Дальнобойщик

Глава 3 На встречу с Медведем

Наутро задождило.

Лето вспомнило, что ему здесь положено быть дождливым.

Побаловало солнечными денёчками, дало молодежи время поболтаться по окрестностям да пообжиматься по опушкам и аллейкам парка, теперь хорош.

Зато, наверное, владелец местного кинотеатра, который здесь назывался синематограф «СапфирЪ», радовался от души, для него хорошая погода — нож острый. Это Хуц-Ги-Сати сам слышал, когда решил вечером дойти всё же до трактира.

Ладно, чушь какая-то в голову лезет.

Городок сам подталкивал его в дорогу.

Пора.

Документы в кармане, адрес, где ждёт его трак, он нашел на парковочной квитанции, в депеше — ну и словечко, — которая ждала его в электронном ящике, новый заказ с адресом и пометкой «Дело срочное, клиент тебя требует!». Невольно прокатилась волна гордости — ценят, значит, его в этом мире. Ну, того, каким он тут был. Правда, тут же себя оборвал — белые поработители ценят, ещё худшие, чем те, в настоящей его жизни.

Когда он думал об этом его перемещении, которое устроили злые духи, начинала болеть голова. Так сильно думать он не любил, потому просто решил — надо ехать, брать заказ, зарабатывать деньги и искать пути, как свалить туда, где есть нормальная жизнь.

Междугородняя автостанция с вывеской «Автовокзал» была на окраине города, её Хуц-Ги-Сати нашел ещё накануне. Походил, посмотрел на непривычно огромные, при этом очень тихие автобусы, подкатывавшие к приземистому стеклянному кубу автовокзала.

Было их, правда, немного, за всё время, что он там шатался и пил травяной чай, остановилось всего два. Из чего он сделал вывод, что родной его городишка, что в этом, что в том мире — дыра дырой.

Автобус уходил в 6:45 утра.

Был он огромный и до странности пустой. Хуц-Ги-Сати думал, что как раз на нём разъезжаются те, кто работал в других городах, потом сообразил: те ездят на местном автобусе, что он видел в центре города.

А этот, значит, что-то типа «Грейхаунда». Только, с сожалением признался себе индеец, побольше и покомфортнее.

Взял недорогой билет ближе к хвосту автобуса, но так чтоб не рядом с туалетом. Ему это посоветовала старая скво, сидевшая в каморке кассы. Выглядела она так, будто родилась вместе со своим креслом и кассой.

«Хотя, может, так оно и было, в таких городках люди работают на одном месте всю жизнь и не хотят ничего иного», — подумал индеец.

Это и погнало его в дорогу в том старом мире. Кажется, здесь тоже. Откуда-то наплывали видения трассы, проложенной через глухой лес, взгорка, большого села внизу, золотящегося купола церкви… Воспоминания того, кто жил в этом мире. В своём настоящем он ничего подобного видеть не мог.

У спинок были высокие сиденья, так что на пассажиров особо не поглазеешь, тем более, место у окна. Но, может, оно и лучше — в просвет между спинками было видно входивших в ближайшие двери.

Делового вида мужик средних лет, не отрываясь от толстой газеты, прошел вперёд. За ним две тётки с огромными матерчатыми сумками.

Интересно, эти-то куда?

Сели через три ряда от него и затрещали.

Хуц-Ги-Сати представил, что это на несколько часов, и мысленно застонал.

Но тут же вспомнил слова Человека-Без-Лица. «Там, где человек толпы слышит раздражающий шум, охотник слышит подсказки мира, чудесного и страшного мира!»

Я охотник, напомнил себе Хуц-Ги-Сати, я охотник в безбрежном холодном океане. Мне надо напасть на след, выследить добычу!

Моя добыча — место, где я смогу жить сам. Без этого приторного обмана, будто кому-то есть до меня дело. Где мне не будут кивать при встрече и говорить «бог в помощь».

Не нужен мне этот чужой бог.

Он не поможет охотнику найти дорогу в настоящий мир.

Тётки между тем продолжали трещать о том, что успеть бы снять комнату у Сергевны, пока цены перед ярманкой не подорожали, о том, что опять сбор за место безбожно подняли, креста на них нет, а исправник-то, исправник опять требовать «на аманины» будет, а где он был, когда шпана у деда Степана стол перевернула, да весь товар попортила⁈ Никакого от него толку!

Хуц-Ги-Сати лишь чуть слышно хмыкнул. Здесь, значит, тоже шпана свои законы устанавливает, копы смотрят в сторону, а налоги и поборы растут.

