртуазнейшим слогом, полным символов и аллегорий.

Поначалу это было забавно, но после десятого письма Старшему хотелось рыдать и выть. Младший, заставший брата за этим занятием, покатился со смеху. Старший даже не ответил.

— Сильно, видать, ты удручен, брат, — сказал Младший, отдышавшись.

Старший посмотрел на него страдальческим взглядом.

— Я не знаю, как поступить. Со мной никогда такого не бывало. Я не красавец как ты, я не так давно вернулся и мало бываю при матушкином дворе, да, я знаю, что меня там считают угрюмым и заносчивым. И вот теперь — это? — Он вскрыл очередное послание. — «Сохнущий от любви цветок жаждет росы юного месяца»... Нет чтобы напрямую — принц, я желаю с вами переспать.

— Грубо.

— Как будто нас кто-то слышит, — буркнул Старший.

— Будто в Медвежьем холме ты женщин не знал.

— Там проще, — покачал головой Старший. — И честнее. Там женщина если хочет мужчину или мужчина женщину, так и говорят — не возлечь ли нам? И если оба согласны, то между ними будет уговор по слову чести. Или не будет. А тут — излей, понимаешь ли, росу, — едко протянул он.

— Что за уговор? — Младший сел рядом, с любопытством глядя в лицо брата.

— Если им только переспать хочется, — резко и досадливо ответил Старший, — то так и возлягут — без уговора. Чтобы потом никто ни от кого ничего не требовал и прав не предъявлял.

— Вольно же там живется! — рассмеялся Младший. — Но тут, братец, Королевский холм, тут попросту никак нельзя. Добро пожаловать домой, братец!

— Да на кой я им сдался? — стенал Старший, злобно комкая надушенный листок. — На кой? Я некрасив, я зол, я... Я, в конце концов, не хочу жениться и не собираюсь... изливать росу... где ни попадя.

— Ты, милый мой, теперь герой и красная добыча, — хихикнул Младший. — Теперь они за тебя возьмутся!

— А от тебя отстанут, стало быть. Ну, брат, спасибо.

— А я тут причем? — вскидывал брови Младший. — Это же не я их на тебя натравил, это ты сам отличился. О твоих деяниях у Провала уже песен насочиняли. Ты наша надежда, понимаешь ли, защита и опора. Вот матушкины цветочки и повернули к тебе головки.

— Понятно, — досадливо отозвался Старший. — Охота им в королевы. Ну, так знаешь, — поднял он злой опаловый взгляд, — не дождутся. Отец будет жить, и будет жить долго.

Младший вздрогнул.

— Я не хочу думать, — начал было он, затем махнул рукой. — Сделай, если можешь. Я с тобой.

Старший криво улыбнулся и кивнул.

— А цветочки подождут. Не до них.

Братья несколько мгновений сидели молча, и каждый понимал, о чем думает другой.

— Брат, я к тебе пришел с просьбой, — заговорил, наконец, Младший.

— Что за просьба? — поднял взгляд Старший. — Все исполню.

— Забери к себе в свиту Адахью. Он после Провала словно спятил. Все речи только о тебе. Не знай я его как себя, сказал бы, что парень воспылал к тебе противоестественной страстью и сам бы его убил, — ответил Младший. — Но он обожает тебя как солдат великого вождя. Он просил, чтобы я отпустил его из свиты — я согласен. Возьми его к себе. Он не будет тебе другом. Но он будет до мозга костей твоим человеком, как Тэриньяльт. Возьми его к себе ради меня, иначе богам ведомо, что может случиться с ним. Может, все исправится, если он будет служить тебе.

— Я же пообещал тебе. Пусть приходит и дает слово. И хватит о нем.

Он встал, сгреб все послания и сунул в очаг. Затем вытряхнул из лампы светильный камень прямо на груду рыхлой бумаги, дорогой, купленной у Дневных на Торжище и надушенной покупными же ароматами. Бумаги начали медленно тлеть, черный круг с красными искорками по кайме быстро расходился, поглощая любезные слова и завуалированные признания.

— Нам надо подумать о королевском узоре. И о том, как нам не дать отцу погибнуть.

— Тогда моя свита в этом деле будет со мной, — решительно сказал Младший. — Они все знают.

Старший кивнул.

— Хорошо. — Он невесело рассмеялся. — Может, если у них будет настоящее дело, они перестанут обожать меня. Из обожания дружбы не вырастет.

Младший молча кивнул.

