Десять тысяч дней осени

Глава 6

Город лихорадило всю ночь. Раздавались выстрелы, выли сирены, там и тут вспыхивало зарево. Можно было подумать, что началось массовое восстание, но радио развеяло их сомнения.

— Внимание! Внимание! Внимание! — раздался треск и писк микрофона, что-то загремело и кто-то буркнул: «Да отойди ты!», после чего в эфире раздался срывающийся от злобы и бешенства голос Закира:

— Слушайте меня все! Сегодня было совершено нападение на больницу. На больницу! Там мы производим хлорку. Каждый, каждый из вас получает запас, чтобы защититься от Артықа. Но теперь будет по-другому. Я долго терпел. В моих руках четверо из двенадцати нападавших. К утру они заговорят, но и без них я знаю зачинщиков. Двое из них — Шарапат и Алмаз — служили городу врачами. Вы все их хорошо знаете, приметы называть нет смысла. Третий — незнакомец, который их покрывает. Любой, кто даст хотя бы какую-то информацию по ним, получит пропуск. Я лично освобожу его от работ и сохраню паек на четыре месяца. Он и шесть, нет — десять ближайших родственников получат защиту от Артықа. Защиту на год. Комендантский час отменяется. Завтра все направляются на поиски. Ищите в каждом доме, переверните все квартиры. Любой, кто предоставит им убежище, подпишет приговор себе и близким. Новость для мародеров: Повешение заменяется четвертованием!

Шара и Алмаз смотрели на Дархана, лицо которого побледнело даже в тусклом пламени свечного огарка. Первым заговорил Алмаз:

— Откуда они узнали про… ах, да. Сбежавший.

Дархан бросился на кухню, начал считать мешки и консервы.

— Сколько у нас запасов? Воду… срочно нужно натаскать воды.

Больше всего выручали вяхири. Но даже этим жирным сизачам раз в пару дней взбредало в пустую птичью голову куда-то отлучаться. Когда птицы возвращались, дико хотелось наловить больше, но ледника в подвале не имелось и хранить их до наступления зимы было негде.

Все понимали, что долго так не протянут. Понимал ли это Закир, было совершенно неясно. Но то, что рано или поздно придется идти на вылазку, знал каждый. В первые дни после бунта по городу ездила открытая грузовая платформа, на которой закировские умельцы соорудили нечто вроде виселицы.

Грузовик гудел, громкоговорители вещали что-то назидательное жителям города. Прячась на крыше, Дархан пытался рассмотреть грузовик в бинокль. То, что он увидел, предпочел не рассказывать своим домочадцам. На перекладине, подвешенные за ноги болтались три тела. Дархан не был точно уверен, но воображение вновь и вновь всколыхивало в голове одну и ту же отвратительную картину. С правого бунтовщика чулком была стянута кожа.

Город искал их пару недель, затем все улеглось. Нужно готовиться к зиме. Нужно работать в полях, таскать уголь, возится с ремонтом того, что еще можно было залатать.

Мародеры, насмотревшись на открытую платформу поутихли, но будничная рутина никуда не делась. Отвлекать такую кучу людей на поиски, обещая семье каждого освобождение от Артықа было нереально, поэтому Закир, судя по всему, распустил поисковиков. За эти две недели добровольцы шарили в их районе раз восемь. И дважды осматривали подъезд. Сколько раз Дархан и Шара благодарили Алмаза за предусмотрительность. Их квартира, заложенная фальшстеной, так и не была обнаружена.

Даже в эти жуткие моменты Алмаз и Шара не разрешали до конца выключить радио. Оно едва шипело, но все же было включенным постоянно. Уже потом, когда все стихло, Дархан, разбуженный братом, с невероятной прытью следуя за своими спутниками, бежал из квартиры в холодный, открытый всем ветрам подъезд, потому что им на секунду показалось, что звуки прекратились. Четыреста пятьдесят два, четыреста пятьдесят два, четыреста пятьдесят два — бессмысленные цифры, сказанные казенным автоматным голосом, надоедали быстро. Дархан ловил писклю и читал. Радио давно уже не мешало. Как-то за скудным ужином Шара сказала:

— Завтра пойду к Закиру. Скажу ему правду. Пусть прекратит наше преследование. Так жить нельзя.

Алмаз посмотрел на нее, как на сумасшедшую. Дархан же не подал виду, что обратил внимание на ее слова. Шара понимает, зимы им не пережить. Выдав братьев, она возможно и выторгует себе свободу. Как-никак, а врач нужен городу.

— Ты же знаешь, это ничего не решит. После свирепой пытки, он прикончит тебя. Прикончит хотя бы в назидание другим.

— Пускай. Надоело жить в постоянном страхе.

