Десять тысяч дней осени

Глава 13

Дархан осторожно отодвинул штору. Навел бинокль на детскую беседку. Трое парней резались в карты. Алмаз, выглядывая через плечо, пытался рассмотреть, что происходит на улице.

— Когда они сменятся? Вечером? Под утро?

Дархан злобно посмотрел на брата.

— Какая еще смена? Картишки. Бухло. Тоже мне… защитники правопорядка!

Шара нацепила теплую шаль.

— Я пойду. Я врач. Меня весь город знает.

Дархан грубо рванул штору. Ткнул пальцем на бельевую площадку.

— Так хочешь? Иди!

Шара случайно бросила взгляд, туда, где на перекладине болтались двое мужчин, старик и женщина.

Шара посмотрела на Алмаза. Тот неловко протер очки и, заикаясь, промямлил:

— После того, как их повесили, патруль на четыре дня пропал куда-то. Может мести опасались? Я, когда за водой ходил, мимо прошел специально. У каждого — табличка. Старик — отец закировца. Видать где-то тут сына прятал. Тот, что левый — оказывал сопротивление. Подробностей на табличке не написано. Правый — не сдал ружье. Нашли при обыске…

— А когда обыск-то был?

— Да мне то откуда знать.

— Девчонка. С ней что?

— Укрывала продукты.

Дархан грубо выругался. Укрывательство продуктов при новой власти было едва ли не главным грехом. Страшнее, чем мародерство. Страшнее, чем невыход на работу (новая власть давно плюнула на это дело). Наверное, лишь закировцы вызывали бо́льшую ненависть.

Про новую власть знали мало. По радио она называлась Советом Спасения города. И свое правление начала с откровенной лжи, приписав себе расправу над Закиром и его приспешниками. Народ веселился весь день и всю ночь. Дархан и подумать не мог, что в городе осталось столько граждан. Все обнимали друг друга, дарили безделушки, угощали последними крохами. Не обошлось без инцидентов — разбили ларек (кому он нужен), мужики, подпивши, приставали к девушкам, но беды, слава Аллаху, не случилось. А потом пошли самосуды. Родственники жертв закировцев брали приступом дома и квартиры и выносили всех причастных, а заодно и домочадцев, если тем приходило в голову оказать сопротивление.

Совет Спасения такие рейды не поощрял, но относился с пониманием. Закировцам (для их же безопасности) предложили сдаться. Всем обещали справедливый суд. Сдаваться пришло человек восемь (во всяком случае такую цифру сообщили по радио). Но до суда никто не дожил. Совет Спасения на следующий же день сообщил, что здание, служившее тюрьмой, взяли штурмом, а несчастных Закировцев линчевали. Совет Спасения уверял всех, что нападавшие понесут суровое наказание. Понесли они или нет, так и осталось неизвестным, но в городе появилось множество виселиц, на которых болтались бывшие закировцы, нынешние мародеры, грабители, насильники и прочие социально-опасные элементы, которые бушевали при прежней власти, не успокоились и сейчас.

Алмаз, менявший вяхирей на все еще выпекаемый хлеб на толкучке, узнал от бывшего приятеля, что восьмерых закировцев расстреляли молодчики от Совета Спасения потому что боялись, что оставшиеся рано или поздно их отобьют, а город скоро ждут нешуточные бои.

Прав был приятель. Не прошло и недели, как по радио потребовали сдать оружие Совету Спасения. Всех, кто не подчинится, ждало суровое наказание. И обыски в квартирах проводились ежедневно.

А потом были бои. Закировцы ли отстреливались, владельцы ли оружия — узнать не удалось. Слишком опасно стало на улицах. Шара все умоляла спрятать оружие. Но сейчас, когда на улицах города творится беспредел, сдавать оружие было сродни самоубийству.

