Десять тысяч дней осени

Глава 1

Кофе. Дархану до смерти хотелось горячего черного кофе. Кофе он ненавидел с детства, но сейчас понимал — не хлебни он противного напитка, протянет недолго. Дархан пристально вглядывался в морозкий, словно состоящий из мириадов ледышек, туман. Пусто. Противно. Ни заправок, ни захудалой придорожной кафешки. Лишь темная, шуршащая как змея, полоса дырявого асфальта да бескрайная степь. Дархан посмотрел влево. Степь стелила свои жухлые кураи у самой обочины. А дальше — густой, ледяной туман. Дархан приоткрыл окно машины. В салон ворвался скриплый свист и пахнуло душным морозом. Если бы было просто зябко, Дархан смог наслаждаться свежим, ледяным воздухом. Духота же никак не совместима с туманом, густыми, словно свинцовыми облаками и влажным асфальтом. Отчего он влажный, если нет дождя? И почему так душно, будто палит жаркое южное солнце. Дархан крепко держал баранку, стараясь облетать рытвины и ямы на трассе. Да уж. Еще полстраны в таких. Дархан закрыл окно. Свист прекратился. Кондиционер мягко нагнетал прохладу. Дархан любовно погладил руль. Это его пятый уже конек. Если реклама не врет — самая безопасная машина в мире. Дархан влюбился в нее с первого километра, плавный ход, легкий руль. Машина слушается пилота, как маму. Напичкана электроникой и заранее предупреждает о малейшей опасности. Ухмыльнувшись, Дархан подумал, что машина иногда ворчливее Дамиры. Супруга, словно штурман, участвовала в вождении охая, ахая, цокая и причитая. Не забывала корить, если свернул не туда или застрял в глубокой пробке. Впрочем, Дархан с Дамирой не спорил, такая уж она уродилась. Обычно во время бурчания супруги Дархан весело перемигивался через зеркало с Камилкой, дочкой, что нет на свете дороже. Камилка кривлялась своими огромными карими глазами и нежно улыбалась, когда Дархан корчил рожи в ответ. Дархан с нежностью подумал о жене, о дочери и так внезапно повзрослевшем сыне. Ведь эти выходные он мог провести с ними. А теперь катит в чертову даль и вот-вот уснет за рулем.

Дархан вспомнил, как катал Камилку и Олжика на ламе. Лама вальяжно чапала, словно и не лама вовсе, а генеральный прокурор. Олжас, вцепившись в пестрые веревки, старался быть серьезным и солидным. Камилка хохотала, обнимая брата за пояс. Дархан шагал рядом. Лама все же не прокурор, вдруг ей взбредет в голову сбросить детей на горячий асфальт. Дархан даже запах почувствовал этого асфальта — пресный, пыльный, искусственный. Жара… Детский парк…

Система фронтального столкновения своим подлым верещанием мигом выдернула Дархана из сна. Машина затормозила, распознав помеху в густом тумане. Дархан, ударив ботинком в тормоз, стремился отвести машину влево, что задействовало АБС и прочие приблуды. Развернувшись на девяносто градусов, машина осветила яркими фарами густой туман. Упругие галогенные лучи не смогли пронзить его больше чем на двадцать метров. Врубив задний ход, Дархан быстро согнал машину с трассы на обочину. Осмотревшись, направил ее прямо в туман, подальше от слепой трассы. Машина пищала, подсвечивая красным светом помехи, которых принимала за людей. Вот ведь дура, откуда тут люди? Может кочки? Но и кочек нет. Ладно, когда-нибудь разберется в настройках. Плавно открыв дверь, Дархан покинул машину. Тихо, безжизненно. Воздух даже не думал пахнуть с детства ему знакомым запахом степи. Где он? На что так кстати среагировала машина? Дархан подошел к своей бежевой красавице и любовно погладил ее по крылу. Здесь, вдали от людей, Дархан не боялся дать волю сантиментам. С древнейших веков его предки уважали транспорт. Будь то кони, верблюды, пусть даже вьючные мулы, животные сроднялись с номадами, возили их по бескрайним степям, тащили на себе юрты и прочие грузы. Теперь вот на смену пришли машины. Дархан вспомнил, как у деда случился сердечный приступ, когда продавали «Волгу». Дед любовно называл ее жирмабирка, двадцать первая, та самая с оленем на капоте. Отца дед в шутку называл предателем, когда тот поменял «Москвич» на «Семерку». Когда «Семерку» меняли на Ладу-Девятку деда уже не было. Дархан любил свои машины. Знал всех новых хозяев, общался с ними. Зачем? Он и сам не знал. Новенькую любовно называл Каракал. Так захотела Камилка. Пусть будет каракал — ловкая степная рысь с кисточками на ушах.