«Везде, во всех мирах поработители одинаковы, — думал он, глядя в окно. — Но здесь они ещё и нашли покорных рабов, довольных своей жалкой жизнью», — с неприязнью подумал он. И понял, что его так раздражало.

Тётки хоть и ругали начальство, и сетовали на растущие цены, а делали это как-то беззлобно. Ну, словно дождь за окном, или снегопад, из-за которого приходится дома сидеть. Вот они и вздыхают — беда, а что ты с ней сделаешь?

Раздражение перерастало в глухую злобу. Хуц-Ги-Сати знал это своё состояние и порадовался, что запретил себе брать в дорогу выпивку. Хотя очень хотелось.

Но ещё сильнее, понял он вдруг, хотелось увидеть трак.

Положить руки на руль, прислушаться к урчанию двигателя, понять, как слушается руля могучий аппарат.

А аппарат неведомой ему марки впечатлял. Пятьсот «лошадок», двадцатилитровый турбодизель, восьмиступенчатая коробка передач, какой-то «двойной» усилитель руля, 32 тонны вес, пять пар колёс…

М-да, здесь его версия Хуц-Ги-Сати его самого же и уделала. Но на то это и мир духов, чтобы обманывать и внушать ложные ожидания, напомнил он сам себе.

И снова уставился на дорогу.

Тётки всё так же трещали о том, что в этом году «колоши поговаривают, рыба хуже идёт, да и япошки шалят, вон, погранцы недавно с катера аж очередью саданули, чтоб отогнать». С другой стороны прохода доносились девичье щебетание и смешки. Там сидела стайка молоденьких девах в похожих платьях и куртках, все с одинаковыми холщовыми сумками, в которых угадывались очертания книг.

Учатся, небось. На медсестёр, что ль, подумал индеец. Чтоб на врачей учиться простовато были одеты, да и говорили не как врачи. К тому же, среди них были две девчонки — явные тлинкитки, а откуда у них деньги чтоб на врачей-то выучиться.

Была во всём окружающем какая-то неправильность, которая раздражала его как раз этой своей неуловимостью, поскольку складывалась из мелочей.

Индеец обвёл взглядом салон.

Прислушался.

Ну да — музыка негромкая играет. Незнакомая какая-то. Вроде и тягучая, а ритм в ней есть, но странный. И гитары, или, там, саксофона, синтезаторов, в общем, того что в торговых центрах, да всяких придорожных кафе и на заправках играет, нет этого.

Струнное что-то, ну и ударные, а совсем другое.

А ещё — все стайками, да кучками, хоть и мало народа. Поодиночке — он, да мужик с газетой, кстати, где он?

Все говорят друг с другом.

В «Грейхаунде» б все в телефонах сидели, да наушниках.

«Точно, вот оно! — понял индеец. — Ни у кого наушников нет!»

Это было настолько неожиданно и непривычно, что он, оказывается, только сейчас на это внимание обратил!

Поняв, что не так, Хуц-Ги-Сати как-то сразу успокоился, откинулся на спинку и уставился в окно.

Мимо неслась серая лента дороги. На удивление, надо сказать, неплохой.

Он ехал на встречу со своим траком.

Благодаря которому собирался выбраться из морока.

Обязательно, выбраться.

Осень. Дороги.

Хуц-Ги-Сати чуть сбросил скорость перед затяжным поворотом. Так, из слепой зоны вышли, теперь чуть прибавим… Он с удовольствием почувствовал, как отозвался мягким урчанием «Медведь», послушно входя в поворот.

Трак, — здесь их называли грузовозами, или почему-то «колунами», — легко тащил двадцатитонный груз, на трассе был устойчив, топлива потреблял для своих габаритов умеренно и вообще характером обладал достаточно покладистым. Любил, конечно, уход, разгильдяйства хозяину не прощал, словом, медведь медведем.

Подружились они с «мишкой» с первого взгляда.

Увидел его Хуц-Ги-Сати уже в сумерках и против воли заулыбался.

Обводы, конечно, непривычные — более вытянутые, плавные, приземистые какие-то, чем у его трака в ТОМ мире. Но — мощь какая сразу чувствуется!

Ждал его грузовоз.

Скучал по хозяину.

По борту, вытянувшись, готовый прыгнуть, грозно занёс лапу прорисованный рукой мастера медведь. Выполнен, как по заветам предков положено, с плавными вытянутыми обводами, так, что создавалось ощущение обманчивого спокойствия, за которой пряталась грозная, сокрытая до поры, мощь. Синий с красным на чёрном фоне.

