Десять тысяч дней осени

Глава 5

Зарядили скучные осенние дожди. Дни, как скамейки в парке, были похожи друг на друга. На чердаке водились вяхири — крупные, похожие на голубей птицы, расплодившиеся в малолюдном городе в небывалых количествах. Ловить их было несложно. К тому же Алмаз не жадничал. Одного-двух вполне хватало на целый день. В подвале у Алмаза припасены были мука, соленья и мясные самодельные консервы. Там же, у третьего подъезда, прямо из подвала торчала поливная труба со сбитым барашком. Краник крутили плоскогубцами, набирая по несколько ведер. Ведра тащили на пятый этаж. Воду, опасаясь патрулей Закира, набирали ночью. Сам же Закир им особо не докучал. Лишь пару раз объявил по радио о награде за поимку Алмаза и Шары. Алмаз все не мог понять, почему объявления дают так редко. Дархан же знал ответ — ищут и сообщают кому надо. Закир не рискнет ежедневно трындеть на весь город, что беглецы еще на свободе. Раз бегают, значит он, главарь и защитник, бессилен. Люди и без него знают — эти еще в бегах. Поймают, повесят. А то еще хуже. Ну а пока — пока город готовился к зиме, боролся с мародерами и ловил сирых и убогих в жертву Артықу.

Из вяхирей варили жирную лапшу. Иногда запекали на углях. Чадили ночью, когда не виден был дым. Днем пищу лишь грели на самодельных жаровнях. В подвале был изрядный запас угля, но Алмаз понимал, рано или поздно придется делать вылазку. Рука Дархана вела себя отвратительно. Шара делала перевязки по три раза в день, выдохшиеся со временем антибиотики не помогали. Беседовали редко и неохотно, чаще запирались по комнатам и читали. Или спали. Точнее двое спали, дежурный с баллоном хлорки зорко следил за стенами. И это, пожалуй, было сложнее всего. Когда скучно и тускло, когда живот полон жирной лапшой, когда в окно тарабанит дождь приходилось делать невероятные усилия, чтобы не уснуть. А спать в эту треклятую осень хотелось постоянно.

Дархан слушал радио. Точнее крутил ручку настройки, но не ловил ничего, кроме шумов. Радио было жизненной необходимостью. Радио спасало от неведомой опасности, грозившей городу. Случалась она нечасто. Но если случалась, губила целые семьи.

Радио шипело, трещало, пикало и в общем докучало так, что иной раз хотелось взять и разнести его кувалдой. Но обращались с ним невероятно бережно. Ему, родимому, да еще и телефону отдавал Закир производственные мощности резервной электростанции, которую топили углем. На большее энергия не выделялась. Никакой музыки, никакого вещания. Слушай его, слушай его день и ночь. Бойся опасности, страшнее Артықа. Шипение, свисты, звуки — это жизнь. Это значит, все хорошо, нормально. Но чу! Пропало шипение. Прервался треск. Тут уж не жди. Беги из квартиры прочь, бросай самое ценное. Сидишь в сортире, несись во весь опор с не вытертой жопой. Десять, может двадцать секунд у тебя еще есть. А дальше — как повезет. Бывало, что задевало лишь комнату. Бывало — выносило всю квартиру. Картина всегда одна: мебель, вещи, техника — иногда в труху, а иногда и хрупкая ваза уцелеет. Человека же ломало и коверкало так, что близкие с трудом узнавали в кровавом месиве своего несчастного родича. Нет, это была не Артық. Та утаскивала людей в стены, чтобы, натешившись, выплюнуть их где-нибудь подальше. Артықа видели многие, некоторые сумели вовремя схватить баллоны с хлоркой и отбиться. А этот враг был невидим. Свидетелей не оставлял и рассказать, что приключилось в комнате, из которой вышел всего на минутку, было уже некому.

Беседовали редко. И если уж говорили, то говорили о чем-то хорошем — былых временах, традициях, застольях. Дархан и Алмаз осторожно, словно собирая в коробку хрупкие елочные игрушки, вспоминали родных и близких, сразу же меняя тему, если натыкались на что-то острое. Алмаз крепко скучал по семье, спрашивал о них. Дархан говорил о них так, словно не было в жизни бывшей жены Алмаза нового американского мужа, словно не жили Алмазовы дети на другом конце света и уже совсем не говорили на казахском. Сильнее всего Алмаз корил себя за то, что пропустил кончину матери. Дархан больше не винил его. Прожито. Пройдено. Забыто. Шара же старалась не встревать в беседу. О себе рассказывала нехотя. Был и, вроде бы, скончался муж. Дети разбежались по всему Казахстану. И все же среди этих вечерних, как они привыкли называть — засвечных бесед, Дархану удалось получить ответы на главные, мучившие его вопросы.

Шара, из которой каждое слово приходилось тащить клещами, под настроение поделилась, что городок этот не что иное, как «ящик почтовый». Быстро и «по-взрослому» отстроился в шестидесятые годы. К началу семидесятых нагнали сюда врачей-микробиологов со всего Союза, а интереснее всего, что на сорок тысяч жителей — четыре крупные инфекционные больницы. Кого уж там лечили, никто не ведал. Но уж точно не местных. Для них припасена была амбулатория, а с чем посерьезнее катили в районный центр. Да и на картах (и то лишь самых подробных) городок плутал-блуждал, а то и вовсе не показывался.

