Десять тысяч дней осени

Глава 2

Дархан пришел в себя на операционном столе. Алмаз возился с веной, толстой иглой вкалывая систему. Пожилая женщина копошилась у столика справа. Все было загажено и неимоверно запущено. И в этой антисанитарии ему собираются делать операцию? Дархан понял, что шприца в горле больше нет. Трубка ИВЛ.

— Шара, ему точно от этого ничего не будет?

Женщина, продолжая быстро и методично протирать, и складывать в лоток какие-то инструменты, даже не повернулась.

— Не об этом сейчас думай. Его бы вытащить, вот задача. Вводи скорее, нам давно пора начинать.

— А если Артық явится. Я хлорки прихватил, но…

— Не явится. Закир ей только вчера…

Это были последние слова, которые Дархан услышал. Через пару секунд он парил над нежно-розовым ароматным вишневым садом и кристальным прудиком с оранжевыми карпами где-то в Японии, в которой никогда не был.

Дархан оглядел комнату, в которой лежал. В грязные, давно не мытые окна, пытался пробиться свет тусклого осеннего солнца. Книжный шкаф. В углу — телевизор. Телевизор почему-то стоял на полу, экраном к батарее. Запахло жареным углем. Если бы не укутанные туманом серые высотки за окном, Дархан непременно бы подумал, что он сейчас в деревне. Прислушался к гулу. Да, ошибки быть не могло. Топилась самая настоящая печь.

— Э-э-э, — говорить он мог и больше не было никаких трубок в горле. Но горло саднило и болело, словно во время острой ангины. На звук пришел Алмаз с копченым казанком, который он держал сквозь полотенце. Поставив казанок на стол, осторожно налил бульон в стакан, развел его чем-то белым. Развернувшись, посмотрел на брата.

— Пить хочешь?

Дархан покачал головой.

— Погоди, сорпа остынет, я тебя накормлю.

Дархан отвернулся к стене. Алмаз не уходил. Робко спросил:

— Как Гуля?

Дархан, так и не повернувшись, бросил небрежно:

— Нормально.

Алмаз все не уходил. Он чувствовал, как братец ждет услышать хоть какую-то весточку о бывшей семье. Воздух словно наэлектризовался в комнате. Выдержав паузу, Дархан, для которого каждое слово давалось с пыткой, выпалил целую фразу.

— Хорошо твоя Гуля. В Штатах живет. Муж — американец. Твой совсем по-казахски не говорит. Еще двое — от нового мужа родилось. Я их ни разу не видел. Вот, летом приехать собиралась.

Брат ничего не ответил лишь подошел к серванту и зазвенел там чем-то. Дархан повернулся. Дрожащей рукой брат налил себе полстакана водки и выпил залпом. Закусывать не стал лишь сидел и тупо смотрел перед собой. Очки его — нелепые и несуразные были замотаны синей изолентой. Видать неплохо прилетели в бордюр. Когда он так успел зарасти? Только вчера Дархан съездил ему по морде. А сегодня уже по ежу на щеках. Дархан слегка завидовал брату. У самого не росло даже пушка.

— Честно сказать, я рад, что у Гули так все сложилось. У пацана нормальный отец появился.

Дархан закашлялся. Алмаз пытался подать тому тряпку, но Дархан лишь вяло отмахнулся.

— Давай, выпей еще. Может поплачешь, легче станет, — Дархан ухмыльнулся.

Алмаз решительно закрутил крышку, поставив водку обратно в сервант.

— Больше пить не буду. Мама этого не любит.

— Ее больше нет.

Алмаз осторожно потрогал бульон. Накрыл крышкой казанок и лишь после этого круто развернулся к Дархану.

— Что? Что ты такое говоришь?

— Матери больше нет. Мы звали тебя на похороны.

Воспоминания о матери больно задели и самого Дархана. Как бы не хотелось позлорадствовать над братцем, но Дархан лишь отвернулся к стене и ни на какие вопросы брата больше не отвечал. А тот ушел в другую комнату и выл там, как зверь.

Когда Дархан проснулся, было уже совсем темно. Алмаз сидел со стаканом бульона и большой столовой ложкой.

— На, поешь. Тебе силы нужны.

Дархан хотел зажать челюсти, выплюнуть ложку, отпихнуть Алмаза, но глядя на его нелепый вид, зареванные глаза и неряшливую щетину понял, что сейчас это будет обычным ребячеством. Он съел бульон, оказавшийся на удивление вкусным. Дал Алмазу воткнуть пару уколов и сменить повязки.

— Ловко ты, как санитарка какая.

Алмаз пожал плечами.

— Я тут за врача вроде.

— Ты же на фармацевта учился в Корее.

— В Китае. А у нас я мед закончил.