— Значит, как просил, я за мишкой-то твоим присматривал, — шмыгнул носом сторож. Маленький, похожий на воробья, сухонький, в истёртом донельзя ватнике. Но чистеньком, да и сам мужичок опрятным был.

«Потому, видать, я сюда „медведя“ и определил», — подумал Хуц-Ги-Сати. К траку он относился в своём мире с почти священным трепетом. Так, наверное, его предки относились к своим лодкам, рыболовным снастям и оружию — ко всему, от чего зависела их жизнь.

Хуц-Ги-Сати нашарил заранее заготовленный рубль.

— Спасибо, отец.

— Да ладно тебе, Дим. Ты ж знаешь, всегда присмотрю!

Ну, кроме старичка, за стоянкой «присматривали» и плечистые парни в форме, которые и проверили у него документы при входе, однако дед с такой гордостью смотрел на «Медведя», что не одарить его рублём было попросту невозможно.

Кабина «Пузырёв/500ТД» тоже впечатляла. Во-первых, запахом.

Хоть и стоял аппарат без движения явно поболе двух недель, а не чувствовалось в нём затхлости.

Следил, значит, за ним здешний я.

Руки сами легли на оплетённый шершавой, чтоб рука не скользила, руль, правая привычно упала на шар рычага коробки передач, потом, опять же, сама, без участия разума, приподнялась, тронула кнопку радиоприёмника.

Рация, вот она, на левой стороне закреплена.

Индеец обернулся, отдёрнул занавеску. Сзади обнаружилось спальное место, аккуратно свёрнутый спальник, сложенный вчетверо плед с тлинкитским узором. Кольнуло сердце — мама дарила. Такой же был у него в том мире. Тоже от матери…

Словом, несмотря на ночной холодок, он решил заночевать в кабине.

«Ты воин! Ты сын холода и волн! Иди к волне, она обнимет тебя», — перед глазами встал отец. Он стоял на берегу, провожая его, маленького, страшно напуганного, но готового к испытанию Хуц-Ги-Сати. Его ждал холодный зимний океан, в который должен войти каждый воин его народа. Ощутить его прикосновение, перебороть холод и страх и выйти обновлённым.

Переночевал. Под утро проснулся задубевший и решил, что он хоть и воин, а хороший спальник надо найти. И какого лешего его в кабине-то не было⁈

С того времени они с «Медведем» сделали уже пару рейсов, сейчас за окном «колуна» проносилась серая аляскинская осень, в фуре, крепко принайтованный, ждал доставки в Дежнёвск бетонный заводик.

В спецификации и накладных он, конечно, значился как «комплект оборудования, предназначенного для исполнения полного цикла производства бетонных смесей», но приказчик, от которого индеец получал груз, гордо назвал его именно заводом.

— Мы их, почитай, чуть не для всей губернии производим! Вон, в Большую Россию тоже заказывают, видишь! — был приказчик, судя по амулету и узору на вороте рубашки, из атабасков, но звался Константином Порфирьевичем. На груди его рядом с оберегом виднелся православный крест. Зевнув, он мелко перекрестил рот.

Отчего Хуц-Ги-Сати тут же его невзлюбил.

Правда, дело своё прислужник белых поработителей знал хорошо. За тем, как крепили в фуре оборудование следил зорко, проверил натяжку каждого ремня, потрогал чуть не каждую доску упаковочных коробов. Лишь после этого подписал транспортную накладную и три раза напомнил, чтоб господин Смирнов ему сразу позвонил и депешу, значит, прислал, как только груз передаст. И чтоб документы, значицца, проверил, а то знает он этих дежнёвских, им лишь бы в вагон закинуть, а там хоть трава не расти, а груз в самом Елизово ждут!

Почему приказчик так гордится тем, что груз ждут именно в Елизово, Хуц-Ги-Сати голову, понятное дело, ломать не стал. А, вот, посмотреть, что это за Дежнёвск, конечно, надо.

Поскольку, в местной географии он ещё откровенно плавал.

А дело своё он привык делать хорошо. То есть — доставлять в срок, а то и раньше срока. Для чего требовалось знать назубок не только трассы, но и объезды, площадки для фур, мотели, расположение постов дорожной полиции и ещё массу того, что позволяет хорошему дальнобою доехать до места живым, а груз доставить в целости.

И тут в полной мере индеец ощутил отличие этого мира от родного.

Аж сплюнул в сердцах, прокляв тех злых духов, что его сюда закинули.

Чем же он так прогневил предков, что они закинули его в мир, где нет Интернета?