Шара сюда впервые прибыла в восемьдесят четвертом. И совсем не по распределению. А потому что крепко и дотошно разбиралась в микробиологии и в Москве работала с самим Аскерольдом. Он, кстати, ее сюда и притащил из тогдашней еще Алма-Аты. Прямо в крошечном аэропорту в отдельном кабинете с красными креслами и «Байкалом» в высоких фужерах собеседовал ее вежливо и обстоятельно усатый кэгэбэшник в голубом пиджаке. Шаре было не впервой. Все же и Япония, и Корея и даже Швеция, не говоря уже о соцстранах. Нигде не осталась, хотя и могла. Доверие, несмотря на беспартийность, все же имелось. И как не доверять. Лечила первых лиц второй по размеру республики.

Беседовали долго. Чекист сильно отличался от тех, с кем она уже имела дело. Те напирали на родных, уточняли, чего Шара такого интересного читала в иностранных журналах. Журналы со всего света выписывал и утверждал к прочтению минздрав, поэтому особых нареканий не было. Она даже как-то помогала переводчикам с редактурой. Усатый же, с хитрой усмешкой (сними с него голубой, как акварель пиджак, накинь белый халат — от профессора не отличишь) не только спрашивал, но и рассказывал немало. Вопросы задавал дельные, материалом владел в совершенстве, а когда говорил, Шара слушала и не перебивала.

Рассказывал же он о страшной бактерии Vibrio Sorti TSPH-VII, более известной, как Ти-Эс-Пи-Аш-Семь. Разработали ее американцы. Только не эти, которые капиталисты, а латинские, которые вроде бы как братья. Американцы же, которые за железным занавесом, похитили разработки у своих латинских «нетоварищей». Похитить-то похитили, да вот заигрались с этим делом так, что вынуждены были обратиться к Советам. Почему? Усатый товарищ сказать не может, зато Шаре любопытно было узнать, что началось невиданное доселе редчайшее, если не уникальное сотрудничество двух злейших врагов по укрощению опасной бактерии. Бились долго и упорно, но ясно было одно — страшная бактерия совершенно-неподконтрольна и чрезвычайно-опасна.

Усатый чекист совал Шаре какие-то выписки, переводы, даже оригинальные тексты. Материал был обширен и настолько секретен, что Шара всерьез подумала, что свободной из этого красного кабинета уже не выйдет. С первых же строк стало ясно, что латинские «коллеги» баловались с обычной холерой. Но что они в итоге намутили одному аду было известно. Бактерия вела себя, как хотела. Одних убивала моментально, другие сгорали от высокорапидной инфекции. Шара догадывалась, что высокорапидная — это скоротечная, но словаря под рукой не было, американцы, вероятнее всего, спешной калькой переводили документацию своих латинских недругов.

Жуткой и совершенно невероятной казалась некая стадия «TZ-Anfectiva», при которой несчастный превращался в живой труп, не умирал, но гнил и разлагался либо высыхал как сено на солнечной крыше. И состояние такое могло длиться месяцами, не исключались и годы. Лишь в пяти случаях удалось нет, не излечить, но сделать возможным беседу. Пациенты, как один, молили о смерти. Пораженный мозг видел такие ужасы, словно побывал за воротами преисподней, что не мило было уже никакое исцеление. С точки зрения бактериологического оружия штамм Вибрио Сорти был бесполезен — неэффективен, неподконтролен. Изменчив и гибнет в окружающей среде. Искали антидот. Нельзя, чтобы такая дрянь гуляла по миру. Советы и Штаты работали сообща. Нет, не открытая бактерия (упаси Господь) лишь ее жалкие образчики, обезжиренные штаммы, которые ни при каких обстоятельствах не могли бы дать даже приблизительный эффект. И все же бактерию эту боялись и изолировали в «почтовые ящики», раскиданные по городам и весям огромной страны.

К началу перестройки титанические усилия окупили себя — была найдена эффективная и удобная в производстве вакцина. Ее производили в колоссальных масштабах. Каждая лаборатория, каждый институт, каждый задрипанный кабинет, где были хотя бы следы Сорти получил вакцину в необходимых количествах. Сюда же, крытыми военными грузовиками, ее ввозили в воистину промышленных объемах. Шара вспоминала, что ей даже было немного жаль, что исследования подошли к концу. После стольких лет упорной работы пора была возвращаться в Алма-Ату, где ее уже ждали три больницы и институт кардиологии. Специалисты уезжали, за ними оттягивалось и другое население некогда шумного словно улей, прогрессивного городка.

История была интересной, но совершенно не проливала свет на творящиеся события. Почему отсюда нельзя уехать, что это за тварь в стенах, что происходит, когда выключается радио, как им отсюда выбраться? Не то, чтобы Дархан не спрашивал, только ни Шара, ни Алмаз не давали прямых ответов. У них тут же находились срочные дела либо отнекивались, либо отмалчивались. Давить и жать было бесполезно. Заученным монотонным голосом они вновь и вновь повторяли историю города и ту информацию, которая была уже известна Дархану. Лишь раз, припертая к стенке Шара, пообещала со временем разъяснить и другие вопросы, если Дархан прекратит докучать.