Совет Спасения оказался бестолковым организатором. То загорелись и сгорели дотла три дома на Мусрепова, то подчистую разграбили хлебопекарню. Работать никто не желал, а тех, кого ловили, заставляли из-под палки. Народ роптал, что при Закире было лучше. Странным было то, что в разграбленном и обнищавшем городе нашлось что воровать. Во всяком случае в ежедневных сводках сообщалось о том, что некий высокопоставленный член Совета Спасения был уличен в коррупции и расстрелян по решению Суда Старейшин. Что за старейшины были в суде, кто входил в Совет Спасения — никто не знал. По радио сообщалось о некоем режиме секретности, дабы никто не мог навредить ни власть имущим, ни их близким.

Город постепенно сходил с ума. Кончалось продовольствие. Мародерство учащалось. Случались (но жестоко наказывались) невиданные до этих времен факты людоедства. Останки несчастных, сожранные соседями, выставили на школьной парте прямо у дома. Там же рядом висели изувеченные перед смертью тела стариков-людоедов и их умственно-отсталого великовозрастного сына.

Совет Спасения не стал изобретать велосипеда, преступников тащили к Артықу, благо их более, чем хватало. Хлоркой никто не занимался. Люди впервые за многие годы могли спать спокойно.

В боевых отрядах Совета Спасения порядка тоже не было. Все стучали на всех. С диким остервенением искали бывших закировцев (которых в новых отрядах было хоть отбавляй). Все непременно хотели попасть в отряд, потому и не гнушались банальной клеветой, грязными доносами и вечным, как вселенная, компроматом.

Хуже всего было то, что безликая масса лидеров откровенно лгала и давала противоречивые, непоследовательные, губительные приказы. То собирала металлические предметы, то для какой-то цели заставляла явиться всех женщин от шестнадцати до пятидесяти пяти лет, то искала велосипеды, то раздавала (в порыве внезапной щедрости) особо бедным конфискованную у преступников одежду. Особо бедными оказались полгорода, возникла драка, затем давка. Мо́лодцы с голубыми широкими повязками едва навели порядок. Оружия не хватало. Все ходили с длинными деревянными жердями. Жерди эти повыдергивали из забора на токарном заводе, что в первую же ночь привело к массивному налету и новым грабежам.

Последней каплей стало распоряжение передать часть съестных припасов Совету Спасения, чтобы тот мог распределить между больными и немощными. Это вызвало ожидаемый бунт. Горели здания, хрустели под булыжниками и штакетником черепа голубоповязочников. На подмогу вышла главная ударная сила — переметнувшиеся на другую сторону экс-закировцы, бывшие рабочие, молодежь. Вооружены они были как попало. Раздались выстрелы, кровь смешалась с весенней грязью и талыми лужами. Убитых сжигали в огромных кучах, для чего тратили несметное количество угля, который теперь некому было добывать.

Народ забился по домам и сплетни — новости, бывшие единственной отрадой, прекратились. Тогда голубоповязочники пошли по квартирам. Совет Спасения еще пытался как-то навести порядок, но плюнул на это гиблое дело и предался общей вакханалии.

Вакханалия творилась круглосуточно в здании госбанка. В умирающем от голода городе находились и мясо, и консервы, и хлеб, и спиртное для шести этажей Совета Спасения, Суда Старейшин, Союза Жертв Политических Репрессий (куда ломились все, кто хоть как-то пострадал от Закира) и прочих комитетов, комиссий, конвентов и ассоциаций, выросших, как чирей на заднице в месиве ужасной анархии, которую называли свободой.

Патрулей в городе становилось все меньше, но на несчастье Дархана, Алмаза и Шары, патруль, обосновавшийся тут месяц назад и не думал разбегаться. По радио передавали, что всем, проживающим в округе, следует зарегистрироваться у местных патрулей. За регистрацией шел непременный обход квартиры. Обхода следовало избежать любой ценой. Алмаз уже слышал в городе, что во время обхода голубоповязочники нередко утаскивали ценные вещи, съестные припасы, книги. Могли и просто забрать необходимую вещь, которую потом приходилось «выкупать» у самого же патруля. Жаловаться было бесполезно. В лучшем случае пришлют новый патруль, который совершит новый обход с очередной конфискацией. И, зная, что прежний патруль «слили», новый патруль мог организовать «неподчинение и сопротивление» за которым следовало применение оружия.

