Десять тысяч дней осени

Глава 4

Закир полулежал за щедрым дастарханом. Он уже отобедал. Стол накрывали для чая. Закир лично налил Алмазу в мельхиоровую пиалку душистый горячий напиток.

— Пей, давай. Такого уже не найти. Две пачки осталось.

Алмаз осторожно отхлебнул чая. Тот и вправду был изумительным. Подняв глаза на хозяина, Алмаз невольно вздрогнул. Закир внимательно сверлил его своими желто-карими, свирепыми глазами.

— Зачем тебе пленный? Только не ври. Говори, как есть.

Алмаз протянул руку к фарфоровой десертнице с наватом. Сладкое лакомство не поддавалось. Пытаясь выцепить крохотный кусочек, Алмаз опрокинул десертницу на стол.

— Ай-ай-ай, — Закир зацокал языком, — пришел в мой дом. Уронил сервиз. Ну что ты за человек такой, доктор? — Закир беззлобно улыбался. Алмаз, не зная, как скрыть предательскую дрожь, комком бросил нават в десертницу, хлебнув еще чая.

Закир молчал и Алмаз молчал. Сделав небольшой глоток, Закир заговорил.

— А я тебе скажу, доктор. Всю правду скажу. Тебе не пленный нужен. Тебе правда нужна. Знаешь какая? В драндулете своем старом ты что-то ценное прятал. Очень ценное. Не хлорка это. Даже не батарейки-аккумуляторы. Такое ценное, что тебя не остановило сюда притащиться, хотя прекрасно знаю, как ты меня боишься и ненавидишь, — Закир засмеялся неприятным трескучим козлиным смехом, — только не учел ты одного, доктор. Пленник твой — не простой мародер. Наши его так отделали, мало не показалось. И сам он весь раненный, перераненный. Даже швы есть. А что это значит? А значит это то, что в городе готовится какая-то пакость. Вот эти все, ублюдки, что в сады шастают да кур воруют, они нам не большая помеха. Только развелось их слишком много и огрызаться стали. Там сторожа зарезали, тут в патрульного пальнули. Порядка нет, Алмазик. Порядка! Весь город стонет, что еды нет совсем. А почему ее нет? Да потому что работать не хотят. Все дядя Закир сделает, все за них решит. Ну что мне, рабство что ли тут организовать? Кто за скотиной уследит? Кто землю пахать будет? Вот, — Алмаз обвел рукой вокруг себя, — земля тут щедрая, работай. Тут не то что наш вонючий городок, тут Алматы, Нью-Йорк прокормить можно. Нет же. Все хотят грабить, нападать. Слышал, как апашку из окна выбросили? За какое-то сраное варенье. До чего дошли.

Алмаз помотал головой.

— Что гривой машешь. Или я не прав?

— Люди не за то бунтуют. Слишком часто Артықу жертвы таска…

Закир ударил кулаком по столу с такой силой, что отлетела прочь и покатилась по мраморному полу крышка серебристого чайника. Алмаз невольно вздрогнул.

— Ах, вот как они заговорили. Жертвы. Закир — палач. Кровопийца, — рассвирепев, Закир уже не подбирал выражения и интонацию, от злобы его глаза стали совсем желтыми, от ярости он рычал и задыхался.

— Не я! Не я выдумал весь этот кошмар! А теперь вот — ни жены, ни сына. Заживо сгорели в чертовой машине. Я выжил. Только зачем? Я тебя спрашиваю, заче-е-ем! — Закир поднял глаза к небу и погрозил кому-то пальцем. Посмотрев на Алмаза, продолжил.

— В этом бардаке мы бы сожрали друг друга в первые недели. Я, именно я собрал людей. Я навел порядок. Я защитил город от мародеров. Что мне с ней делать? Как быть? Ты скажи? Она… она приходит и тащит. Ночью. Когда все спят. Матерей. Беременных. Влюбленных. Всех без разбора. Ты видел тела? Видел их лица? Что она с ними делает?..

Подбежал охранник, молча протянул Закиру кружку с водой. Выпив почти всю, Закир крякнул и стал говорить спокойным, вкрадчивым голосом.

— Ты вкусно ешь, сладко спишь. А мои люди по городу ходят ночью. Думаешь — не боятся? Мародеры совсем озверели. А у меня на патруль по три ствола. И то самых паскудных. А что до жертв — то вы с Шарой даже не заикайтесь мне тут. Пойдешь к ней туда, в кресло? А Шара твоя пойдет? Вот, глазки прячешь, рот на замочек. Потому что знаешь — не притащу я жертву, вползет к любому в квартиру и утащит, чтобы тело истерзанное через недельку-другую подбросить.

Закир постепенно взял себя в руки.

— И к этим… жертвам… — Закир хотел сказать что-то еще, но передумал, — вы с Шарой тут не отвертитесь. У вас руки по локоть в крови… — Закир погрозил Алмазу пальцем, — ты, доктор, ценен для нас, пока лечишь! И слушаешься. Вот чего ты возмущаться стал, когда мои ребятки тебе пациента принесли? Что ты ему для отвода глаз укол сделать не мог?

— Не умею… лечить… для отвода глаз…

Закир поднялся и облокотился на низкий стол.

— А, надо. Надо, понимаешь⁈ Надо людям показать, что у меня везде контроль и забота. В дисциплине вся сила. Только так выжить получится.

Алмаз невольно усмехнулся, отвернувшись тихо спросил.

— Сколько нам еще так выживать? Десять лет? Двадцать?

— А это, пока я жив. Как крякну, так и начнется — мародеры растащат город, а родственники жертв вырежут всех солдат из мести. Тебя тоже, доктор, вырежут. Знают, что я тебе покровительствовал. Никакие бинты и микстуры не спасут. Народ, когда звереет, о последствиях не думает. Потом, через пару недель, кто-нибудь может и скажет, что понапрасну доктора замочили. Да поздно уже.

Допив чай, Закир хлопнул в ладоши.