Нет, понятно, что и в родном мире он просто тупыми руками при навигаторе не был, что он таксист какой… Но навигатор, конечно, работу облегчал сильно. Как и форумы, а, потом, закрытые группы в мессенджерах, прошерстив которые можно было узнать немало интересного.

Не, конечно, рации тут были и «Медведь» мог похвастаться мощной, на грани допустимого, антенной и отличной «зворыкинкой». Пользовались тут частотой 27,135 МГц, позывной свой он тоже узнал быстро — о, здорово, Аляска! — бросил ему здоровенный усач, как только он загнал «Медведя» на ночную стоянку в первом же рейсе.

Но язык-то!

В нормальном мире он пользовался, как все нормальные люди, тэн-кодами.

Услыщал «10–38», значит, поплохело человеку, медпомощь просит. Говорит кто-то, что, вон, на жёлтом «шеви» «10–55», значит, бухой в этом «шеви» едет, в оба смотреть надо и за собой, и за придурком.

Но у русских всё не как у людей!

— Осторожно, впереди Пиноккио мотыляет! — вот как ты поймёшь, что это лесовоз на скользкой трассе повело?

— Братцы, впереди машинка работает, — среди ночи слышишь спокойный дружелюбный голос с мягким говорком. Спасибо, конечно, но как нормальному человеку понять, что тебя «крейсер» дорожной полиции поджидает?

Правда, многие фразы всплывали будто сами собой, но первое время он больше отмалчивался.

В общем, тяжело было без Интернета.

Не было его здесь! Не бы-ло.

Так что пришлось несколько вечеров провести перед мониторами «депеш-кафе» и за распечатками. Хуц-Ги-Сати читал и чесал в затылке.

Что географию, что историю он и в родном-то мире знал хреново, нафиг ему всё это не сдалось.

Но что Соединённые Штаты Америки — одна страна, в состав которой входит много штатов, знал точно.

Здесь их не было.

Не послышалось ему тогда в обезьяннике, САСШ тут были. Североамериканские Соединенные Штаты, значит. И Конфедерация Штатов Юга Америки. Которые, судя по новостям, ещё и между собой на ножах — ну не от скуки же они на границе палят.

Канады тут тоже не было.

Точнее, как… Была, но называлась Канадским протекторатом Британской империи. Обнаружилось и нечто совсем несусветное — Бразильская империя.

Тут Хуц-Ги-Сати понял, что надо выпить.

К счастью, географию он решил учить между рейсами. И выпить получилось.

Иначе он бы точно взорвался, обнаружив, что тут Россия захватила ещё и часть Америки. Включая, ясное дело, родную Аляску.

Оказалось, все западное побережье США от Аляски до мексиканской Нижней Южной Калифорнии захапали русские. Граница начинается от восточных отрогов гор Маккензи и дальше тянется по водоразделу Скалистых гор.

Даже символ Америки — Гранд-Каньон! И он теперь у них!

А захватить удалось, благодаря предательству рабовладельцев-южан!

Проклятые сепаратисты, желая сохранить власть над рабами и доход от хлопковых плантаций, пошли на союз со злейшим врагом всех цивилизованных людей — Российской империей! Хуц-Ги-Сати, правда, что-то смутно слышал о революции в России и том, что потом страна называлась как-то иначе чуть ли не несколько десятилетий.

Но неважно — тут она называлась империей и тяжёлым сапогом наступила на его родину.

И — спасла южан.

В разгар Гетисбергского сражения на помощь Северовирджинской армии генерала Ли подошли три полка казаков из Калифорнийского казачьего войска и ударили в тыл Хэнкоку, вырезав его артиллеристов.

Северян разгромили.

Что там было дальше, Хуц-Ги-Сати не очень понял. Вроде Большая Война была, но какая-то не такая, как в настоящем мире. Правда, он и о той знал только, что США победили всех и спасли мир. От кого именно, он не совсем понимал. Вроде от парня по фамилии Гитлер, но где он был и зачем белые кидали атомную бомбу на Японию, это он уже почти не помнил. А в этом мире про бомбу вообще не нашёл. Ну надо же…

Интереснее было про сегодняшние дороги.

Тут он читал и хмыкал.

Дорог русские понастроили немало. Окинув опытным взглядом водителя карту, индеец оценил, как они оплетали разветвлённую железнодорожную сеть, уходили к морским портам, шли от крупных городов в самые глухие уголки.

Самое необычное обнаружилось на мысе царевича Алексея. Который в его мире был мысом принца Уэльского, это он точно помнил.

Прямая стрела, обозначающая мост, уходила к мысу Дежнёва и упиралась в кружок с обозначением Дежнёвск.