Дархан подошел к окну. Глядя на хлещущий ливень, сказал хмуро.

— Надо убить Закира.

Теперь настала очередь Шары и Алмаза усомниться в нормальности Дархана.

— На его место придут другие.

— Их тоже убьем.

— Всех не убьешь.

Дархан ничего не ответил. Лишь отодвинул пальцами дерюгу, уставившись на ночной город. Сплошная темень и хлябь. Никакого просвета. Шара, отложив вилку, аккуратно промокнула губы грязной тряпкой, которую считала за салфетку. Вещи давно не стирали, воды, добываемой с трудом, едва хватало, чтобы сбить жажду.

— Никто не может убить Закира.

— Я смогу.

— Возможно. На следующий же день город разграбят мародеры.

— Ну и пусть.

— Пусть? Тогда вместо Закира и его людей за тобой будут охотиться озверевшие горожане, возможно и те, кого Закир послал на смерть.

— А я тут причем?

Дархан посмотрел на Шару, она смутилась, но взгляда не отвела. Алмаз же заерзал и спрятал глаза. Заметив это, Шара быстро затараторила.

— Закир не единственная опасность. Если не будет жертв, Артық снова начнет охоту.

— Мы итак трясемся, слушая радио. Разве это не Артық?

Спутники пожали плечами.

— Алмаз. Что это за тварь? Почему Закир умеет ей управлять?

— Он не умеет. Он жертвы…

— Замолчи! — Шара крикнула так громко, что Алмаз и Дархан вздрогнули почти одновременно. Дархан грозно посмотрел на Шару.

— Ты собиралась завтра идти к Закиру? Иди. Плевать. Я тоже ухожу. Только сегодня.

Дархан поднял всегда лежащий наготове калаш, натянул свитер, штормовку.

— Тебя убьет первый же патруль.

— Не убьет. Они не вояки. Вряд ли будут ожидать вооруженного нападения. А я буду ловить патрули и отбирать оружие. Кого-то возьму в плен. Разговорю. Выйду на Закира.

— Убьют.

— Пускай. Это лучше, чем сойти с ума. Хоть какая-то определенность.

Алмаз понимал, что брат блефует. Что он хочет? Почему не выдвигает условий?

— Зачем тебе это все? Отсидимся тут.

— Не отсидимся. Вы не говорите всей правды. Шара собирается к Закиру. Лучше сыграть на опережение.

Зашнуровав тяжелые берцы, он пошел к выходу.

— Погоди, — Шара вложила в голос всю свою уверенность и доброту, — я расскажу тебе все, что знаю сама. Рассказ будет долгим. А потом — решай уже сам. Алмаз, ты тоже слушай. Думаю, что и ты не все знаешь.

Они сидели в разных углах темной, холодной комнаты. Горела, но почти не давала тепла жаровня на углях. Глаза Шары, серо-карие, со старческой поволокой, мерцали красноватым блеском и дрожали. Казалось, что она плачет кровавыми слезами.

— Торговля шла бойко. Почти всю вакцину распродали. Контейнер заперли и опечатали. В нем оставалось четыреста пятьдесят шесть резервных высокоэффективных вакцин для медперсонала и членов их семей. НЗ среди НЗ. Чтобы добраться до них, следовало сломать пластиковую печать, а это разрешалось делать лишь в экстренных случаях. Мы давно уже не боялись последствий, ведь вакцина подлежала утилизации. А вот НЗ мы трогать побаивались. Да и зачем? Все, кто имел доступ к вакцине, получили такой куш, что даже сдача в аренду купленных квартир, могла обеспечить безбедное существование правнукам.

Дархан подошел к жаровне, подкинул еще углей. Стало теплее, но света не прибавило.

— Мы боялись вскрывать НЗ. Мы уже давно не сдавали отчеты, за нас их писала Россия, где, думаю, ситуация была аналогичной. Рухнула та страна, что подписывала договоры. И все же именно НЗ казался нам чем-то сакральным. Возник очередной покупатель. Ужасно расстроился, когда узнал, что вакцины не осталось. Предлагал сумасшедшие деньги хотя бы за десять штук. Шеф лично вскрыл НЗ. Когда покупатель услышал еще про четыре с половиной сотни, он тут же заказал межгор и два часа щебетал на своем языке, убеждая не то премьер-министра, не то президента выделить любые деньги. Мы были в шоке от такой откровенности, но отступать было поздно.

— Откуда он был? Индия? Пакистан?

Шара пожала плечами.

— Пес его знает. Говорили, что в аэропорту он показал дипломатический паспорт. А потом, в начавшемся хаосе мы как-то не выяснили. Да и вообще предпочитали не спрашивать и не знать больше, чем положено. Возможно шеф и знал, но…

Все прислушались к радиоприемнику. Замолчав на долю секунды, он снова начал свое монотонное шипение. Алмаз, заслушавшись историей, забыл свой дежурный поквартирный обход. Сегодня он отвечал за Артықа. Сегодня он не должен спать до пяти утра.