Дархан и сам понимал, что есть вещи, с которыми лучше не торопиться. Он собирал информацию по крупицам, подгадывал настроение, баловал своих невольных домочадцев новыми блюдами. День проходил в суете и осторожности, несколько раз патрули Закира заходили во двор. Нет, беглецов они не искали, возможно обшаривали все, что только можно — рутинная, монотонная работа. Городу нужны были эти рейды. Лекарства, инструменты, проволока, книги, игрушки, консервы, одежда, фонари, арматура, рухлядь и тысячи нужных вещей стаскивались и распределялись по мере необходимости. Со временем рейды стали опаснее. Людей не хватало, кому стеречь склады, кого отправлять на охрану полевых работников от расплодившихся до невероятных размеров стай бродячих собак. А патрулирование города? А розыск нарушителей? Закиру хлопот хватало. И все же беглецов искали. Закир не тот человек, что отступится. С каждым днем его авторитет будет падать среди своих. Вот потому он непременно отправлял пару-тройку так нужных в других местах ребят на вероятно тщетные поиски.

Дархан крутил настройку мощного советского радиоприемника. Помнил такие с детства. Вена, Лейпциг, Киев, Братислава, Дрезден, Львов, Будапешт, Варшава. Прям не надписи на шкале, а стих какой-то. Он бессмысленно щелкал по частотам УКВ, КВ1, КВ2, КВ3… Шипение. Свисты. Скрипы. Монотонное гудение. Дархан крутанул ручку настройки влево, затем вправо. Ярко-красная вертикальная линия скакала по шкале. Пересекая невидимую точку, она «ловила» волну с забавным не громким, но таким ярким и сочным писком. Поймать этот писк, чтобы он лился постоянно, не получалось. Пришел заспанный Алмаз.

— Не мучай радио. Оставь на семерке.

— Где Ленинград?

— Да. Ближе к «г».

Прежде, чем открутить красную линию на семерку, Дархан еще раз пискнул, проскочив невидимую точку. Улыбнувшись, он посмотрел на брата, который покрутил пальцем у виска. Медленно, осторожными движениями, он снова проскочил писклявую волну.

— Почему я эту писклю не могу поймать?

— Потому что руки из жопы, — Алмаз сел к приемнику и осторожно, придерживая палец другой рукой стал крутить ручку настройки. Примерно на отметке с надписью УВБ-76 с трудом расслышался едва различимый автоматический голос:…сят два, четыреста пятьдесят два, четыреста пятьдесят два. И так — бесконечно, монотонно, без эмоций. Алмаз покрутил настройку, но на других частотах было лишь шипение.

— Видать, закировские на станции что-то мутят.

Он зевнул, встал из-за стола.

— А писклю?

Алмаз быстро накрутил брату так нужную ему писклю. Когда от нестерпимого свиста стало тошнить, писклю свернули на Лейпциг, затем снова поймали «четыреста пятьдесят два» и оставили на Хельсинках. Там шипение было негромким, особо не докучало и в то же время если б радио вдруг замолкло это стало бы ясно сразу. Дархан посмотрел на велосипедный клаксон, лежащий на столе. Гудел он громко, зычно, тряслись слоники в невесть как сохранившемся кургузом серванте. В клаксон следовало гудеть и будить спящих при первых же признаках тишины. Успеют выбежать — останутся живы.

В ту ночь дежурил Алмаз, но не спали все трое. Дархан бредил, температура приближалась к сорока. Шара протирала ему лоб, каждые десять минут слушая стетоскопом сердце. На шее висел и фонендоскоп — для аускультации сосудов. Дархану было совсем плохо. Рука почернела и горела, как раскаленная кочерга. Осмотрев руку, Шара поцокала языком.

— В больницу надо.

— В больницу нельзя. А если там люди Алмаза?

— Тогда помрет.

— Может ампутация?

— Тоже помрет. Нечем, да и не перетянем как следует. А антибиотики наши — сам видишь — не помогают. Декомпрессию бы по-хорошему. У меня в процедурном все для таких дел припасено. Даже собирать не нужно. И антибиотики там. Закир, небось, всю больницу уже растащил. А тайник ни в жизнь не найдет.

— Так может я принесу?

Шара безутешно покачала головой.

— Не дотянет.

Больница была в полутора километрах от их убежища. Но добирались часа два. Дархана знобило, идти он почти не мог. Два раза скрывались от патрулей. В одном из домов старухе приспичило ночью курить на балконе. Выкурив трубку, она еще долго любовалась звездами, уже хотели идти в обход. В больницу забрались без приключений. Людей Закира тут не было. Споро и расторопно Шара возилась с рукой Дархана. Алмаз, тем временем, набивал рюкзак необходимым инвентарем и инструментами.

Алмаз и Шара заметили, что после их побега Закир не стал растаскивать больницу. Возможно занялся тремя другими, а здесь лишь варили хлорку. То, что хлорки стало втрое меньше Алмаз заметил почти сразу. Так что второй рюкзак забили ингредиентами, чтобы приготовить раствор дома, благо баллоны были.

— Идти пора, Шара.

Молча кивнув, Шара дала команду на сбор.