Безжизненным монстром в тумане чернела громадина — К-700, массивный трактор, вероятнее всего сдохший на обочине в середине девяностых. От трактора остался лишь ржавый остов, изорванная спинка сидушки да полувыдранный, висящий на проводах кусок приборной панели. Молодец каракал, не прошло и месяца, как спас пилота. Влети Дархан в такую махину на скорости, ни эйрбэг, ни новейшая система ременной фиксации не защитили бы от тяжкой травмы или вероятной смерти. Ее, родимой, он особо не боялся, уж слишком часто костлявая ходила рядом. Но и совсем не торопился в ледяные объятия. Нечего ей. Подождет.

Размявшись, Дархан вновь сел за руль. Сотка здесь уже не ловила, но навигатор, как ни странно, упрямо показывал пятьдесят два километра вперед. Может все же поспать? Нет. Последнее приключение напрочь отогнало сон. Как-нибудь доедет.

Дархан в шестой раз пытался дозвониться отцу. Нажав на голосовую кнопку на руле, он хрипло произнес:

— Папа.

На бортовой панели возникла фотография отца и зеленые смайлы полетели к виртуальной трубке, визуализируя набор номера. Дархан залюбовался отцом. Стройный, с благородной сединой, в свои семьдесят два он выглядел на полтос, не больше. Задумавшись, Дархан понял, что ни внуки, ни правнуки не называли отца скуфом. Так называли Ербола, хотя Ербол на пятнадцать лет младше Дархана, так называли Касыма. Чего греха таить, досталось даже рубашке Дархана с некстати подшитым карманом. Скуф да и только. А вот отца скуфом не называли. Никогда. Дархан любил отца. Любил с тех самых пор, когда отец таскал его за руку в садик, а тот семенил маленькими ножками и никак не мог поспеть за длинными, как у царя Петра, отцовьими ногами. Дархан помнил, как в лихие девяностые боялся, что отца убьют-зарежут контрабандисты на таможне. Страну лихорадило, но их семья не знала многих бед, что постигли соплеменников. Отец приходил домой, снимал свой китель, мать предлагала чай и ужин. Он улыбался ей в ответ, благодарил и просил пару минут побыть с самим собой. Там, на диване в зале, подальше от чая и дастархана, он оставлял свой гнев и рабочий пыл. Там остывал от негатива и лишь потом садился есть. Дархан принес эту традицию в свою семью. Но по правде говоря, не получалось так, как у отца. Прилетало и Дамире, и сыну. Не часто, но все же.

Не дозвонившись, система отключила набор. Дархан думал звонить еще, но понял — бесполезно.

— Автодозвон.

На табло засветилось кружащее фиолетовое облако. Машина приятным, но все же искусственным голосом пролепетала.

— Простите, на какой номер установить автодозвон?

— Отец.

— Автодозвон по номеру «Отец» включен.

Мелодичный женский голос произнес «отец» с ударением на «о». Да уж. Экспансия новых авто на местный рынок требовала скорости. Не все прошло безупречно.

Дархан переключился на навигатор. Город должен быть совсем неподалеку. Дархан всматривался вперед. Ничего. Пустота. Слава Аллаху хоть туман пропал. Как там отец? Всего неделю назад врач убеждал, что есть надежда. И неплохая. Пусть дождется. Дархан привезет ему Алмаза, но долго болтать не позволит. Пусть объяснится, покается. Пусть даже выслушает наставления отца и проваливает. Куда? Дархана это мало заботило. Братец всегда был себе на уме. Не задумывался, когда покидал отчий дом. Сколько лет ни слуху, ни духу. А здесь — «Аке, забери меня. Плохо». Еще же номер разыскал. Новый. Когда надо — в попу без мыла залезет. А решать ему, Дархану.

