Десять тысяч дней осени

Глава 7

Шара совсем расхворалась. Кашляла, отказывалась пить бульон. Изредка Алмазу удавалось влить в нее пиалку так любимого Шарой зеленого чая. Дархан сидел рядом и нюхал руки, насквозь пропахшие ружейным маслом.

— Давай я ей собаку подстрелю. Их в городе целые стаи. Жир там, может еще чего?

Алмаз покачал головой, осторожно снимая горчичник с дряблой старческой груди.

— Бредит?

Алмаз понуро кивнул.

— И бредит тоже.

— Умрет?

— Все мы умрем.

Дархан молча чистил оружие, Алмаз возился на кухне с ужином. Вернувшегося брата Алмаз ни о чем не спрашивал. Дархан же ничего не рассказал. Да и зачем нужны слова, когда итак понятно. И все же Дархан нарушил тишину первым.

— Знаешь, почему я Закира не убил? Думаешь, струсил?

Алмаз, не поворачиваясь к брату, снова пожал плечами.

— Я такое в городе за эти дни повидал. Я тетку видел. Ее закировцы на куски порубили. И на заборе развесили.

Дархан долго наблюдал за ощипывающим вяхиря Алмазом, но тот не реагировал на его слова. Поняв, что не добьётся никакой реакции, Дархан буркнул:

— Она стариков убивала. Старух. Тех, кто не мог дать отпор. И вот кто из них тварь? Скажи мне? Нет, ты скажи!

Дархан подошел к брату и стал дергать за старенький, полинялый, на два размера больше свитер.

— Отстань. Да отстань ты. Мне бульон варить надо. Угля почти не осталось.

Дархан и сам понял, что задирает брата. Похлопав его по плечу, он вернулся на место. Но там, в темном углу под коридорной вешалкой, словно злой бес вселялся в Дархана.

— А закировцы — совсем ни о чем.

— Что значит — ни о чем?

— Мертвые они, брат. Я их один могу переколошматить. По трое ходят, беспечные, какие-то совсем лоховатые. Теперь я точно уверен, никакого организованного сопротивления тут нет. Было бы — закировцев в раз бы переколотили.

— А женщина? Которую они на куски порубили. Та, что стариков убивала? Думаю, эта зима будет последней. Мало нам Артықа. Мало нам радио. Закировцы, мародеры, собаки. Теперь вот мы сами друг друга жрем и на куски режем. Может и хорошо, если Шара…

Алмаз осторожно выглянул из кухни. Шара тяжело дышала, возможно спала. Дархан прислушался к монотонному шипению.

— Слушай, а ты никогда радио не слышал?

Окровавленным ножом, не глядя, Алмаз указал в сторону радиолы.

— Каждый день.

— Нет. Я не про это. Про зу-зузузу. Ну короче, когда оно активничает. Когда убивает.

Алмаз протер рукой, в которой сжимал нож, усталый лоб.

— Никто не слышал. А тот, кто слышал, уже покойник.

— Я слышал, — Дархан даже подбежал к брату, — я слышал и чуть внутренности не выплюнул, — Алмаз безразлично отвернулся к столу.

— И радио твое. Четыреста пятьдесят два, четыреста пятьдесят два. Знаешь, что это такое? Это зулфаят. «Общаться стану я и с негодяем, и с клятвоотступником и хоть с еретиком, коль враг он моего врага!»

Алмаз ухмыльнулся.

— Ну как, пообщался?

Дархан надолго задумался.

— Погоди ка, ты думаешь оно… — Дархану на минуту стало стыдно от своей тупости. Как такая простая мысль не пришла к нему в голову прежде? Несколько ночей на воздухе и все мозги себе выстудил что ли?

Дархан бросился к радио, начал крутить настройку.

— Эй, четыреста пятьдесят два, четыреста пятьдесят два? Эй, враг моего врага.

Радио шипело, пищало, пару раз даже удавалось поймать писклю, но куда-то делись теперь эти проклятые цифры. Дархан в недоумении посмотрел на брата. Тот лишь пожал плечами.

— Совпадение, братка. Ложись спать. Я подежурю.

Дархан крепко спал и снилась ему дедовская корова. Чертовой скотине вздумалось побродить по окрестностям, не заходя в родное стойло. Маленький, десятилетний Дархан пытался гнать ее к воротам хворостиной. Куда там, корова мычала, сгибала заднюю ногу, грозилась лягнуть. Навстречу шел хмурый лупоглазый мужик в клетчатой рубахе. Посмотрев на корову, промолвил:

— Это что, кудрявого Марата что ли?