Выходили со стороны лаборатории. На центральном могли дежурить люди Закира. Дархана мутило. Перевязанный свежими бинтами, он отчаянно нуждался в антибиотиках. И непременно через кровь, а для этого у них есть минут десять, может пятнадцать, чтобы добраться до любой заброшки, где не менее часа капать приготовленный Шарой раствор.

В полубредовом состоянии Дархан узнал еще одну тайну. Он долго не мог понять, как в городе, столько лет отрезанном от цивилизации остались лекарства. Если их даже и не использовали, то все они давно должны выдохнуться от старости. Не может быть в этом городе ни таблетки, ни микстуры, срок которых еще не вышел.

Вместо ответа Алмаз и Шара подвели его к огромному белоснежному, похожему на железнодорожную цистерну, контейнеру. Контейнер этот оставили американцы. Таких по городу было несколько. В них можно было не только хранить, но и восстанавливать подходящую к сроку годности вакцину. Не был контейнер ни холодильником, ни барокамерой. Работать мог автономно, лишь следовало плотнее герметизировать дверь. Да и самим находиться внутри этого агрегата полагалось в спецкостюмах (это правило уж давно никто не соблюдал). Что этот чудо-контейнер делал с вакциной (как и со всеми другими лекарствами) Шара не знала. Да только вот контейнер этот не просто безупречно все хранил без электричества и мороза, но и возвращал лекарствам их целебные свойства. Получалось, конечно, не всегда. Лекарства «оживали» ненадолго и нередко оставались совсем слабенькими. Но здесь, в этом забытом Богом городе и ампула с Азитромицином 1992 года была на вес золота. Клали ее в контейнер и ждали чуда. Все же, что могли приготовить и синтезировать сами, поручали Елене Игоревне, единственному уцелевшему в городе химику-фармацевту.

У Шары с тех самых времен хранился длинный, больше похожий на напильник, ключ — без него тяжелую овальную дверь не открыть. Вообще-то контейнеры следовало охранять круглосуточно, раньше так и делали. Но со временем лекарств находили все меньше, остатки стащили в два, потом в один. Охрану, которой и без этих контейнеров хлопот хватало, сняли. Кто сюда без ключа полезет? Этот пользовали нечасто, потому-то Шара и делала в нем «нычки» — тайники, для своих индивидуальных запасов. Тогда еще не знала, пригодятся ли. Вот, пригодились.

Шара быстро раскрутила вентиль овальной трубы, засунула руку и достала металлическую блестящую коробку. Так, индийские подвели, эти — не продержались и месяца. Вот, немецкие. Они — лучше всех. Но их совсем мало. Ладно, пора готовить капельницу. И как можно быстрее. Лекарство выдыхается с каждой минутой.

Когда подошли к выходу, Алмаз приоткрыл дверь и тут же отпрянул обратно. Сквозь стекло лаборатории были видны фары уазика. К двери шли трое. Алмаз, схватив Шару и Дархана, ринулся обратно. Миновав длинный, узкий коридор, они добрались до главного входа. Толстая, в несколько мотков обкрученная вокруг массивных дверных ручек цепь блокировала выход. Троица шла неторопливо, лениво споря, спит ли Кадыр-ага или нет. Шара, молча указав на парадную лестницу, потащила всех к ней. Едва миновали первый пролет, как полыхнул тусклый неровный свет керосинового светильника.

— Эй, Кадыр-ага⁈ Кадыр-ага. Просыпайся. Просыпайся, шал. Налет на больницу. Мародеры напали, — троица хохотала, осматривая вестибюль. Что-то в дальнем углу зашевелилось и из-под кучи ветоши и истертых бушлатов выбрался сморщенный как кузнечик, седой старик. Заглянув под свою лежанку, он достал ружье и поковылял к пришедшим со стонами и криками.

— Кто напал⁈ Какие мародеры⁈

Шара и Алмаз смотрели и не могли понять, как в темноте, минуя узкий коридор, они не заметили спящего деда.

Один из вошедших сказал:

— Кадыр-ага, пузырь с тебя причитается. Если бы Закир сюда наведался, а ты спишь!..

— Ничего не сплю, ничего не сплю. Всю ночь хожу, все смотрю, слежу. Двери все на замке, окна на запоре.

Троица снова расхохоталась.

— Какие еще запоры? Я тут на спор сказал, что лабораторию и не думал закрывать, старый хрыч.

— Аллахом клянусь, закрывал. Аллахом.

Очередной приступ смеха разорвал темноту ночной больницы.

— Радуйся, что Аллаха нет. Иначе бы тебя за вранье молнией уже давно сожгло и нам досталось.

— Эй. Говорю же, закрывал засов. Детьми клянусь же.

Теперь смеялись только двое. Третий же злобно сказал:

— Да какие еще дети, шал? От которых ты в этот город сбежал? Небось, на долги по алиментам уже самолет купить можно.

Двое снова начали смеяться, но третий грубо прервал их.

— Че ржете как кони? Вас зачем послали? Хлор варить? Быстро в подвал за углем. А ты воду тащи. Нам сто литров до вечера отработать надо.