Светить квартиру, служившую им убежищем столько месяцев, подвергаться риску конфискации не хотелось ни Дархану, ни Алмазу. Шара подумывала вернуться на свою квартиру в город, но с новой властью все было так непонятно и туманно, что предпочла остаться до поры до времени. Патруль свирепствовал лишь в первые дни. Затем пьянствовал, играл в карты, развлекался стрельбой по птицам и уцелевшим окнам, а зачастую пропадал на целые недели. Лишь несколько раз был шум и грохот — когда казнили нарушителей, вешая на бельевой площадке. Голубоповязочники сменяли друг друга, свои обязанности по обходам исполняли из рук вон плохо и досаждали лишь тем, что кран с водой, торчащий из подвала, был у них под самым носом.

Да и черт бы с ним, всегда можно уйти куда угодно через окно незапертой квартиры на первом этаже. Увы, весна внесла свои корректировки. Снег на крыше стаял, а вместе со снегом ушли последние запасы пресной воды. До поры до времени таскали бутылками и флягами, с колонки на Букейханова. Но пару дней назад колонку огородили колючей проволокой. Новые власти и воду теперь выдавали лишь по особому разрешению Совета Спасения. Впрочем, охранник позволял налить хоть десять ведер за символический подгон в виде съестных припасов или безделушек.

Дархан, собрав ведро, фляги и бутылки у выхода, сказал:

— Пойду за водой. Если спросят, где живу, назову любую из квартир.

Алмаз почесал переносицу, затем спросил:

— А если увяжутся на осмотр?

— Пусть. Скажу, что бомжевал, решил тут обжиться, потому и выбрал пустую квартиру. Сейчас же это не запрещено.

— Где же ты шатался все это время?

— По подвалам. Там радио нет. Услышал от людей, когда просил хлеба.

Шара, протянув Дархану пару книг и альбом с марками, спросила:

— Почему не сходить на Букейханова? Есть же еще, чем платить за воду.

— Не хочу кормить эту жирную мразь. Уже и книги без обложек не берет, и вилки не принимает.

Алмаз смотрел на брата. Он знал — Дархан рано или поздно сорвется. Пристрелит караульного, разрушит проволочную ограду. Придут каратели. Нет, на Букейханова брата отпускать нельзя. Алмаз двинулся вперед.

— Я с тобой.

— Нет. Ты дома. Налажу контакт, будет у нас вода. Вдвоем сложнее врать. Доверься.

Все прошло без запинки. Караульные, лениво проводив Дархана взглядом, даже не окликнули его. Набрав воды, он все думал — пойти напрямик домой либо отсидеться до темноты в одном из подъездов. Решил сделать по другому. Покинул двор, чтобы обойти здание и затащить воду через квартиру на первом этаже.

Оставалось пройти не более полсотни метров, когда сзади загорохотал-засигналил грузовик. Поравнявшись с Дарханом, грузовик сбавил скорость. Из кузова высунулся молодой наглый голубоповязочник:

— Эй, воды дай.

Дархан остановился. Протянул флягу. Боец, выпив, с удовольствием облил себе голову, промочил лицо и рассмеялся.

— Еще!

Дархан смотрел на парня, но воды не давал.

— Оглох что ли? Еще давай!

Дархан протянул бутылку. Тот грубо ударил по руке.

— Флягу давай. И ведро.

Едва сдерживаясь, Дархан сказал медленно и очень тихо.

— Мне тоже вода нужна. Берите, сколько хотите, только тару оставьте.

Молодчик, кажется, только и ждал такой реакции. Проворно спрыгнув с борта, он подошел к Дархану.