— Будет тебе пленный. Выпотрошим сейчас из него, что там он у тебя такого ценного стырил. А вот и он, — Закир недобро улыбнулся. Алмаз резко повернул голову, хрустнули шейные позвонки. Два дюжих бугая держали за руки свежеизбитого мужчину. Его лицо затекло и опухло. Из носа до сих пор сочилась кровь. Это был не Дархан.

Закир подошел к пленнику вплотную. Похлопал по щеке. Последний шлепок был такой силы, что больше походил на порядочную плюху. Ласковым лисьим голосом Закир спросил:

— Ну что скажешь в свое оправдание?

С трудом подняв на Закира глаза, пленник, едва разлепляя губы, сурово проговорил:

— По… пошел ты…

Чудовищной силы удар заставил мужчину согнуться и потерять сознание. Закир, спросив воды, плеснул ему полную кружку в лицо. Похлопав по щекам, заметил, как с трудом открылся затекший правый глаз.

— Ну… сам расскажешь или пассатижи принести?

— Что… говорить?.., — пленник говорил неразборчиво, больше булькал, Алмаз с трудом понимал его, — Еды нет, лекарств нет. Сестра моя от голода еле ноги волочит. Вот, заболела. А врачи наши, — Алмазу на секунду показалось, что пленный посмотрел на него с презрением, — у них и таблетки не допросишься. Варенье… с чаем хотел сестре…

Закир поморщился.

— Какой чай, какое варенье?

Охранник тут же встрял в разговор.

— Они бабку с пятого этажа выбросили…

Закир в недоумении посмотрел на пленного, потом на охранника, затем на другого. Пленный, едва шевеля губами, продолжил.

— Убивать не хотели… Принесли ей вафельницу, ножи, столовые приборы… Все, что было. Не захотела сменять… Кайрат припугнуть хотел… перестарался… варенье взяли, а бабку… думали, как несчастный случай… обставить… не получилось…

Пленный горько усмехнулся, потом закашлялся. Закир в недоумении поднял с дастархана десертный нож, зачем-то показал его Алмазу, а потом в слепой ярости напал на пленного, нанося удары в лицо и горло. Опомнился лишь тогда, когда оба охранника, Алмаз, да и сам Закир были с ног до головы забрызганы кровью пленного, превратившегося в обезображенную растерзанную куклу. Как ни в чем не бывало, Закир вытер нож о рубаху пленного и сказал.

— Все это хорошо и очень интересно, но причем тут варенье? Мне мотоциклист нужен.

Правый охранник, упав на колени, запричитал.

— Кешіріңіз, аға. Моя вина. Не так приказ понял. Того мы уже на кресло отправили.

Закир, казалось, совершенно не удивился этой новости. Алмаз же, напротив, смотрел на стоящего на коленях человека расширенными от ужаса глазами.

— Вот скажи, Елдос, зачем мне твои извинения? Ты тупой? Если да, иди, следи за баранами в отаре. Всегда работа найдется. Зачем в охране работать?

Елдос запричитал. Закир притворно вздохнул.

— Ну что, доктор. Не узнаем мы теперь, что там твой обидчик стащил. Хотя с чего ты взял, что стащил? Может на месте все. Я теперь внимательно весь мотоцикл осмотрю. Ну а ты, — Закир посмотрел на Елдоса, — сам знаешь…

— Знаю, аға, — плача и причитая, Елдос, стоя на коленях, оттопырил мизинец и выставил перед собой. Отвернувшись, Алмаз лишь слышал жуткий хруст и скрежет кости. Когда Закир позвал его, Елдос катался по полу, корчась от боли.

— Алмаз. Забинтуй мальчика. А я пока мотоцикл посмотрю.

Вбежавший на веранду расторопный помощник протянул бинт, небольшую аптечку и ножницы. Пока Алмаз возился с раной, вернулся Закир и сказал.

— Нихрена там нет. Но если скажешь, что пропало, мои ребята найдут. Все имеет свою цену.

Алмаз, бинтуя руку Елдоса, сказал.

— Ничего мне не нужно.

Закир хохотнул.

— А мне нужно. Четыре бидона хлорки.

Алмаз недоуменно повернулся на Закира.

— Так это ж мой мотоцикл? Ты же сам говорил, кража…

Лицо Закира перекосила гримаса гнева, выставив палец, он пригрозил Алмазу.

— Поосторожнее со словами, сынок. Мы у тебя ничего не крали. А твой драндулет у мародера отбили. Так что нам причитается. За хлопоты.