— Что-то не припоминаю, — Дархан врал. Он прекрасно помнил, как Алмаз учился в меде и как он, Дархан, оплачивал его учебу пару семестров, потому что этому кретину захотелось бросить вуз и рвануть на Тихий Океан, наняться на рыболовецкое судно. Пыл прошел после первого же похода. А вот академ подходил к концу. Вуз пошел на уступки. Но целый год родители платили впустую. Дотянул Алмаз до конца и диплом получил с грехом пополам. В медах свои расчеты: докторантура, ординатура и прочая дребедень. Никто не знает точно, семь там лет учатся, восемь или все девять, а потом еще четыре типа практики. Так что родня ничего не заподозрила. Для всех — любимый Алмазик проходил эту самую практику на судне. Ну а он, Дархан, ни рыба, не мясо. Мотался по каким-то своим делам, хотя лучше бы молчал и не отсвечивал.

Где-то вдалеке шипело радио.

— Это твоя хата?

Алмаз кивнул головой, бережно сматывая использованные бинты.

— Почему я не в больнице?

— Опасно.

Дархан, вспомнив свисающие с потолка клочки паутины и загаженный рыже-желтый потолок, ухмыльнулся.

— Да уж. И в этом дерьме ты себе пристанище нашел? Так себе карьера.

Алмаз ничего не ответив, вышел из комнаты. Дархан осторожно сглотнул слюну. Саднило горло. Он слишком много говорил. И, по большому счету, слова его были лишними. Может и вправду резать людям глотки? Отличный фильтр. От боли будешь говорить лишь по делу. Дархан усмехнулся собственной мысли. По делу. Эмоции никуда не спрячешь. Болтает брату всякую ересь, а про главное так и не сказал.

— Что там со мной? Скоро смогу ходить? — Крикнув первую фразу, Дархан почти шепотом докончил вторую. Алмаз притащил ему кружку воды и буквально влил в горло. Стало легче.

— Шара завтра придет и скажет.

— Та, что вчера мне операцию делала?

— Это не совсем операция. Это… в общем, ты чудом жив остался. Ушиб все, что мог, но ничего критически серьезного. Даже переломов нет. И все же довольно сильно ударил грудь. Жить будешь. Ходить тоже. Но недельку где-то проваляешься.

— А все эти бинты, пластыри…

— Раны… внешне — ты анатомический театр. Весь в разрывах и ссадинах. Кое-что пришлось и сшивать.

Дархан попытался подняться, но тело, заныв, потянуло его назад.

— Хрен с тобой, пару дней отлежусь и назад поедем.

— Невозможно.

— А мне плевать. Отец сильно болеет. Понимаю, что тебе безразлично, но…

— Дархан… пойми… — присев на тахту, Алмаз потянул руку к брату.

— Это ты пойми, — несмотря на тупую, звериную боль, Дархан поднялся на тахте и, шипя от злобы, зашипел:

— Без тебя мать уже ушла. И отец уйдет. Думаешь, твоя сратая больница важнее?

— Да нельзя отсюда уехать. И тебе нельзя.

Дархан попытался дотянуться до брата, но руки не слушались. Обессилев, он свалился на тахту.

— Вот… приду в себя… все равно увезу. Все равно…

Алмаз молча поднялся с тахты и вернулся в комнату со шприцем. Несмотря на сопротивление брата, он ввел ему что-то в плечо, после чего Дархан обмяк и глубоко уснул.

Противно шипело радио. За окном капала вода. Уже светало, но Дархан чувствовал, что еще очень рано. Нестерпимо хотелось в туалет. Осторожно, насколько это возможно, он опустил ноги на пол. Поднялся. Вроде ничего. Только в ушах шумит. Шаг, еще шаг. Еще. Неплохо. Очень даже неплохо. Свет в туалете не работал, пришлось ссать на звук. Больновато. Хотелось верить, что ничего серьезного не повредил. С трудом вернулся на тахту, с удовольствием лег в постель. Тишина. Унылые многоэтажки и ни одного горящего окна. Надо еще поспать. Взгляд Дархана упал на дальний угол.

— Алмаз! Эй, Алмаз! Тебя соседи топят!