— Ты че, охренел что ли? Ты кому так отвечаешь⁈ — Молодчик поправил старое ружье, болтавшееся как попало на плече. Он все напирал. Дархан не отступал.

— Э, ты кого толкаешь, ты ко… — договорить он не успел. Отмеренным коротким в челюсть Дархан отправил бойца в дальнее плавание. Боец же, как свергнутый памятник, начал падать медленно, даже не думая сгруппироваться. Раздался громкий стук, буйная голова крепко ударилась о бортик грузовика. Как горох посыпались остальные. Стали избивать Дархана палками и прикладами. Последнее, что он запомнил — лежащая на дороге фляга, из которой булькала-выплескивалась вода. Вода текла к бордюру, смешиваясь с его кровью.

Дархан пришел в себя в темном душном подвале. Горела пыльная оранжевая лампочка. Кошачье окно было забрано тонкой решеткой. Выбраться через окошко не представлялось возможным.

— Пи-и-ить!

Курчавый толстяк, пробравшись к Дархану, поднес к его губам грязную миску с водой. Дархан начал жадно пить. Стало полегче. Голову ломило. С трудом подняв руку, Дархан потрогал затылок. Кровь давно уже запеклась, но волосы превратились в жесткий лохматый клок. Он осмотрел сокамерников — уже знакомый курчавый толстяк в спортивном костюме, лысый крепкий старик, морщинистое лицо которого не подходило пышущему здоровьем могучему телу и чахлый подросток, совсем еще мальчишка. Курчавый, вернувшись к кошачьему окошку, сел под ним, и начал беззвучно молиться. Он все смотрел куда-то вверх. Лысый подозрительно глянул на Дархана.

— Кто такой? — сказано это было грубо, Дархан поспешил огрызнуться.

— А ты кто?

Курчавый, не опуская глаз, ухмыльнулся и сказал:

— Враг новой власти.

Лысый цепко наблюдал за Дарханом. Тот снова потрогал разбитую голову.

— Воду отобрали. Оказал сопротивление. Доставили сюда.

Лысый, покачав головой, сказал:

— Расстреляют. По любому — расстреляют.

Дархан задел слипшийся от крови клок волос. Зашипев от боли, спросил:

— Да за что?

Ответил ему Курчавый.

— По-другому нельзя. Иначе бояться не будут.

Дархан горько усмехнулся. Он не верил этим странным людям, но доля правды в словах Курчавого была. Чтобы окончательно не потерять лицо, он дерзко спросил:

— А вас тоже?

Он посмотрел на Лысого, тот не ответил, но и не отвел глаз. Курчавый продолжал смотреть на закопченный потолок. Подросток же, заерзав, ответил:

— Нас то точно. Мы ж закировцы.

Лысый бросил в подростка грязную тряпку, служившую не то одеялом, не то подстилкой.

— Заткнись, щегол. Я тебе что говорил⁈

Мальчишка поник. Дархан попросил еще воды. Курчавый молча протянул ему миску.

— Эй, с водой на «вы». Эти суки полведра на день дают.

Долго сидели молча. Ничего не говорили и ни о чем не спрашивали. Дархан все думал, на чем тут ездят грузовики. Слышал он диковинные рассказы про переделку двигателя под паровой котел. Слышал, но не верил. А еще — Шара рассказывала про несметные запасы топлива, оставшиеся от воинской части. Да хоть озеро набери. За столько лет выдохнуться должно. Может насадки-присадки какие используют?

Распахнулась дверь. В камеру забросили человека в камуфляже. Стоять он не мог и сразу повалился на пыльный пол. Лысый и Курчавый тут же ринулись к нему:

— Галым, Галым. Ты жив? Жив?