Дархан вспомнил, как все началось. Отец позвонил среди ночи. У Дархана чуть сердце не остановилось. Думал — все. Но отец сказал всего два слова: «Приедь. Поговорим». За двадцать шесть минут Дархан прилетел на другой конец ночного города. Отец открыл сам, хотя ему категорически запрещали вставать. Показал смс, показал координаты. Дархан и в помине не слышал об этом городишке, все пытался узнать, что с Алмазом и где он. Отец лишь разводил руками, мол, ничего не знаю, приезжай и привези его сюда. Сколько они не бились, сколько не звонили Алмазу в ту ночь, трубку он так и не поднял. Впрочем, Дархана это не удивило. Все семейные события последних лет Алмаз прекрасно просрал. Где он и что с ним, не знал никто. Алмаз не считал нужным отчитываться. И вот теперь ему, Дархану, нужно было лететь за триста девяносто километров в Аллахом проклятый не то поселок, не то город, который и на карте-то, небось, нарисовать забыли. Отец сам позвонил Дамире. Сонная супруга так ничего и не поняла, но Дархана отпустила моментально. Отпустила, несмотря на то, что две недели Дархан обещал покатать ее и детей на лодке. Отпустила, потому что любила тестя, для которого сразу после свадьбы стала, как дочь. Отпустила, потому что знала — это может быть последней его просьбой. Тесть ни разу не попрекнул, не обидел. И заступался. Всегда. Хотя Дамира никогда и не выносила сор из избы. Она хорошо помнила день, когда крупно повздорила с мужем. Чего они тогда зацепились, уже и не вспомнить. Всего два месяца прошло, как скончался ее отец. Вот Дамира и разревелась. Словно почувствовав, тесть тогда заехал на чай. Был ласков, ни о чем не спрашивал. А уезжая, вывел Дархана в подъезд. Навсегда Дамира запомнила слова тестя, сказанные тихим, таким грозным голосом:

— Она сирота теперь. Отца нет защитить. Значит я ее отец. Еще раз обидишь — өлтіремін! — последнее слово прозвучало так грозно, что Дамира невольно вздрогнула.

Уже потом, много позже, Дамира все рассказала мужу. Дархан в ответ лишь ухмыльнулся, отшутившись, что может и вправду убьет. А сам крепко задумался — обижает сироту, за которую заступается отец. Что он за муж, который не может защитить жену. Умного Дархану в голову тогда ничего не пришло, а наутро он заказал Дамире цветы. Калы, которые та очень любила.

Дархан посмотрел на циферблат часов. Восемь шестого. Где же чертов город? По навигатору давно уже добрался до окраин. Солнце и не думало садиться за горизонт. Засветив ему в глаза ярким светом, оно на секунду ослепило Дархана, а когда тот пришел в себя, увидел длинную гранитную стелу с орлом на вершине. Выйти что ли, сфотографироваться? Дархан усмехнулся. У каждого в Казахстане есть фото с такой стелой. Чтобы заснять орла, фотографу приходится отойти так, что люди на фото выходят меньше тыквенных семечек. А если брать крупно, то орел не войдет в кадр. Город выскочил на Дархана, словно собака из подъезда. Начинался он сразу слепыми, безжизненными трехэтажками, покосившимися заборами с вечной сеткой рабица, какими-то пыльными киосками. Дархан хотел остановиться возле первого магазинчика. Сразу было видно, кофе тут не продают, но хотя бы минералки отпустить должны. Где же люди? И вообще — жилые это дома или нет. Вон там, за засыпанной жухлой листвой детской площадкой возвышается дом. Вроде и стекла имеются. До точки, отправленной братом, оставалось не больше пяти километров. Нечего время терять. Заберет Алмаза, перекусит, если найдет где и тут же домой. Поспать хотя бы тройку часов. Дархан понимал, что разговора не избежать, он заготовил много фраз, которые хотел выпалить братцу при встрече. Фразы не случайные. Фразы колкие и едкие. Это отцу вздумалось напоследок увидеть Алмаза. А ему, Дархану, плевать. Было время он стучался к брату в душу, хотел, чтобы как в детстве, без тайн и секретов, все вместе. Но у Алмаза свои виды. И Дархан ему, как старший брат, совсем не нужен. Давно уже братья стали чужими. Дархан не гордый. Не нужен, ну и черт с ним. А вот то, что Алмаз забил на родителей — этого Дархан ему не простит никогда. Кто он сейчас? Жалкий спившийся алкаш? Нарик? Обомжевший в край бичарашка, которому просто понадобились деньги? Плевать. Дархан привезет Алмаза отцу, там и оставит. А отец пусть сам решает, что с ним делать. Может вообще не говорить ничего? Ляпнуть небрежно, мол, папа приказал, мое дело доставить? И молчать всю дорогу. Заткнуть, если будет о чем-то спрашивать. Заткнуть грубо, жестоко. Ах, как жаль, что кипят-клокочут невысказанные, такие горячие слова. Не удержится Дархан. Выскажет все, как на духу. А еще (и это очень даже может случиться) вытащит хилого братца из тачки и наваляет подальше от отцовьих глаз. Вот потом пусть уж катится с окровавленной ватой в разбитых ноздрях. На заднем сиденье. Справа. Подальше от Дархана.