Меньше всего растекающееся по потолку и стене пятно было похоже на воду. Скорее мириады кишащих опарышей, пробирающий до ушибленных костей отвратительный шорох и запах — запах рвоты, больницы, сладковатый запах нечистот, кое-как присыпанных дешевыми химреактивами. Алмаз вбежал в комнату в одних трусах и тут же выскочил, чтобы вернуться с огромным, похожим на баллон от акваланга серебристым сосудом, который, словно огнетушитель оканчивался гибким шлангом и тонкой длинной трубкой. Открутив вентиль, Алмаз стал обильно поливать пятно шипящей, бьющей под невероятным напором струей. Пятно стало уменьшаться, а Дархан почувствовал едкий запах. Нет, это был не запах газа из перцового баллончика. Скорее хлорка. Настолько резкая и отвратительная, что уже через секунду он валялся на полу, протирая глаза и извергая из себя вчерашний бульон. Алмаз катался где-то рядом, рыгая и задевая все на своем пути. Первым пришел в себя Алмаз, который и утащил задыхающегося Дархана прочь из комнаты. А затем, слегка умывшись из ковша, долго и тщательно мыл глаза Дархана, который едва смог отдышаться в комнате с раскрытым нараспашку окном. Зажав нос тряпкой, Алмаз плотно заткнул все щели под дверью, ведущей в комнату с тахтой. Алмаз осмотрел повязки Дархана и остался недоволен. Та, что фиксировала огромный пластырь на животе, кровоточила. Уложив Дархана на свою кровать, Алмаз сменил повязку. Бинтов у него было мало, в ход пошли лоскуты изодранной простыни. Заставив Дархана выпить какую-то дрянь, Алмаз выпил и сам, а затем бросился к телефону. Дархан, который уже лет двадцать не видел таких аппаратов, с удивлением смотрел, как Алмаз крутит диск и кричит в трубку.

— Алло, Шара! Шара⁈ Она пришла! Артық пришла… Понял. Ждем…

Нажав на рычаг, он с опаской посмотрел на Дархана.

— Кто такая Артық? Что это сейчас было?

Алмаз, ткнув пальцем в круглый диск, буркнул:

— Сказала — не по телефону.

В комнате Алмаза окно было больше, а главное — намного чище. Дархан лежал на широкой кровати брата и сонно смотрел на тяжелые тучи. Давно уже они должны были разродиться крепким осенним дождем, но чего-то ждали, не торопились. Вопросы, роившиеся в голове всего лишь пару минут назад, теперь лениво плавали, словно куски жирного мяса в бульоне, варившемся на медленном огне. Апатия.

— Эй… ты что мне такого вкатил?

Алмаз бросил Дархану на кровать пустую ампулу.

— Ди…Дих…ро… — почувствовав безразличие, Дархан швырнул ампулу в сторону.

— Спи, давай. В твоем состоянии не то, что кататься по полу, подниматься резко нельзя.

Дархан лениво ухмыльнулся.

— Ты же меня хлоркой отравил.

Оглядев потолок и стены, Алмаз покивал головой.

— Лучше уж так… Если бы она тебя утащила…

В дверь громко постучали. Дархан лениво повернул голову, даже не пытаясь слезть с кровати. Пока Алмаз натягивал спортивные брюки, постучали еще раз.

— Шара, ты? — Алмаз долго открывал нескончаемые замки и засовы. Что он тут, золото скифов прячет что ли? С порога запахло дождем. Алмаз прикрыл дверь. Без всякого приветствия Шара деловито спросила:

— Ну как он?

— Крепкий. Сегодня, правда, досталось.

— Рассказывай.

— Не тут. В кухню пошли.

Как не прислушивался Дархан, как не пытался разобрать разговор, только не слышал ничего, кроме кипящего на таганке чайника, звона посуды и монотонного бу-бу-бу, из которого не понял ни слова. Он силился бороться со сном, но в этой борьбе человек редко одерживает победу. Казалось, Дархан спал всего пару минут, но очнулся бодрым и свежим. Резко захотелось до ветру. Дархан вскочил и поплелся в туалет. Шара и Алмаз все еще сидели на кухне, хотя чай давно уже был выпит, а на столе царила негостеприимная пустота. Шара и Алмаз тут же замолчали. Алмаз лишь дал Дархану ведерко и ковш.

— Воды нет. Пользуйся этим. Света тоже. На. Только береги.

Алмаз протянул Дархану небольшой черный фонарик с курком. Алмаз начал методично нажимать курок, раздалось монотонное жужжание, тусклая лампочка светилась неровно. Обычный фонарик с динамо. Тяжелый, как и все советское. Справив нужду, Дархан пошел к кровати. Комната, где он спал вчера, была заткнута тряпками и, несмотря на это, из нее жутко тянуло хлоркой. Сделав вид, что закрывает в туалет дверь, Дархан оставил небольшую щель. Судя по всему, Шара и Алмаз не заметили, потому что продолжили беседовать, не понижая голос.

— Закир все равно до него доберется.

— Ну и что с того, скажу, что брат.

— Брат, — Шара сардонически рассмеялась, — да он сейчас никого не щадит. А тут — чужак. Алмаз, пойми, кончились спокойные времена. Люди Закира всех, кого могли, перетаскали.

— Сама же говорила. Кто-то дал отпор.

— Говорила. И еще повторю, если надо. Тот, кто дал, висит на газовой трубе. Всему городу в назидание.