На несчастного было страшно смотреть. Вместо лица — лиловое месиво. Правый глаз заплыл. Когда Лысый переворачивал пленника, Дархан обратил внимание на его левую руку. У пленного были вырваны ногти. Курчавый порвал свою майку. Вместе с Лысым начали обрабатывать раны, стирая кровь. Пытались напоить, но вода лилась прочь из разбитых в мясо губ. Подросток, подобрав ноги, трясся и скулил. Стонущим голосом подросток залепетал:

— Дядь Еркен. Они же и до меня доберутся. Пытать станут. Я не выдержу. Я не выдержу этого. Дядь Еркен. Научите. Что говорить⁈ Что мне говорить?

Лысый, на секунду оставив раненого, гаркнул:

— Заткнись! Ничего не говорить. Инструкцию помнишь?

Подросток прикусил фалангу пальца. Затем сказал:

— Так они же знают про инструкцию. Говорили, что врем.

— На понт брали. Терпи. Терпи, пока силы хватит. Выдашь — всем хана.

— Да нам итак хана!

Лысый подскочил к парню. Ударил по щеке.

— Прекрати истерику. Не о себе думай. Нам так и так помирать. Пацанов не выдай…

В камеру постучали. Парень с ужасом уставился на дверь. Но это всего лишь караульный втащил парашу.

Время шло. Галым так и не приходил в себя. Он тяжело дышал, стонал. Помощи просить было бесполезно. Дархан, осмотрев своих не в меру молчаливых спутников, сказал:

— Стало быть — вы закировцы. А я — оказавший сопротивление.

Курчавый подставил палец к губам. Дархан подвинулся поближе, Лысый и Курчавый сделали то же самое.

— Нас все равно шлепнут. Ведь так?

Закировцы не отвечали.

— Да и черт с вами. Будете в молчанку играть — растаскают по одиночке и, выпотрошив все тайны, — он указал на пленного, — пустят в расход.

Лысый молчал. Курчавый же спросил:

— Что предлагаешь?

— Бежать. Бежим вместе, а там — как получится. Сколько их тут?

На этот раз ответил Лысый.

— Не очень много. С десяток. Может меньше.

— Они не ждут сопротивления. Иначе бы связали руки.

Курчавый горько усмехнулся.

— Ну еще бы. Обещают справедливый суд. В госбанк повезут.

Дархану не надо было объяснять два раза. Сам работал на той стороне. Любая, даже самая призрачная надежда, гасит в человеке искру. Бороться как зверь он способен лишь когда загнан в угол. Пытай его, тащи на суд — пока еще это не зверь. Всего лишь человек. Биться он начнет лишь как почует смерть.

Дархан поднялся, обошел камеру. Обычная подвальная каморка. Глазка в двери не имелось. Вряд ли охрана вела какое-то наблюдение. Да и не охрана это вовсе. Заходят как к себе домой, дверь — нараспашку. Видать, и вправду, ничего не умеют. Но их больше и оружие имеется. Врага нельзя недооценивать. Но все же… Дархан подошел к кошачьему окошку. Эх, дурни. Такое оставлять нельзя. Он взялся за тонкие прутья, пошатал их. Курчавый лениво проговорил:

— Оставь. Даже щегол не пролезет.

Дархан пожал плечами. Щегол может быть и не пролезет, а вот прутья пригодятся. Глянув на пацана, Дархан властно приказал:

— Встань на шухер.

Пацан, посмотрев на взрослых, осторожно подошел к двери. Дархан начал шатать клетку, стараясь шуметь как можно меньше. Шатал долго, но в конце концов клетка осталась в его руках. Еще раз осмотревшись, Дархан попросил Курчавого встать на край клетки. Сам же начал с усилием тянуть ее вверх. Клетка выгнулась. Дархан попросил Курчавого убрать ноги. Перевернул клетку. Выровнял ногами. Снова потянул. Так, изгибая и переворачивая, он разломал ее, затем стал высвобождать вертикальные пруты. Нашел в стене крохотную выщерблину, углубил ее острым концом прута, всунул кривой конец, стал сгибать вверх и вниз. Курчавый с Лысым подхватили эту затею. Затем долго и нудно затачивали пруты о бетонную стену.