Дархан поморщился от солнечного зайчика, слепящего глаза даже сквозь закрытые веки. Он попытался закрыться рукой, но понял, что рука привязана к задрипанному стоматологическому креслу. Такие он видел в последний раз, когда школьником проходил осмотр в детской поликлинике. Странно. Тусклое осеннее небо казалось грязно-молочным. Откуда же солнце? С трудом повернув голову вправо он увидел бикс, именно его блестящая поверхность посылала зайчика прямо Дархану в глаза. Черт побери, кто же его связал. Дархан сидел напротив огромного окна, за которым открывался унылый пейзаж — серая, безжизненная многоэтажка со слепыми стеклами. Даже воздух сквозь это окно казался каким-то заляпанным. Солнце, видать, окончательно утонуло в тучах, блики пропали. Кап! В ржавую раковину, заваленную медицинскими инструментами звонко капнула вода. Неужели? Весь город моется из ведер, люди осаждают колонки и колодцы. А тут — вода? Кап. Тихо. Скучно. Дархана стала пробивать дрожь. Он был еще слишком слаб, чтобы разорвать бинты. Он смутно помнил последние часы — куда-то везли, а он все морщил нос, спасаясь от насквозь пропахшей дизелем ветоши. Качало так, что его пару раз едва не вырвало. Словно куль сгрузили с Уаза, швырнув, не заботясь о ранах. Лениво, словно от досады попинали, затем утащили в глухую клетушку, где связали. Потом снова везли. Но уже на другой машине. В багажнике. А он все бился щекой о раструб огнетушителя. От слабости и боли кружилась голова. Везли недолго. Открыв багажник со знанием дела несколько раз неплохо ударили по голове. Теряя сознание, Дархан успел подумать, что все же сгруппировался, не дал вырубить до конца. Вот потому то сейчас он и пришел в себя. В голове гудело, боль возвращалось. Все было похоже на липкий предрассветный сон. Тошнило. Здесь крепко пахло кровью и электричеством. А где же казенный, острый запах процедурного кабинета? Где запах спирта, камфары, йода? Где запах жженых микробов после кварцевания. Ничего этого не было. Пахнет, словно на бойне, а еще так, как пахнет в клетке-автодроме, где папы с детишками гоняют на утюгоподобных машинках, штангами цепляющихся за сетчатый потолок. Дархан попытался посмотреть наверх, чтобы увидеть эти сетчатые клети, с которых при езде сыпались непрерывно крупные оранжевые искры. Ничего. Лишь тусклый потолок и плоская лампа, напрочь забитая дохлой мошкарой. Силы возвращались к нему, но сколько Дархан не бился, ничего не получалось. Назад он обернуться не мог, но слева стояла известная с детства каждому сладкоежке с янтарной улыбкой, круглая плевательница. В самом центре, словно нарочно, покоилась блестящая коробочка. Дархан помнил такую. В детстве, под телевизором в полке лежала похожая. Сколько ему тогда было? Шесть? Может семь? Наверное, не менее получаса они с Алмазом возились с коробкой, чтобы, поддев шпателем, с трудом скинуть металлическую, плотно прилегавшую крышку. А внутри — несколько новеньких, упакованных в красивую картонку стеклянных шприцев. В мальчишескую память врезались невероятно-яркие цвета трех полос — небесно-голубой, затем шоколадной и снова небесно-голубой. На коричневой полосе было написано: «шприц медицинский стеклянный». На синей вверху — «Минздрав СССР». Распаковать картонки они не успели, потому как сухие бабушкины руки крепко и властно ухватили их за уши и не отпускали до самой кровати, на которой они давно уже должны были спать.

Из воспоминаний Дархана выдернуло дребезжание окна. Тихое, словно мелкая мушка дробно стучалась и не могла освободиться. Невероятно хотелось встать и уйти. Дархан начал дергаться, но связан он был крепко. Жутко запахло рвотой. Несло из-за спины. Повернуться не удавалось. Сначала послышалось негромкое цоканье. Словно малыш клацает языком и следит за реакцией взрослых. И вот — стремительный шорох. Снова цоканье. Какой-то монотонный, неторопливый шелест. Дархан все силился повернуться. Взгляд его случайно упал на коробочку в плевательнице. В ледяном металле отражалась часть комнаты — стеклянный шкаф, край кушетки, плакат с профилактикой гриппа. Снизу прямо под плакатом растекалось по стене темное, смутно видимое в отражении пятно. Черт побери. Дархан забился, как курица, запутавшаяся в рыболовной сети. Вязали его на совесть. Не профессионалы, но все же лихие умельцы. Дархан и сам умел вязать. Весьма неплохо. Доставляя особо упоротых из ШИЗО на койку больничного санатория, он непременно обездвиживал контингент. Вообще-то это было нарушением инструкции. Но оставить отморозка, заколотившего жену и дочь автогеновым резаком, с пожилой врачихой он тоже не мог. Пятно все разрасталось. Вниз потекла кишащая мириадами мелких, похожих на опарыши каплями, зловонная жижа. Коснувшись пола, она начала расти, формироваться в уродливый, совершенно бестолковый, но несомненно живой ком. К этому времени палата давно тряслась и запах электричества с лихвой заглушил нестерпимый дух рвоты. Свалился и покатился с жутким лязгом измятый бикс, коробочка в плевательнице от этой дикой дрожи завалилась на бочок, теперь она отражала лишь часть потолка, дверной косяк и оконце над дверью. Ува-ува-ува-ува. Раздавались монотонные, нечленораздельные всхлипы, причитания и какое-то бормотание, изредка прерываемые совершенной бессмыслицей, в которой лишь слышалось — ува-ува-ува. Дархан трясся от напряжения, в кровь сдирая запястья, но не мог освободиться от тугих бинтов. В комнате начал меркнуть свет. Краем глаза он заметил нечто землистое, серое, пульсирующее. Рваными, бестолковыми движениями оно двигалось позади Дархана. Звенели инструменты, распахнулись дверцы шкафа, что-то гудело, что-то рассыпалось на пол. Палату трясло так, что Дархану казалось, он вот-вот вылетит из кресла. Словно кляча, что не хочет держать на себе слабого нерадивого седока, кресло вибрировало и клонилось на бок. Металлическая коробочка, дребезжа стеклянными шприцами, поехала к краю плевательницы и свалилась с хрустальным хрустом. Было ясно, что шприцам конец. Теперь, когда коробочка валялась на полу, Дархан не видел ничего, что творилось сзади. Становилось все темнее. Лишь редкие, вспышки мерцающей лампы на потолке на доли секунды освещали нутро кабинета. Откуда тут свет? Или больницу все же питают? Внезапные мысли, так некстати возникшие в голове, прервались яркой вспышкой. И снова вспышка. И еще. И еще. Вспышка — окно заполонила какая-то коричневая, словно сепия, тьма. Вспышка — конструкция из инструментов, держалок, медицинских лотков с грохотом развалилась. Вспышка — струйка воды окатила груду хлама в раковине. Дархан чувствовал, как что-то влажное, состоящее из сотен тысяч личинок, несомненно живое касается его предплечья. Он с отвращением одернул руку и тут же почувствовал невероятную боль в вене. Кто-то загонял ему тупую, толстую, словно спица иглу. Загонял небрежно, руша и дырявя ткани и стенки вены. Дархан заорал. Пока не от боли. Скорее от отвращения. И все же боль стала невыносимой. Вспышка. На этот раз она была короче. Настолько короче, что Дархан, проваливающийся в липкий обморок, от отвратительной боли, лишь через несколько мгновений, как погас последний всполох подумал — возле него возилась с толстой окровавленной иглой та самая тварь из степи. И самым страшным было то, что тварь стояла вертикально на дрожащих, зазубренных, словно у кузнечика, ногах.