— Что же он хватку ослабил? Почему банду не увеличит. Люди за пропуск душу продадут.

— Куда увеличивать? Итак, уже банда, больше некуда. У того родню не тронь, у этого. Говорят, даже жребий тянут. Тут каждый лишний — на вес золота.

— А всех перетаскает?..

— Как перетаскает, начнется анархия.

Шара звякнула браслетом по столу.

— Пошли. Осмотрю твоего братца.

Дархан, едва успевший шмыгнуть в постель, притворился спящим, но Шару особо это не заботило. Бесцеремонно откинув одеяло, она принялась мять и простукивать его, жизнерадостно выпалив, едва Дархан раскрыл глаза.

— Ну-с, молодой человек. Как мы себя чувствуем?

Несмотря на возраст, руки у Шары были крепкие, сильные, пальцы виртуозно и точно выполняли свою работу. Осмотрев Дархана быстро, но тщательно, Шара вынесла вердикт:

— Идете на поправку. И быстрее, чем я думала. А знаете, почему?

— Почему, тәте?

— Всего лишь выспались. Уверена, ближайшие пару недель, а может и месяц спали отвратительно.

Дархан пожал плечами. Шара была права. Только не месяц, а возможно на несколько лет Дархан забыл, что такое полноценный сон. Алмаз принес ковшик и тазик. Шара тщательно сполоснула руки.

— Алмаз, ты все правильно делаешь, только с повязками поаккуратнее. Вот так надо накладывать, — Шара, широким точным жестом показала, как следует накладывать повязку, — и такие, как утром, чудеса эквилибристики пока что противопоказаны. Швы разойдутся. Кстати, туда не лезь. Придет время, сниму сама. Брата никому не свети и даже по телефону не вздумай болтать.

Строго посмотрев на Дархана, Шара сказала:

— Молодой человек, а вы с вопросами к брату не приставайте, все равно мало чего поймете. Слушайтесь его во всем и на улицу не ходите. Здесь очень опасно, — оглядев братьев суровым взглядом, Шара сказала:

— И выспитесь, наконец. На чертей похожи.

Алмаз в недоумении развел руки руками.

— Да как же тут спать? А если Арты?..

Шара прижала палец к губам.

— За это, — Шара глазами показала куда-то на потолок, — за это можешь не переживать. Закир уже дал.

От Дархана не укрылась реакция брата, которого словно бичом перетянули после этих неясных слов.

Не прощаясь, Шара покинула квартиру. Алмаз бросился на кухню, где у него скопился порядочный арсенал бутылок. Откупорив первую попавшуюся, он выпил с горла добрую половину.

— Алкаш!

Алмаз отмахнулся от брата. Сухим, чужим после водки голосом, он просипел:

— Здесь не выжить по-другому.

Доковыляв до брата, Дархан крепко схватил того за майку.

— Что за херня здесь творится?

Алмаз, кажется, нисколько не удивился и даже не испугался такой реакции. Осторожно отцепив руку, он деловито налил брату.

— На, выпей, а то нифига не поймешь, — едва Дархан протянул руку, как Алмаз, со словами: — хотя нет, тебе нельзя, — опорожнил полный граненый стакан в компанию к той полбутылке, что уже мирно покоилась в его тщедушном теле.

— Если вкратце — это проклятое место. Уехать отсюда нельзя. Ты уже попробовал, сам видишь, что получилось. Сбежать тоже нельзя. Уж лучше уехать. Там, в дебрях и тумане бродит…бродят… а — неважно! Короче, мы обречены. Обречены, понимаешь. Ха-ха-ха…

Алмаз начал так заливисто и заразительно смеяться, что Дархан не выдержал и засмеялся вместе с ним. Смех быстро перешел в истерику, Алмаз, упав на колени, начал рыдать, кататься по полу:

— Мы прокляты! Прокляты! Отсюда нет выхода! Никакого! Ладно я. Теперь вот и ты! Брат! Зачем⁈ Ну зачем ты приехал⁈

Дархан пытался привести в чувство брата, хлестал его по щекам, прыскал в лицо водой из ковша. Ничего не помогало. Он затащил Алмаза на кровать, лишь тут заметил, что повязка на животе вновь кровит. Осторожно, насколько это было возможно, Дархан снял повязку, обнаружив окровавленный шов с темными нитями. Стараясь не потерять от увиденного сознание, он схватил снятую алкоголичку брата и прижал ее к кровоточащему шву, старясь аккуратно лечь. Несмотря на боль, Дархан умудрился провалиться в глубокий сон. Очнулся он от треска простыней, которые Алмаз рвал зубами, а затем принялся бинтовать рану брата. Несмотря на то, что был он пьян не неуклюж, перевязку Алмаз выполнил великолепно. Сев к брату спиной, Алмаз опустил голову и начал свой рассказ:

— Пойми, у меня нет для тебя другой правды. Постарайся принять за аксиому и поверить без лишних вопросов. Это проклятый город. Отсюда нет выхода. Ни на машине, ни пешком, никак. Возможно ты — один из немногих, кто умудрился выжить, сбежав.