Дархан вкатил в утопающий в осенней листве двор. Начал покрапывать скучный колючий дождик. Ржавые качели, растянутые между бетонными столбами бельевые веревки. Ну и где его искать? Ни квартиры, ни адреса. Лишь точка. «Дворники» уныло стирали редкие капли. А что там зеленое у подъезда? Дархан осторожно покатил машину вперед, понимая, что из-за листвы совсем не видит дороги. Черт побери, не может быть. Дархан пулей выскочил из машины и бросился к не до конца накрытому брезентовым кожухом мотоциклу. Дархан сдернул кожух. Сердце радостно застучало. Он самый. Шестьдесят второй. Дед покупал его с рук. Дархан до сих пор помнит до одури резкий запах в покрасочном боксе. И яркий, словно игрушка сияющий свежей, такой необычной для транспорта бирюзой мотоцикл-красавец. Дед пригнал моцик на дачу, а маленький Дархан с Алмазом на коленях объездили в люльке пол-области. Семейной легендой на тоях балагурили о том, как дед сменял моцик на никому не нужную однушку в Балхаше. И как в ГАИ инспектор не хотел регистрировать новый цвет. Нет такого цвета, «береза», говорил он. И хоть дед с отцом по-русски и по-казахски объясняли, что никакая это не береза, а бирюза, инспектор все же вписал в техпаспорт «зеленый», отдал «честь» и пожелал езды без происшествий. И вот моцик тут. Видать, ушлый Алмазик подсуетился и выклянчил аппарат у кого-то из многочисленных родственников. Дархан любовно гладил приборную панель, никелированные ручки, массивный бензобак. Оседлав моцик, Дархан с наслаждением ухватился за штурвал, прикосновение моментально перенесло его в далекое жаркое лето девяностых, когда дядька учил братьев езде на «Урале» в паре километров от поселка. Дархан хохотал от счастья, гоняя с дядькой по степи, заросшей полынью, до сумасшествия пахнущей горечью земли и солнца и желал лишь одного — прожить и состариться здесь, в этих степях, под этим небом. Слушая лестные похвальбы дядьки, Дархан влюбился в езду на мотоциклах.

Дождь накрапывал все сильнее, Дархан слез с седла, обошел моцик, забрался в люльку. Как же тут тесно. А ведь раньше они свободно помещались с Алмазом, да еще и место оставалось для совсем уж мелких братишек-сестренок. Накрывшись чехлом, Дархан вдыхал свежий осенний воздух. Согревшись, усталый Дархан тут же провалился в сон. Снилась ему родная-ненавистная войсковая часть ВЧ 7120-ВВ. И лютый, зимний вечер, когда в шестом бараке началась лютая резня. Он, отличник боевой подготовки, младший сержант Селимгариев, первым среди конвойного расчета ворвался в барак. А там, обдолбанный до скотоложства зека Кирьянов по кличке «Хляпа», размахивая невесть как попавшей к нему заточкой, изготовленной из радиоантенны, невидящими красными от наркоты глазами, оглядывал барак в поисках жертвы. Заливая дощатый пол кровью, стонал на коленях зека Цхай. Из разодранной заточкой щеки кровь лилась непрекращающимся каскадом. Позади Хляпы на дальних нарах валялся бригадир ДядьКоля и не было понятно, жив он или мертв. Старшина Терликбаев, вскинув АК, грозно прошипел:

— Кирьянов, сука!.. заточку в сторону, сам мордой на пол!

Кирьянов медленно, словно во сне повернулся к старшине. Во взгляде ненависть и злобу тушила непробиваемая, беспощадная тупость. Было ясно, Кирянов ничего не понимает и на слова реагировать не будет. Но стрелять нельзя. Цхай корчился у самых ног Хляпы. ДядьКоля был на линии огня. И Дархан двинулся вперед. Вырубить этого доходягу, ему, чемпиону района по боксу, ничего не стоило. Кирьянов, медленный словно беременная корова, особо и не заметил, как в челюсть прикатил солидный увесистый свинг. Лететь ему было недалеко. Ударившись головой об печку, Хляпа свалился в узкий проход между нарами, так и оставшись лежать с открытыми глазами. Дархану до смерти захотелось рассмотреть заточку, которой Хляпа навел столько шороху. Опустившись на колено, он потянулся к заточке, которую Хляпа так и не выпустил из рук. И пропустил стремительный, резкий удар. Поначалу не было больно. Лишь при вдохе что-то мешало в груди, а на выдохе стало царапать. Еще вдох. Лоб покрылся ледяным потом и боль, резкая, пронзительная. От которой тошнило. Засвистело в ушах. И вот над ним уже столпились сослуживцы и дежурный санитар, который с первого же взгляда произнес: «Каюк пацану!». Наступила темнота. Страшная, как могила. Стало нечем дышать. Дархан помнил крепкий брезент, на котором его тащили в медчасть. А заточка-антенна так и торчала из груди. Вдох — помеха. Выдох — острая боль. И снова темнота. В памяти застрял вопрос — почему его тащат и солдаты, и зеки?.. Вообще-то не положено… Глупый вопрос… Не найдя на него ответа, Дархан снова потерял сознание…