Темнота. Дархан понимал, что его тащат куда-то в неведомую тьму. Что-то возилось, пыхтело, стонало. Он все еще привязан в кресле, но кресло застряло. Здесь, в абсолютной темноте раздавалась целая какофония звуков. Свистел ветер так, как он свистит лишь в больших, просторных тоннелях. Гудели провода. Где-то далеко-далеко позади работал некий агрегат. Дух-дух-дух, дух-дух-дух. Не казался он мощным, но звучал постоянно, без остановок. Снова и снова что-то сзади пыталось протиснуть Дархана вместе с креслом сквозь… Дархан пытался приподняться, он понимал, что совершенно не видит, сквозь что. Он лишь почувствовал, что его катят обратно и на какую-то минуту сообразил, что видит, хотя и смутно, широкое окно и серую многоэтажку. Черт побери, да где же он? Он попытался пошевелить рукой и заорал от нестерпимой боли. Дархан чувствовал, почти во всю длину предплечья втиснута, ранив и разрушив вену, толстая, длинная игла. Он попытался сопротивляться, но каждый скачок, каждый поворот вызывал острую боль, от которой с трудом удавалось удержаться в сознании. Где, пес его возьми, он застрял. Это была явно не дверь. И кто его тащит? Появившееся, было, на секунду окно, снова исчезло. Дархан провалился в некое забытье. Что-то или кто-то пытался протащить его в тоннель позади, но ничего не получалось. Он же, Дархан ничего не мог сделать и лишь всеми силами пытался удержать левую руку от малейшего движения, которое вызывало звериную, острую как разбитая лампочка, боль. Дархану почему-то до жути хотелось, чтобы у тех, кто его тащит ничего не получилось. Рывки стали чаще и яростнее. Каждый заставлял кресло шататься из стороны в сторону. Каждый вызывал новый приступ боли. Какие-то Дархану удавалось перетерпеть. После каких-то он стонал, но иногда, не сдержавшись, вскрикивал. Голос его, слабый и безжизненный, пропадал без следа там, в темноте, где покоились связанные ноги. Но иногда крик прорывался туда, назад, в невидимый, ледяной тоннель. Тогда он эхом отражался от стен и летел-летел, вплоть до самого гудящего агрегата. Кресло поддалось и медленно, но неотвратимо вползло в огромный тоннель, оставив позади, где-то там у пальцев ног белесую, оштукатуренную стену. Дархан пытался носочком ботинка остаться там, где окно и кабинет, и разбитые шприцы. Здесь же, в тоннеле стало внезапно светло и безжизненно. Сепия — вот лучшее определение этому освещению. Песочный, тусклый, мертвый свет вырывал из темноты, и нехотя, словно жадничая, убого демонстрировал изуродованные стены, низкий потолок, круглые, полуразбитые, едва отличимые от стен, но, несомненно, горящие лампы. Вглядевшись, Дархан понял, что и стены, и лампы, и низкий потолок испускают некую дымку, нет не дымку, скорее пыль. Так в свете ночных фар пылится глиняная, одуревшая от дневной жары сельская дорога. Ты прикатил к родственникам, тащишь из багажника чемоданы, а в ярких желтых лучах нет не кружатся, но медленно, почти невесомо оседают мириады пылинок. Здесь было то же самое. Едва заметное, но бесконечное, постоянное, мутное, словно стены вот-вот развалятся, словно они рассыпаются на твоих глазах. Что-то зашевелилось позади Дархана. Он с ужасом распознал ту жуткую тварь, что пронзила вену. Согнувшись, она неуклюже пыталась оттащить кресло от стены, но ничего не получалось. Распластавшись на полу, она как мерзкое, уже придавленное ботинком смертельно-раненое насекомое поползло к стене. Там, у стены было сложно что-то разглядеть. Лишь отвратительный силуэт, поднявшись во весь свой исполинский рост, едва не задевая потолок, стремительно приблизилось к ноге. Длинные узкие плети, больше похожие на ошметки мышц, схватили его ногу. Даже свозь штаны Дархан чувствовал, как бегают, копошатся мириады личинок. От отвращения, невзирая на боль, он с силой пнул тварь, насквозь провалившись ступней в одновременно сыпучее, влажное и хлипкое тело. Дернув ногой, он выпотрошил груду вязких, извивающихся, влажных личинок, которые тут же полетели на пол. Вздрогнув, тварь трубно заурчала, то ли от боли, то ли от злобы. А потом затрещала-заклацала, отодвигая кресло от стены.

Пш—ш-ш-ш-ш! Тугая противная струя окатила тварь и Дархана. Тварь долго сопротивлялась, но под напором струи вынуждена была отступить на несколько шагов назад. Резануло глаза и стало совершенно нечем дышать. Корчась от боли, Дархан жадно, словно лошадь, стал хватать ртом воздух, которого тут и в помине не было. Он крепко щурился, заливая щеки бесполезными слезами. Каждый вдох битым стеклом резал гортань, нос и рот. Нёбо, казалось, горит, облитое раскаленным маслом. Дархан извивался, словно мышь, случайно упавшая в чан с кипятком. Пш-ш-ш-ш-ш. Щурясь от боли, Дархан скорее почувствовал, чем увидел, яркий свет, шедший из стены. С огромным трудом ему удалось разлепить левый глаз, чтобы увидеть залитый солнцем проход, разгромленную палату и человека в костюме ОЗК. Человек сжимал знакомый Дархану шланг, который уходил куда-то за спину. Проникнув в коридор, человек крепко и уверенно схватился за кресло и потащил его назад. Тварь пыталась сопротивляться, но вынуждена была отступить под бесконечными струями из шланга. С большим трудом человек вытащил кресло сквозь открывшийся проход. Дархан, вдохнув полной грудью, успел лишь подумать, какой здесь свежий, чистый воздух. А дальше — его начало рвать так, что, казалось, внутренности вывалятся и заполнят все пространство между валявшимся биксом и раковиной.