— Короче нала у покупателя не было, он собирался сразу же лететь в свою Тмутаракань, чтобы вернуться с такими деньгами, что даже на западе мы бы стали миллионерами.

— А вы собирались на запад?

— Не перебивай. Это уже совсем не важно. Покупатель улетел вечерним рейсом. Я же ночевала в своей квартире. Все равно продать ее в этом городишке было невозможно. Через несколько часов почувствовала легкое недомогание, потом рвота и жесточайший понос. С унитаза меня стянул телефонный звонок шефа. Рванули в лабораторию.

Потом уже пеняли на мутные глаза покупателя, на странный запах от кожи и изо рта, на странное, маниакальное желание накупить нелегально вакцин, — Шара махнула кистью, пожевала губами и продолжила, — первое, что сделали — сдали кровь на анализ и исследовали остатки чая, что пил наш зарубежный гость. У всех подтвердилась чертова Сорти. Первые вакцины мы ввели друг другу.

А дальше — вызывали всех, кто мог иметь контакты — пограничников, водителя, медперсонал, все еще служивший в доживавшей свой век больнице, которую давно стоило бы закрыть. Закир, а он служил у нас завгаром, привез в больницу продавщицу из магазина, у которой я намедни купила пачку чая. Шеф лично притащил проститутку, с которой развлекался в ту ночь. Контактов было немного. Двадцать два человека. Всех разместили по палатам. У всех взяли кровь. По протоколу — опечатали больницу, но сообщать в минздрав не торопились. Знакомые наши отнеслись к невольному плену неожиданно спокойно. Лишь попросили дать позвонить. Мы согласились. И это было огромной ошибкой.

К обеду о случившемся знал весь город. Закир, единственный, кто имел доступ в больницу, рассказывал, что творится что-то ужасное. Люди на груженых до отказа машинах стремились проскочить по единственному шоссе. Таксисты и водители рейсовых автобусов непомерно задрали цены.

Мы успели предупредить местные власти. Город перекрыли, но шеф знал, что администрация отправила с ветерком родных и близких на оставшихся рейсовых автобусах. Судя по тому, что мы не могли никому дозвониться, чуть позже тиканула почти вся администрация.

Не было у нас жителя, кто бы не знал или не догадывался, чем городок живет. Потому и реагировали быстро, понимая, в чем дело. Люди начали собираться вокруг больницы. Курили, галдели, но штурмом не брали. Закир — парламентер, долго и обстоятельно беседовал с ними, составлял списки, создавал некие очереди. Кто из них был реально инфицирован, а кто прибежал лишь потому, что почувствовал схожие симптомы, мы так и не узнали.

К трем часам ночи приехала младшая медсестра, серая мышка в огромных бабочковидных очках. Тихоня с жидкими, выжженными пергидролем волосами. Держали ее за безропотность и расторопность. Меняла судна, подмывала стариков. Драила сортиры, иногда разрешали ставить клизмы. Она же отвечала за сбор кала и мочи. В общем чуть выше санитарки. В тот день она была какой-то дикой, кричала в истерике. Умоляла дать вакцину — дочке плохо, просила помочь. Мы так и не узнали, откуда она прознала про наши дела. Шила в мешке не утаишь, а секретов среди больничного персонала и подавно. Поняв, что в больницу ей не проникнуть, она рассказала про эксперименты, страшную заразу и, главное, что в контейнере чертова куча вакцин.

Толпа снесла массивные двери и в полчаса перевернула клинику. Насилу удалось уговорить не разбивать палаты, где в карантине лежали инфицированные и контактные. Кто-то все же заглянул и туда, чтобы, заткнув нос рукавом, сбежать, крепко захлопнув двери. Вакцин в контейнере не было. Безумная толпа набросилась с вопросами на медсестру, та же, безумно вращая глазами кричала и бесновалась, что мы воры, что распродали всю вакцину и теперь город погибнет. Рвалась к телефону, пыталась вызвать полицию. Обещала посадить нас на долгие сроки. Толпа гудела и желала понять, где вакцина.

Рассказать том, что мы годами продавали вакцину, было сродни самоубийству. Достаточно одной искры и безумная толпа линчует нас прямо в коридорах родной больницы. К счастью появился Закир. Сделав выстрел из охотничьего ружья, он приказал громким голосом покинуть коридор. Позади него, вооруженные баллониками и монтировками, стояли верные водители «Скорых». Что говорить, действовал он быстро и расторопно. Вытолкал всех из клиники, забаррикадировал вход. Вызвал подкрепление, приехало два взвода молоденьких курсантов — все, что осталось от невесть куда подевавшейся в панике администрации.

