Десять тысяч дней осени

Глава 9

Гоху похоронили в подвале. Морозная осень превратила землю в камень, приходилось долбить ломом. Инструментов было в избытке, но работа требовала слишком много шума. Алмаз считал, что не стоит слишком возиться с могилой, но Дархан думал иначе. Несмотря на вчерашний сердечный приступ, он работал как проклятый, словно готовил могилу близкому другу. Ни Шара, ни Алмаз, ни новые боли в сердце не смогли переубедить Дархана. Он не знал эту несчастную женщину и прекрасно понимал, что теперь для нее совершенно неважно, похоронят ли ее в мавзолее или выбросят на свалку. Трудился Дархан для себя. Чтобы не сойти с ума. Чтобы оттянуть хотя бы немного ледяную пустоту, которая беспощадно лезла в голову. Дархан что есть силы пытался переключится на думки о том ужасном кошмаре, в котором живет уже несколько месяцев. Почему, ну почему даже в этом сюре он не может избавиться от своей треклятой мнительности. Он хорошо знал себя. И понимал, что мог убить человека и мог выжить с этим. Но здесь… Дархан не хотел думать, что будет дальше. Вырой он могилу хоть до центра земли, легче от этого не станет.

Давно уже наступила зима, а снег все не выпадал. Дархан лежал на узкой тахте, глядел в потолок, ни с кем не разговаривал. Иногда пил слабый бульон из вяхиря. Когда просили — притаскивал воду. Алмаз недолго пытался расшевелить брата. Любые попытки завести беседу утыкались в глухую стену молчания. Шара, зябко кутавшаяся в шинель, натянутую поверх свитера и штормовки, почти каждый день говорила о том, что надо идти к Закиру.

Алмаз с тревогой слушал радио, а оно, словно читая его мысли, шипело, свистело, сыпало цифрами, но никогда не умолкало. Алмаз знал — заткнись оно, Дархан не выбежит из квартиры. У него был план. Глупый, нелепый, но вдруг сработает. Там, в баулах еще с давних времен припасены были самые настоящие наручники. Их принес сам Закир, приковывать несчастных вместо наркоза. Алмаз знал, что это не выход, но кто же спорит с Закиром. И вот теперь наручники всегда лежали наготове. Ключ так и не нашелся. Да и черт с ним. Но заткнется радио, Алмаз прикует руку брата к своей. Вот тогда и посмотрим, что будет. Побежит — прекрасно. А нет — так хоть вместе. Алмаз давно не видел брата, да и не ждал от него прежней детской ласки. Слишком много воды утекло. Но знал он и то, что брат пойдет до конца. Всегда и везде. В этом он мог не сомневаться.

Вот и сегодня, он пришел с толкучки, притащив целый куль дрянной муки. С каким увлечением они жарили лепешки, замешанные на тесте, в которое добавили вяхиревых яиц. С каким наслаждением ели, запивая жидким чаем. Даже Дархан съел пару кусочков. Алмаз, грея руки у жаровни, сказал:

— Эх и народу было. Даже закировцев не боятся.

Дархан бесцельно смотрел в потолок.

— Суетятся, меняют, галдят. Теперь доска объявлений — что-то вроде клуба. Закировцы торговать запрещают, лотки громят, едва расставишь. А вот меняться дают. Правда народ говорит, что отбирают все лучшее.

Шаркающей походкой в комнату вошла Шара. Поставила свою жаровню рядом с Алмазовской. Села на убогое кресло.

— Ты что, прямо с ними разговаривал?

Алмаз покачал головой.

— Не-е-е. В здании статистики сидел, — Алмаз пошарил в кармане теплой куртки, достав наружу задрипанный армейский бинокль, —уже потом, когда пришел мой человек с кульком муки, я дождался, когда все разошлись и подошел. Он узнал меня. Но сказал, что не выдаст. Потому что знает, что мы обязательно свергнем Закира и все пойдет по-другому.