Дархан пришел в себя, почувствовав острый укол в левую руку. Укол задел вену. Рука и без того превратилась в сплошной центр боли. И все же уколы ощущались ярко и нестерпимо. На глаза наложена была влажная марлевая повязка. Дархан медленно потянулся к ней, но второй укол заставил Дархана сорвать повязку немедленно. Шара в исполинских очках, делавших ее глаза огромными и темными как виноград, внимательно посмотрела на Дархана.

— Без суеты, молодой человек. Без суеты, — И также, как в первые два раза бесцеремонно воткнула кривую иглу с ниткой в истерзанную руку, которую брат очищал от крови намотанным на медицинский зажим ватным тампоном.

Брат, промокнув рану в месте очередного укола, ласково сказал:

— Дареке. Потерпи. Шара руку твою спасает.

Дархан зафырчал.

— Больно, тате. Очень больно.

Невозмутимо посмотрев на пациента, Шара спокойно произнесла.

— Для вас, я, молодой человек, никакая не тате, а Шарапат Абдыкадыровна. Врач высшей категории и отличник здравоохранения.

Шара кивнула головой в сторону серванта, где рядом с огромной черно-белой фотографией молодоженов расположилась подушечка с нагрудными знаками и медалями.

— Просите, Шарапат-ханым. А сколько вам?

Слегка кивнув Алмазу, Шара, дождалась, когда Алмаз промокнет очередную порцию выступившей крови и продолжила шить.

— Если вы, молодой человек, думаете, что это фронтовые, то глубоко ошибаетесь.

Все неуклюже рассмеялись. Алмаз, спохватившись, тут же посерьезнел и сказал.

— У Шарапат Абдыкадыровны еще грамот целый чемодан. Ей Ельцин даже награду вручал. И Кучма. И даже император Японии за спасение людей от землетрясения.

Дархан с удивлением посмотрел на Шару. Заметив его взгляд, та, как ни в чем не бывало, продолжила свое ремесло.

— Ну, во-первых, не император, а премьер-министр. А во-вторых — не за спасение людей, а за медицинскую поддержку пострадавших. Было такое в моей практике. Летала в Японию с делегацией от Казахстана. Оперировали по двадцать три часа. Спали там же, в операционных палатках.

Поморщившись, Дархан сказал.

— Шарапат-ханым. Вы меня извините пожалуйста, но нельзя ли обезболить?

— Нельзя. Нечем. И торопиться надо. Вена изнутри повреждена. Братец мне все про порез талдычит, да что-то непохоже на порез. Скорее что-то вводили в вену. Диализный катетер? Зонд? Вы не наркоман, случаем?

Замолчав на полуслове, Шара стала пристально разглядывать рану. Дархан посмотрел на Алмаза.

— Кто это был? Кто и куда меня тащил?

Шара метнула быстрый взгляд на Алмаза.

— Так… что здесь еще за тайны? А ну быстро говори, что произошло.

Дархан, отложив зажим с окровавленным тампоном в лоток, начал, ломая пальцы, словно оправдываясь рассказывать:

— Его Закир похитил. И Артықу отправил. Ну а я отбил…

— Как отбил?

— Получилось, Шара. Я целый баллон израсходовал, но вытащил его прямо оттуда. Он от хлорки чуть не погиб. Вся рука изуродована…

— Так вот почему так несло… Я думала — на производство бегал.

— Нет. Сам у Закира был. Сразу оттуда за братом. Точнее за костюмом и хлоркой, потом за братом.

— Какой костюм еще?

— ОЗК. Знал, что залить ее буквально придется. Все в голове созрело за две минуты. Схватил костюм, переоделся, сразу с баллоном к амбулатории. Отбил. И к вам.

— Ну уж не сразу ко мне. Костюм-то где-то снял?

— Снял, конечно. Там и снял. Спрятал надежно.

— Что-то ты недоговариваешь. А как охрану обезвредил?

— Снотворное дал.

Алмаз понурил голову.

— Ты?.. Ты идиот? Ты совсем без мозгов⁈ Когда дал?

Дархан бросил быстрый взгляд на зеленый механический будильник на столе.

— Часа через три проснутся. А то и четыре.

— Господи, какой же ты идиот? Штопаем, живо.

Несмотря на крики и возражения Дархана, Шара и Алмаз в две руки, скорее быстро, чем аккуратно наложили швы и обработали рану. Бинтуя руку, Алмаз виновато прятал глаза. Шара же собирала вещи, бегая по квартире.

— Ты понимаешь, что наделал? Снотворное. В первую очередь на нас с тобой подумают.

— Есть еще стоматолог, — Алмаз проговорил это неуверенным, минорным тоном.

— Убежище готово?

— Давно уже.

— Собираемся. Мотоцикл тут? Эй, мотоцикл где твой?

Дархан виновато отвел глаза.

— Нет мотоцикла. Закир забрал.

— И ты раненого тащил через…

— Вез… Я их машину забрал. Все равно спали. Не беспокойтесь. Я ее за три квартала от вас кинул. Тут дворы тихие…

Шара нетерпеливо перебила Алмаза.

— Как снотворное давал? Инъекция? Поил? Кормил?

— В водку. Типа награда за то, что вора моего Артықу отдали.

Шара в недоумении посмотрела на Алмаза.

— Он, — Алмаз пальцем указал на Дархана, — вор. Он мотоцикл угнал.

Шара перевела взгляд на Дархана. Затем продолжила собирать вещи.

— А если бы не пили?

— Эти пили.

— А если бы не пили⁈ — Шара повысила голос и долго смотрела на Алмаза, ждала ответ. Алмаз пожал плечами и распахнул куртку, под которой покоился куцый матово-черный револьвер.

— Вот же дурак.

— Шара… Шарапат-ханым. Вам не надо ехать. Я сбегу с братом, на вас не подумают.