Больница заполнилась отвратительным едким запахом. На первом этаже варили хлорку, так называли жуткую смесь удобрений и химикатов, которой травили Артықа. Хлорка была оружием, валютой, надеждой. Есть баллон — отобьешься. Нет — пеняй на себя. Когда не останется жертв, за хлорку разгорится самая настоящая война. Дархан лежал в кабинете на четвертом этаже, Шара внимательно следила за капельницей, поминутно впрыскивая антибиотик в инъекционный узел. Пути к отступлению были отрезаны. Оставалось только ждать. Часа два, может три и закировцы доварят хлорку. Если будут заправлять баллоны это еще около получаса. Затем уедут. Оставят на охране Кадыр-ага — можно не беспокоиться. С ворчливым стариком они справятся. Если же нет… Думать об этом не хотелось. Алмаз осторожно глядел в окно.

— Зачем они ночью варят?

— Дураки потому что. Как мы варили с тобой?

Алмаз обернулся к Шаре.

— Шесть килограмм хлорной извести смешиваем с шестью литрами дистиллированной воды, концентрированный карбамид…

— Господи, да я тебя не об этом спрашиваю. Как мы брали ингредиенты?

— По триста пятьдесят грамм на одну…

Шара, махнув рукой, отвлеклась на капельницу и впрыснула еще кубик.

— Мы брали ровно столько, сколько необходимо для разовой варки. И ни в коем случае не смешивали. Они, видать, по незнанию, смешали все и сразу. Сколько эта каша продержится?

— Да она же разложится за…

— То-то и оно. Им выварить срочно это все нужно. Только без толку. Баллонов-то столько нет. А где готовую смесь хранить? Так и так пропадет.

— Значит варят день и ночь?

Шара, не ответив, впрыснула еще немного лекарства. Алмаз, крякнув от досадной догадки, пробурчал под нос.

— Нам не уйти. Их кто-то сменит. Придется прорываться.

Шара кивнула головой.

— Есть и хорошие новости, — она подозвала Алмаза к Дархану, — руку почистили, антибиотик вкололи, температура сразу спала.

Светало. Несмотря на жуткую вонь, хотелось есть. Алмаз видел в окно, как на подошедшей машине увозят Ермека-стоматолога. Именно он кричал деду про алименты. Именно он командовал охранниками-исполнителями. Ермек был непроходимой бестолочью. И уж если Закир его привлекает, значит дело с медициной и химией совсем худо. Алмаз все думал, почему не привлекают Елену Игоревну. Теперь, когда он и Шара выбыли из игры, Игоревна единственная, кто могла сделать толковый отвар. Может Закир боится подвергать ее опасности? Без Игоревны, без ее лекарств и химии город загнется в одночасье.

Ермека увезли. Прибыл ли к нему кто-то на смену, Алмаз не знал. Те двое, охранники, судя по всему, так и остались в здании. Кабинет был заперт на щеколду. Алмаз и Шара забаррикадировали дверь тяжелым шкафом, забитым личными делами пациентов. Дархан крепко спал. На столе, совсем неподалеку лежал автомат Калашникова и револьвер. У самой койки стояло ружье. Без боя они не сдадутся.

— Алмаз, поспи, я постерегу.

— Лучше вы поспите, всю ночь возились.

— Я привычная.

— Я тоже. Как думаете, заглянут сюда?

— Вряд ли, везде пыль, в тумбочке — спирт. Сюда если и заходили, то не шарили. Охранять все объекты — у Закира людей не хватит. Так, проедут раз в день. Может Кадыр-ага тут постоянно обитает, шугает нерадивых посетителей.

— Мародеры церемониться не станут.

— Были бы мародеры, Кадыр-ага уже давно бы к своему Аллаху отправился. Спи давай. В ночь уйдем, аккуратно.

То ли слова эти показались Алмазу легким, так нужным глотком призрачной надежды, то ли он и вправду уже не мог бороться со сном, да вот только сев на табуретку, Алмаз прислонился спиной к батарее и крепко уснул. Шара смотрела то на Алмаза, то на Дархана. А ведь они совсем непохожи. Хотя и братья. Дархан — упертый, скорее Закировская порода. Этот же — несуразный, потерянный какой-то. И какой демон заманил его в этот Богом проклятый город? Что бы там Алмаз не говорил, она его точно сюда не приглашала. Сколько ее сыновьям сейчас? Под сорок? А может и больше. Она давно потеряла счет времени и была счастлива, что они живут в мире и тепле, за пределами этого ада. А может быть этот ад теперь на всей земле? Может Дархан врет, что проник сюда из мира, где нет никаких ужасов? Почему же другие не едут? Почему их не спасают? Вопросы, которые она часто задавала себе. Вопросы, на которые не было ответов.

Шара вновь сбросила с себя липкий осенний сон. За окном моросил дождь. В больнице было тихо. Нужно ждать темноты и уходить. А как ждать, если мочевой пузырь вот-вот лопнет. Может отойти за шкаф? Братья крепко спят, не разбудит. У шкафа Шара остановилась. Вот это да. Архивы, фотоальбомы, грамоты. Схватив самый толстый, она стала лихорадочно листать. Парк новеньких «Скорых». Водители светятся от счастья. А вот — американские микробиологи. Ребята интересные, толковые, но немного наивные. А это фото она помнила. Обед с американцами. Словно нарочно фото сделано так, чтобы ни усатый кэгэбэшник, ни его американский коллега из какой-то там спецслужбы не попали на фото. Сидели, лыбились друг другу, в то время казалось, что все мы братья. А вот и первый подарок от американцев — портативный электронный микроскоп. Сколько же времени она провела за таким. Нет, не за этим. Первый утащили куда-то в Алматы. Им оставили только третью партию и то лишь после вежливого, но настойчивого требования американцев не растаскивать совместно-проектное имущество.