Закир сдал сам и заставил сдать всех своих бойцов кровь на анализ. Удостоверившись, что инфекции нет, спросил, что делать. А мы и сами не знали, что же делать. Сорти считалась побежденной, протокол предусматривал лишь вакцинацию. О лечении и не думали. Пока суть да дело — разделили остатки вакцины поровну. Я отказалась. Взяла всего несколько ампул. Потому что одна уже бродила в моих венах, а родственники, слава Богу, были далеко отсюда. Повторные заборы крови показали странные результаты. Куда-то делась острая форма, зато хроническая бурлила так, словно болели мы несколько лет. Спешно листали иностранные журналы и методички, искали ответ. Я пыталась звонить коллегам в Американскую лабораторию, но кто-то отрубил межгор. Думаю, администрация пыталась любыми путями угомонить шумиху. Тем временем Закир спустился в столовую, организовал какую-то еду. А ночью медсестра, вскрыв окно в лаборатории, ворвалась в клинику и разыскав нас, под дулом пистолета затащила в ординаторскую.

— Откуда у нее пистолет?

— Супруг. Полицейский.

— Супруг тоже был с ней?

— Нет. Пришла одна, но натворила бед. Застрелила завхоза, пытавшегося сбежать. Выстрелила в живот ничего не понимающему, прибежавшему на шум Закиру. Кричала, что мы воры и аферисты и вся страна узнает о нашем преступлении. В конце пыталась застрелиться. Но передумала. Выстрелив в старшую лаборантку, заставила отдать вакцину. Кто-то в испуге протянул ей пару ампул. Так, обойдя каждого, забрала остатки вакцины и скрылась. Я слабо помню, что тогда творилось, я силой прижимала ветошь к простреленному животу Закира и умоляла его не терять сознания. Уже потом, когда в операционную ворвалась дикая разъяренная толпа, я поняла, ситуация вышла из-под контроля. В городе началась эпидемия.

Шара встала со своего кресла, подошла к флакону со спиртом, налила себе треть стакана, разбавила немного водой и медленно, в четыре глотка выпила. Дархан просил продолжить историю, но Шара на негнущихся ногах, ушла в темноту комнат. Вскоре она вернулась, неся большой, коричневый альбом, прихваченный из клиники. Она долго и упоенно листала его. Подозвав Дархана, она ткнула пальцем в выцветшее от времени фото. На деревянных козлах рядами лежали исхудавшие трупики с выпученными, влажными глазами. От Шары разило спиртом, но она пила еще и еще.

— Переболели почти все. И кто-то очень тяжело. А мы не знали, что делать. У нас, первых переболевших, а возможно вовремя привитых выработался устойчивый иммунитет. Другие этим похвастать не могли. Сорти творила с людьми, что хотела. Не признавала никаких законов — не медицинских, не человеческих. Весь город стал страной глухих, слепых, увечных. Случались и гангрены, словно от диабета.

Взглянув на фото, Шара любовно погладила жуткие трупы.

— Она погубила детей. Не помню, чтобы во время пандемии погиб хотя бы один взрослый.

Шара вновь принялась листать страшный альбом. Похороны, похороны, снова похороны. Сразу девять вырытых ям в один ряд. Ямы небольшие, аккурат с черенок валявшейся рядом лопаты.

— Когда и как в этом аду сбежала администрация, я не знаю. Все, кто мог, рванули из города. Их судьба долгое время была неизвестна. Люди лежали в кровавом поносе и рвоте, не то, что врачей, даже помощников, державшихся на ногах, катастрофически не хватало. Звонить куда-то было бесполезно. Кто-то отрубил межгор и даже внутренние линии работали с перебоем. Уехавшие за подмогой гонцы никогда уже не вернулись. Остатки полиции и службы города с трудом справлялись с дичайшими беспорядками. Все, кто мог передвигаться, безбожно грабили аптеки и продуктовые лавки, сгребая все, что могли утащить.

Слезы капали на пожелтевшие от времени фотографии, Шара молча пила спирт, подливала еще. Пила его уже без воды.

— Закир, едва оклемавшись, сколотил бригаду из санитаров, водителей «скорых», оставшихся полицейских и пожарников и, как мог, пытался навести порядок.

— А что медсестра? Ведь она утащила вакцины к себе. Судя по рассказу, у нее их было около восьми сотен. Вполне могла спасти тех несчастных детей…

Шара молча, словно загнанная лошадь, замотала головой, горько глотнула и, тяжело вздохнув, ответила:

— Мы сами ее искали. Закир искал, но они с мужем словно в воду канули. Помню, как возвращалась домой. В переполненной больнице кому-то ежечасно становилось плохо. Выспаться там было просто невозможно. Я, после трехсуточной смены (а таких у меня за эти кошмарные времена набралось немало) шла для того, чтобы рухнуть и десять часов лежать в кошмарном бреду, который по ошибке считала за сон. У подъезда они меня и поймали.