— Держись! Зубами за воздух держись! Слышишь… Селимгариев!.. Держаться до конца! Это приказ! — властный, не терпящий возражений голос военврача Реквавы выдернул его из густой, липкой пелены, в которой Дархан увязал все сильнее. Везли ли его куда-то либо оперировали прямо в санчасти, он уже давно не понимал. Перед глазами — калейдоскоп огней, запахов, звуков. Он очень устал. Не было ни боли, ни страха. Лишь желание закрыть веки и заснуть. Возможно навсегда. Но снова и снова Реквава кричал своим зычным голосом, колдуя над его грудью. Веки вздрагивали. И Дархан вновь видел огромного военврача в заляпанном кровью, наспех накинутом на китель с майорскими звездочками белом халате.

— Держаться! Зубами за воздух цепляться, младший сержант! Ты меня слышишь? Это приказ!

В палате было тесно и душно. У самой койки, прикрыв ладонями причинные места, в парадной форме стояли: командир ВЧ 7120-ВВ полковник Алдамжаров, замкомполка Мустафин, чуть подальше в вечном недоумении дышал полковник Жаксегельдинов. Хлипкий ВСПР-щик, которого несметная ватага посетителей сместила в центр палаты, не нашел ничего лучшего, чем усесться на койку. Перекинув ногу в хромовом сапоге через колено, он птицей оглядывал собравшихся, не словом, но видом показывая, что именно вот так и надо. Ну а за офицерьем — его братуши-сослуживцы, радостные, словно только сбежали в увольнительное. Заметив на губах Дархана такую слабую еще улыбку дружно, без приказа заорали «Ура!».

Из липкого сна Дархана выдернул пристальный чей-то взгляд. Привычка просыпаться, когда на тебя смотрят шла вместе с ним по жизни с того самого дня, как стальная заточка-антенна пронзила сердце. Сдернув кожух, Дархан мутными глазами уставился на смотрящего. Зябкая дрожь встряхнула его тело. Лишь диким усилием воли он постарался сохранить спокойствие.

— Ты?

Голос предательски дрогнул, хотя всеми силами Дархан пытался задать этот вопрос как можно небрежнее и безразличнее. Алмаз, весь измятый, какой-то неряшливый, в отвратительных старомодных очках смотрел на него с ужасом и удивлением. Очки (Дархан был уверен, что таких больше не производят) делали глаза Алмаза еще нелепее и беспомощнее. Выбравшись из коляски, Дархан побрел к машине, даже не взглянув на брата.

— Отец сказал отвезти тебя домой. Собирайся быстрее, мне некогда.

Сев в машину, Дархан тут же запустил мотор. Не было в этом никакой необходимости. Без полноценного ужина и сна он вряд ли куда-то бы поехал. Но сейчас, пока эмоции душили, переполняли его, Дархан не знал, как быть. Всю дорогу репетировал эту встречу с братом. И вот сидит в машине, не знает, что делать и как себя вести. В зеркало заднего вида Дархан осторожно наблюдал за братом. Тот стоял как вкопанный, а потом бросился в его сторону.

— Эй! Как ты сюда попал⁈ Зачем⁈ Зачем! Тебе нельзя сюда. Нельзя.

Алмаз с силой рванул дверцу машины и бросился к Дархану с объятьями. Его трясло, по щекам катились крупные слезы. Дархан с силой оттолкнул брата. Тот уткнул лицо в ладони, продолжая безмолвно рыдать.

— Хватит нюни лить. Не разжалобишь. Садись в тачку. Если есть что важного, захвати. Сюда ты больше не вернешься.