Усмехнувшись, Шара ответила:

— Как же ты плохо знаешь Закира. Он из меня кишки все вытянет, вдруг что знаю. Да и машину найдут в моем районе… быстрее…

Когда закончили сборы, за окном стояла глубокая ночь. Шара искала ключи от машины. Острой трелью, не прерываясь зазвонил телефон. Шара и Алмаз бросились к нему одновременно. Подняв трубку, Шара прислушалась. Она поднесла трубку к оторопевшим братьям. Не нужно было прижимать ее к уху, громко и отчетливо из динамика неслись слова диктора.

— Внимание, внимание, внимание! Внимание! Внимание! Внимание! Сегодня из амбулатории сбежал человек. Рост сто семьдесят пять — сто восемьдесят. Казах. Волосы прямые, с проседью. Крепкого телосложения. Усатый. Глаза карие, темные. Слегка рябой с левой щеки. Был одет…

Оставив Алмаза с трубкой, Шара бросилась к сумке, рылась в ней, пока не достала бритвенный станок. Наскоро смочив усы Дархана, Шара смазала их почти засохшим кремом для рук и принялась брить. Дархан морщился, мучился, но терпел. Схватив ножницы, как смогли, укоротили над ванной шевелюру и тут же спалили углями из жаровни.

— Что это у тебя? Демодекоз? — Шара провела пальцем по красноватой ряби на щеке Дархана. Тут же смазала зубным порошком, в который добавила немного воды. Получилось не очень. Пришлось вытащить румяна. Теперь Дархан походил то ли на клоуна, то ли на извращена, то ли на гостя, переодевшегося в невесту на второй день русской свадьбы. Такой привлечет внимание и без усов. Пришлось все смывать. Второпях бегали, подсвечивая себе динамо-фонариком. Свечей не зажигали. А ключи от Шариной машины все не находились.

— Может ну ее нахрен, пешком дойдем?

— Ее завтра же заберут. Машина всегда пригодится. Ты говорил, там есть, где спрятать.

Алмаз оттопырил большой палец вверх.

— Гараж там супер. Никогда не найдут, хоть сто лет ищи.

В темноте уронили ружье. Дархан, светя фонариком, поднял его.

— Ты весь арсенал решил захватить?

Алмаз пожал плечами.

— Я же не знал, сколько их будет.

Противно и тревожно во дворе заскрежетали тормоза. Алмаз и Дархан едва успели подбежать к кухонному окну, чтобы заметить, как в подъезд споро врываются трое. Даже в тусклом свете фонаря было видно, как побледнела Шара.

— Не открывай. Постучат и уедут.

— Нет. Выломают дверь. Прячьтесь. Я их отошью. Быстрее.

Последнее слово она сказала шепотом, а через пару секунд град ударов обрушился на дверь.

— Эй, старуха, открывай скорее. Обыск делать будем.

Шара осторожно подошла к двери.

— Я уже спать легла. Что у вас? Раненый?

— Открывай. Алмаз наших бойцов отравил. Один умер. Да открывай скорее.

Немного подумав, Шара начала возиться с замками. Едва дождавшись последнего щелчка, в квартиру, грубо оттолкнув Шару ворвались трое. Ярко светя фонарями, стали осматривать коридор. Им все же пришлось остановиться, когда Шара встала на их пути.

— Старших уважать не учили? Ты мать дома тоже толкаешь?

Здоровяк с автоматом злобно посмотрел на Шару. Неуклюжий толстяк сделал вид, что смотрит в стену. Молодой парень с козлиной бородкой, сжав губы уточкой, затараторил.

— Тате, формальность это. Формальность это. Мы сейчас все осмотрим и уйдем.

Здоровяк злобно обернулся к нему.

— Че ты там бормочешь? Тебе Закир что сказал? — Он перевел взгляд на Шару, — слышь, бабка. Вам с Алмазом доверия нет. Алмаз уже у нас. Тебя тоже забираем. Пока не выясним, что да как, посидите в карцере. Собирайся по-быстрому. Да смотри, штаны не обосри от страха. Он засмеялся грубым, неприятным смехом. Шара залепила ему звонкую оплеуху, на что здоровяк ответил так, что несчастная женщина отлетела к шкафу. Толстяк с ужасом посмотрел на здоровяка.

— Алихан? Дебилсын ба?

Алихан злобно и вопросительно кивнул ему головой. Оторопевший толстяк спросил уже значительно вежливее.

— Ты с ума сошел что ли? Пожилого человека… это же наш врач…

Отпихнув толстяка, Алихан вцепился в горло Шаре. Та, захрипела, едва не теряя сознания.

— Я из тебя, старая курица, всю душу вытреплю. Вы моего племянника, суки, отравили. Говори, тварь, кому яд продали?

Дархан заметил, как мимо него пробежал Алмаз и наставив пистолет на троицу, закричал:

— Отпустил ее, сука! Быстро отпустил!

Договорить он не успел. Алихан отточенным приемом прошел Алмазу в ноги и подбросил так, что Алмаз с треском ударился головой об стену.Толстяк и козлобородый тут же принялись избивать его. Алихан же, оттащив их могучей рукой, прицелился в голову Алмаза из автомата.

Пбых! В крохотном коридоре ружейный выстрел гремел так, словно работала тяжелая артиллерия. Алихан, которого выстрелом отбросило к толстяку, еще пару секунд в недоумении смотрел на Дархана, затем обмяк, изо рта густой темной струей полилась кровь, толстяк с трудом сдерживал бездыханное тело.

Пбых! Выстрел развернул толстяка на сто восемьдесят градусов и заставил сползти по стене, оставляя широкий кровавый след на пенопленовых обоях.

Упав на колени, козлобородый запричитал:

— Агашка, умоляю, не убивайте… Не убивайте… Умоляю… Я никому не скажу… Никому… Нанурсун, нанурсун, хлебом клянясь, — он растопырил пальцы на руках.

Д-дуф! Парень с удивлением и какой-то подростковой обидой смотрел на Дархана. Из маленького отверстия на щеке узкой струйкой полилась кровь, глаз заплыл и провалился куда-то вниз. Парень повалился на бок. Дархан резко обернулся. Сжимая дымящийся пистолет Алмаза, Шара разглядывала мертвого парня.