Дархан, безразлично смотревший на ковер, гаркнул:

— Вот идиот. Что может пойти по-другому? Даже если вы придете к власти, разве прекратите все эти жертвы Артықу? Разве будете щадить мародеров? Может и будете. Тогда вас прибьют. Потому что по-другому тут нельзя. Никак нельзя.

Дархан долго ждал, чтобы Алмаз или может быть Шара что-то ответили, возразили. Но те молчали, переглядываясь между собой, словно заговорщики. Улыбнувшись, Алмаз сказал.

— А объявление твое я снова обновил. И даже дописал, что принесу рубанок завтра. Кстати, где он?

Дархан ничего не ответил. Отвернувшись к стене, сделал вид, что крепко спит.

Дархан шел по грязной каше из снега и листьев. Весь этот бедлам исчезнет через день. Максимум через два. Снегопад не настоящий. Снег злой и колючий, но не пышный. Нет в нем еще той лютой и дерзкой морозной силы, которая засыплет улицы, скует ледяным дыханием город на долгие месяцы. Снег — это плохо. Это следы. Хотя какие следы на этой хляби. Алмаз был прав. У доски объявлений крутились люди. Пара закировцев внимательно наблюдала за толпой. Видать и сам Закир понимал, что рынок будет существовать в любом кошмаре и запретить его нельзя, но можно организовать, извлекая для себя приятные плюшки.

Нужда заставила людей сунуться сюда. Место намоленное, пару месяцев назад их тут бы непременно сцапали. Человека в красной изодранной куртке Дархан заметил давно. Огромный, в несуразной меховой шапке мужик осторожно озирался по сторонам. Его борода торчала рыжей лопатой, пряча в своих дебрях подранный воротник. Закировцы остановили его, заставили показать, с чем пришел. Сердце Дархана забилось от радости, едва он увидел, как один из бойцов вяло листает страницы. Отсюда, издалека книга не казалась черной. Может она без обложки? Люди все приходили и уходили, бородач, переминаясь с ноги на ногу, начинал подмерзать. Может все же подойти? Закировцы на другой стороне улицы. Людей немного. Но кто их знает, вдруг прицепятся с осмотром. А у Дархана под пальто калаш, да три рожка по карманам. Он знал, что не уйдет без Бебахтэ. Если понадобится — передернет затвор и положит обоих. Не зацепить бы случайных прохожих. От этой мысли Дархана скрутило так, что он едва не вырвал на узкую ступеньку затхлого подъезда. Приложив бинокль к глазам, Дархан понял, что бородача у доски объявлений уже нет. Черт побери, где он? Дархан начал шарить биноклем по сторонам, но бородача и след простыл. В сердцах он чуть не грохнул бинокль об обшарпанную стену. Но чудо, красная куртка мелькнула где-то далеко, у самых светофоров. Стараясь не шуметь, Дархан бросился за бородачом. Тот шел бойко, Дархану же приходилось осторожничать, закировцы, словно деды морозы на новогодних каникулах, попадались то тут, то там. Вот бородач завернул в узкий двор, Дархан побежал что есть мочи. Автомат мешал бегу, пришлось накинуть его на плечо. Это и хорошо. Попадет в лапы к закировцам, все равно обыщут и найдут, а так — живым не дастся.

Заскочив в поворот, Дархан на полном ходу налетел на бородача. Бедняга свалился, выронив из руки сигарету. Чиркнув снопом искр, какая-то железяка ударилась о металлическую решетку. Вскочив на ноги, бородач тут же поднял руки.

— Я… я… сейчас же не комендантский…

Дархан, задыхаясь, поправил на плече автомат.

— Книга у вас?

Энергично закивав головой, бородач осторожно сунул за пазуху руку и вытащил черный томик с золотой надписью. Та самая, из детства. Дархан осторожно, словно стекло, взял книгу и уставился на нее. Бородач, указав на себя пальцем, промямлил что-то и тут же побежал прочь.

— Эй… стоп. Погоди.

Бородач встал, как вкопанный и снова поднял руки вверх. Не поворачиваясь к Дархану, он жалобным голосом запричитал.