Зареванный Дархан лепетал, что именно Марата, дядьки, к которому приехал погостить на лето. Лупоглазый крепкими, точными ударами по хребту и бокам погнал непослушное животное к голубым воротам. Дархан знал, что будет дальше — хворостина надломится, а побитая корова от злости и мести ради понесется в незакрытый огород, где в огромных яловых сапогах будет ее гонять кнутом и материться на чем свет стоит Абис-ака, отец Марата. Дархану же ничего не сделают лишь спросят, зачем не уследил за колченогой сволочью.

— Эй, вставай. Вставай же…

Село, корова, Абис-ака и даже его сапоги улетели куда-то прочь. Дархан проснулся. Брат нервно теребил его за плечо.

— Что? Уже? Разве моя смена? — Дархану до смерти не хотелось покидать теплую, с таким трудом нагретую постель.

— Дареке, быстрее, там радио…

Что-то в голосе брата заставило его вскочить и, как есть, не натянув штанов, броситься к радиоле.

«Шестьсот сорок четыре, двенадцать, двести сорок два, семьдесят восемь, сто тридцать три…»

Дархан в недоумении посмотрел на брата, тот лишь пожал плечами.

— Минут пять уже так…

Дархан начал сметать все со стола, оглядываться по сторонам, наконец, схватив тряпкой из жаровни уголек, принялся чертить на стене — четыреста одиннадцать, сто шестьдесят один, восемь…

Дархан еще раз проверил снаряжение Алмаза. Крепкая спецовка, под ней — толстый безразмерный свитер. До невозможности задрипанные, но теплые кроссовки. Темная полукруглая шапка. Такие называют «пидорками». Почему? Дархан и сам не знал. Вроде что-то связанное с числом «пи» и окружностью. Но больше ему нравилась легенда Сереги, друга из Ростова. Оказывается, в начале двадцатого века питерские рабочие ходили в фуражках смутно напоминавших нынешние полусферы. Оттуда и пошла «питерка», которая бойко и уже навсегда получила свое нелестное название.

— Очки у тебя конечно… побольше не нашел?

Алмаз виновато пожал плечами. У Дархана сжалось сердце. Похлопав брата по плечу, он сказал:

— Я найду тебе очки, братка. Самые лучшие найду. Если надо, все оптики перевернем.

— Сначала лекарство, — Алмаз показал на тяжело дышащую Шару.

Дархан проверил автомат, подтянул ремень. Переспросил брата.

— Там, куда идем, оно точно есть? Вдруг все израсходовали?

— Закир бережливый, падла. Философия у него жуткая. Коли суждено человеку умереть, то пусть помирает. Ну а если жить будет, то и без лекарств выживет. Короче, выдавал чуть не под расписку.

Дархан внимательно смотрел на брата. Смутившись, тот сказал:

— Ты не думай, мы в контейнер не сунемся. Есть у меня заначки по городу. Не антибиотики, конечно. Там порошки. Готовится несложно и хранится до черта. Лишь бы в холоде.

— Слушай, Алеке. Останься. Шаре совсем плохо. Какой мне с тебя прок?

— Сказал — нет, значит нет. Это же ты со мной напросился.

Крыть было нечем. Братья отправились в путь.

Отодвинув тяжелую плиту, Алмаз начал методично, неторопливо расшатывать едва заметный, присыпанный грунтом кирпич. Дархану почему-то представился старый, ворчливый дед, которому в госклинике нерадивый, пьяный стоматолог пытается удалить зуб по квоте.

— Странно, что не нашли. Столько собак…

Алмаз молча показал на рыжие крошки, густо усыпавшие железный лист, прикрывавший тайник.

— Махорка. От собак. Да и не используют их давно.

— Алеке. Все же давай в библиотеку заглянем. Очень уж хочется разыскать Бебахтэ. Сам слышал, что по радио творится.

Кряхтя, Алмаз вырвал наконец-таки зуб-кирпич, за ним какую-то деревяшку, а уж после из самой глубины извлек он на свет Божий, а точнее — непроглядную подвальную мглу медицинский бикс, обернутый в грязную ветошь. Отобрав несколько пакетиков — коричневатых, плотных свертков бумаги, он осторожно обернул бикс ветошью и спрятал на место. Поглядев на Дархана, устало сказал:

— Да нет никаких книг. Как отопление отключили, так все книги и растащили на растопку. Уголь, а его тут, кстати полно, уже потом использовать стали. Может дома у кого осталась. Но как узнаешь?