— Что это? Микроскоп?

Шара, вздрогнув, обернулась. Дархан, держась за край шкафа, стоял у нее за плечом и внимательно разглядывал фото.

— Как самочувствие?

Дархан пожал плечами. Шара привычным движением притронулась к его лбу тыльной стороной ладони.

— Температуры вроде нет. Ты пить хочешь? У нас воды нет ни капли.

Дархан покачал головой.

— Пить не хочу. Тошнит.

— И будет. Я в тебя почти литр раствора вкачала.

Шара проводила Дархана на кушетку. Села рядом, осмотрела руку. Рука была в порядке. Вовремя, очень вовремя они все сделали.

— Ночью уйдем. А теперь — поспи еще.

— Не хочу. Выспался. Вы поспите.

Шара покачала головой.

— Не смогу уснуть.

— Можно я альбом посмотрю?

— Конечно можно, только не вставай, я тебе сама принесу.

Дархан сидел и внимательно слушал, а Шара с жаром рассказывала. Нашли фото с белоснежным вагоном-контейнером и Шара снова рассказала о его чудо-свойствах. После распада СССР началась программа утилизации. Уничтожили все штаммы чертовой Сорти, а вместе с ней любые бионаработки. Вакцину тоже должны были утилизировать, но Казахстан не входил ни в первую, ни во вторую очередь. Из года в год посылались еще какие-то отчеты, а потом, во время всеобщей неразберихи, и они прекратились. К девяносто третьему вакцина была уничтожена повсеместно. Во всяком случае так писали иностранные коллеги, с которыми Шара изредка поддерживала связь. Новый Казахстан набирал обороты и Шара давно уже трудилась в Алматы. История с Сорти стиралась из памяти и было ясно, что никогда Шара больше не вернется в этот крохотный, уютный город. Закрылся проект, закрылась эпоха, рухнула страна, которая все это затеяла.

— А тридцатого декабря, за день до Нового Года, меня разбудил телефонный звонок. Я презираю ночные звонки. Обычно трезвонят, когда кто-то умер. К счастью — все были живы, звонил мой бывший начальник, сказал, что есть серьезный разговор и что машина с водителем ждет меня у подъезда. Через двадцать минут я уже мчалась в аэропорт.

— Вы хоть одеться успели? Ночь же была?

Шара, усмехнувшись, махнула рукой.

— Какой там. Что накинула, в том и поехала. Впрочем, муж вдогонку прикатил небольшой чемодан. Еле успели на ближайший рейс. Тогда еще был прямой из Алматы.

Шара порылась в альбоме, но не нашла нужной фотографии. Тогда она сказала:

— Как и откуда прознали, что у нас есть 160 000 доз, до сих пор загадка. Короче на моего шефа почти одновременно вышли индийцы и минздрав Сингапура. Потом уже минздрав оказался никаким не минздравом, но дела это сильно не меняло. Они предложили купить вакцину за баснословные деньги. Чего уж там мутил мой шеф, как договаривался, меня мало касалось. Я лишь заполняла нужные документы и готовила вакцину к длительной перевозке.

— Почему они не купили напрямую у правительства?

Шара рассмеялась.

— Я очень сомневаюсь, что правительство вообще знало об этой сделке. Скрывать не буду, все мы изначально понимали, что дело не совсем законное, но кого это тогда волновало. Мы невероятно обогатились, а продали меньше четверти ампул. Видела лично, как шеф паковал для какого-то замминистра коробку из-под микроволновки, полную фунтов стерлингов.

— Почему именно фунты?

— Мы тогда не задумывались. Торговля шла бойко. Каждый со своей долей делал что хотел. Лично я скупала квартиры. Не на себя, конечно. Муж, дети, родня. А деньги лились рекой и не кончались. Дети все агитировали уехать в Америку. Зачем? С такими деньгами Америку можно сделать в любой стране.

Дархан встал, прошелся по кабинету, посмотрел на спящего брата.

— Зачем вакцина от несуществующей болезни?

Шара пожала плечами.

— Там состав настолько разнообразный. Может синтезировали что-то?

Ухмыльнувшись, Дархан с презрением посмотрел на Шару.

— Может и наркотики?

Шара не смутилась, не отвела глаза. Лишь горько усмехнулась.

— Тебе легко осуждать. Когда страну рвут на части, не задумываешься особо о морали. Не стащишь ты, стащат другие. И то, что творилось в стране, долбило в голову похлеще молотка — обеспечь! Защити себя, детей. Ты особо не старайся меня совестить. Мы все, — широким жестом Шара обвела рукой палату и было не ясно, кто это мы — врачи, расхитители вакцины или вообще весь город, — поплатились за это дело. Сколько лет уже мы тут, чего только не натерпелись.

Дархан, крутившийся словно школьник на круглом табурете, сказал:

— Да уж. Наказание слишком суровое. Но возможно так и надо. Иначе не прекратят воровать.