Лучше бы Старший все же не жег писем, а прочел их, потому как избежал бы того самого третьего последствия. Неприятность подстерегала его в лице одной молодой вдовы. Утратив у Провала супруга два года назад, но не утратив интереса к радостям жизни, дама в Ночь Ночей гадала — считалось, что гадание в эту ночь самое верное. И гадание сказало ей, что ее возлюбленный умрет у нее на глазах. Поскольку дама пока не имела возлюбленного, ее прекрасным глазам ничто не угрожало. А жуткое предсказание (о котором сразу же стало известно всему холму) придавало ее хрупкой скорбной красоте еще и интересности. Мало кто из молодых мужчин двора не попадал в сеть куртуазной игры с этим предсказанием. И мало кто так умел привлекать внимание к себе и вызывать жалость, как прекрасная вдова. Многие женщины за это ее тихо ненавидели, а другие не то подпав под ее влияние, не то желая хотя бы быть причастными к ее обаянию, составляли ее добровольную свиту. Свиту, в которой процветал культ томной утонченности и возвышенного страдания. И в этом кругу царила — она.

Так вот, теперь сеть была раскинула для Старшего. Если бы он не сжег письмо, он прочел бы рассказ об ужасном предсказании, узнал бы срок и место свидания (о котором уже знала половина двора). Но принц не читал письма. И дама долго ждала в условленном месте, и о ее неудаче опять же мгновенно узнал чуть ли не весь двор. Хуже того — об этом уже болтали на ремесленных уровнях и в рыночных кварталах!

И тогда дама, оскорбленная и возмущенная до глубины души, растерянная и обозленная — никто ведь прежде не отвечал на ее слова безразличием — решилась на отчаянный поступок, дабы спасти свою честь и снова возвысится в глазах обитателей холма.

Собрав ближайших подруг, дама предстала пред ними как само олицетворение оскорбленного и раненого сердца. Бледная, с распущенными волосами, прекрасная даже и в слезах, она с тихой кротостью поведала им о своем горе, и, надо сказать, товарки ее мгновенно прониклись к ней полным сочувствием, и покои огласились рыданиями и сетованиями. А потом дама изрекла:

— О, горе мне, ибо этот злодей — мой возлюбленный, и не могу я не дрожать за его судьбу. И если предсказание сулит ему умереть у меня на глазах — прочь мои очи! Ради любви прощаюсь со светом, ибо без возлюбленного моего все равно мир для меня не существует!

И с такими словами дама омыла себе глаза ядовитым настоем и, закричав от боли, упала в обморок. А когда она очнулась, она уже была слепа. И брат дамы принес жалобу Нежной Госпоже, требуя виры за обиду сестры.

История разошлась со скоростью бегущих по воде кругов. Мать вызвала к себе сыновей. Младший бегал по ковру и ругался, не зная, что делать.

А Старший долго молчал, потом сказал:

— Ну, что же, матушка, пусть это дело будет решено при всех. Я отвечу и даме, и ее брату.

Дама явилась на половину Нежной Госпожи со свитой скорбящих подруг, под руку ее вел брат, а глаза дамы закрывала тонкая повязка из черного кружева. Как пишут в романах Дневных, «один вид ее пронзал самые суровые сердца, и они кровоточили от жалости».

Даму усадили перед Нежной Госпожой, и она слабым голосом, подобным тихому стону, изложила свою историю.

— Я не знаю, зачем брат привел меня сюда, — стенала она, — я не прошу ничего, для меня одна отрада — знать, что наша надежда, наш Старший принц отныне в безопасности!

Но тут заговорил ее брат, юноша буйного нрава, прозванный Огненной Головой не только из-за ярко-рыжих, почти красных волос. Он требовал, чтобы принц загладил обиду и тотчас же поклялся жениться на его сестре, ибо из-за него она содеяла с собой такое. Старший сидел с еле заметной улыбкой, слушая их, и Младший вдруг снова, как в детстве, если не прочел, так почувствовал мысли брата, и сердце его часто забилось.

Старший встал, поклонился матери, поклонился даме (впрочем, она этого не могла видеть, зато весь двор видел куртуазность Старшего принца).

— Многие из вас помнят мое рождение, — начал он. — Помнят и то, как бросились многие гадать о моем будущем. Помнят и то, что сказал о гаданьях мой дед, Тарья Медведь.

Он не повторил слов деда — их и без того помнили все. «Знал я, что дураков на свете много, но не думал, что все они собрались в Холмах», — так сказал Медведь.

Среди собравшихся прошел тихий смешок.

«Брат отыграл очко», — подумал Младший, слегка успокаиваясь.