Дархан все же настоял на своем. Библиотека находилась в двухэтажном полуразрушенном доме, неподалеку от кулинарного техникума. Залы были пусты, на полу валялись редкие книги, многие — без обложек. Где-то на полках еще покоились справочники, словари. Запомнился одинокий, порыжевший от старости томик то ли с мулом, то ли с ишаком на обложке. Книжка называлась «В гостях у кулана». Дархан словно нарочно раскрыл ее на месте, где был изображен помет кулана, лошади и зебры. В подписях к посредственным черно-белым рисункам автор упорно и настоятельно убеждал читателей в огромной их разнице, но для Дархана какашка оставалась какашкой. Залаяли собаки. Дархан и Алмаз пригнулись, но, к счастью, никого на пустынной улице не оказалось. И все же визит в библиотеку не прошел даром. Удалось отыскать путеводитель по городу с телефонами и адресами госконтор и частных учреждений. Темнело. Пора было возвращаться домой.

Шара морщилась. Нехотя тянула мутную, похожую на молоко горячую жижу. В тарелку положили тушеный баклажан, немного жареной картошки и свежую, всего час назад сорванную с грядки морковь. Поев, Шара уснула. Алмаз тоже прилег. Дархан слушал радио и листал справочник, выписывая в ученическую тетрадь адреса коллежей, техникумов, книжных магазинчиков и литературных киосков. Он разыщет Бебахтэ. Разыщет непременно. К тому же радио несло неведомую тарабарщину из цифр, писков и кваканий. Повернувшись к радио, Дархан сказал тихо, почти ласково.

— Эй, если ты меня слышишь, не убивай. Найдем Бебахтэ, поймем тебя. Слышишь? Четыреста пятьдесят два?

Радио продолжало вещать, меняя лишь порядок цифр. А потом цифры пропали. И снова писки-визги, кваканье.

Дархан листал фотоальбом. Похороны. Снова похороны. Детские гробики, железные, закрытые. Инфекция. По-другому нельзя. Пять гробов разом. Одна семья? Да нет, на фото плачущие люди совсем непохожи друг на друга. Снова больница. Коробки, пакеты. Грузовики в ряд. А вот и бетономешалка. Старая. Дархан лет двадцать таких не видел.

А это кто? Фотографировали сверху. Возможно с окна больницы. Фото нечеткое. Какие-то люди в ОЗК, что-то несут. Врачи сбились робкой стайкой у ворот, смотрят на чужаков отстраненно. А те хозяйничают. Двое методично грузят какие-то ящики в необычный фургон. Даже по фото видно — фургон массивный, бронированный, колеса утоплены под железный щит. Странные нашивки на рукавах. Отсюда не разглядеть. А этот, видать командир, указывает рукой на дорогу. Рядом с ним полицейский в майорских погонах. Смотрит отрешенно, непонимающе. Он тут не хозяин. Живописное фото.

Дархан листал дальше и дальше. Больше он не видел странных людей в костюмах ОЗК. Проснулась Шара, захотела пить. Дархан, выдернув фотографию из альбома, подал Шаре ковшик. Напившись, она снова закрыла глаза. Дархан приблизил фото к ее лицу и тихо тронул за руку.

— Кто это? Американцы?

Шара помотала головой. Сказала тихо, слабо.

— Наши. Помощь от государства.

— Какая помощь? Они тоже тут?

Шара прикрыла глаза.

— Смутно помню… десятки автобусов въехали в город. А за ними какие-то фургоны. Вон, на фото один из таких. Закир говорил, еще броневики были, я не видела лично. Остановились у здания акимата, а когда узнали, что власти покинули город, добрались и до нас.

Шара, взяв руку Дархана, приблизила ковш с водой к губам и сделала еще пару глотков.

— Работали споро, с нами почти не разговаривали. Вместе с остатками местной полиции всех задержали и прежде всего заставили написать подробные списки покинувших город. Нам ничего не предъявляли, ни в чем не обвиняли. Спорящих и любопытных куда-то отводили. Потом, правда, отпустили. К пропаже вакцин отнеслись подозрительно спокойно. Да мы ничего и не скрывали. Готовы были к любой расплате, только бы закончить этот кошмар.