Щегол все стоял на шухере, пару раз окликая сокамерников, но к ним больше никто не заходил. Курчавый снова проверил Галыма. Вроде дышит. Спит.

Дархан нащупал лезвие в обшлаге рукава. На месте. Если и обыскали, то не нашли. Хорошо, что оно там. Возможно и пригодится. Но сейчас в его руке была вполне сносная заточка. Он осторожно вернул остатки клетки в кошачье окошко.

Лысый, осмотрев свою работу, спрятал заточку в ботинок.

— Что предлагаешь?

Дархан пожал плечами.

— Пока не знаю. Надо бежать. Они — не охранники. Эх, знать бы, как устроен подвал. Отдельная клеть для каждого подъезда или общий длинный коридор?

— Отдельная. С той стороны запирается на решетку. Охрана сидит в подсобке, часть — на скамейках на улице. Когда меня завели — там человек шесть сидело. А на улице — всего трое. Снуют туда-сюда. На допросы в подсобку таскают. До вчерашнего вечера особо не пытали. Жана увели, не вернули. Вот Галыма, — он кивнул на спящего раненого, — отделали, суки.

Курчавый подошел ближе.

— Мы не знаем, что с Жаном. Но выстрелов точно не слышали.

Дархан почесал подбородок.

— Раненого притащили трое. Парашу один. И один в коридоре стоял…

Лысый бросил на Дархана подозрительный взгляд.

— Откуда знаешь?

— Сам в ВОХРе служил. Кормят тут?

Кучерявый подошел к ведру, черпнул воды, жадно напился.

— Не кормили ни разу. На первых допросах что-то давали. Воду, правда, под вечер приносят. Когда точно — не скажу.

Дархан подошел к двери. Приставил ухо к железу. Постучался. Прислушался.

— Никого. Охраны тут нет. Либо на входе сидят, либо в подсобке. Когда парашу приносили, назад пошли, ключами не гремели. Значит внешнюю клетку не запирают. Либо запирают, когда выводной уже покинул коридор. Нападаем на выводного или на баландера.

— Кого?

— Того, кто пить приносит. С ним один охранник. Ты, — он ткнул в Курчавого, — хватаешь баландера. Главное — задержи. Мы ломимся с хаты и нападаем на караульного. Возможно повезет — заберем ствол. Дальше валим через подсобку на улицу и разбегаемся.

— А Галым?

— Вернетесь с Закиром, отобьете, — Дархан знал, что врет. Знал он и то, что Курчавый с Лысым все понимали.

Лысый, сплюнув под ноги, промолвил:

— Я Галыма не брошу.

Дархан взглянул на Курчавого. Тот опустил глаза и тихо произнес:

— Так себе план.

— У тебя есть лучше?

Курчавый пожал плечами. Лысый выругался. Дархан и сам понимал, что план — дерьмо. Понимал он и то, что дело они имеют не с профессиональными караульными, а чмырями, сила которых в количестве. А главное их оружие — страх. Пытали Галыма не тут. Иначе слышны были бы крики. Растаскают поодиночке — сделают то же самое. Здесь оставаться нельзя. Дурной план лучше, чем никакого плана. Эх, не было бы шмона.

Планы планами, но жизнь вносит свои коррективы. Воды им в тот день не дали. Глубокой ночью пришли сразу трое. Ткнули пальцем в подростка. Приказали следовать за ними. Мальчишка упирался, плакал. Двое неловко пытались его скрутить, третий навел автомат.

— Отойдите, я ему коленку прострелю, сразу пойдет.

Бедолага бросился в ноги автоматчику, захлебываясь слезами, умолял оставить его тут. Дархан молча наблюдал, а то, что случилось потом, произошло само по себе, словно и не он это был вовсе.

