Дальнобойщик

Глава 19 Пружина разжимается

То же утро, рядом с квартирой Хуц-Ги-Сати.

Маша устала.

Ночь оказалась суматошная, нормальных заказов на полный приват всего два. Остальное — подай, принеси, по-быстрому поработай рукой, один раз ртом. С резинкой, ясное дело. Если без резинки, платили больше, но она такие заказы не брала. Что она, конченая?

О здоровье-то думать надо.

И Зеркальный тоже об этом говорил. Мол, такими делами, моя маленькая Муэрте, занимаются только те, кто совсем потерял мозги. Джанки таким занимаются, но у них уже совсем нет соображения. А ты же не такая?

И в глаза заглядывал.

Не успела войти, как в дверь постучали.

Она удивилась, посмотрела в глазок.

Надо же, Зеркальный. Откуда он узнал адрес?

Он её несколько раз привозил домой, но она ему вроде не говорила, где живёт?

Иди, говорила. Не помню… помотала она головой.

— Здравствуй, чикита, — поводил он своей остренькой мордочкой, — пригласи меня к себе.

Она стояла, смотрела на него бессмысленным взглядом, в голове медленно ворочались тяжелые мысли.

— Мой парень скоро приедет. Наверное.

А когда он на самом деле приедет-то? Не помнила.

Он говорил?

Или нет?

Зеркальный уже прошел в комнату. Потянул её к себе.

— Чикта, я проезжал мимо и решил посмотреть, как ты живёшь. Как ты себя чувствуешь?

Он притянул её к себе, зачем-то оттянул веко. Потом резко щёлкнул пальцами перед глазами.

Она вздрогнула.

— Моя маленькая Муэрте, сколько таблеток в день ты принимаешь? Скажи мне, только честно.

Её страшно пугало, когда он говорил вот так, тихо, очень спокойно, даже ласково.

— Четыре. Да. Четыре, — так тяжело считать в голове, когда даже пальцы нельзя загибать.

— Ты же не врёшь мне, моя чикита? — он нежно погладил её по щеке и мягко толкнул на диван. Встал перед ней и развязал шнурок своих широких штанов.

— Докажи мне, что ты говоришь правду. Доставь мне такое удовольствие, чтобы я сразу тебе поверил.

Она молча притянула его к себе и послушно открыла рот.

Паоло поднимался первым.

В руке кольт — он его оставил себе, как напоминание о Хесусе, братане Хесусе, которого застрелил тот ублюдок.

Которого ему запретили трогать.

Оказалось, до поры. Теперь они с ним посчитаются. Правда, Бланко сказал бабу не трогать. Всё обставить так что типа этот ублюдок её завалил. Так что придётся на месте решать, как там это обставить.

Диего, правда, сразу предложил её задушить, ну, типа, в припадке страсти.

И долго ныл, почему её нельзя трахнуть.

Ну с резинкой же, никаких этих ДНК и прочей хрени.

Пришлось его прижать и объяснить, приставив ствол к тупой башке.

Зато, сейчас он крался тихо, как мышка. И водил стволом «ругера», дёргаясь от каждого шороха.

Дверь в нужную квартиру оказалась приоткрытой.

Паоло приложил палец к губам, встал сбоку от двери — такое видел в сериалах. Пинкертоны всегда так делали. Показал Диего на дверь, мол, тяни потихоньку и заходи.

Парень потянул ручку, шагнул внутрь, вскидывая револьвер.

Зеркальный каким-то звериным чутьём почувствовал, как открывается дверь.

Рука сама дёрнулась к пистолету.

Который остался в кармане штанов.

Лежавших на полу, обвиваясь вокруг его ног.

Он попытался оттолкнуть девчонку, которая крепко держала его за задницу и делом доказывала, что говорит правду.

Он бы успел. Точно, успел. Он всегда был очень быстрым.

Но девка была тупой от таблеток и старательной.

Поэтому он не успел.