Закира часто дергали. Заставили дать списки всех умерших от инфекции. Вот тогда-то Закир и сообщил, что не было там ни одного взрослого. Или старика. Или хотя бы младенца. Кто-то может и умирал, да вот только не от инфекции. Уж не знаю, как у них это получилось, только все захоронения они перекопали, трупы изъяли и захоронили на месте городского пруда, на выезде из города.

— А пруд куда делся?

— Осушили. За четыре дня. И не пруд это вовсе. Так — отстойник для воды, скорее. Не знаю, меня там не было.

Шара, оперившись горячей сухой рукой о колено Дархана, с трудом села на кровати. Схватив кофту с брошью со стула, стала медленно застегивать гигантские пуговицы. Руки ее тряслись, за время болезни Шара совсем исхудала. Сказала тихо, почти шепотом.

— Погибло шестьсот восемьдесят четыре ребенка. Шестьсот восемьдесят четыре. Самое страшное — это пустота. Информационный вакуум. Радио и телевиденье давно были отрублены. Но и приехавшие нам ничего не говорили.

— Приехавшие, это спецвойска? В комбинезонах ОЗК?

Шара устало махнула кистью.

— Они самые. Мы их белыми костюмами называли. Не перебивай, лучше дай мне еще попить.

Напившись, Шара продолжила:

— Республиканских газет не ввозилось с того самого дня, как вспыхнула эпидемия. Местные еще печатались с грехом пополам, но и там ни слова. Лишь предостережения от новых властей да просьба сохранять спокойствие. Кто-то пытался покинуть город, но он был плотно оцеплен. Везде стояли кордоны. Однажды Закир, отправляясь в очередной рейд с приезжими, услышал в их гремящей рации новость, что где-то в Африке вспыхнула невиданная до сей поры вспышка Эбола и правительства соседей не знают, что с ней делать.

— Может наврал?

Шара пожала узкими плечами.

— Кто его знает? Да и какое это теперь имеет значение.

Проснулся Алмаз, раздул жаровню и придвинул к кровати Шары. Словно не замечая его, она продолжила.

— Однажды утром мы услышали жуткий гул, будто взорвалось нечто грандиозное. Во многих домах повылетали стекла, падала мебель, трескалась штукатурка на стенах. Все повыскакивали из домов, но в городе не было ничего подозрительного. Я тут же позвонила Закиру (городской к тому времени уже работал), но и он ничего не знал. В воздухе пахло гарью и илом. И на этом все.

Шара придвинула ногой жаровню ближе к себе.

— Мы так и не увидели, как и когда уехали белые костюмы. После странного взрыва их никто и никогда уже не видел. С ними исчезли те жалкие остатки городской администрации, что еще были в городе. Люди спешно паковали вещи, заправляли машины. Никаких кордонов, даже блокпосты осиротели без привычных инспекторов ГАИ.

Я покидала город с соседями с четвертого этажа. Хорошие, отзывчивые люди. Они меня безумно уважали, забрали с собой. Вот они, я с ними, да еще и невестка. Сын был в Караганде по работе. Далеко не уехали. На четвертом километре оторвало колесо. Летели кубарем. Невестка со мной сидела на заднем. Погибла сразу. Голова, ударившись о дверцу, треснула словно арбуз. Соседи мои тоже недолго мучились. Я пыталась помочь, но при первом же осмотре стало понятно — конец. Я шла обратно в город и ничего не соображала. Кровь струилась из головы, мимо меня на бешенной скорости проносились машины, а мне и в голову не приходило свернуть на обочину. Когда дошла до поста, насчитала шесть аварий. И ни одного выжившего. Закиру тоже не повезло. Точнее ему-то и повезло, если можно назвать везением разбившийся вместе с семьей «рафик».

Шара рассказывала спокойно, иногда Дархану казалось, что она ухмыляется. Старуха грела ноги у жаровни и печально смотрела на угольки.

— Кто-то уходил пешком. От таких оставались лишь растерзанные тела. Собаки ли на них нападали, волки, храбрецов проверить не находилось. А потом стали пропадать люди. В квартирах. Из теплых постелей. Находили измученные, обезображенные тела. И это было самым страшным. Потому что никто не знал, как защититься.

Шара глубоко, не стесняясь зевнула, будто рассказывала о воскресной поездке на дачу. Легла в постель, Алмаз укутал ее теплым одеялом. Обернувшись к Дархану, Алмаз тихим голосом сказал.

— Поспи, братка. Я подежурю.