— Это машина.

— Что машина?

— Машина меня спасла.

— Пусть будет так. Дослушай. Не перебивай. Уйти нельзя. Оставаться тоже опасно. Если не кормить, приходит Артық. Вчера мы отбили ее…

— Кто такая Артық?

— Брат, прошу, не перебивай. Она пришла вчера. За тобой. Она… она утаскивает людей и творит с ними что-то ужасное. Иногда мы находим истерзанные трупы. Совсем не там, где она утащила. Иногда не находим ничего.

— Ну так убейте эту самую… Артық.

— Сколько раз пытались убить… Никак. Она всегда приходит. И забирает жертву.

Дархан ухмыльнулся. Взгляд Алмаза не внушал ему никакого доверия.

— Ну-ну… ладно. Стало быть, вы тут пленники, а на вас устроена охота.

Алмаз ничего не ответил, лишь смотрел своими круглыми от очков глазами, словно не понимал сути вопроса.

— Хорошо, а позвонить-то можно? Мне к машине вернуться надо. Там сотка моя. Совсем про нее забыл.

Дархан подошел к старому городскому телефону и поднял трубку. Раздался давно забытый гудок, он стал накручивать номер отца, но после «восьмерки», телефон тут же сбросил звонок и вновь ровный, монотонный гул — ля первой октавы.

— Как мне на межгор позвонить?

— Нет тут межгора. Телефон местный только.

— Тогда сотку давай. Отцу позвоню.

— Да нет у меня уже давно никакой сотки.

Дархан, сложив руки на груди, подошел к окну. Открыл его, вдохнув свежий осенний воздух. Здесь, как и в родном его городе осенью примешивался к запаху листвы и дождя непременный запах гари. Не горело ничего, да и запах был совсем не душным. Но вот пахло гарью, хоть убей и все тут.

— Сотки, говоришь, нет? А кто отцу написал, да еще и координаты скинул.

— Какие еще координаты?

Дархан осмотрелся.

— Черт возьми. За соткой надо ехать. Отвези меня на своем драндулете. Почему ты ее не захватил?

Сняв очки, Алмаз отвернулся.

— Нельзя. Ты же сам знаешь, чем это кончится. Во второй раз может и не повезти.

— Но ведь ты же ехал. И вот жив, даже здоров. Только с головой какая-то беда.

Алмаз пожал плечами.

— Повезло. Она не пропускает вообще-то никого. Две машины, три — разницы нет. Всё всмятку и все насмерть. А тебе повезло очень. Да и мне тоже.

— Что же ты понесся за мной, если знал, что погибнешь?

Алмаз снова пожал плечами.

— Я… я… все хотел остановить… — развернувшись, Алмаз посмотрел на Дархана. Посмотрел смело, разумно, — знаешь… надоело тут до чертиков. Этот вечный страх, те вещи, которые мы тут творим… жить неохота… Думал, никогда вас не увижу. А вот ты приехал и как-то загорелось тут снова, — Алмаз ткнул себя в грудь, — да что объяснять. Все равно не поверишь и не поймешь.

Алмаз ушел на кухню. Дархан пошел вслед, крича вдогонку:

— Раньше как-то ты не особо о нас думал. Откуда такая сентиментальность? — Выпалив брату эти слова, Дархан ничего не почувствовал. Стыдно ли Алмазу? Больно? Оставил семью, бросил детей. Шлендрался где-то, пока болела мать. Забил на друзей и родственников. Забыл важные для каждого казаха устои семьи. И, что самое страшное, все находили ему оправдание. Алмазик не от мира сего. Жизнь меняется. Все он делает правильно. Чего правильного то? В тридцать лет — ни семьи, ни карьеры. Дети растут у чужого мужика. Жена… даже язык не повернется сказать, что она бросила его. Сколько ждала, сколько надеялась. На пятом месяцев ее беременности Алмаз решил уволиться. В роддом сноху вез Дархан. Алмазик был на каких-то сратых, никому не нужных курсах в Корее. Сидит теперь вот на кухне. Курит вонючую хрень, глаза грустные делает. А кто виноват? А никто. Судя по шушуканьям родни — все, только ни он. И больше всех — Дархан. Привезет он сейчас брата или нет, сути это не меняет. Закатят пир, поднимут тосты и будут целый вечер судачить про Алмазика, про его прекрасное возвращение и прочить ему великую судьбу и новые авантюры. А он, Дархан, едва не разбившийся на машине из-за всей этой дичи, будет сидеть скромно где-то в углу стола, чтобы какой-то троюродный дядюшка снисходительно сказал: «Ничего, балам, мы тебя тоже любим».