— Ты… ты ничего не понимаешь. Сюда нельзя. Тебе отсюда не выбраться…

Алмаз упал на колени, затем уткнул голову в кучу жухлой листвы, словно читал намаз. Дархан подошел к нему и брезгливо пнул по ноге.

— Э… нарик хренов. Завязывай концерт. Отец при смерти. На тебя мне посрать, но если я его не увижу, то и тебе не жить. Услышал⁈ Быстрее давай, нам всю ночь ехать.

Алмаз беззвучно мотал головой.

— Что? Не поедешь? Ты, тварина, просравшая семью… — Дархан, наклонившись, подхватил Алмаза за руку и, подняв, как следует встряхнув за грудки, — Я Дамирке обещал… я детям обещал, — от лютой злобы Дархан задыхался, словно питбуль, тяжело дыша в лицо Алмазу, — а из-за тебя… я твои сратые концерты тут слушать не буду. Поедешь как миленький! Доставлю к отцу, а там делай, что хочешь…

Алмаз посмотрел в глаза Дархану. Взгляд был ясным. Осознанным. Неужели трезвый?

— Тебе не уехать отсюда. Никогда!

Алмаз попытался вновь обнять брата. Коротким в щеку Дархан лишь хотел остудить нелепый пыл братца. Да и не удар был это вовсе. Так, шапалак, пощечина. Однако и этого хватило, чтобы очки слетели, звякнув о бордюр, которому именно в этом месте зачем-то понадобилось выбраться из-под листвы. Алмаз бросился искать очки словно от этого зависела жизнь. Швырнув в него листву ногой, Дархан сел в машину и медленно поехал со двора. Ну его к черту. Сейчас он не владеет собой. Чего доброго, и вправду искалечит доходягу. И тогда (Дархан знал это точно) отец не простит его. До самой смерти. А может и после смерти. В зеркало заднего вида Дархан заметил, как Алмаз, наконец-то разыскавший свои очки, бросился к нему, крича что-то вдогонку. Злорадно улыбнувшись, Дархан прибавил газу. Заставляя бежать за собой этого нелепого, близорукого человека, Дархан словно вымещал на нем все эти годы обид и безразличия. Все этому очкарику вечно сходило с рук. Он, Дархан, должен то, должен это. А Алмазик — молодое дарование. Он не как все. Следует проявлять снисхождение. И то, что сходило с рук Алмазу, никогда не прощалось Дархану. А больше всего бесило вечное это желание идти наперекор судьбе, делать не как другие. И ладно бы толк. А то — за что не возьмется, все поперек жопы. И родители решают проблемы, куда сынок загнал их по своей глупости. Хорошо так жить. Рисковать, ничего не бояться. Предки и старший брат все покроют. А он будет делать как хочет. Наперекор судьбе. Вот она его судьба. Валяться в жухлой листве в Аллахом проклятом городе, выглядеть как бомж, просравший все на свете. А если бы Алмаз тут сдох? Ведь не нашли бы ни за что, подключи Дархан хоть всю казахстанскую полицию. Братец всю жизнь забивал на догмы и принципы. Отец, напротив, строго блюл традиции. А он, Дархан, словно маркитанская лодка, вынужден скитаться между хотелками Алмаза и уставами отца. Самая позорная роль, за которую он себя иногда ненавидел. Глянув в зеркало, Дархан понял, что Алмаз давно уже отстал и возится у мотоцикла. Потягаться хочет? Дархан уделает его.