— Кто? Закир?

Шара замотала головой.

— Закир в те времена был со мной на одной стороне баррикад. Медсестра. И муж. Угрожали пистолетом. Посадили в машину. Признаться, я была рада скорой расправе. Думала, отвезут подальше и застрелят. Я мечтала об этом исходе. Покой казался мне сладким.

Шара пошатнулась и если б Дархан не поймал ее, непременно бы упала на пол. Алмаз же действовал быстро и ловко. Ослабил одежду, слушал сердце. Шара пришла в себя, но казалась слабой, отрешенной. Дархан хотел что-то спросить, но Алмаз крепко прижал палец к губам. Когда опасность миновала, Дархан пошел к выходу, Алмаз возился с углями, а Шара, слабым, едва различимым голосом спросила:

— Все же решил уйти?

— За водой. Сегодня же моя очередь.

Когда Дархан вернулся Шара уже крепко спала. Дархан долго смотрел на ее усталое, изборожденное морщинами лицо. Шара не была похожа на пьяную, хотя и безмерно выпила чистого спирта. Алмаз, покосившись на брата, сказал:

— Сердце… знаешь, ее лучше не беспокоить в эти дни. Пошли на кухню, расскажу, что знаю сам.

На импровизированной кухне, закутке, где стоял самодельный таганок и массивный стол с изрезанной ножом поверхностью, они сели на ящики, разлили спирт лишь немного разбавив его водой и бахнули, не чокаясь.

— Та медсестра… они добрались до нее. Выследили толпой. Били долго, оправдывали садизм желанием выпытать, где вакцина.

— Ты тоже бил?

Алмаз покачал головой.

— Я в этот город приехал, когда уже все случилось. Много лет, как случилось.

— Зачем ты вообще сюда поехал? Ах…да…

Алмаз, глотнув спирту, качнул головой, не глядя на Дархана.

— А зачем ты? Знаешь, мы тут неспроста. Я много думал об этом. Но как-то сомневался, что ли. А вот когда увидел тебя, то понял. Неспроста мы тут, брат. Помнишь, мать говорила, что отец помогал вывозить какие-то лекарства и из-за этого у него возникли страшные проблемы на работе. А что, если наш отец тоже участвовал в этой схеме. Что, если получил от Шары или ее шефа откат, помогал вывезти вакцину из страны?

— Эй, — Дархан со всей силы саданул кулаком по столу, — думай, что мелешь! Отец наш…

Алмаз примирительно развел руками.

— Сколько ты здесь? Пару месяцев? А я — много лет. Было время обо всем подумать. Я люблю отца и тебя люблю. Только вот давно уже пора понять. Не святые мы. Далеко не святые.

Дархан даже в мыслях не хотел допустить, что отец, самый главный человек в его жизни, был способен на такие поступки. Но он хорошо знал, на что был способен сам. Откуда было знать, что случится? Вероятно, отец и не знал, что это за вакцина. Так, подвернулся огромный соблазн обеспечить семью. Дархан знал одно — если выберется, никогда не спросит отца об этом. Он хмуро посмотрел на Алмаза.

— Что было дальше? С медсестрой этой?

— Порвали ее. На части, — Алмаз и Дархан повернулись к двери. Шара, укутанная в безразмерную голубую шаль, стояла прижавшись к стене.

— Знаете, толпа… она же до какого-то момента только из людей состоит. А стоит перейти черту, как даже малые дети кричат, глядя на истерзанную плоть: «Эй, глядите, у нее глаз еще дергается». Когда ее били, не нашлось никого, кто бы вступился.

— А как же муж?

Шара посмотрела на Алмаза.

— Ты не сказал?

Алмаз пожал плечами.

— Я и не знал.

— Их на мародерстве поймали. А точнее они, как и все, ночью вышли за продуктами. Вот кто-то и увидел. Набежала толпа. Муж пытался отстреливаться. В общем — его убили первым. А медсестра так и не сказала, где ее дочь. Она вообще говорила мало. Лишь хохотала, как умалишенная. Вся в крови говорила, что вернется за нами, обязательно вернется.

— Артық — это и есть она?

Шара пожала плечами.

— Больше некому.

Алмаз уступил ящик Шаре, спирту не дал, зато налил в жестяную кружку чаю и поставил на таганок. Пока чай вскипал, Шара продолжила свой рассказ.