— У-умоляю. Не стреляйте. Не убивайте. Это все, что есть. Господин патрульный. Я не нарушитель. Живу с матерью. У нас ничего нет. Мать работает. Постоянно работает. И я тоже. Я ведь инженер. Но и столяр. У меня и разрешение есть. От Закира. Пожалуйста, два дома отсюда. Я покажу. У меня ничего с собой нет. Вот книгу…

Дархан развернул бородача, протягивая ему рубанок. Тот осторожно, словно щенка, взял рубанок в руки, зачем-то понюхал и зарыдал. Дархан похлопал его по плечу.

— Все нормально. Идите домой.

Но бородач домой не пошел. Сунув рубанок за пазуху, он вернулся к месту, где Дархан сбил его на полном ходу. Бородач опустился на четвереньки, стал обшаривать заиндевелый асфальт. Наконец поднял какую-то узкую железку, достал из кармана другую, и чиркнув об первую, высек целый сноп искр.

— Огниво… огниво… редкая вещь. Курить тут смерть как охота. А хоть бы спичку найти… они есть вообще-то, но нам не по карману. А вот рубанок пригодится. У меня мастерская. И даже пропуск есть. От Закира. Правда все дома. Я же не в комендантский час. Вы приходите… приходите к нам в гости… еды правда… да и зачем вам еда, господин патрульный. У нас книг очень много. А хотите, я дам вам почитать? Правда много технических… увлекаетесь?.. Увлекаетесь?.. — Бородач хватал Дархана за рукав, глядел яркими бирюзовыми глазами и нервно улыбался.

Домой Дархан добрался без приключений.

Все было готово. Бебахтэ в отличном состоянии лежала перед радиолой. Тут же были кипы коммунальных счетов, обратную сторону которых следовало использовать для записей. Еще раз матернув про себя нерадивую Шару, что спалила в холодные дни все его записи с цифрами, Дархан неистово крутил настройку.

— Эй… прием-прием. Я готов. Я готов. Алло. Прием. Говорите.

Радио шипело, сипело, давало писклю, но никаких цифр, как ни крути настройку, не выдавало. Алмаз, подвинув брата, осторожно, едва заметными движениями пытался поймать нужную волну — ничего не получалось. Когда радио заговорило, Алмаз от неожиданности дернул рукой так, что неслабо ударил Дархана по веку. Протирая слезящийся глаз, Дархан слушал, как монотонным женским голосом радио вещало о необходимости всем, не задействованным в общественных работах отправляться на расчистку снега с крыш. Алмаз, посмотрев на брата, зачем-то прояснил:

— У больницы крыша латанная-перелатанная. Течет постоянно, а на последнем этаже склады с припасами, одежда…

В разговор вмешалась Шара.

— Там не только больница. Цеха, где ткут, пекарня, скотный двор… мне кажется иногда, что Закир людей работой грузит, чтобы времени не было на баловство.

Алмаз в недоумении посмотрел на Шару.

— Так пайки дает все равно. Это же неплохо?

Радио смолкло, снова пуская в эфир писки, визги, какие-то стуки. Алмаз долго и пристально смотрел на пятно в углу комнаты. Шара, перехватив его взгляд, сказала:

— Крыша прохудилась.

Алмаз все же принес баллон с хлоркой, поставив поближе к столу. Дархан, глянув на Шару, спросил:

— Откуда узнали, как бороться с Артықом?

Пожав плечами, Шара ответила.

— А что тут тайного? К Закиру стекалась вся информация о ЧП. Когда Артық стала свирепствовать, никто долго не верил. Думали, что люди сбрендили с горя. Как поверить в рассказы полоумного старика, который говорит, что дочь утянуло в стену у него на глазах. Только вот рассказы такие стали появляться все чаще. А еще — люди находили обезображенные трупы. Но никто тогда еще про Артықа не знал и не думал.

Шара подошла и встала прямо под пятно. Внимательно уставилась на него.