Прежде чем говорить с братом, Дархан осушил ковш воды. Отличная привычка, вода остужала гнев, блокировала все то клокочущее и гнилое, что непременно слетит с языка, если разговаривать в злости. Сделав несколько глубоких вдохов, Дархан зашел на кухню. Брат уже не курил, лишь пил крепкий до невозможности чай. Ну что за казах? Даже не предложил. Не хочет Дархан никакого чая. Но не позвать к чашке брата… Вдохнув еще раз, Дархан поймал взгляд Алмаза и как можно спокойнее сказал:

— Отец очень болен. Он послал меня за тобой, возможно хочет попрощаться. Давай сядем в твой мотоцикл, уедем к отцу. Ну а там делай, что хочешь.

Отставив пиалку, Алмаз сказал:

— Я тебе уже говорил. Отсюда не уехать.

— Допустим. Но мне же надо вернуться к Дамирке, к детям.

— Прости. Ничем не могу помочь.

— Ты… — Дархан с трудом удержался, чтобы не долбануть брата по щеке. Сделав еще несколько вздохов, он снова выпил полковша воды, хотя пить совсем не хотелось.

— Давай хотя бы позвоним папе. Он же волнуется. Пойми, его не станет, ты же… мы же никогда этого себе не простим.

Алмаз ушел куда-то в комнаты. Вынес допотопную кнопочную сотку.

— Вот. Все, что у меня есть. Если поискать, то и адаптер найдется. Да только ничего не получится. Не дозвониться ни отцу, ни вообще кому-то. Ну не веришь мне, позвони. Я поищу зарядку, — Алмаз так и остался с протянутой рукой, на которой покоилась сотку. Подумав, что, если такая бандура свалится на ногу, травмы не избежать, Дархан улыбнулся.

— Ладно. Если нельзя от тебя позвонить, давай к соседям схожу. У кого-то же есть…

— Нет у соседей. Ни у кого в городе связи нет, иначе дали бы о себе знать. Есть пора. Пошли, мяса возьмем.

Дархан осмотрел кухню и понял, что нет в ней никакого холодильника, а брат уже напяливал истрепанную обувь. Они спустились в подвал, откуда пахнуло сыростью и плесенью. Дыррр-дыррр, жужжало-тарахтело динамо в фонарике, Алмаз привычно добрался до железной двери, запертой на увесистый замок, который он отпер длинным замысловатым ключом. Делал он это почти в полной темноте, стало понятно, что Алмаз знает тут каждый угол. В подвальной клетушке было невыносимо холодно. Висело на крюках желтоватое, явно высоленное мясо, на полках рядами стояли соленья и стеклянные банки с самодельной тушенкой. Что-то пахнущее было завернуто в промасленные газеты. Выбрав порядочный кусок, Алмаз внимательно посмотрел на брата.

— Слушай. А свари беш? Я сто лет беш не ел. У меня и лук свежий есть. И мука. Яйца… где же они, черт возьми, — Алмаз стал шарить в узкой корзинке в углу полки и выудил оттуда три яйца, — Вот… хватит?

Дархан пожал плечами.

— Двух даже хватит.

Алмаз, кивнув головой, осторожно положил лишнее яйцо обратно в корзину.

В доме нашлось полкило картошки, вместо скалки тесто катали бутылкой из-под лимонада.

— Да что ты его давишь, как пластилин. Нежнее катай, нежнее. Вот так. Теперь муки еще присыпь. Вот. Молодец. Тесто таким должно быть, чтобы сквозь него газету читать можно было.

Алмаз старался на совесть. Какой он фармацевт? Хирург от Бога. Только готовить ни черта не умеет. Мать готовила великолепно. По большим праздникам стряпал национальные блюда отец. Дархан еще с детства всем грозил, что испечет в духовке пельмень размером с грелку. А вот Алмаз как-то стряпню не освоил. Но сейчас выполнял все команды Дархана и выполнял на совесть. Мясо Дархан варил долго, три с половиной часа. Хорошее мясо, в меру жирное.

— Много я ездил по Казахстану. В городишках условия те еще. То света нет, то воды. Но чтобы даже и газа… это ты в порядочную жопу умудрился залезть.

Алмаз, улыбавшийся всего мгновение назад, посмурнел и отвернулся. Дархан осек себя. Здесь, на этой узкой кухне, стряпая бешпармак, они на время забыли вражду и обиды. Ну чего брат обиделся? Дархан думал и не мог никак понять. Возможно не хотел вспоминать о реальности. Дипломатично прокашлявшись, Дархан попросил:

— Ты это, бауырым, таганок немного притормози. Кипит сильно. А надо, чтобы едва-едва.