— Так с тех пор и повелось. Она ли это была либо что-то другое, страшное, только слухи ходили, что ночью нечто утаскивает людей в стены и уж больше не отпускает. С паникерами долго не разговаривали. Но факты — вещь упрямая. Когда находилось все больше изувеченных трупов, поверили даже самые ярые скептики.

Чего мы только не делали. Закир командовал городу не спать, караулить, следить, бежать на улицу. Все без толку. Как не спать больному, которого четвертые сутки сжигает температура под сорок? Где-то мать не уследила за ребенком, там старик остался совсем один. Артық собирала свой страшный урожай.

На Авиценны 19 располагалось РОВД. А в нем — камеры с решетками. Ключи Закир давно изъял. И запирал не в меру разбушевавшихся граждан. Тогда он не был еще таким. Муж колотит жену — пускай пару суток посидит, остепенится. Судов не было. Судить некому, да и некого. Жили-выживали. Скорее, как превентивная мера. Вот только утащила Артық такого вот нерадивого мужа. А труп нашли в кресле. Да-да, в том самом, куда тебя притащили.

Поспел чай. Шара, стуча зубами об кружку, жадно сделала несколько глотков. Алмаз, сбегав в спальню, притащил одеяло, хотел накрыть, но Шара злобно сбросила его.

— Нет, друзья-товарищи. Первыми жертвами Артықа стали совсем не смутьяны или мародеры. Тогда еще мало их было. Тогда еще город носил маску человечности. Первых жертв Закиру давали мы, медики.

Дархан внимательно смотрел на Шару, так, горько усмехнувшись, отвечала.

— Артықа боялись все. Знали, что помощи ждать неоткуда. Ждать и трястись, когда придут за новой жертвой… вот мы и открыли Закиру списки: инвалиды, слепые, беспомощные, обязательно одинокие. Разумеется, потом, когда Закир вошел во вкус, та же участь ждала и свирепых преступников. Закировцы расправлялись с теми, кто не мог защитить себя. Мы превращались в мерзких, жестоких тварей, не способных о них позаботиться. Бывали и стычки, кто-то оказался лучше нас. Увы, смельчаки погибали под пулями вооруженных бандитов, которых по какой-то нелепой случайности принято было именовать новой властью.

Дархан злобно посмотрел на Алмаза.

— Ты… ты знал?

Алмаз отвел глаза.

— Повторяю, я приехал, когда все уже случилось. Я… я…

От рукопашной их спасло лишь вмешательство Шары.

— Оставь его. Он лишь принял правила игры. И в первые же дни пытался уничтожить списки. Что списки. Городок у нас маленький. Днем я ходила на вызовы, а вечером звонила Закиру.

Дархана трясло.

— Вы… вы конченные мрази. Вы заслуживаете этого места.

Схватив автомат, Дархан ушел, даже не заперев дверь.

Четвертые сутки Дархан скитался по городу. Он неплохо изучил окрестности, на крышах водилось в изобилии вяхирей, пустующих квартир хватало. Дархан избегал жилых дворов, если жилыми можно было назвать дворы, где проживало от силы четыре-пять семей. Городок опустел и все же теплилась-роилась какая-то жизнь. Утром караулы гнали работников на поля, команды зачисток отстреливали собак, патрули обходили окрестности, следили за порядком. Дархан давно изучил их привычки. Двигаются по одним и тем же улицам, редко меняют маршруты. Ведут себя беззаботно.

Опасность представляли побирушки — так Дархан называл закировцев, чистящих квартиры методично, постоянно, дом за домом. От мародеров они отличались лишь повязками на руках да легендой, что собирают все во благо города. Мародеров Дархан тоже встречал. Чаще всего повешенных, иногда за ноги. Но однажды набрел на женщину. Точнее на то, что от нее осталось. Голова, торс, руки и ноги были наколоты на фигурные пики паркового забора. Вместо привычной надписи «Мародер» на заборе бурым, вероятнее всего ее же кровью, было выведено — Қанішер, редкое, почти забытое слово, означавшее кровопийцу. Так называли палачей, душегубов своего народа. Там же, под «i» была прибита гвоздем листовка, на которой густой тушью размашистым, но аккуратным почерком было написано, что казнена она за многочисленные убийства стариков, у которых отбирала последнее. Далее шел список имен и фамилий, вероятнее всего стариков и старух, погубленных обезумевшей от страха, голода и лишений злодейкой.

В магазинах, киосках, квартирах редко попадалось что-то съестное. Если и находил он в подвале какие-то консервы, то давно уже вздутые, не позднее 1997 года выпуска. Если бы ни вяхири, давно бы умер с голоду. Впрочем, иногда попадались аккуратные, обтянутые колючей проволокой огородики. Баклажаны, картошка, перец, иногда морковь. Дархан не брал больше пары-тройки штук. Грабил ночью. Знал, что с наступлением зимы голод доконает его.