Шли торопливо, но осторожно. Двор, темный, как колодец, встретил их лютой прохладой осенней ночи. Нагруженные, словно мулы, они остановились лишь на минуту — распотрошить машину приехавших. Дархан стоял и удивлялся, как же ловко брат и пожилая, скорее даже старая женщина обшаривают салон, вскрывают багажник, рыщут под креслами. Словно заправские вертухаи, они в пару минут осмотрели все от выхлопной трубы до решетки радиатора — ножи, какая-то снедь, батарейки, электроника, ткани, аптечки, баллоны с хлоркой, инструментами. Алмаз и Шара точно знали где искать и что брать с собой. Дархан же зорко следил за темнотой, сжимая в руках привычный для него АК. Врагам он больше не поднадобится. Для них же после случившегося каждый лишний ствол увеличитничтожные шансы на спасение. Нет. Не так, совсем не так Дархан бы организовал свое бегство. Но тут, в темноте, в круговерти казалось бы ненужных хлопот он понимал, что именно Алмаз и Шара играют первую скрипку. Остановились грабить машину — значит так надо. Не включают фонарь, спешат куда-то дворами и палисадниками — вероятно на то есть причина. Шарина «Нива» скрывалась в жестяной пристройке у соседнего дома. Ключ от массивного замка (а именно его Шара искала так долго в квартире) провернувшись со скрипом и скрежетом, разомкнул дужку. Дернув двери, они вошли в затхлый гараж. Нива была мятой, битой, но вполне на ходу и старая Шара неплохо управлялась с механической коробкой. Фары не зажигали, хотя машина и тарахтела на всю округу. Алмаз накинул и защелкнул замок. Возможно и зря, но Дархан понимал, что вряд ли может так же ловко вмешаться в эту синхронную, отлаженную работу двух коллег, а может быть учительницы и ученика? Он не знал, кем они друг другу приходятся, но понимал — в таких тандемах рождается единение. Они жили тут годы, может десятилетия. Они знали эту вселенную лучше Дархана. Для него же события последних суток скорее напоминали кошмарный, несуразный, фальшивый сон. Сон, в котором он уже давно ничего не понимал и перешел черту, когда хотелось бы что-то разузнать и спрашивать. Нелепица и абсурд — лучшие убийцы рационального мышления.

Они долго плутали по тихим безлюдным городским улицам. Алмаз шепотом, словно кто-то их мог услышать, командовал — налево, направо, в тот переулок. Шара водила неплохо, только вот скорость приходилось держать самую малую. Быстрее по темным улицам ехать было нельзя. По пути им не попалось ни одной машины. Едва завидев светящиеся фары, они тут же ныряли в ближайшие переулки или просто сгоняли машину к обочине и накрывались припасенной для такого дела камуфляжной дерюгой. Впрочем патрули, а может и запоздалые граждане, не особо интересовались «Нивой». Таких, разбитых, советских вдоль обочин и в заброшенных дворах стояло немало. Дархан, сжимавший автомат, прекрасно понимал, чем кончится стычка с партулем. Деваться им было некуда и даже Шара умела стрелять. Пронесло. Они выкатили на широкую улицу, где Алмаз попросил поменяться с Шарой. Механику водил он безобразно, машина ревела и урчала, но гнала сквозь ночную мглу туда, где, казалось, не было просвета, лишь сплошная стена исполинских деревьев да арык шириною в метр. Остановив машину у арыка, Алмаз вытащил из забитого грязью стока две широкие деревянные доски. Поставил их перед «Нивой» острожно переехал, затем убрал в багажник.

— Дальше куда? Там же дере…

Раздался противный скрежет. Левым боком «Нива» все же зацепила огромный тополь. Алмаз выскочил из машины, осмотрел тополь, ножом сделал несколько срезов коры, вернулся в машину. Дархан, смотревший в заднее окно, хихикнул.

— Да они тебя по протекторам вычислят. Чего следы путать?

Ничего ему не ответив, Алмаз двинул машину в какие-то невероятные дебри, которые когда-то были дворовым футбольным полем. Продравшись сквозь дебри, он обогнул разрушенный, явно нежилой дом и подкатил к покосившимся жестяным воротам подземного гаража. Недолго повозившись с запорами, он открыл ворота и, загнав машину внутрь, тут же запер ворота обратной стороны и покатил вниз.

— Как фары включить?

Вместо ответа Шара наклонилась к рулю и дернула рычаг переключения света. Тусклый желтый луч пронзил пыльную темноту. Они ехали вдоль ряда железных дверей и решеток. Какие-то были открыты, какие-то оставались запертыми на замки. В одной из клетей, за решеткой стояла древняя иномарка. Здесь было пусто, безжизненно, отличное место для машины, на которой не собираются ездить в ближайшее время. В самом конце тоннеля Алмаз круто повернул направо, покинул машину, отпер решетку. Снова поехал и уже не останавливался, пока не уперся в груду тары из-под молока.

— Помоги!

Он начал суетливо раскидывать тару. Дархан, ничего не понимая, стал помогать. Шара, наблюдавшая за ними, что-то крикнула. Дархан не расслышал ее слов, а Алмаз сказал:

— Садись за руль.

Как только Шара миновала искусственный завал, они снова забросали тарой, мусором и картоном проезд. Свернув направо, Шара почти уперлась в жестяную дверь, которая открывалась почему-то внутрь. Туда и загнали «Ниву», внутри скрутили номера.

— Теперь пошли!

Дархан, поднимая здоровой рукой огромный баул, понял, что ни за что ему не проделать этот чертов бесконечный путь до верхних ворот. Но брата понесло куда-то в сторону. Шара, таща тележку со скарбом, семенила за ним. Последним шел Дархан. Тут, совсем недалеко была узкая лестница, ведущая наверх. Даже, если спуститься по ней в гараж и шариться сто лет — машину так просто не найти.

Пятиэтажка напоминала поворачивающий гигантский поезд. Прямая до четвертого подъезда уже на пятом она начинала крениться на восток. Шестой с седьмым плавно вписывались в сопряжение, восьмой походил на пятый, девятый же с десятым заканчивались узким, не более полутора метров проходом, отделявшим дом-поезд от такой же махины, только прямой, без всяких выкрутасов.