— Даже у осужденных за коррупцию есть срок, после которого преступника выпускают на свободу. Мы же обречены на вечную…

Договорить Шара не успела. Кушетка заскрипела, Алмаз, вскочив с нее, подошел к Шаре и четким, словно и не спал совсем, голосом выпалил:

— Черт бы с вами, Шара. Вы воровали, вы квартиры покупали. Я-то тут за что? Ведь это же вы меня пригласили!

Стараясь сохранять самообладание, Шара спокойно ответила:

— Не горячись. Говорю в который раз. Я знать тебя не знала. И не приглашала вовсе.

Алмаз вспыхнул.

— Я бы в жизни в этот сраный городок не поехал. Ты! Твое имя! Тебя все медики страны знали. Да что там страны. Тебя в мире знают.

— Еще раз говорю, я не знала тебя. Не знала и ничего не писала.

Не понимающий Дархан, прекратил крутиться и лишь внимательно слушал.

— Ты позвала меня сюда, потому что прочитала мою курсовую по коккам. Сказала, что я талант, самородок. Скажешь и этого не было?

— Алмаз, прошу тебя. Успокойся. Уймись. Мы много раз об этом говорили. Я не писала тебе никаких смс. У меня и телефона этого… сотового и не было отродясь. И работ твоих не читала. А все, что ты мне рассказал про курсовую потом, это никак, ну никак на гениальность не тянет…

— Ложь! — Алмаз громко крикнул. Он, казалось, совсем забыл, где сейчас находится, — ложь. Ты позвала меня, потому что работа показалась талантливой. Когда ученый с мировым именем…

Алмаз задыхался. Дархан смотрел и не узнавал брата. Тот никогда не выказывал таких эмоций. Он подошел к нему, обнял, прижал крепко к себе.

— Алеке. Успокойся. Успокойся пожалуйста. Я не понимаю, о чем вы говорите. Но вот ты же меня тоже сюда позвал… ты же отцу смс-ку отправил… Алеке. Ты писал что-то или нет? Алеке?

Плечи Алмаза сотрясались. Щекой Дархан почувствовал, что тот беззвучно плачет. Шара развела руками.

— Всю…всю жизнь я хотел доказать отцу, матери, но прежде всего — тебе, что я не пустое место. Почему у тебя всегда все получалось. Почему на меня смотрели, как на… Думаешь я не хотел быть рядом с вами, когда умирала мама? Думаешь я не хотел быть достойным отцом своим детям? Я всегда, всю жизнь пытался доказать, что я… и тут… сама Шарапат Абдыкадыровна приглашает сотрудничать…я… я… — Алмаз начал икать. Шара смотрела на Дархана, тот лишь осторожно качал головой. Алмаз, совсем как ребенок, залепетал.

— Это вы меня сюда позвали, Шарапат Абдыкадыровна. Вы! Я из-за вас сюда приехал.

Шара подошла к братьям. Осторожно высвободила Алмаза из рук Дархана. Ласково, словно маленького, погладила по голове. Тоже обняла.

— Это я тебя сюда пригласила, сынок. Это я тебя позвала. Только не плачь. Только не плачь.

Время текло медленно. Нестерпимо хотелось в туалет. И пить. Голод ушел куда-то, притупился. Они сидели в разных углах, не разговаривали и ни о чем друг друга не спрашивали. Дархан думал о случившемся. А ведь они были правы. Правы, что ничего не говорили Дархану. Нет, вряд ли берегли его, скорее боялись поссориться между собой. Здесь, в этом мерзком городе хрупкий мир был нужен, как нигде. Лишь сообща люди могли выжить. Сколько раз эти двое могли предать, продать друг друга. У человечества всегда найдутся конфликты.

Дархан и сам едва настроил тонкий, хрустальный, такой непрочный мостик дружбы с братом. А ведь копни поглубже, наступи ботинком на этот мост — все тут же хрустнет, рухнет в бездну. Он знал по себе — конфликты лучше проговаривать. Но где и когда найти это чертово время? Бывает ли оно «правильным»? Что, если Шара закричит, разобьёт стекло стулом или начнет стучаться в дверь. Сюда ворвутся люди Закира. Всех скрутят. Закиру нужен врач, может быть и два. Но как-то эти дни-недели он обходился и без Шары, и без Алмаза. Одного следует наказать. Примерно. Неотвратимо и сурово. Даже жестоко.

Дархан прожил в этом городе меньше других. Но знает прекрасно законы такого общества. Потому что там, за орлиной стелой такие же законы. Только выглядят гуманнее. Но работают одинаково. Попробуй, прояви милосердие. Оставь в живых и Алмаза, и Шару. Завтра же мародеры или кто там еще разнесут всю эту надстройку, перебьют патрули, захватят власть. Мир держится на страхе и только на нем. Паритеты, синергии и прочее — лишь красивые слова. Не нарушают, потому что боятся. А перестанут, попробуй заставь. Дархан посмотрел на автомат на столе. Нет, Шара не была похожа на предательницу. Но она — здравомыслящий человек. Чего ей ради расставаться с жизнью из-за Алмаза и уж тем более — Дархана. Дархан и сам крепко задумался, а что бы он сделал на месте Шары. Решить окончательно Дархан не успел, на улице раздались крики и звон битого стекла. Человек десять-двенадцать с тяжелой арматурой и пожарными баграми напали на больницу.