Знал Дархан и то, что до зимы все уже решится. В первый же день он нарвался на патруль. Те бойко ломали гаражи, разбирая на жестяные листы. Дархан осторожно попятился назад, но громко шаркнул в арке ботинком по гравию. Арка усилила звук. Троица ринулась за ним, стреляя почем зря. Попасть — не попали, но заставили Дархана быть еще осторожнее. Мечтой Дархана было добраться до одинокого патрульного, желательно старика. Эти любят жизнь сильнее молодых. И совсем не любят боль. Можно припугнуть. А можно и немного постращать. Страшные времена требуют страшных мер. Главное — вызнать, где живет Закир. Установить слежку за его домом, а там… Закир беспечен. Во всяком случае стал таким за годы абсолютной власти. Дархан убьет его. Это несомненно. А дальше… Дархан совсем не хотел думать, что же будет дальше. Если следовать логике, то Алмаз и Шара правы. Без Закира начнется беспредел. Но и старые порядки оставлять нельзя. Дархан понимал, что если задумается, то уже никогда не доберется до Закира. Вначале укокошит, а там уже — будь, что будет.

В то утро его знобило. Было по-зимнему холодно. Не оставалось даже скудных остатков вяхиря, он съел их накануне. В битой бутылке из-под кефира сохранилось немного воды. Дархан жадно выпил ее. Солнце слепило прямо в полуразрушенное окно. Ужасно не хотелось выбираться из-под теплой дерюги, которой укрывался ночь напролет. Надо идти. Но куда? Зачем? Искать Закира? Чтобы убить? А потом мародеры схлестнутся за власть с остатками его банды. Прольется еще больше крови. Кровь ради крови и кровь во имя крови. Как же это все осточертело. За окном послышался звонкий смех. Слабо вооруженная троица шла вдоль дороги, изредка останавливаясь, чтобы глотнуть чего-то крепкого из бутылки и продолжить путь. Вот. Вот его шанс. Зачем захватывать кого-то. Он пойдет за ними и патрульные сами выведут Дархана на Закира. Ну а если не выведут — через час, может два один из них точно будет пьяным как стелька. Патрульным придется его оставить или куда-то проводить. Если повезет, Дархан возьмет его тепленьким. А как придет в себя и сможет говорить — допросит с пристрастием.

Дархан начал осторожно ступать назад и случайно задел заложенный хламом стол. Огромную бронзовую вазу, которая покатилась к краю он перехватить успел, но мутный от пыли и времени бокал тут же разбился. Троица всполошилась и бросилась к окну. Возле окна они разделились. Первый ломал хлипкую решетку, двое других побежало вдоль дома, видать хотели вбежать с подъезда. Стрелять Дархан побоялся. Вдруг неподалеку бродит подкрепление. Он тихо, но быстро покинул квартиру и еле сдерживая себя от стремительного бега, стал шагать по ступеням, вверх, понимая, что эти двое уже отрезали ему выход. Караульные забежали в квартиру. Послышались стуки, звоны. Дархан прекрасно знал эти звуки — шмон. Второй этаж. Все квартиры заперты. Третий — тоже.

На четвертом в квартире посередине не было дверей. Дархан сиганул туда. Разграбленная спальня, нежилой зал с опаленным потолком. На полу валялись детские кубики. На крохотной кухоньке стоял небольшой приемник. Он тихо шипел. Черт побери, ведь все эти дни Дархан жил без него. Как он мог забыть? Ведь Шара и Алмаз внимательно и жадно слушали его трескотню. Рано, рано он собрался к Закиру. Дархан сжимал оружие, понимая — рано или поздно эти трое придут и сюда. Но может все обойдется? Они, вероятно, обыскивают квартиру. Напрасно. Дархан вчера еще собрал в рюкзак все самое ценное — калькулятор на солнечных батареях, несколько тюбиков с гуашью и стопку пожелтевших газет.

Дархан прислушался. Стоят в подъезде, курят и ржут. Что они тут курят? Идти наверх вроде не собираются. Дархан на всякий случай снял с предохранителя автомат и направил на вход. Вот же попал в переплет. «Четыреста пятьдесят два», — раздалось громко и отчетливо за его спиной. От случайного выстрела Дархана удержала лишь выдержка, воспитанная двумя годами караульной службы. Целясь в радио, он снова услышал знакомые «четыреста пятьдесят два, четыреста пятьдесят два, четыреста пятьдесят два».

Приемник говорил тихо. К тому же Дархан сбавил громкость до минимума. Нет, те внизу едва ли могли его услышать. Может выключить? Дархан услышал шаги. Патрульные поднялись на второй этаж, ломали двери. Вряд ли искали именно его. Скорее грабили. Четыреста пятьдесят два. Четыреста пятьдесят два. Четыреста пятьдесят два. Четыреста пятьдесят два демона Закиру на том свете, будь он проклят.