Где-то в глубине души Дархан понимал, что мотоцикл из прошлого века не может тягаться с его новым каракалом. Братец плелся где-то позади, отчаянно фаря и сигналя. Он выжимал из бирюзового бедолаги все соки, но Дархан лишь играючи прибавлял газу, чтобы держаться от братца не дальше сотни метров. Плутать по незнакомому городу в потемках не хотелось. Он выгонит братца на трассу, а где-то у стелы резко остановится, перехватит Алмаза и закинет в машину. Если и есть тут какие-то важные вещи, то Алмаз непременно о них скажет в дороге. Дархан еще не знал, позволит ли он вернуться за ними или нет. Его больше забавляла другая мысль. В багажнике, справа от аптечки валялся здоровенный моток широкого скотча. Скотч, сама по себе, вещь незаменимая. А тут представлялась возможность использовать его по новому назначению. Что, если связать Алмаза? Отец, узнав, конечно побухтит. Но всегда можно рассказать о пируэтах Алмаза возле подъезда. Мол буйный был, возможно под солями. И он, Дархан, принял такое решение, чтобы обезопасить драгоценного Алмазика, которому вдруг, да вздумается покинуть машину на ста сорока километрах в час. Детское запирание не поможет. Алмазик — круглый отличник. Эта мысль так позабавила Дархана, что он пулей погнал машину к стеле. Мотоцикл остался далеко позади. Там, на окраинах города мерцал его одинокий фонарь. Здесь же, на трассе, темень была такая, что яркие неоновые фары освещали лишь узкий коридор. Переключение на «дальний» не сильно помогло. Дархан понял, что занимается ребячеством. В кромешной тьме эта гонка до добра не доведет. Надо съехать с трассы, дождаться брата, оставив включенной аварийку. Поговорить спокойно. Все объяснить. Может и обмануть. Мол, отвезу к отцу, побеседует, а дальше, если хочешь, вернешься. Алмаз все время жаловался на гиперопеку. Вот пусть сам и решает. Не привезти тоже нельзя. Сам Алмаз не простит Дархану, что тот не дал проститься с отцом. От последней этой мысли Дархана покорежило. Он снова додумывал за брата мысли, которых, возможно, и не было в помине в его непутевой голове. Дархан начал плавно сбрасывать скорость, выискивая удобное место для съезда на обочину. Что за черт. Машина, вместо торможения, стала разгоняться. Сбылись пророчества завистников, что тачки еще новые, что совсем необкатанные, что иностры-производители хотят протестировать их на казахстанцах, а уж потом пустить в цивилизованный мир. Тормоз не работал. Ручник (если крохотную сенсорную кнопку на приборной панели можно было назвать ручником) и не думал слушаться. Сто девятнадцать… Сто двадцать… Медленно, но неотвратимо, машина набирала скорость. Может свернуть с трассы? Нет, на такой скорости в степи он точно разобьётся. Сто тридцать три… Вот же проклятье. Дархан пытался вилять, чтобы сбросить дикую прыть. Ясно было, что на такой скорости любой маневр вышвырнет его к шайтану. Вцепившись в руль Дархан отчаянно жал в педаль тормоза, которая застыла на месте. Проклятая электроника. Были бы ключи, можно было выдернуть их нахрен и тормознуть двигателем. А здесь кнопка «старт» и не думала реагировать. Оставалось одно — держать курс, вцепившись обеими руками в руль. Малейший поворот или кочка и Дархан слетит с трассы или перевернется. Сто пятьдесят восемь, сто пятьдесят девять… Дорога слилась в одно сплошное бегущее полотно. Дархан уже не видел, что происходит по сторонам, все внимание было приковано к трассе. Удержать! Удержать машину во что бы то ни стало. Приближаясь к двумстам, он, давно уже перечитавший все молитвы, какие смог вспомнить, на секунду подумал, что бензин рано или поздно кончится. А до этого надо держать, вцепившись всеми силами, руль, не позволяя колесам повернуть ни на миллиметр. Паниковать Дархан начал, когда на спидометре значилась неимоверная цифра — двести тридцать два. Точнее Дархан думал, что паникует, до этого самого рубежа. И вот теперь, когда в принципе он ни на что не реагировал и уже ничего не мог поделать, Дархан стал задыхаться. Снова, как в девятнадцать лет в том жутком бараке закололо сердце. Закололо так, словно Реквава (а может и другой хирург) и не вынул заточку тогда, на операционном столе. Двести тридцать семь… двести тридцать восемь… двести тридцать девять… двести сорок. Скорость продолжала расти. Просто спидометр не предусматривал цифры выше. Давно уже гирляндами сияли всевозможные «алярмы» и «предупреждения». Пищали сигналы, нежное сопрано голосового помощника, напоминавшее о критической опасности, казалось напуганным. И вдруг все замерло-остановилось. Медленно колыхались степные кустарники по краям трассы, пыль неторопливо мельтешила в ярком снопе фар. Пропали все звуки, стало тихо. Дархан тупо смотрел на полыхающие от слабого ветерка, зонтики кураев. И вот в правом окне появилось что-то длинное, узкое, серое. Дархан лишь запомнил, как нечто повернуло крохотную лохматую голову, словно пыталось рассмотреть его получше. Молочный свет электронного спидометра на секунду отразился в жухлых ассиметричных глазах. Нелепо, неуклюже, словно нехотя, существо попятилось назад, извиваясь, словно змея, скрылось в зарослях кураев. Дархан же запомнил длинные, кривые, со свернутыми назад коленками конечности, которые при всем желании невозможно было назвать ногами.