— По радио передали следующую информацию — остерегаться всяких пятен, бежать из квартиры, едва их завидев. Панику решили не разводить. Но слухи ползут быстрее радиоволн. И все время какие-то нелепые истории. То ребенок заигрался, то старуха слишком долго сидела на ведре в сортире.

Подставив стул, Шара взобралась на него и поскоблила пятно попавшей под руку вешалкой.

— Помню, как Закир примчался в больницу, разыскал меня и спросил, есть ли у нас хлорка? Ему де, рассказала некая женщина, что увидела плесень на стене. Обработать было нечем, вот и плеснула хлорки. Плесень вмиг скукожилась и исчезла. А стена стала ровной, словно и не было ничего минуту назад.

Шара слезла со стула, обняв себя за плечи, стояла, смотрела в окно, где сыпал крупный снег.

— Про страшные пятна женщина узнала много позже, но когда узнала, сразу побежала к Закиру. Нашли мы и хлорку, и ее заменители. Люди радовались, словно панацея какая появилась. Да только как ни крути, а весь день с хлоркой не просидишь. Зазевался и попал к Артықу в царство. Жили, боролись, а тварь эта все собирала свой жуткий урожай. Хлорки становилось все меньше, да и реагировала Артық на хлорку все хуже. Люди говорили, что чуть не баллон извели, а ей хоть бы что. Как ни справлялись, как ни варили хлорку, как ни придумывали новый состав, а все равно она нас одолевала. Десятки, а потом и сотни страждущих толпились у ворот, ждали заветной хлорки. А что тут делать — жди не жди, на всех не хватит. И после каждой жертвы Артық словно затихала на время. Когда Закир это понял, то ни с кем не посоветовавшись объявил повсеместно. С убийцами и разбойниками больше церемониться не будут. Да и кресло это злосчастное не случайно выбрали. Именно на нем или возле него измученные тела чаще всего находили. Вот Закир и начал таскать туда отморозков.

Только преступников и нарушителей все равно не хватало. А вот слепых, глухих, увечных… — Шара с трудом глотнула, продолжив рассказ, — именно мы, врачи, давали Закиру списки. Инвалиды, немощные, освобожденные по медицинским показателям от работ. И главное — одинокие… Они не пашут огороды, не ходят за скотом, не ткут, не убирают улицы, не варят хлорку, не строят, не ремонтируют. Не следят за редкими дизелями, не патрулируют улицы… Пробовали умерщвлять. Чтобы хоть не мучала… не принимает она мертвых… Знаешь, если Закир нас сцапает, я выпрошу себе самую лютую казнь. Без разницы, какую, пусть хоть на куски режет. Только не к ней… Я видела глаза несчастных, погибших от этой твари… Я не хочу видеть то, что видели они… Любая смерть. Только не к ней.

Спали по двое под тремя одеялами. Жар тел худо-бедно согревал. Третий дежурил, хотя давно уже радио не выдавало страшных пауз да и Артық не появлялась. Пятно на потолке — капли с прохудившегося чердака. Забрались на соседнюю крышу, наломали шифера, заменили у себя над квартирой. Вместо толя постелили огромный синий кусок полиэтилена. Получилось неплохо, только скапливавшуюся воду приходилось смахивать широкой шваброй. Смерзшуюся в лед жидкость долбили, пугая вяхирей.

В ту ночь дежурил Алмаз. Шара давно уже выпала из ночных смен. Иногда она заменяла братьев в дневное время, но надежды на пожилую Шару было мало. Около четырех утра радио громко и отчетливо произнесло:

— Триста двенадцать.

Алмаз закричал так, словно триста двенадцать раскаленных кочерег черти засунули ему за шиворот. Дархан вскочил и долго метался по комнате, не понимая, где пожар и что ему делать. Алмаз уже листал Бебахтэ. Радио пищало, но цифр не называло.

— Вот он, Дареке. Триста двенадцатый Зулфаят.