Шумят, бросают какую-то мебель из окон. Может проскочить? И снова четыреста пятьдесят два. Да заткнись ты уже. Один выбежал в подъезд. Поднялся на третий. И снова погромы. Скоро к нему присоединились и два спутника. Видать в запертых квартирах совсем ничего не оставалось. Снова тишина. Что они там делают? Почему молчат? Дархан прислушался. Мертвая, кладбищенская тишина. Он с опаской глянул на потолок, ожидая увидеть мерзкое кишащее пятно. Нет, Артықа тут не было.

В этот момент Дархан понял в чем дело. Радио. Не было ни шипения, ни этого треклятого «четыреста пятьдесят два». Прежде, чем покинуть квартиру, он заорал, что есть мочи и дал короткую очередь, оглушившую его в голой, безмебельной квартире. С площадки пятого этажа он заметил, как троица стремительно, с оружием наперевес врывается в только что оставленную им квартиру. А затем — странный звук. Зу-зу-ззззу. Словно неведомый рой жужжал и стонал внутри. Звук — не страшный, но высокий и какой-то зябкий. От него хотелось руками разодрать себе грудь и вытащить наружу дрожащие словно студень легкие. Дархан даже схватился за рот, чтобы не вырвать. И только теперь понял, что дрожат ноги, а по левой брючине струиться горячий позорный ручеек. Звук прекратился. Сердце стучало так, что у него потемнело в глазах.

Прежде всего он осмотрел обмоченные штаны. Как же он так? С чего? Понимая всю нелепость случившегося, Дархан осторожно вошел в квартиру. Первый же, самый пьяненький, лежал на пороге. Он словно упал с огромной высоты. Кровь сочилась изо рта, носа и глаз. Кофта сплошь была залита багровой, словно спекшейся массой. Ни порезов, ни ран. Двое других немногим отличались от своего сотоварища. Приемник снова начал вещать: четыреста пятьдесят два, четыреста пятьдесят два, четыреста пятьдесят два. Ноги больше не хотели слушаться Дархана, они затряслись, но прежде, чем рухнуть на колени, Дархан в неистовом бешенстве разрядил полрожка в треклятый приемник.

Дархан крался по темной улице, то и дело поправляя левую брючину. Брюки он стащил с одного из убитых, не пойдешь же в лютый холод в мокрых штанах. Черт побери. Да эта дрянь будет пострашнее Артықа. Четыреста пятьдесят два, четыреста пятьдесят два. Четыреста пятьдесят два. Почему Алмаз и Шара считают, что радио лишь шипело и пищало, почему никогда раньше не слышали цифр? Что это вообще за хрень. Четыреста пятьдесят два. Стоп! Дархан остановился у висевшей на толстой цепи автомобильной покрышки, возможно некогда служившей качелей.

Дархан тихонько качнул покрышку и улыбнулся своей догадке. «Общаться стану я и с негодяем, и с клятвоотступником и хоть с еретиком, коль враг он моего врага!». Четыреста пятьдесят второй зулфаят из сборника «Бебахтэ. Тем, кому не хватило места в раю». Дархан вспомнил эту книгу — черная, как смоль, обложка. Золотым тиснением на ней написано было название и имя автора — Зулфигар ибн Фирузан — средневековый восточный философ, поэт, астроном и архитектор, знаменитый своими скандальными, иногда даже богохульными афоризмами, которые по имени автора следовало называть зулфаятами.

Бедняга Зулфигар писал людям и о людях, но фанатики-мракобесы признали его безбожником и богохульником, стянув кожу и присыпав солью. Долгое время Зулфигар ибн Фирузан и его труды считались легендой, пока в середине двадцатого века при раскопках средневековой обсерватории в Узбекистане не удалось извлечь из стены полуистлевшие рукописи. С них и распространились его афоризмы-зулфаяты по всему свету.

Черная с золотым тиснением книга — великолепный перевод под редакцией Полторацкого мгновенно стала популярной. В открытках и на заставках только что появившихся компьютеров люди нередко писали замысловатые зулфаяты, не понимая ни смысла, ни цели. Несчастному Зулфигару приписывали сотни афоризмов и цитат, которые тот совершенно никогда и не думал писать. Позже его сменили Коэльо и Джейсон Стэтхем и, судя по всему, к ним на смену придут еще сотни лжепророков с лжецитатами.

«Общаться стану я с врагом моего врага». Общаться с врагом моего врага. Что ж. Прекрасное совпадение. Дархан слабо верил в загробный мир, но на всякий случай поблагодарил Зулфигара за спасение.