Куда он нынче и держал путь.

С неожиданным для самого себя волнением.

— Там едешь, аж сердце ёкает! — размахивая руками, вещал Паша Два Пуда, здоровенный красномордый детина, с которым индеец пересёкся уже третий раз за последние месяцы.

— И с чего там ёкать? — хмыкнул индеец. Больше просто чтоб разговор поддержать. Пока другие говорят, самому можно молчать. А он молчал. Сдерживался.

— Да как чего! Ты представь, въезжаешь на него, а поток в четыре полосы да в каждую сторону! А под тобой, считай, сразу море! Глубь-то какая! — у Паши аж глаза блестели, он вёл над столом широченной лапищей, в которой игрушечной казалась даже двухпудовая гиря. За любовь к которым он и получил прозвище.

— Ну, по четыре — не так и много, — пожал плечами Хуц-Ги-Сати. Дима, поправил он сам себя. Пока надо привыкать, что он Дима. Дальнобои народ жёсткий, реагировать надо быстро, так что Дима он. И Аляска.

— Ай, вот правду говорят, что колоши бесчувственные, — махнул рукой Паша.

А сидевший рядом бородатый пузатый Лёха Гимнаст, водивший синий «РусоБалт Особый 2000», вздохнул. Называл он свой грузовоз не иначе, как «Папочка».

— Тут чуять надо, нехристь ты этакий. Там же, если небо ясное, едешь и прям чувствуешь, как боженька на тебя глядит. А вот ежели в шторм… Упаси, Господь. Только и молишься Николаю Чудотворцу, да Богородице, — и он перекрестился.

Сидели они две недели назад в придорожной кафешке при постоялом дворе «Домашний уют», время было уже позднее, за окном сеял противный мелкий дождь, так что расходиться не хотелось.

Вот и трепались.

— Мало ему четыре! — Паша перебил Гимнаста, подался вперёд так, что кружки с крепчайшим чаем закачались и застучали, — Это ж восемь всего! Да над морем! Не каким-нибудь, Баренцевым! Ты вообще знаешь, как его строили⁈

Хуц-Ги-Сати, тьфу ты, Дима, не знал.

Потому просто пожал плечами. И ляпнул безотказный аргумент

— Да в Китае и не такое есть.

Что там есть в Китае, он понятия не имел, но точно знал, если надо перевести стрелки и сказать, что есть что-то грандиозное, говори про Китай. Поднебесную то есть.

— Ты про Даньян-Куньшаньский мост, что ль? Ну да, здоровенный, больше ста шестидесяти километров. Только ты не ровняй! Там-то по суше! Строй себе да строй!

— Ну ладно, так уж и просто строй! — проявил эрудицию Гимнаст, — а землетрясение если? Помнишь, в начале нулевых было какое! А мост-то выдержал!

— Ну не просто, и что⁈ — отмахнулся Два Пуда, — ты со стройкой в северном море-то не ровняй! Пока строили, до минус 50 бывало, народ чуть не помер! Даром что ль потом половину инженеров в дворянство возвели, да орденов на пиджаки понавешали⁈ Они же сквозь льды! В полярную ночь!

— Ну понёс! Ты ещё тут «Голос Империи» включи, ага! — отмахнулся Гимнаст.

— И, включу! Ща включу! — побагровел Паша, — у меня там свояка чуть в море не унесло! Так инженер ухватил и вытащил!

— Так им и платили нехило! — не унимался Лёха.

Паша крякнул.

— Платили, эт да. По справедливости платили, но и работка была… не, я лучше баранку покручу.

Дальше разговор, конечно, свернул на бабки, оплату по километражу, клиентов-кидал, переработки, которые надо было выбивать из компаний или клиентов…

Индеец Дмитрий Смирнов внимательно слушал — сам-то он работал на себя, но если в старом мире всё было просто, — регистрируйся в приложении да приезжай по адресу забирать груз, — то тут всё было несколько сложнее.

Нет, работать на себя тоже вполне было можно. Но — через фрахтового брокера, который брал процент с каждого заказа. Положа руку на сердце, Хуц-Ги-Сати признался себе, что и в старом мире работал примерно так же, и даже получив заказ через приложение, старался уточнить, а не кидала ли брокер, который его разместил.

Здесь же брокерами были, как правило, транспортные компании. Как «Демидов и наследники», через которых работал и он.

По этому поводу дальнобои, конечно, ворчали, поминали недобрым словом монополизм и «своих» чиновников да «думаков», что протаскивали интересы транспортников на всех уровнях, однако, находились и такие, что вспоминали о дорогах, которые проложили там, где это казалось невозможным, городах в зоне вечной мерзлоты, — В них даже в полярную ночь тебя на ножи не поднимут! — завопил Гимнаст…

Словом, трепались, как и положено, чуть не до первых петухов.