И снова — дикая скорость. И вновь — все внимание на трассу. Дархан, впившийся в руль, вспомнил о твари лишь через несколько секунд. Но вспомнив, подумал, что забыл испугаться. И вот он страх, грязный, липкий, заполнивший весь его живот. От отвращения Дархан резко крутанул баранку влево, словно с запозданием решив отъехать от неведомой твари. В последнее мгновение в мозгу остро вспыхнула картинка — маленькая Камилка встречает его с работы, он элегантно становится на колени, а дочь, хохоча греет-трогает замерзшие на морозе уши.

Кап-кап-кап. Дархан с трудом разлепил левый, затекший глаз. Правый и не думал открываться. Внутри было светло. Машина задействовала аварийное освещение. Кап-кап-кап. Кровь, собравшись густым озерком на подушке безопасности, капала куда-то вниз. Дархан почувствовал невероятную тяжесть в теле. Было трудно дышать. А вот боли как не бывало. Кап-кап-кап. Машинка-то ничего. Выдержала такой кордебалет, но его спасла. Дархан попытался оглядеться по сторонам, но резкая боль едва не отрубила его. Дышать тяжко. Почти невозможно. Остро запахло бензином. Он сгорит, наверное, заживо. Хотя нет, вряд ли сгорит. Дышать уже не получается. Почему он не паникует. Скорее заставив себя, чем паникуя на самом деле Дархан начал ритмично махать кистью. Рука плохо, но все же слушалась его. Он вспомнил ИВЛ в реанимации. Когда вот так же бился рукой, боясь, что не сможет дышать. Говорить он не мог, во рту торчала толстая трубка. Но врач, мудрый и усатый, объяснял, что сейчас, после наркоза, все мышцы еще расслаблены, а возможно и атрофированы. И если вынуть трубку, легкие просто не сделают вдох. И все же Дархана такое объяснение тогда не устроило. Слезы градом покатились из глаз, он сильнее забил рукой. Врач лишь легонько придержал руку, попросив потерпеть. А вот сейчас нет ни врача, ни трубки. И все для Дархана кончено… Что-то бросилось на него сквозь разбитое боковое стекло. Дархан успел подумать, что это не может быть тварью с трассы. Та была серой, какой-то землистой. А тут — что-то наше, живое.

— Жив? Дарик⁈ Жив? Эй!

Алмаз осторожно попытался вытащить Дархана, все никак не получалось расцепить ремень. Пошарив в кармане куртки, Алмаз достал нож и в несколько движений перерезал ремень. Дархан медленно опустился ему на руки. Осторожно, но стремительно, Алмаз вытащил Дархана из машины и поволок к трассе. Дархана сильно тошнило. Боль сковала тело, дышать стало совсем невмоготу. Однако Алмаз все тащил и тащил его, постоянно оглядываясь на машину. Заметив, что Дархан не может дышать, Алмаз быстро осмотрел его, потрогал за шею, от чего Дархан провалился в забытье. Очнулся он от методичных, тыльной стороной ладони похлопываний по щеке. Крепко запахло спиртом. Алмаз срезал ножом кончик шприца. Увидев, что Дархан пришел в себя, сказал:

— Сейчас больно будет, братка.

Облив лезвие ножа йодом из аптечки, Алмаз поднес его к горлу брата. Дархан до конца думал, что это шутка какая-то, трюк, может брат хочет срезать пуловер? Поняв, что ему режут шею, Дархан попытался поднять руки, но уже не мог. Мозг, вопящий о недостатке кислорода, отказался соображать. Лишь на задворках билась мысль, что родной брат режет ему горло. Никаких оправданий этому поступку Дархану найти не удалось. Напоследок подумал, что слава Аллаху, отец не узнает об этом никогда.

Очнулся Дархан от дикой боли в горле. Он попытался было дышать носом, но ничего не получилось. И тут же глубоко, со свистом вдохнул воздух через горло. Что-то там мешало ему дышать, что-то торчало и свистело. Дархан не мог поднять руку, но понял, что все это время дышал именно так. ИВЛ? Нет, он катит по трассе. Он в люльке. А Алмаз ведет мотоцикл.

— А-а-грх-грх-г, — Дархан понял, что не может сказать ни слова. Что-то мешало в горле. Изображать Сашу Грей было нелепо и больно. Алмаз, заметив движение, сказал:

— Тихо сиди, не разговаривай. У тебя шприц в горле, вылетит или проглотишь, задохнешься. Кислорода катастрофически не хватало. Дархан все время проваливался в сон, но Алмаз запрещал ему спать. Смутно запомнились темные, безжизненные переулки городишки, куда Алмаз закатил его на своем моцике.