— Прошу. Самый разграбленный дом в нашем городе.

Они вошли в седьмой подъезд и долго, словно на эшафот, поднимались по бесконечным лестницам. Шаре стало плохо уже на втором этаже. Пришлось оставить всю поклажу. Дархан знал — половина вещей покоилась в «Ниве», возможно вернутся за ними завтра. Но эти вот тюки и сумки нести не было больше никакой возможности. Они поднялись на последний этаж. Дархан подозрительно посмотрел на Алмаза.

— Что? Ну что еще?

Вместо ответа Алмаз толкнул крайнюю левую дверь у лестницы. Дверь распахнулась, впустив их в разбитую, крохотную квартирку.

— Здесь? — Шара, осмотрев это безжизненную, усыпанную мусором, с закопченным потолком каморку, невольно поморщилась. Дархан тоже стоял в недоумении. Голова кружилась. Бинт был влажным от крови. Больше всего ему хотелось лечь. Алмаз бросился к лестнице и взобрался на чердак. Там, спугнув сонных вяхирей, гремел и стучал, а потом послышался скрежет откуда-то из-за стены. Да и сама стена, дрогнув, потащилась куда-то внутрь. Дархан посветил фонариком. Алмаз, весь в пыли, улыбающийся как первоклассник, выбрался из образовавшегося прохода и пригласил всех внутрь. Дверь — не дверь, скорее лаз, в который Дархан и Шара смогли пролезть, лишь крепко наклонившись, впустила их в просторную меблированную квартиру, разительно отличавшуюся от наружной обманки.

— Вот. Давно заготовил, знал, что воспользуюсь.

Шара с нескрываем удовольствием рассматривала кровати, удобные шкафы, просторные окна, наглухо завешанные тяжелыми темными шторами. Алмаз, закрывший лаз, зажигал свечи.

— Здесь прихожая — очень широкая и кривая. Словно комната. А почему? А потому что изгиб у дома. И туалет тут. Вот я и замуровал проход в квартиру. Только лаз небольшой оставил. Кирпичи один к одному подбирал вблизи и то не отличишь. Слева и справа фальшстену сделал и немного оштукатурил. Вроде, как осыпалась до кирпича известка. Немного мусора, факелами потолок закоптил, ну и натащил сюда всякого барахла. Вот и выходит, что с подъезда вроде как убитая, неопрятная однушка. Даже туалет оставил. Зачем он без воды теперь.

— А вход? Ты же изнутри его открыл.

Алмаз улыбнулся и поднял палец вверх.

— Это моя гордость. Кирпичи — маскировка. Но хорошая. Завтра снова замурую. А позади –металлический лист. Я его сундуком подпираю, — Алмаз показал на массивный сундук, — Пока он там, в квартиру не попадешь. Только через чердак. А там тоже место знать надо. С чердака на балкон. Оттуда уже в квартиру. И даже если десяток закировцев оттуда полезут, то столкнуть их в узком балконе будет плевым делом. Тут уж нас только танком выкуривать придется.

Дархан, обходя квартиру, простукивал стены, осматривал тяжелые двери, глядел на мебель, накрытую пыльными простынями.

— Почему сразу от Закира сюда не спрятались?

Алмаз и Шара посмотрели на Дархана, так, словно тугой на голову подросток громко пукнул на торжественном празднике. Первой заговорила Шара.

— Пока ты не появился, в этом не было особой нужды.

Алмаз, будто оправдываясь, затараторил:

— Пойми, в этом аду Закир тоже нужен. Ну не будет Закира, кто приструнит мародеров, грабителей, насильников. Знаешь их сколько? Порядок. Везде порядок.

— Вешать людей? Отдавать на растерзание какой-то твари — тоже порядок?

Шара, разбинтовывая руку Дархана, промолвила:

— Теперь все изменилось. И другого пути нет.

Алмаз закивал головой.

— Думаешь нас устраивало, что вешают и ломают кости за малейшую провинность? А жертвы… Все мы, — Алмаз вытащил из внутреннего кармана календарик с лисичкой, — знаем цену вот этой картинке. Мы прокляты, Дареке, прокляты навсегда. Я едва тебя спас. В другой раз может не получится. Теперь ты сам знаешь, что такое спать и думать о ней. Представь, что придет за тобой, что утащит в свой жуткий мир и растерзает.

Дархан морщился от Шариных манипуляций. Он безумно хотел спать, но понимал, что теперь, зная, про тварь, которая может прийти из любой стены, вытечь из той вон вентиляции над раковиной, не заснет никогда.

— Зачем же вы тогда убили людей Закира. Зачем строили это убежище? Почему не сдали меня вашему повелителю?

Последний вопрос был направлен Шаре. Опустив глаза, она сказала.

— За твою голову награда назначена. И будет расти с каждым днем. Наверное и есть смысл сдать тебя. Много продуктов получить можно. И хлорку. И топливо. Целую зиму прожить спокойно.

Дархан все искал и не мог найти в словах Шары иронию, издевку или хотя бы толику сардонического юмора. Не было их тут. Шара говорила вполне серьезно. Он поморщился от боли.

— Плохо с рукой дело. Алмаз, тащи мою сумку. Антибиотик нужен.

Врачи шумно спорили, годен ли антибиотик или уже пропал, Дархан смотрел на стены. Смотрел и словно нарочно искал ненавистное, страшное пятно из которого кишащей кучей личинок возникнет она. Из забытья его выдернул голос Шары.

— Мы давно хотели уйти в подполье. Как сделали те, кому ненавистна власть Закира. Их совсем немного. Большинство висят на крюках в мясных рядах воскресного базара. Смельчаки? Безумцы? Я не знаю. Мы были сыты, мы были защищены. И, казалось, совсем забыли про совесть. Закир виделся нам контролируемым злом. Но та, что прячется в стенах…

Не договорив, Шара закончила перевязку.

— Мы прокляты. А теперь еще и вне закона. Будем ложиться спать.