Вскочив на ноги, Дархан со всей силы вонзил заточку в шею автоматчика. Бойцы, крутившие подростка, опешили. Того, что с ружьем, несколькими мощными ударами в живот прикончил Лысый. Курчавый же отработанным приемом взял второго бойца на прогиб и воткнул головой в бетонный пол. Раздался хруст и стало понятно, если очнется, то очень нескоро. Вытащив из-за пояса поверженного пистолет, Курчавый заорал что есть мочи.

— Ломимся, мужики. Уходим!

Могучий Лысый, закинув Галыма на плечо, почти не отставал. В подсобке сидело двое голубоповязочников, кипятили на сухом горючем чай. Вовсю гремело радио. Видать, поэтому не услышали боя. Караульные не сопротивлялись, при виде автомата (который Дархан забрал себе) лишь задрали руки вверх. Курчавый стал избивать парней, затем достал заточку, но воспользоваться не успел, потому как вмешался Дархан.

— Хватит! Валим! — Дархан дернул Курчавого за плечо. Тот, пнув старшего по лицу, быстро пошел к выходу.

Тихо покинули подвал. Троица сидела на спинке скамейки. Четвертый же на корточках что-то объяснял им. Осторожно, пригибаясь, беглецы стали продвигаться к спасительным кустам. Застонал Галым. Караульные всполошились. Выхода не было. Дархан открыл огонь. Двое, словно воробьи, послетали с жердей. Тот, что сидел на корточках, мигом шмыгнул под скамейку. Третий, в недоумении соскочил на землю и стоял совсем растерянный. Дархан, прикрывая отход, не стал его убивать. Уже на выходе грянул выстрел. Одиночный. Из-под скамейки. Но беглецы уже покинули двор.

Разбежаться не получилось. Роковой выстрел попал Лысому промеж лопаток. Курчавый нес Галыма. Дархан тащил Лысого, придерживая за руку. Закировцы знали какой-то схрон неподалеку. Крохотный двухэтажный домишко. Туда и направились.

Внутри было темно, но подросток быстро нашел свечи, спички. Заперли тяжелую дверь, достали бинты, сухари, консервы. Дархан, бинтуя Лысого, понимал — дело плохо. Тот тяжело дышал. Изо рта шла пенистая кровь. Лысый жаловался на острую боль при вдохе-выдохе. Дархан прощупал пульс — сердце стучало как у зайца. Вероятно, пробито легкое. Нужен медик.

Дархан оглядел своих спутников.

— Врач нужен. Кто-то может сходить?

Курчавый переглянулся с подростком. Дархан поторопил.

— Его нельзя транспортировать. Ну или можно. Я не знаю. Сдохнет он скоро, че застыли-то⁈

Курчавый отозвал парня в конец комнаты, они долго о чем-то шептались. После разговора подросток, не попрощавшись куда-то убежал. Застонал Лысый. Дархан, подбежав к нему, протер рукавом взмокший лоб.

— Воды…

Курчавый, притащив откуда-то из недр квартиры пыльную бутылку, дал Лысому выпить. Тонкой струйкой влагу лили в запенившиеся губы. Лысый закашлялся, исторгнув кляксу пенистой крови.

— Пусть с вами двигается, Куаныш. Он — нормальный мужик. Он поможет… он… он…

Сердечная реанимация лишь исторгала кровь изо рта. Глаза Лысого остекленели, пульс не прощупывался. Дыхание тоже пропало. Все было кончено.

Дархан закрыл покойному глаза. Подошел к Галыму, проверил. Тот пришел в себя, но постоянно бредил. Рассказывал про каких-то казарок, которых никогда не видел, но читал о них в книге. Куаныш сидел на корточках, прислонившись к стене. Он беспрестанно что-то шептал. То ли ругался, то ли молился. Помощь все не шла. Дархан начал собираться в дорогу. Подошел к Курчавому.

— Дай мне ствол. Сколько там патронов?

Куаныш подозрительно посмотрел на Дархана.

— Без оружия не пойду, — Дархан вручил калаш Курчавому, — возьми. Тебе с раненым нужнее. А мне пекарь давай. Как-нибудь доберусь.

