Десять тысяч дней осени

Глава 8

Дархан старательно исписывал страницу за страницей вереницами цифр, услышанных по радио. Он быстро установил, что цифры передаются в разное время, но всегда не более пяти-семи минут в день. Затем радио пищало, иногда, на короткое время даже замолкало. Поначалу они все еще выбегали из квартиры, но постепенно привыкли.

Дархан беседовал с радио, просил вступить с ним в контакт другими способами, предлагал закрепить «да» за цифрой «сто», а «нет» — за «двести». Но радио упорствовало в своем вещании и не хотело подчиняться его правилам. Каждый день Дархан отправлялся то в книжную лавку, то в киоск, то в колледж, надеясь разыскать Бебахтэ. Увы, попытки не увенчивались успехом. Чаще всего его ждала мракобесная пустота книжных полок. Иногда попадались кое-какие, завалившиеся за шкафы, спрятанные на верхотуре чудом не рухнувших стеллажей, подложенные под шаткие ножки парт книжки, но Бебахтэ среди них не было. Впрочем, Дархан и этому был рад. С жадностью кладоискателя отыскивал интересные тома, которые прочитывались за пару вечеров.

Несколько раз Дархан нарывался на закировские караулы. Дархан давно уже приучился избегать их, изучил их повадки и тропы. Опасность, конечно, была. Радовало одно. Закировцы — явно не те, кого интересуют книги, в местах, интересующих Дархана, пересечься они едва ли могли.

Стремительно приближалась зима. Выпадет снег и трудно будет прятать следы. Да и обуви у Дархана зимней не было. В своих сталкерских рейдах он пытался отыскать брату очки. Пару раз набрел на целые залежи — в часовой мастерской и в заброшенном среди пустынных улиц, заколоченном фанерою ларьке среди аудиокассет. Увы, Алмазу ничего не подходило, хотя Шара и оставила у себя парочку несуразных, но вполне годных «телевизоров».

В одном из своих походов Дархан наткнулся на столб, к которому прицеплены были десятки объявлений. Не было там слов «продам» или «куплю». Только «сменяют». Почему во множественном числе, да еще и в третьем лице — Дархану было невдомек. Вспомнились лишь северные газеты из прошлого. Там тоже почему-то писали «продадут дом». Да и ладно. Сменяют баллон хлорки на двадцать шесть консервов тушенки. Сменяют мужские теплые брюки с начесом на четыре полки из ДСП. Сменяют лекарства. Сменяют детские игрушки, сменяют микроскоп. Где-то написаны были телефоны. Где-то меняла обещал приходить сюда каждую среду за сорок минут до комендантского часа.

Заметив движение в переулке, Дархан предпочел скрыться в ближайшем разбитом магазинчике. Наблюдая в бинокль, смотрел как сутулая женщина осторожно и суетливо разворачивает газету и достает оттуда темную бутылку, заткнутую тряпицей. Мужик, дуя в красный от холода кулак, протянул ей оранжевый детский капор. Оба, быстро оглядев вещи, тут же разошлись, боязливо оглядываясь по сторонам. Дархан бросился к магазину в двух кварталах отсюда. Там покоились под мутным стеклом цветные карандаши. Клочок бумаги найти было не проблемой.

Объявление висело две недели. Бумага пожелтела и буквы от обильных дождей расплылись в сизо-зеленые каракули. Уголь почти весь вышел. Приходилось обходить соседние квартиры и забирать все, что могло гореть. Разбирали мебель и паркет, рубили в щепы гнилые двери. И все же Дархан едва не закричал от радости, едва дождавшись, когда очередные менялы покинут свой пост. Углем ли, сигаретным окурком, кто-то вывел на его объявлении всего одно лишь слово «Рубанок».