Тишина. Было так тихо, что Дархан слышал, как дребезжит застрявшая между стеклами медицинского шкафчика невесть как туда залетевшая муха. Он крепче сжал автомат. Оружие успокаивало. Пусть только сунутся. Эх, жаль патронов маловато, тут на столе всего полтора рожка — сорок пять маслят. Да тридцать во вставленном магазине. Казалось бы — по четыре патрона на человека. К тому же в такой дикой бойне вряд ли обошлось без жертв. И все же только дилетант мог подумать, что этого хватит. Если ворвутся, пальба будет нещадной. Потому то и рассадил Дархан всех так, чтобы не попали под перекрестный огонь. Работать будут с трех точек. Он отвлечет огонь на себя. Шару, спрятавшуюся за шкафом заметят позже других. Татешка стрелять умеет, в этом он убедился. Брат, скрывшийся за перевернутым столом, грохнет из ружья. В закрытом помещении греметь будет — дай Боже. Но это скорее психологический эффект. Дархан строго наказал палить лишь раз и тут же ретироваться к подсобке. А он уж будет работать короткими очередями. Если враги замешкаются и свалят — бой выигран. Хуже всего, если ворвутся толпой. Тут уж не удержать. Уложит двоих, может троих, остальные, разъяренные пылом битвы, доберутся до него. А тут и брат, и Шара, спасая, в отчаянии откроют пальбу и несомненно заденут. Придется группироваться. Вот же черт. Он посмотрел на своих бойцов. Шара сосредоточенно следила за дверью. Брат же мостил и все не мог приладить ружье, словно выбирал лучшую точку. Главное — огорошить в первую атаку. Хорошо бы уложить как можно больше. Остальные сбегут. Даже те, с оружием, закировцы, так себе вояки. Это было понятно и по выправке, точнее по полному ее отсутствию, и по неумелым, суетливым движениям, и по тому, сколько шуму наделали, входя в темное помещение. Закировцев можно не бояться. После того, что творилось внизу, их уж точно нет в живых. А вот где мародеры? Грабят ли больницу? Ушли? Грохот стоял такой, что перед смертью закировцы явно положили добрую половину.

Дархан снова посмотрел на брата. Близоруко щурясь, тот изо всех сил старался казаться храбрым. Неужели в этом проклятом городе не нашлось нормальной пары очков? Дархан вспомнил, что у брата какие-то редкие неполадки с «фарами». То ли аномальный астигматизм, то ли еще что. Очки и в прошлой жизни подбирали неделями. А тут… возможно и выбрать было не из чего.

Резко, словно тогда, в бараке, кольнуло сердце. Маленький, хрупкий, сжимает ружье, как и все — готов к бою. А он, Дархан, кипел на него злостью лишь за то, что Алмаз не хотел жить по навязанным уставам и принципам. Сам-то он тоже не особо отличался покорностью. Просто доверяли больше. Теперь вот брат. С чего он вообще решил, что тащить Алмаза как осла на аркане к отцу — это правильно. Отец велел? Попрощаться, потому что так надо? И кто из них неправ? Брат — непокорный невесть кем заведенным устоям жизни. Или он, Дархан, верный сын, а точнее цепной пес, бросившийся выполнять последнюю волю отца?

Где-то в подсознании Дархан почувствовал мерзостную теплоту лукавства. Цепным псом он назвал себя сам. Вроде как бы и плохо, а в то же время — собака, слуга, преданность. Проститутка. Вот верное слово. Делать то, что скажут те, кто сильнее, авторитетнее. Но ведь он это делал не из страха, он хотел лишь выполнить волю отца.

Раздался треск ломающегося дерева, потом скрип двери и лязганье металла. Потом все стихло. Алмаз посмотрел на Шару и шепотом произнес.

— Они через боковой ушли. Вроде все.

Медлить было нельзя. Собирались быстро. В любой момент сюда должна была прикатить подмога. И все же Шара лихорадочно паковала в медицинский саквояж инструменты, лекарства, бинты, ручки, блокноты. Сюда они вряд ли вернутся. Запас же никогда не повредит. Подумав, Шара кинула в саквояж пару альбомов. Пора была двигаться. Они осторожно вышли в коридор. Луна светила в огромные окна.

— Там лестница. Выйдем через боковой.

Серебристая луна освещала им дорогу, лишь в лестничном переходе Дархан зажег фонарь. Шара и Алмаз в один голос шикнули:

— Выключи! Выключи скорее!

— Да выключил я уже, кого бои…

Только сейчас Дархан заметил, что там, внизу, на втором этаже тоже светят фонари. Один из них ярко осветил их лица. Раздумывать было некогда. Грохот автомата долго еще звенел-носился в широком лестничном пролете. Когда сбежали вниз, то поняли, что кто-то убегает прочь. Он видел их, несомненно видел.

По двери, оставляя кровавый след оседал Кадыр-ага. Он был еще жив, но Шара и Алмаз сразу поняли — старику не помочь. С трудом поманив их скрюченным пальцем, Кадыр-ага едва слышно промолвил:

— Ты зачем… в меня… стреляли?.. Зачем на больница… напали?.. Вам Закир теперь…

Кадыр-ага медленно, словно во сне, опустил голову на изрешеченную автоматной очередью грудь, чтобы уже никогда не поднять ее вновь.

До квартиры добрались без происшествий.