— Читай, да читай же, чтоб тебя собаки драли…

Словно издеваясь, Алмаз долго нацеплял снятые посреди ночи очки, а нацепив начал монотонно, без выражения нудить, разглядывая каждую букву:

— «Оставивший в нужде и сам как враг. Помощливый в беде — роднее тетки».

Дархан уставился на радиолу.

— Эй… что это значит? Эй… ты слышишь нас?

Но радио продолжало молчать. Дархан обернулся на Алмаза. Тот больше не смотрел в книгу. Указав пальцем на радио, сказал:

— Кто бы там ни был, он просит помощи. Да еще и угрожает. Мол тот, кто не поможет, станет врагом.

— Уверен?

— Помнишь тот первый зулфаят, который ты разгадал? Точнее помнил наизусть. Как там было? Общаться стану я с еретиком, если поможет?..

— «Общаться стану я и с негодяем, и с клятвоотступником, и хоть с еретиком, коль враг он моего врага!» Четыреста пятьдесят второй зулфаят. Он хочет общаться, если мы враги его врага. Эй, — Дархан повернулся к радио, — мы правы? Это так? Кто твой враг? Закир?

Алмаз сжал брата за плечо.

— Дарик. Ты слишком много вопросов задаешь, как он?..

Радио, перебив Алмаза, проговорило:

— Восемьсот тридцать один.

Выхватив книгу у Алмаза, Дархан прочитал:

— «Тьма сгустилась. Пролилась кровь. Чума на город. Крысы гложут пальцы мертвецов», —подняв глаза на Алмаза, он спросил, —ты что-нибудь понял?

Вместо ответа, Алмаз приблизился к радио и спросил:

— Кто твой враг?

— Пятьсот двадцать три.

Дархан, перелистнув страницы назад, прочитал:

— «Проклят тот, кто отбирает у сирот и беззащитных хлеб в час нужды».

Братья смотрели друг на друга. Дархан быстро спросил:

— Это Закир?

— Сорок шесть.

Шелест страниц разбудил Шару. Накинув теплый халат, она неторопливо подошла к братьям.

— «В час неурочный я возжелал утех с женой. Принес шербет и розовой воды. Она лишь громко рассмеялась, ответив — нет».

— Причем тут жена? У Закира есть жена?

Ни Алмаз, ни Шара не успели сказать и слова, как радио сообщило новую цифру.

— Шестьсот шестьдесят два.

— «Путник, не трать понапрасну время у лужи бесчестия. Двигайся в город, там вдоволь напьешься из фонтана праведности».

Шара, прикрыв ладонью рот, быстро проговорила:

— Он торопит нас. Торопит. Эй, кто ты?

— Двести двадцать семь.

Прежде чем прочитать вслух, Дархан задумался на целую минуту.

— Ну скорее же. Читай. Читай!

— «Рой. Рой медоносных пчел летит над тонким, как лезвие, горячим, как каленое масло Сиратом». Сират, это же из Корана, мост…

Дархан прижал палец к губам.

— Погоди, он подумает, что ты говоришь с ним, — приблизившись к радио, Дархан спросил.

— Ты пчела? — Обернувшись на Алмаза и Шару, Дархан без труда прочел в их глазах, что они думают о нем в эту секунду. Да он и сам понимал, что выглядит идиотом. Радио ответило быстро.

— Сорок шесть.

— Погоди, было же уже сорок шесть. Там про жену. Про утехи.

Шара укутавшись потеплее в халат, сказала.

— А еще про шербет и розовую воду. Только не спрашивай, не шербет ли он. Мы что-то упускаем.

Алмаз, воспользовавшись их диалогом, нагнулся к радио и спросил:

— Ты женщина?

— Сорок шесть.

— Черт побери, ни да, ни нет. Ты мужчина?

— Сорок шесть.

— Вот заладил.

Дархан вскочил.

— Нет! Он говорит нам — нет! Жена из сорок шестого ответила мужу «нет». Проверим? Эй, ты? Сейчас день?

— Сорок шесть.