— Прекрасная госпожа, — обратился он к даме. — Ничем не могу доказать своих слов, но вам придется положиться на честность наследника Лунного Рода. Моя вина в том, что я не прочел вашего прекрасного письма, ибо сжег его, не читая, вместе с ворохом таких же прекрасных писем. Так уж распорядилась судьба, что оно было одним из многих. Более десятка прочел я, — он уже обращался ко всем присутствующим, и многие девицы прятали взгляд и краснели, — и везде речь шла об одном и том же, и я, будучи мужчиной, а нам далеко до женской утонченности, счел, что и в прочих было о том же.

Смешки послышались громче.

— Да и прочти я его — чем я мог бы помочь вашему горю? Я глубоко польщен, что вы именно меня почтили своей приязнью, но разве в предсказании вашем говорилось, что ваш возлюбленный тоже полюбит вас? Разве там говорилось, что он на вас женится?

Дама тихо вскрикнула, и тут же с ревом взбешенного быка сорвался с места ее брат. Остановить его никто не успел, Старший едва успел подставить руку и так остался жив, клинок Огненной Головы вошел ему в предплечье и наткнулся на кость. Адахья, опоздав на какую-то долю секунды, прыгнул как кот на неудачливого убийцу, и оба покатились по полу.

— Не трогай его! — заорал Старший. — Отпусти его, мы в расчете — обида за обиду! Путь уходит!

Огненная Голова убежал прочь, злой как зимний слеповолк.

Адахья спешно перетягивал руку господина шалью Нежной Госпожи, пока бегали за королевским лекарем. Старший сумел сосредоточиться и отстраниться от боли. На некоторое время хватит.

— Негодяй! — взвизгнула дама, утратив всю утонченность. — Ты отнял у меня зрение, а теперь перед всеми позоришь! Ты...!

— О, дама! — не дал ей закончить принц, — вот вы уже и возненавидели меня! И я уже не ваш возлюбленный! И, стало быть, мне грозит теперь неминуемая смерть. Впрочем, как и всем смертным, — закончил он уже обычным голосом. — И пустой оказалась ваша жертва.

«Перегибаешь, брат, — подумал Младший. — Пусть она самовлюбленная дура, но она же слепая теперь...»

Дама сидела, скорчившись и закрыв лицо руками, и плакала. Просто плакала от унижения, и ее было по-настоящему жаль. Даже никто из завистниц вряд ли позлорадствовал бы сейчас.

Старший подошел к даме, участливо взял ее за руку и поднял.

— Я готов загладить свою невольную вину перед вами. Я знаю, чем вы себя ослепили, и, могу вам сказать, это обратимо, если не прошло еще четырех ночей — а прошло всего две ночи. Я приготовил снадобье, сам заговорил его с почтением и сочувствием (снова кое-кто засмеялся, но принц сердито обвел зал взглядом и смех оборвался). Ступайте же с миром, вы исцелитесь, и вас несомненно полюбит за ваше благородное сердце достойный человек...

Он повел ее к ее скорбной свите, а по пути, наклонившись прямо к ее уху, прошептал:

— Мы-то с вами знаем, что ваша слепота и так бы прошла, верно? Не считайте меня наивным чувствительным дураком. Не пытайтесь охотиться на меня и не считайте себя средоточием мира. Не гоже такой утонченной скорбной даме выставлять себя перед всеми дурой, это ведь так... печально. Дружбы вам не предлагаю и видеть вас не хочу.

— Вот ты и нажил себе врага в собственном холме, — сказала мать, когда они остались наедине, и лекарь занялся раной принца.

— Зато Тэриньяльты у меня в друзьях.

— Верно. Но я вот что скажу тебе, сын — женись как можно скорее. Времени мало осталось.

Старший понял, о чем она. Лицо матери было спокойно и печально — она все знала, понимала, что это неизбежно и покорно ждала, когда судьба придет и возьмет свое.

— Я прошу тебя, сын.

Старший опустил голову.

По крайней мере, она не говорила о тэриньяльтихе. Но сейчас он уже начинал думать, что это не самая плохая идея, и что надо бы получше узнать род Ущербного Месяца.

Но прежде надо, надо решить, что же делать, когда придет тот самый проклятый день. Старший перебирал в уме имена.

«Науринья, это несомненно. Брат, тут и вопросов нет. Ну, ладно, пусть будут те из его свиты, кому он доверяет. Тэриньяльт... нет. Может, я и не прав, но не доверяю. Странные они. Я их плохо знаю. Может, я и не прав...»