Диего хотел заржать.

В крохотной комнатке перед диваном со спущенными штанами стоял жилистый парень.

В зеркальных очках.

Парня держала за задницу девчонка и механически, закрыв глаза, работала ртом.

У Диего аж встал.

В этот момент парень в очках дёрнулся.

Диего выстрелил.

Маша работала, закрыв глаза. Так было проще, просто двигаешь головой и всё. В голове ничего. Она привыкла не думать.

Это же её тело, она сама решает, каким ему быть и что делать.

Зеркальный вдруг дёрнулся, она подумала, что он уже готов и сильнее потянула его на себя, но он почему-то дёрнулся снова, толкнул её.

Она откинулась на спинку дивана, удивлённо открывая глаза.

Что-то странно хлопнуло, Зеркальный дёрнулся ещё раз и из его головы вылетели красные капли. Он обмяк и упал на неё, вжимая в диван.

Кто-то тут же сдёрнул тело — на неё смотрели безумно весёлые глаза.

Незнакомые.

Кто вы, хотела она спросить, но не успела.

Душили по очереди. Надо было, конечно, сразу, но они решили, что ничего страшного не случится, если они хоть так повеселятся.

Ждать-то просто так скучно.

Вот и развлекались как могли.

Чуть не пропустили индейца. Он уже открыл дверь и вошёл, когда Паоло развернулся и навёл на него ствол.

— Давай, кончай её, — не отводя взгляда от Хуц-Г-Сати, скомандовал он.

— Бля, да она уже кончилась. Прикинь, мы и не заметили, — заржал Диего. И, кивнув на индейца, — ну, чо с ним делать будем.

— Э, ты, сюда иди. И лапы в гору. Дёрнешься, завалим сразу.

Хуц-Ги-Сати подумал, что ему должно быть очень страшно.

Но страшно не было. Он не чувствовал вообще ничего. Увидел бессильно свисающую с дивана Машину ногу в порванном на пятке чулке, и закаменел. Всё думал только — чулки у неё откуда? Никогда вроде не носила. А тут, на тебе, чулки. Тогда, почему рваные?

Его ударили под колено.

Тот что повыше схватил за куртку и потащил к дивану.

В затылок упёрся ствол.

— Так, чо, как валить его будем? — это тот что повыше. Где я его видел?

Твою ж налево, это те из ночного клуба, что хотели его тогда стопануть.

— Бланко, сказали изобразить, типа, он бабу завалил. А она его.

Хуц-Ги-Сати прям-таки слышал, как скрипят мозги у этих сучьих недоносков. Ну, давай же, соображай, мудила…

Индеец незаметно сунул руку под футболку, которую носил навыпуск, и нащупал рукоять ножа.

— Ну, это, типа тогда в него спереди надо шмалять, в грудину. — это мелкий говорит.

— А типа это — пусть его тот завалит. Которого ты вальнул. Из его пушки.

— Точно! Тока, эта, всё равно, с расстояния надо. А то непохоже будет.

Послышался шорох, мелкий придурок искал что-то за диваном. Индеец уже ни черта не понимал — откуда какой-то мертвяк, но это было неважно.

Важно было то, что сволочь, которая приставила ствол к его башке, будет вынуждена этот ствол хоть на миг отодвинуть.

Новый тычок в затылок.

— Э, выпрямился, харю показал, живо!

Хуц-Ги-Сади скорчился и зарыдал. Он давился рыданиями и выл, стоя на коленях, спрятав руки, зарывшись лицом в колени.

— Встал, сука!

Индеец начал робко разгибаться, увидел перед собой тонкие кожаные туфли, начищенные так, что отражение было видно.

Не разгибаясь, рванул нож и, не вынимая из матерчатых ножен, вогнал нижнее, более короткое, лезвие в ступню Паоло. Парень заорал и выстрелил, целя в голову.