От Алмаза Дархан узнал, что инструментарки, строительные базары, рабочие цеха — все было давно растаскано до последнего напильника. Можно рыскать по подвалам, взламывая каждую клеть. Но это займет слишком много времени. Можно шарить по квартирам, еще дольше. Алмаз долго о чем-то думал, а затем сказал.

— Помнишь, ты рассказывал, как в школе на трудах кто-то из одноклассников причесал другого сметкой для опилок?

Дархан рассмеялся. Тогда, в восьмом классе, это казалось забавным. Хотя Булганин (такой, кажется, была фамилия бедолаги), массажу совсем не порадовался.

— Было дело. А что?

— Так вот на трудах… Трудовики же вечно от таких долбоебов, как… — Алмаз многозначительно посмотрел на Дархана, — короче от вас инструментарий весь прятали, чтобы эксцессов не случалось. Школ в этом городе не так много, а значит и трудовых кабинетов раз-два и обчелся, вот я думаю…

Но что думал брат, Дархана уже мало интересовало, он летел вниз по лестнице, планируя на ходу, как незаметно добраться до школы, которая находилась в трех кварталах от их жилища.

Ни в первой, ни во второй школах рубанков не оказалось. Были стамески, долота, сверла. Были и металлические сметки. Булганин наверное бы порадовался. А вот рубанка как-то не нашлось. В третьей школе вообще не было кабинета труда. А в четвертой рубанок был, но без клинышка и ножа. Дархан, конечно, прихватил его, но сомневался, что такой сменяют. Пряча полурубанок в рюкзак, он думал, что с автоматом отнять Бебахтэ будет не так уж сложно и без всякого рубанка. И все же, вытащив справочник, начал искать пятую школу, если таковая вообще имелась в этом городе.

Интернат номер тридцать четыре располагался неподалеку от той самой квартиры, где Алмаз жил до того, как Закир устроил на него охоту. В интернате же этом, обнесенном тяжелой бетонной стеной, густо обтянутой проволокой, нашелся рубанок и даже не один. Вот они милые красавцы-утюги, покоятся в брюхе железного шкафа, ломая который пожарным багром, Дархан устроил такой грохот, что было слышно и на Сатурне. Помимо рубанка прихватил Дархан и ручное сверло, и набор насадок, и отвертки, и крепкий, увесистый молоток. Также в рюкзак, взвизгнув, втиснулась пила.

Дархан, словно сладкоежка, забравшийся в буфет, шарил и шарил по шкафам, удивляясь, как это все сохранилось. Улыбаясь от безумной удачи, он планировал, как заскочит в центр и напишет на объявлении что завтра в двенадцать он уже готов сменять рубанок на Бебахтэ. С радостными мыслями Дархан заторопился к узкому выходу и наскочил на толстяка, который от неожиданности отлетел к окну. Раздумывать было некогда. Дархан, сдернув автомат, дал короткую очередь.

Дархан торопился домой по темным улицам и совершенно не думал о конвоях. Только бы донести. Только бы донести живой. Женщина, несмотря на свои габариты, казалась неожиданно легкой. Как же он так дал маху. А точнее всадил сразу три пули ей прямо в живот. Короткая стрижка, необъятное тело. Вот и принял за мужика. Нельзя тащить. Надо перевязать, прижать что-то к животу. Но Дархан понимал — начнет возиться, упустит такие важные минуты. Он трясет ее, делая еще хуже. Но надо идти, надо бежать. Женщина, казалось, не понимала, что произошло. Она вяло открывала и никак не могла сфокусировать постоянно закатывающиеся глаза. Тихим, хриплым голосом она что-то по-детски лепетала:

— Зачем? Зачем? Детки же вернутся… Вернутся обязательно в школу… Мне Закир сам разрешил… Пусть, говорит, все лежит… Детки вернутся… Я их тут дождусь. Дождусь обязательно… Я дождусь…

Женщина закашлялась кровью. Затем опустила голову. Бежать, бежать быстрее. Сердце вылетало из груди. Неправильно прицепленный автомат и полный рюкзак с инструментами грохотали так, что редкие жители напугано глядели из своих окон. Давно наступила темнота. Дархан все бежал и бежал. Не прячась, не боясь, что выследят, вбежал в свой двор. У подъезда его встречал напуганный Алмаз.