ЮЖНАЯ ЧЕТВЕРТЬ, ЗЕМЛИ ДНЕВНЫХ

Вирранд Тианальт, осклабившись и прикрывая ладонью от жара глаза, всматривался в оранжевое марево, в котором передвигались какие-то размытые темно-красные пятна. Воздух дрожал, искажая окружающее, и понять, что там творится, было невозможно. И ближе не подойдешь. Это хьяшта. Стена раскаленного воздуха, возникавшая здесь, на пограничье, непонятно почему, могла держаться несколько часов, а потом исчезала так же, как и возникла. Но эта стояла уже сутки. Слишком долго. И за ней что-то двигалось. Обычно пустынные твари лезли не так. Потому-то сам Вирранд Тианальт, наследный правитель Южной четверти, примчался разобраться на месте.

Он оказался в Дарде случайно — а, может, и не случайно. Вирранд из Тианы был, как все знали, человеком хозяйственным, не смотря на свои молодые года. И Южную четверть держал жестко. На беду многим чиновникам, был он грамотен и считал в уме быстро и споро, хуже того — умел разбираться в документах и вести учет, чем и был страшен. Даже его тяжелый нрав не так пугал — ну, даст по морде, ну, наорет, не убьет же. А вот если где углядит воровство, то повесит без раздумий. Всюду лезет, все сам должен видеть. Потому и сюда поехал сразу же, как в Дарду прибыл гонец.

Барды, как и все здесь, носили холщовые маски с узкими прорезями для глаз, чтобы не слепнуть от солнца. Их было двое — высокий жилистый мужчина неопределенного возраста и женщина лет сорока, очень подвижная, не смотря на заметную полноту. Оба барда стояли к хьяште ближе всех, словно бы не чувствуя чудовищного жара. «Как на них одежда не тлеет?» — не понимал Вирранд. Кони были далеко позади, за невысоким каменистым холмом, поросшим редкой колючей травой. Животных сюда никакими силами затащить было невозможно. Случалось, что пограничной страже приходилось действовать пешими — что поделать, здесь пустыня и огонь.

— Ну, что там? — бросил капитану Вирранд. — Что?

Капитан покачал головой.

— Ждем, что скажут барды. Я прежде такого не видел.

Вирранд посмотрел на его черное от солнца острое лицо, клочковатую рыжую бороденку. Пустыня жестоко прожарила его, словно выплавив все лишнее, всю пустую породу, чтобы осталась только твердость.

Хьяшта дрожала и колыхалась.

— Странная штука, — пробормотал Вирранд. — Здесь вполне сносно, а всего пару шагов к хьяште — и дышать нечем.

— Хьяшта, — пожал плечами капитан.

— А они как же? — шепнул Вирранд, показывая на бардов, которые стояли теперь шагах в десяти впереди, почти у самой хьяшты.

— Барды, — пожал плечами капитан.

Вирранд ругнулся про себя, но вслух ничего не сказал. Он понимал, что эти люди знают, что делают. Правитель ты или нет — изволь ждать, тут твоя власть ничего не стоит.

Женщина вышла из жара хьяшты как поднятое пустынным ветром облачко песка. Подошла к капитану и правителю. От нее тянуло еще не выветрившимся жаром и каким-то металлическим запахом. Она стянула с красного потного лица маску, помотала головой.

— Плохо чуется, — сказала она. — Ближе подойти не можем, сил не достает. Но так вроде дракон. — Она вздохнула. — Воды бы, капитан.

Вирранд быстро снял с пояса флягу, протянул женщине.

— Ну?

Женщина кивнула, жадно приникла к фляге. Вирранд заметил, что она не пролила ни капли, хотя жажда сжигала ее. Пустыня вышколила.

— Нам с Лейтаром сдается, что там дракон. Но не обычный, а какой-то другой. Словно весь из огня, словно и плоти-то у него нет... Сила гудит, он скоро попрет на нас. Надо еще бардов. Мы вдвоем не знаю, справимся ли.

Капитан кивнул и свистом подозвал к себе одного из солдат. Отдал короткий приказ. Парень сорвался с места и побежал к холму, к лошадям.

— Такого прежде не было, — досадливо помотала головой женщина. — Пойду прилягу, пока не началось.

Она пошла к холму, в небольшое пятно тени с левой, обрывистой стороны.

— Элейсе тетка надежная, — проследив взгляд Вирранда, сказал капитан. — Пошла плести заклятья, видать. Когда надо, выпустит силу, вы уж тогда в сторонку, ладно?

Вирранд кивнул, нахмурившись.