Только, индейца там уже не было. Он ужом, не вставая, скользнул в сторону и воткнул верхнее лезвие в бедро латиноса. Дёрнул на себя, наискосок, перерезая артерию.

Услышал испуганный вопль, выстрел — пуля вошла в дешёвый линолеум.

Упал на пол и пнул обеими ногами верещащего Паоло в ту сторону, откуда стреляли. Перекатился — и увидел на полу пистолет латиноса. Подобрал и выпустил три пули в грудь Диего, который стоял у дивана над телом непонятного хмыря со спущенными штанами.

Диего отбросило на стену.

Хуц-Ги-Сати встал.

Ноги тряслись, но не сильно.

Второй ублюдок ещё подёргивался на полу, пытался зажать артерию. Индеец подошёл, пинком откинул руки Паоло, открывая рану. Нагнулся, вложил ему в руку пистолет, сжал перемазанную кровью руку на рукоятке.

Посидел, дождался, когда парень перестанет подрагивать.

Тупо оглядел комнату.

Подошёл к Маше.

Посмотрел в глаза.

Всхлипнул.

Пошёл в ванну, отмыл руки, ополоснул лицо.

Перерыл квартиру, нашел в машиной сумочке несколько банкнот.

И пузырёк с таблетками. Со злости запустил его в стену.

Захватил тёплую куртку и вышел из комнаты.

Когда сворачивал за угол дома, где-то поблизости уже выли сирены.

Индеец

Всё, что происходило с ним после того, как он вышел из подъезда, Хуц-Ги-Сати видел словно со стороны. Он шёл мимо серых приземистых коробок, поправлял на плече рюкзак, куда сунул куртку, носки да спальник, который был у него ещё с того, аляскинского времени.

Паспорт «баззи» тоже решил пока не выкидывать, хотя если накроют с ним, он точно окажется за решёткой.

Но больше он боялся, что его будут искать дружки тех двоих, которых он положил в квартире.

О Маше он просто запретил себе думать.

Очень хотелось нажраться в слюни. Бабла хватило бы не на один раз. Если, конечно, пить умеючи и там, где тебя не обчистят. И на перо не поднимут.

Но он сунул деньги поглубже под рубаху, во внутренний кармашек джинсов, — его он по старой привычке ещё из старого мира соорудил, — и шёл ровным шагом.

Куда — сам не очень понимал, но к вечеру обнаружил, что идёт в сторону границы.

К Аляске.

До которой, конечно, пешком добираться чёрти сколько. И наверняка его стопанёт или дорожный «крейсер», или, что быстрее, «соседский патруль» на окраине первого же небольшого городка. Просто потому, что он чужак.

Купить билет на междугородний автобус — тоже не вариант, поскольку сделать это можно было только карточкой или через планшет. То есть предъявить удостоверение личности, что так, что этак.

Заночевал он в развалинах не то фермы, не то маленького частного заводика. Не заводика даже, мастерской, в которой кто-то когда-то поставил пару станков.

А утром услышал, как поблизости остановилась машина. Хлопнула дверца, зажурчала тугая струя и невидимый зассанец блаженно выдохнул.

Индеец решил, что хуже может и будет, но вряд ли — по звуку, не крейсер, да и не стали бы копы сюда сворачивать.

На заросшей уже желтеющей травой поляне перед развалинами стоял расписанный драконами, вигвамами и летающими тарелками фургончик, а на заросшие травой кирпичи, закрыв от наслаждения глаза, мочился высокий тощий мужик в жилетке на голое тело, застиранной фиолетовой бандане и серых линялых джинсах.

Мужик открыл глаза, поморгал, неторопливо закончил своё важное дело и спросил индейца:

— Есть хочешь?

Они тряслись уже четвёртый час.

Хуц-Ги-Сати лежал на крохотной откидной койке и слушал Джека Такера Рогана Третьего, как торжественно назвал себя владелец фургона.