Куаныш протянул пистолет. Дархан, взяв его, проверил магазин — пять патронов. Все газовые. Да и хрен с ними. Ружье, отобранное у караульного, брать не имело смысла. Всего два патрона. Тащить его ночью через город — тупая затея. Ладно, прорвется.

Похлопав по плечу Куаныша, Дархан сказал:

— Ну, бывай. Надеюсь, дождешься помощи. А мне пора.

Он уже подходил к двери, когда Куаныш окликнул его.

— Погоди!

Дархан обернулся.

— Человек ты нужный. Да и надежный, наверное. Давай с нами.

Дархан присел на обувную тумбочку.

— С вами, это с кем?

Куаныш пожал плечами. Вместо ответа, спросил:

— А ты не видишь, что творит новая власть?

— Старая делала тоже самое. Здесь ничего не меняется.

— Не правда. При Закире был порядок. Люди работали. Просто так никого не казнили. Эти — отбирают все, ничего взамен не дают. Людей казнят, сам же видел.

— Что мне видеть? Вы — закировцы. Вам мстят за убитых родственников. Возможно за тех, кого отправили в жертву Артықу.

— Твоя правда. Но то, что сейчас… ни в какие ворота.

— Что вы предлагаете?

Курчавый, поднявшись, подошел к Дархану.

— Борьбу. Борьбу до полного уничтожения.

— Кем воевать? Им? — он указал на раненого Галыма Или им? — Дархан ткнул в убитого.

— У нас еще есть люди. Горстка. Мало. Но люди хорошие. Проверенные. Нужна помощь. Их просто больше.

— Какой у вас план?

Куаныш отвел глаза.

— Этого я сказать не могу. Это только командир может.

— Кто ваш командир? Как мне с ним поговорить?

Курчавый отошел к окну. Задернул плохо запахнутую штору.

— Тоже пока не могу сказать.

Дархан, поднявшись, взялся за ручку двери.

— Прощай!

Куаныш побежал следом.

— Да погоди ты. Сам подумай. Я все расскажу, а тебя сцапают. Сам видел, как они пытают.

Дархан хотел было возразить, что он не тот, кто выдаст. Но понял, что Куаныш говорит реальные вещи. И хорошо, что не играет в детскую партизанщину. Трезвый человек.

Дархан вернулся в комнату. Попросил клочок бумаги и ручку. Ручки не нашлось. Бумаги тоже. Тогда угольком от спички на коробке́ Дархан записал код: 526431. Вручил коробок Куанышу.

— Что это?

— Код. Разыщите работающий телефон. У кирпичного завода есть стена. Кусок стены белый. Там почти никого не бывает. Напишите свой номер. Но не по порядку. Пишите по коду, который я дал. На первом месте — пятую цифру номера, на втором — вторую, на третьем — шестую и так далее.

— Зачем такая конспирация?..

— Затем. Осторожность не помешает. Твой командир скорее всего тоже не дурак. И на встречу с «надежным человеком» сам не пойдет. Да и я не хочу рисковать. В городе неспокойно. Обсудим все по телефону, там решим, как быть. Ну что ты так на меня смотришь? Притащишь к своим, тебя же и шлепнут за такую беспечность. Доверять никому нельзя.

Курчавый отвел глаза. Дархан подошел к нему.

— Послушай. Я понимаю. Телефон может выдать местоположение звонящего. Потому то я и буду звонить со случайного номера. И вы можете. Лишь на одну беседу. Не надо давать номер, который привязан к вашему штабу или логову. Найдите случайный.

Курчавый посмотрел на Дархана.

— Когда позвонишь?

— Каждый день буду звонить с 12:30 до 12:31. Если не смог, что-то пошло не так. Меняйте номер. Пишите новый. Все ясно?

Курчавый пожал плечами. Дархан, приоткрыв дверь, осмотрелся, прислушался и только после этого покинул убежище.