Хуц-Ги-Сати понял, что хочет увидеть этот мост.

Так что когда подвернулся заказ на бетонный заводик, он тут же согласился.

В Дежнёвске ему снова набили морду.

Первый-то раз он словил в дыню ещё по ранней осени.

«Медведя» набили по самое не балуйся комплектухой для всякой сельхозтехники и машин для производства мороженого. Чему Хуц-Ги-Сати поначалу удивился. Не, о том, что туристам скармливают месиво, которое выдают за акутак, он знал. Но в настоящий-то акутак идёт олений, да тюлений жир, ягоды, сушёная рыбка. Да не всякая — тут чуть не у каждого рода свой секрет был!

Понятное дело, туристы от такого нос будут воротить.

— А тут, оказывается, несколько лет назад приехал, значит, заводчик. Мезеров Павел Константинович, чуть не из самого Петербурга, — рассказывал ему приказчик, принимавший груз, — ну и решил, значит, что может аж с изнеровскими мороженщиками тягаться! Только, говорит, надобно, чтоб не просто на месте мороженое делали, а чтоб и история у него красивая была, и народ, значит, на совесть работал. Вот местных и привлёк. Работу многим дал, фабрика, сам видишь, какая… Наши и стараются, «Колошанское» теперь не только по Аляске, мы его и в Большую Россию грузим, во как!

Фабрика, и правда, была большая.

Мороженое Хуц-Ги-Сати пробовать не стал, хотя угощали.

Из принципа.

Не будет он потворствовать тем, кто грабит культурное наследие его народа!

Морду ему, правда, набили не там, а в большом селе Акудимово неподалёку от Анкориджа. Прямо в долине Матунаска. Туда вторая часть груза шла, бОльшая.

Село было большущее, увидел его Хуц-Ги-Сати со взгорка, от которого дорога плавно шла вниз. Само Акудимово раскинулось немного наискось поперёк широченного тракта, который разрезал его надвое. Посерёдке каждой части возвышалась церковь с золотой маковкой. Индеец уже научился кое-как ориентироваться, где село, где город, где деревня. Понимал, что зажиточность места, в которое его занесло, легко определить по церкви — ежели храм богато смотрится, то и вокруг люди не бедствуют.

В Акудимово явно жили не бедно.

Улицы с ухоженными домами по краям села утыкались в бетонные стены переработочных цехов, ремонтных мастерских, ангаров для техники, словом, всего, что строят деловые люди поблизости от плодоносящих полей да огородов.

Здесь растили и картошку, и морковь — хвастались: наша-то матанусковка сладкая, никакого сахару не надо! А хрустит так, что по лесам медведи вздрагивают!

Готовили и сено — и своему скоту на зиму, и по окрестным хозяйствам продавали. С десяток лет назад ушлый Шон Горелов додумался, начал рассылать по богатым конезаводчикам рекламки «исключительно ручным способом по заветам предков и в соответствии с рекомендациями лучших ветеринаров заготовленное сено, только для породистых лошадей! Покупайте 'Акудимовское разнотравье от Горелова!».

Поднялся — вон, видали, какой дворец себе отгрохал? Рядом с храмом!

Попал индеец в село как раз вечером в пятницу, побродил вечерком по улицам, поражаясь многолюдству и количеству автомобилей.

На площади наткнулся на объявление, вокруг которого горячо спорили местные мужики.

Оно и объяснило многолюдье.

— А я тебе говорю, кузьмичёвские возьмут!

— Да куда им, Архипыч нашим премию обещал выписать, расстараются!

— Горелов точно своих выставит, они на неделе в Анкоридж ездили, что-то для своего «Бычка» приволокли, вторую ночь колдуют!

На доске объявлений главное место занимала яркая афиша — «Главное событие осени! Акудимовская гонка на ТРАКТОРАХ! Победитель получает ПРИЗ! Будут ЛОТЕРЕЯ И ТАНЦЫ!». И, ниже, помельче, «с дозволения Его Превосходительства губернатора Аляски и с благословения епископа Алеутского и Аляскинского Тихона».

Хуц-Ги-Сати зевнул и отправился спать в кабину «Медведя».

Разбудил его колокольный звон.

Индеец поморщился, перевернулся на другой бок, накрылся подушкой.

Не помогало.

Пришлось вставать.

Утро выдалось по-осеннему прохладным, но на удивление солнечным.