— Что⁈ Что стряслось?

Дархан, ничего не сказал лишь передал ему раненую женщину. Сам же, едва прислонившись к стене, потерял сознание.

В жаровне тлели-гудели остатки деревянного стула. Пахло кровью и гарью. Дархан лежал на диване, а на разложенном столе-пенале под пламенем десятков свечей Шара и Алмаз возились с раздетой донага женщиной. Женщина протяжно стонала, лицо ее было закрыто шарфом, на который время от времени Алмаз подливал какую-то жидкость из флакона. Работали Шара и Алмаз споро. Дархан повернулся было к ним, но острая боль пронзила сердце. Он ойкнул от боли. Алмаз, обернувшись лишь на минуту, сказал:

— Лежи. У тебя приступ был. Лекарство соси.

Только сейчас Дархан почувствовал под языком странный мятно-металлический привкус, шедший от похожей на стекляшку неправильной формы, острокраей не то пилюли, не то конфеты. Сглотнув горькую слюну, он снова погрузился в сон. Когда проснулся, в зале было совсем темно. Лишь одинокая свеча горела в дальнем углу. Там Шара колдовала над раненной, живот которой был плотно забинтован простыней. В двух местах проступали кровавые пятна. Подошел Алмаз, взял Дархана за запястье.

— Лежи, не двигайся. Думал, тебе хана.

Дархан глубоко вздохнул, почувствовав боль в груди. Подошла Шара. Стетоскопом выслушала сердце, посмотрела на Алмаза. Этот взгляд напугал Дархана.

— Что? Что⁈

Алмаз осторожно накрыл брата простыней.

— Тебе лучше поспать. Нельзя волноваться. Завтра все расскажем.

До завтра с новостями не дотянули. Под утро скончалась раненая женщина. Дархану ничего не говорили, но по суете Шары и Алмаза, по их безнадежным хлопотам и суетливым движениям все было понятно и без слов.

Дархан понимал, что до конца своих дней будет вспоминать ее круглое лицо, свалявшиеся от пота, мокрые короткие волосы. Ее безумные глаза, которые совсем не понимали, за что им придется закрыться навек. Ночами он будет метаться в бреду и думать, были ли у нее муж и дети, что она любила готовить на Новый год, какой подарок мечтала подарить матери. В этом чертовом безумии он мог найти тысячу оправданий своему поступку. Мог, но не хотел. Кому они нужны? Людям? Аллаху? Давно ли их мнение играло для него какую-то весомую роль. Нет. Каждую ночь будет подбираться к нему и грызть, словно Артық, беспощадная свирепая совесть. И не спрятаться от нее под кроватью, не выкинуть в окно.

Лишь глубоко под утро он узнал, что застрелил полоумную Гоху, одноклассницу Закира, добрую и безобидную городскую сумасшедшую, выросшую, как и Закир, в том самом интернате и оставшуюся в нем жить. Гоха безропотно и бесконечно мыла, чистила, скоблила свой любимый интернат, так и пристроилась. А когда подросла, осталась в нем, кормилась в столовой, жила в подсобке и была вполне счастлива таким существованием. Закир и другие ребята, посмеивавшиеся над ней в школьные годы, теперь, по прошествии стольких лет, любили ее по-своему, подкармливали после случившегося кошмара. Все удивлялись, что даже Артық обходит несчастную стороной. Гоха была неотъемлемой частью этого города. Закир, несмотря на лютые времена, запретил разграблять интернат и уж не дай Аллах кому-то было обидеть Гоху. А вот теперь Дархан ее застрелил. И если об этом узнает Закир, пощады не будет никому.