Шуруя кочергой, брат выправил огонь. Тесто, нарезанное на ромбы размером с пол-ладони, успело подсохнуть. Дархан, указав на него пальцем, сказал:

— Давай, опускай сочни в бульон.

Осторожно снимая сочни с расстеленной газеты, Алмаз пытался разглядеть, видно ли сквозь них шрифт. Дархан, заметив это, улыбнулся.

— Давай, только осторожнее. Не кидай. Просто опускай. А я буду мешать.

Пока возились с сочнями и разбирали отваливавшееся от костей мясо, подоспел и туздык — луковые кольца, припущенные в крутом бульоне с перцем. Давно уже по всей квартире разносился дивный и такой родной запах бешпармака. Сварилась картошка. Не канонично, зато очень вкусно. Нашли самую большую тарелку, на нее выложили мясо, по краям — сваренные, мягкие полупрозрачные сочни и немного картошки, сверху приготовленный лук. Все это великолепние густо посыпали черным перцем. Беш был готов. Дархан, черпанув бульона, налил первую пиалку сорпы брату.

— Ешь, давай. Небось сто лет уже настоящий беш не пробовал.

Брат лишь смеялся и кивал головой. Он действительно изголодался по главному блюду любого казаха, хватал мясо и тесто, запивал сорпой, закатывая от удовольствия глаза. Дархан не был голоден. Когда готовишь голод всегда куда-то исчезает. Но, наблюдая за братом, понимал, что сейчас это не просто перекус. Это сакральная трапеза, существующая испокон веков. Трудно оставаться врагами за щедрым дастарханом. Они ели беш, пили сорпу, а чуть позже крепкий чай и смеялись от счастья.

Когда трапеза была окончена, братья поняли — за окном глубокая ночь, точнее — раннее утро. Спать в комнате, потравленной хлоркой было все еще невозможно. Оставив окна нараспашку, Алмаз решил не запирать дверь. Напротив, он распахнул настежь окно в кухне, создав сквознячную тягу — к рассвету все выветрит. Алмаз приставил к кровати баллон с хлоркой и кинул Дархану потертый солдатский респиратор.

— На. Если снова придет Артық, придется травить. Но она не должна прийти.

Покрутив респиратор в руках, Дархан спросил.

— Откуда знаешь?

— Так Шара же сказала. Закир нашел…

— Что… что он нашел?..

Стараясь переменить тему, Алмаз встал с постели, подошел к окну.

— Давай приоткроем. Еще не так холодно. Я одеяло достану. Широкое. Верблюжье. Перебросившись парой воспоминаний, братья крепко уснули.

Рано утро Алмаз ушел куда-то, брату велел не высовываться и на улицу не выходить. Позавтракав остатками беша, Дархан решил, что в такую мерзкую погоду лучше всего отлежаться в постели, залечить раны. Так и получилось. Продрыхнув до позднего вечера, он проснулся лишь на пару минут, когда вернувшийся Алмаз ложился в кровать. Дархан думал, что крепко выспался и сейчас, ночью, ему и вовсе не уснуть. Но отрубился, едва Алмаз пожелал брату спокойной ночи.

Тревога. Дархан вскочил посреди ночи, чувствуя, как тревожно колотится сердце. Прямо в распахнутое настежь окно светила яркая луна. Это было странным. Алмаз сидел на кровати и дрожал всем телом, лихорадочно заряжая ружье. В дверь громко и настойчиво постучали. Сомкнув ружье хлестким щелчком, Алмаз осторожно подошел к двери и как можно громче крикнул:

— Нас тут много, у меня оружие, буду стрелять!

Дархан выскочил в коридор вслед за братом, но тот приложил палец к губам. Из-за двери раздались грубые голоса:

— Открывай, Алеке. У нас боец в чок попал.

Даже сейчас, во тьме, Дархану удалось разглядеть безумное облегчение в глазах брата. Жестами, он попросил его спрятаться в комнате и ни за что из нее не высовываться. Крепко заперев дверь в комнату, он вернулся в прихожую.

— Сейчас… ключ ищу. Почему так поздно? Зачем в больницу не унесли?

Ответа не последовало лишь снова настойчиво застучали в дверь. Слышно было, как Алмаз отпер замок. По грохоту обуви Дархан понял, что пришедших несколько человек. Совсем чужим, фальшивым, каким-то сварливым голосом Алмаз ворчал:

— Че ломитесь, как в сарай? Дверь сломаете, все Закиру скажу, будете день и ночь квартиру охранять.

— Не пыли. Давай, доставай свои пинцеты. Лечи.

Что-то грузно опустили на пол.