Технику Хуц-Ги-Сати любил, потому решил посмотреть, что за звери здешние трактора и отправился на звук колокола. Он уже понял, что в этом ненормальном мире все значимые дела местные рабы начинают с колоколов и молебнов.

Хуц-Ги-Сати припоздал, стоял на краю толпы, поэтому до него доносились только отдельные обрывки.

Вот снова зазвонили колокола, раздалось протяжное пение, поплыли над толпой какие-то знамёна на палках.

Индеец мысленно застонал — ещё и крестный ход, да сколько можно-то!

Однако он заметил, что самые хитрые уже потихоньку отделяются от толпы и двигаются за село — к полю, на котором и должны были проходить гонки.

Трактора были уже там.

И, вынужден был признать индеец, это были всем зверям звери.

Мощные, ухоженные, любовно украшенные и расписанные.

РуссоБалты и Фордзоны, могучие «Питерцы» завода Яковлева и «Пахари», что сошли с конвейеров Фрезе.

Публика активно обсуждала машины и экипажи, детвора восторженно ахала, молодёжь заливисто свистела, поддерживая своих. Какой-то господин явно туристического вида попытался высокомерно бросить, мол, до Саратова-то, или Краснодара, конечно, не дотягивают… Господина вытолкали взашей.

Неча тут умничать.

Бахнуло, заревели двигатели.

И разнеслось над полем заливистое: «Йухухухухуууу!!!».

Расписанный красными мустангами «Питерец» сразу вырвался вперёд и лишь теперь Хуц-Ги-Сати увидел, что за рулём его сидит остроносый бронзовокожий индеец в головном уборе из пёстрых перьев. В таких непонятных наголовниках изображали вождей племён бледнолицые в дебильных вестернах.

Толпа взревела:

— Давай, Воооождь!!!

Вождь дал!

Но, невероятно подпрыгнув на какой-то кочке, удержав машину буквально на одном колесе, его настигал зелёный РуссоБалт, кабину которого заполнял красномордый вислоусый мужичина в тельняшке и круглой шапке с красным плоским верхом. Хуц-Ги-Сати уже знал, что их называют kubanki и носят их только kazaki. Кто это были такие, он не очень понимал, но раз они выделялись из общей массы русских и тоже были пришлыми, решил их ненавидеть.

Казак и ряженый краснокожий пришли к финишу одновременно.

Дальше началась возня и толкание грудь в грудь, выяснение, кто же первый, болевшие за казака уже кидали шапки оземь и демонстративно закатывали рукава, местные копы свистели в свистки, обстановка накалялась, пока не выяснилось, что мужик в тельняшке и краснокожий в перьях уже втихую прибухивают из переданной кем-то бутыли.

Бутыль у победителей отобрали, прорвавшийся через толпу местный богатей Горелов заорал, «Обоим призы дам, не посрамили матушку-Аляску!!!»

Мужиков подняли на помост, сунули в руки какие-то пакеты и вазы, после чего вдоль улиц протянулись столы и село под разливы гармошек и рёв радиоприёмников с народными песнями принялось есть и пить.

Хуц-Ги-Сати тоже сунули в руки стакан.

Он его медленно и мрачно выцедил.

Пойло было забористое, от такого индеец впадал в тяжёлую злобу и хотел правды.

Правды под рукой не оказалось, зато разбитная девица, хохоча, сунула ковш:

— На, колош, пробуй, тятькина медовуха! Нравится?

Не понравилась, но по башке дала знатно.

Индеец молча вернул ковшик и понял, кого надо искать.

Ряженый в перьях, конечно, нашелся на центральной площади, где чествовали победителей.

Ну как — чествовали.

Поили.

И кормили.

— Не, вождь, ты погодь! Я ж тебя обошёл, ну скажи! — хлопал того по плечу казак. Рюмка в руке вождя подскакивала, водка плескала во все стороны, вождь хохотал и отмахивался.

Пьяный его, добрый ко всему миру взгляд остановился на Хуц-Ги-Сати.

— Да ты ж колош! Родимый! Иди к нам! — раскрыл он объятья. Слева кто-то уже тянул индейцу стопку.

Водка и медовуха объединились и взорвались в голове Хуц-Ги-Сати.

— Я тлинкит! Я никогда не буду пить с предателем! — судя по воцарившемуся рядом молчанию, к нему прислушивались. Его слова дошли хотя бы до нескольких сердец!

— Ты предал своих предков! Ты рядишься, чтобы выслужиться перед своими поработителями! Они… — он задохнулся, — они убивали твой народ, а ты…!