Вроде наглухо сумасшедший, но чувствовалась в этом сумасшествии железобетонная логика. Сам Джек был опрятен, при деньгах — строго наличке, а фургончик его ухожен, заправлен и на ходу.

Большего Джеку и не требовалось.

Он колесил по городам, останавливался в маленьких городках и шёл в местную библиотеку. Договаривался о лекции и вещал местному люду о теневом правительстве, глубинном государстве, транснациональных корпорациях, захваченных некими «серыми», и Чёрных Учителях, чья задача — подчинить себе человечество и использовать для передачи ментальных лучей смерти в созвездие Альдебаран.

После событий последних дней индеец был склонен поверить почти во всё, что говорил Джек.

Кроме Альдебарана.

В историю Хуц-Ги-Сати о том, что его преследуют люди в чёрных костюмах, Джек поверил сразу. И сам, почему-то шёпотом, предложил подкинуть ближе к границе.

— Перебирайся за речку. Только тссс… — почему-то шептал он, — тебе точно туда!

Про мир «за речкой» он тоже болтал без умолку. В целом, кстати, тамошние порядки одобрял, но никак не мог простить русскому царю то, что он скрывает правду о взрыве над Тунгуской.

«Да ты пойми, у них там в Казахстане целый ангар есть, а в нём тела инопланетных астронавтов! И аппарат! Взрыв был от торможения, это ударная волна их торсионных двигателей», — Рогану было неважно, слушает его индеец, или нет. Хуц-Ги-Сати старался делать вид, что слушает, но перед глазами всё качалась жёлтая мёртвая пятка в рваном чулке. Он пытался вспомнить лицо Маши, когда та была живая. Что-то хорошее, что было у них вместе — и не мог.

Потом вспомнил, как они лежали в кабине «Медведя», тогда, в первый раз. Как она первой вошла в домик, который они сняли там, на Аляске, и он шутил, что первой надо кошку пустить вроде так эти странные русские говорят. А она смеялась.

Завыть хотелось так, что он прикусил ладонь.

Джек что-то почувствовал, замолчал и включил музыку погромче. У него магнитофон был — со своими дисками, чтоб не платить за эфир, это он сразу с гордостью сказал.

Индеец пытался вспомнить, как оно было, когда они катили от границы и ждали, что сейчас-то начнётся настоящая жизнь.

Фургончик остановился.

— Дальше не поеду. Они облучают вдоль границы, снимают пси-матрицу и вносят в свою базу. Я уже у них на прицеле, мне нельзя дальше.

На том и разошлись.

В кустах сидел до ночи.

По дороге проезжали редкие машины, мелькнул крейсер дорожной полиции, и индеец дёрнулся.

Берег с американской стороны был крутой, контрольно-следовая полоса заросла травой и в целом видно было, что всем тут на всё наплевать. На другой стороне, ниже по течению, индеец присмотрел мысочек, к которому можно будет привалиться, если, конечно, он переплывёт реку.

Вдалеке хлопнула дверца автомобиля, раздались отрывистые команды. Он не стал разбираться, что и зачем, и имеют ли они к нему отношение.

Нервы уже лопались.

Рыбкой нырнул в реку.

Вода была холодная, уже по-осеннему стылая, несла какую-то дрянь и, выныривая, Хуц-Ги-Сати получил чем-то по башке.

Заперхал, пошёл вниз, уцепился за это что-то, оказалось, бревно. Уже в темноте добрался до русского берега.

Что было дальше, помнил совсем плохо.

Как ему удалось разминуться с патрулём — и сам не понял. Собака зарычала даже, но к нему не пошла. А он лежал, молился предкам, вспоминал Машу, Медведя и плакал.

На станции удалось забраться в вагон, где, кажется, перед этим везли коров. Во всяком случае, убойный запах стоял как в коровнике, зато было сено.

Ему было всё равно, куда ехать.

Трясло и хотелось спать.

Очнулся на какой-то крохотной станции и выпал из вагона.