Все трое с ликованием смотрели друг на друга, а затем, едва не стукнувшись лбами, ринулись к радио.

— А как по-твоему будет «да»?

Радио молчало.

— Черт побери. Кто-то тронул настройку? — Алмаз принялся крутить радио, Дархан пытался помешать ему это сделать.

— Никто не трогал. Погоди ты. Собьешь.

Как они не бились, что ни делали, голос пропал и больше не появлялся.

Целый день они не отходили от радио. Довольно быстро сошлись на том, что незнакомец общался с ними не более семи минут. Алмаз не помнил, во сколько точно началась связь. Возможно это было без пятнадцати четыре. А может и без десяти. Дархан сказал, что слышал цифры днем, именно тогда погибли закировцы, которых он заманил в квартиру. Шара поправила Дархана, сказав, что закировцы погибли, когда радио уже замолчало. Из сказанного более-менее ясным казалось только слово «нет», если конечно незнакомец не имел чего-то другого. Следовало выяснить, какой зулфаят отвечает за слово «да».

— Знаете, что я думаю. Почему он не может общаться с нами напрямую. Без этого чертового Бебахтэ? Почему, к примеру, не может называть цифры, соответствующие буквам?

— Не понимаешь? Сколько лет он тут и все никак не мог? Значит это единственный способ.

Шара вмешалась в разговор братьев.

— Кстати, а почему ни я, ни Закир, ни кто-либо раньше не замечал, что радио говорило цифры?

— Не знаю, спросим.

Шара ухмыльнулась.

— Спросите, как же. Опять услышите ответы про рой, шербет и одиноких путников.

Троица приуныла. Они все утро пытались разгадать, что хочет сказать им незнакомец. Но ничего путного из этого не вышло. Несомненно, было одно — незнакомцу для чего-то нужен контакт. Пару раз он упоминал врагов, однажды помощь. Говорил и про тьму, и про чуму, и про город, и про крыс. Первые три слова имели хоть какой-то смысл. Сегодня, если незнакомец выйдет на связь, решено было прежде всего узнать, что же ему нужно. Судя по ответам, он не мужчина и не женщина, да, впрочем, это не имело большого смысла, окажись он хоть еретиком, хоть шербетом, хоть розовой водой. Для Шары и Алмаза главным было то, что с незнакомцем можно попытаться договориться не убивать их, как он делал со многими, когда прекращало вещать радио. У Дархана же вызрела иная мысль.

— Шара, ты знаешь адрес, где живет Закир?

За Шару ответил Алмаз.

— Он же на территории бывшего ресторана живет. Там у него что-то вроде усадьбы. Охрана с ним, даже какая-то прислуга. Ну и… женщины. Закир на это дело падок.

— Конкретно знаешь? Где конкретно он живет? Есть план этой усадьбы? Адрес?

Шара строго спросила.

— Что ты задумал⁈

Дархан сделал вид, что не услышал.

— Что ты задумал⁈ Отвечай!

Дархан начал пристально крутить настройку. Шара подошла к Дархану и настойчиво вырубила радио.

— Тогда я за тебя отвечу! Мы еще даже не договорились с этим, — она строго ткнула пальцем в радио, — а ты уже хочешь натравить его на Закира?

Дархан вскочил.

— Да! Хочу! Не забыла, что из-за него мы здесь. И если нас найдут, легкой смерти не бывать. А как он по городу возил повешенных мародеров? Забыла⁈ А еще… ни ты, ни он, — Дархан махнул в сторону брата, — не видели, как расчленили и развесили, словно гирлянду, на заборе женщину…

— Убийцу и воровку!..

— Женщину! Ты… вы… все, что вы рассказали… как воровали вакцину, как погубили весь город… детей. Как отправляли на съедение этой мрази несчастных стариков, инвалидов, беспомощных…

Шара решительно приблизилась к Дархану и отвесила ему звонкую пощечину. Вскочив, Дархан перехватил ее руку. Смело смотря ему в глаза, Шара сказала:

— Ну давай! Бей. Ты одну уже застрелил, что со второй церемониться.