— Господи, что это с ним?

— Говорю же, в чок попал. Супруга сказала, спали уже. Точнее он спал, она на кухне возилась. Потом в комнате так загремело, что она от страха сковородку выронила. Забегает, а там все вверх дном. И кровища по стенам и полу.

— Даже на потолке была, — судя по голосу, говорил подросток, совсем еще мальчишка. Дархан крепче взялся за ручку двери, чтобы если что, броситься на помощь брату. Он слышал, как брат бегает по квартире, тащит что-то в коридор, суетиться. Пришедшие продолжили свой рассказ.

— Давай, медицина, быстрее. Закира это то ли друг, то ли родственник. Тетка в одном белье до патруля добежала…

Снова рассказчика перебил подросток.

— Закир с нами связался по рации. Мы туда. В простыню его закатали и к вам. Благо, что в паре кварталов…

— Что ты ему в глаза фонариком светишь, жив он или нет?

Дархан слышал, как что-то шуршит, двигается, стучали инструменты, ножницы резали ткань.

— Жив… но… он… фарш. Не жилец. Минут десять-пятнадцать. Может полчаса…

— Ну так коли ему все, что есть, уколы делай. Быстрее, Алеке, ты же понимаешь, что будет, — голос кричал скорее от отчаяния, чем от гнева.

— Эй, солдат. Ты на меня не ори. Я тебе сказал, что не буду тратить лекарства и возиться с тем, кто умрет. Думаешь, я вас, сопляков, испугался? А ну дай сюда рацию. С Закиром говорить буду.

Зашипела, запикала рация. В ночной квартире раздавалась какофония позывных и ложных писков:

— Жолбарыс, Жолбарыс, патруль четыре. Жолбарыс, Жолбарыс, патруль четыре, прием.

Сквозь треск раздался заспанный густой бас.

— Вы что там, совсем охренели⁈ Докладывайте!

— Закир-ага, простите. Пожалуйста простите. Тут доктор родственника вашего лечить не хочет. Говорит, каюк ему, лекарства не стоит тратить.

— Передайте ему рацию.

Слышно было, как рацию дали Алмазу.

— Алеке? То, что они говорят, это правда?

Несчастный брат вмиг растерял всякую браваду. Скорее оправдываясь, чем утверждая он засыпал медицинскими терминами, поясняя причину своего отказа.

— Вы поймите, Закир-ага, даже если я вколю все запасы, это человека не спасет. Вы же сами завтра кого-то еще притащите, а мне лечить будет нечем. Да и у Шары запасы на исходе. По вашей же инструкции — лечим тех, кого можно спасти.

Голос на том конце линии стал тихим, вкрадчивым и смертельно опасным.

— Так говоришь, сделать ничего нельзя?

— Нельзя, Закир-ага. Парень — фарш. Мы его даже до больницы…

— Передай рацию старшему.

Снова было слышно, как рацию приняли, прибавив громкость.

— Прием, Закир-ага. Алло, Жолбарыс…

— Доктора оставьте в покое. А бедолаге… бедолаге помогите, чтоб не мучился.

Рация отключилась. Алмаз завопил на весь коридор:

— Эй… Эй, не здесь! Не здесь!

Когда Дархан уже хотел броситься на помощь, раздался звонкий выстрел и вслед за ним крики Алмаза:

— Что вы творите, что же вы, суки, творите⁈ Эй, заберите его с собой. Заберите…

Не выдержав, Дархан выскочил из комнаты, но застал лишь серый запах пороха, растерянного брата над изуродованным трупом да топот убегающих по лестничной площадке ног.

Тело, завернутое в простыню, тащили вдвоем. Алмаз, зная о ранах брата, хотел все сделать один, но Дархан не позволил. Погрузив тело в люльку мотоцикла, Алмаз отправился во вторую ходку — за ружьем.

— Я сейчас. Я мигом. Тут ров неподалеку.

Дархан с удивлением посмотрел на брата.

— Ты хочешь этого бедолагу в ров… как собаку какую-то?

Алмаз скорчил лицо.

— Ой, не начинай. Запоешь сейчас — не по-мусульмански, не по-христиански. Думаешь, если бы Бог твой был, мы бы в этом аду оказались?

Вспыхнув, Дархан, схватил брата за грудки.

— Послушай! Есть ли Бог или нет, надо людьми оставаться. Давай его родне отвезем.

Алмаз зашелся от истерического смеха.

— Ой, не могу. Родне… С пулей в башке. Доброй ночи, вашего родственника слегка застрелили люди Закира, — грубо стряхнув руки Дархана, Алмаз вмиг посерьезнел и сказал, — да за такое повесят на ближайшем суку.

Подумав несколько секунд, Дархан сказал:

— Лопата найдется? Нельзя человека вот так бросать.