Били его со смаком.

От души.

Поскольку вечер только начинался и народ ещё кое-что соображал, даже не особо сильно покалечили.

Но вождь обиделся сильно. Перья съехали ему на глаза, он всё время поправлял их обеими руками, шатался и норовил носком тяжелого сапога заехать Хуц-Ги-Сати в живот.

Всё кричал, что у него жена, вообще, татарка, да он за своих, за русских порвёт, да его дед…

Что там было с его дедом, Хуц-Ги-Сати уже не слышал и не очень помнил, как его выхватили за шкирку из толпы околоточные да сунули до утра в холодную.

Даже фельдшера вызвали…

Сволочи.

Дежнёвские называли родные места «городом дорог». Более поэтически возвышенные натуры, вроде предводителя местного дворянства, правда, предпочитали называть Дежнёвск «Градом моста». Однако, и они понимали, что Императорский мост тоже — дорога. Которая утыкалась в железнодородный узел и портовые пакгаузы.

Между портовыми и «колёсниками», конечно, шла постоянная грызня, но и те и другие, если надо, объединялись, если кто-то пришлый пытался подмять город.

Народ в Дежнёвске обитал жёсткий, деловой и ухватистый.

Но и гостеприимный.

Ежели ты к ним с душой, значит.

Об этом Хуц-Ги-Сати в один голос затирали Два Пуда и Гимнаст.

А потом и сам индеец вспоминал, когда прорывался к Дежнёвску через шторм.

Груз был срочный, так что несмотря на штормовое предупреждение Хуц-Ги-Сати решил рискнуть.

И невольно вспомнил слова Гимнаста — мол, как шторм, так видишь, как Господь гневается.

Индеец смотрел, как тяжёлые, будто камни, тучи падают в море, как несутся ему навстречу полотнища ледяной воды, и проклинал свою тупость и упрямство.

Уговаривал «Медведя» держаться за мост всеми своими лапами.

Только разгрузившись, позволил себе выдохнуть и понял, насколько вымотался.

Так что «Фонарь» был тем, чем нужно. Простое заведение без затей. С недорогой выпивкой и незамысловатой сытной жратвой.

И — тёплое.

Тоже хорошо, поскольку в Дежнёвске ледяной пробивающий до костей ветер дул отовсюду, сразу и всё время.

Поэтому Хуц-Ги-Сати сидел в углу, ел пельмени с рыбным фаршем и потягивал местную настойку «Морская особая». Якобы по секретному семейному рецепту сготовлена, да на какой-то редкой местной водоросли настояна.

Ну как потягивал. Поначалу он искренне хотел нормально поесть, да согреться, но уже после третьей стопки начал прислушиваться к разговорам.

Так всегда было — стоило ему выпить, и голоса окружающих делались громкими, резкими, каждое слово било в голову и раздражало.

Поскольку люди постоянно врали, говорили глупости, несли какую-то хрень.

Этот, что сидел за соседним столиком с четырьмя корешами, был, видать, чукчей.

Для него что чукчи, что эскимосы, хоть и говорили, будто это народы разные и выглядят по-разному, а все были на одну рожу.

Эскимосы и вовсе врагами его народа были, с русскими заодно!

Этот еще и что-то про монахов каких-то нёс, навроде, больничку они ставили.

— Однако, из стойбищ к ним ездили, это мне дед ещё рассказывал…

— Ну так им рабы нужны. Они везде одинаковые. Эти просто божьими называют, — Хуц-Ги-Сати прожевал пельмень и поводил в воздухе вилкой.

— Ты, мил-человек, охолони, — чукча был маленький, морщинистый, с широкими мощными ладонями, будто от другого человека, — монахи-то ещё в дедовы времена сколько детишек-то спасли. Раньше-то как, голодное ежели время, так младенчиков да стариков и душили. Чтоб, значит, бесполезные рты не кормить. А те, значит, по вере Христовой-то и объясняли, что грех это великий.

В Хуц-Ги-Сати уже сидело пять, нет, шесть стопок «Морской», поэтому он был готов нести людям правду.

Жестокую отрезвляющую правду.

— И вы, значит, прониклись светом. Или как там. Благо для народа? Ага… — он подался вперёд, чтоб точно услышали, — так они и уничтожают народы! Ваши предки в своей мудрости давали выжить самым сильным! Слабым не место в этом мире! Но теперь вы оставляете слабых. Обузу! Лишние рты, которые никогда не станут воинами. Сильная кровь мешается с кровью слабаков!

— Дурак ты, однако, — расстроился чукча и дал Хуц-Ги-Сати в ухо.