Алмаз влез между Шарой и братом.

— С ума посходили? Мало нам врагов? Шара, ты же старше. Зачем такое ему говоришь? Дареке, брат, если убить Закира, то с ним же погибнут другие люди. Слуги, женщины… Ты об этом подумал?

— Сильно плакать не стану, — голос Дархана звучал зло, но прежней уверенности в нем не было.

Шара, потирая высвобожденную из крепкой хватки Дархана руку, произнесла.

— Убьешь Закира, ввергнешь город во тьму.

Свист радио прекратился, раздалось отчетливое сто семьдесят семь. Дархан бросился к Бебахтэ. Алмаз схватил листок и карандаш.

— «Месть! Месть слаще меда. Полезнее мумие. Без мести нет покоя мертвецам».

Заложив пальцем книгу, Дархан закричал.

— Эй, ты отомстить хочешь? Скажи кому? Как по-твоему будет «да»?

Алмаз, оторвавшись от записей, обругал брата за множество вопросов, Шара тем временем спросила.

— Если ты нас понимаешь, скажи, как будет «да».

— Девятьсот двадцать три.

— Это да⁈

— Девятьсот двадцать три.

— А сорок шесть — это нет?

— Девятьсот двадцать три.

Дархан ринулся к радио, но Алмаз удержал его. Шара продолжала свой диалог.

— Ты хочешь, чтобы мы тебе помогли?

— Девятьсот двадцать три.

— Ты хочешь кому-то отомстить.

— Сорок шесть. Девятьсот двадцать три.

Шара посмотрела на братьев.

— Что он говорит? И да, и нет?

Шара, скорее, осталось четыре минуты.

— У нас всего семь минут на общение в день?

— Пятьсот шестьдесят девять.

Шара кивнула головой в сторону Дархана, тот зачитал.

— «Для невежд любая наука кажется чудом. Но даже мудрецам неподвластно многое».

— Что он хочет этим сказать?

Алмаз пожал плечами.

— Возможно он и сам не знает.

Шара повернулась к приемнику.

— Ты сам знаешь, сколько времени можешь общаться в день?

— Сорок шесть.

— А примерное время, когда ты выходишь в эфир?

— Сорок шесть.

Грубо оттолкнув Шару, Дархан сказал.

— Зачем ты убиваешь людей в квартирах?

Радио замолчало надолго. Шара и Алмаз зашикали на Дархана, что он прервал эфир. В конце концов оно ответило:

— Восемьсот девяносто шесть.

Дархан быстро долистал до нужного места.

— «Достану я врага на дне морской пучины. И коли ад его не примет, сам стану ему адом».

— Ты убиваешь врагов?

— Сорок шесть?

— Тогда зачем ты убиваешь?

— Восемьсот девяносто шесть.

Алмаз оттолкнул брата и сел на его место.

— Погоди, разве ты не понимаешь, что водишь его по кругу.

— Ты можешь не убивать никого?

— Восемьсот девяносто шесть.

— Мы поняли и про врага, и про пучину. Но ведь ты сам сказал, что убиваешь не врагов. Где твой враг?

— Пятьсот шестьдесят девять.

— Ты не знаешь?

— Девятьсот двадцать три.

— Что да? Ты знаешь своего врага или не знаешь?

Дархан быстро перебил брата.

— Ты знаешь, кто твой враг?

— Девятьсот двадцать три.

— А знаешь, где он?

— Сорок шесть.

— Ты хочешь его найти?

— Девятьсот двадцать три.

— И отомстить?

— Девятьсот двадцать три.

— Но если ты хочешь, чтобы мы его нашли, то должен сказать, кто он. А еще, ты должен прекратить убивать нас… Ну и людей…

Радио молчало. Алмаз начал ворчать, что Дархан опять назадавал кучу вопросов, но Шара настойчиво тыкнула в циферблат будильника. Время вышло. Алмаз записал точное время на листке, испещренном его каракулями-записями.