Побрёл куда глаза глядят.

У дома на окраине подслеповато глядела из-под руки бабка.

В платке, как все эти русские ходят.

— Бабушка, мне бы только… — а дальше и не помнил уже.

На кой хрен бабка Егоровна его выходила и почему не сдала в околоток, она, наверное, и сама сказать не могла.

Спросил, — только рукой махнула.

— Да дура старая. В молодости, внучок, был у меня… милок. Из колошей тоже. Статный такой… — и она промокнула уголком платка прозрачную старческую слезу.

Оказалось, провалялся он неделю.

— Тряпки твои я сожгла, уж больно от них воняло. Вон, от внучка осталось. Сгинул внучок-то. В море, значит, ходил, да не вернулся, — совсем спокойно, как о деле естественном, рассказала Егоровна.

— Я. Бабуль. Я как обустроюсь… — он сидел дурак дураком, держал в руках брезентовые штаны и не знал что ещё сказать.

До Ситки он добрался на перекладных.

А там на катере. В родной городок-то.

Егоровна, добрая душа, дала целых сто рублей, он их понемногу и потратил. Шёл вдоль дороги, тормозил дальнобоев. Мужики все были неразговорчивые, резкие, монтировки, а то и биты на видном месте находились.

Но подвозить соглашались.

Своего, что ль, чувствовали?

Когда, в сумерках тоже, увидел свет в окнах трактира «Три сосны», ноги ослабли. Ну, и есть очень хотелось.

Он толкнул дверь.

Прошёл сразу к стойке, не обращая внимания на окружающих.

— Борис Макарыч, здравствуй, — хрипло поздоровался он с трактирщиком, который по какому-то случаю самолично встал за стойку, — отпусти мне в кредит, пожалуйста. Всё отдам.

— Сколько тебя не было-то? Год? Баяли, ты к янкесам подался? — подозрительно спросил трактирщик. И отрезал: — Наливать не буду, по сей день помню, как ты мне тут чуть заведение не разнёс.

— Мне б поесть. Просто рыбки твоей. Знатная у тебя рыбка, — Хуц-Ги-Сати слабо улыбнулся.

— Вот рыбка — это хорошо, — улыбнулся трактирщик, — это я тебе поверю. Иди, Дим, в уголок сядь, принесу.

Трактирщик не задавал вопросов, но взгляд бросил цепкий, заинтересованный. Настучит Брязгину? Ну и пусть.

Евграфыч мужик правильный… Да и надоело бегать, сил нет.

Он сидел, откинувшись на бревенчатую стену, без документов, без копейки в кармане, слушал привычную речь и — выдыхал. Чувствовал, как спадает напряжение.

Слов не слушал, просто привычный спокойный привычный гул помещения, в котором собрались люди, которые друг друга знают и друг другу доверяют.

Он улыбнулся — ну, пока кто-то из них не вольёт в себя лишку. Тогда… могут быть варианты.

— На, ешь. До конца недели чтоб расплатился, хозяин велел передать, — бойкая Стеша, как всегда, румяная и пахнущая сдобой, поставила перед ним тарелку и кружку.

— Компот — за счёт заведения.

Подмигнула и ушла.

А он принялся за еду.

Пюре… самое настоящее. И рыбка— свежайшая!

Это подарок добрых духов, не иначе!

Тихий гул перемежался взрывами смеха, вечер потихоньку катился к ночи. О том что будет дальше, индеец не думал.

Не хотелось.

Гул изменился.

Стих.

Его перорезал непривычный не то рык, не взвизгивающий лай, ему что-то отвечал испуганный женский голос.

Хуц-Ги-Сати обвёл взглядом зал.

О, оказывается, за столиком в глубине зада сидели туристы. Похоже, бритты. Ага, точно, они обожают эти дурацкие безрукавки с высоким воротом.

Чо их сюда занесло, удивился Хуц-Ги-Сати и сам себе ответил — осень же, красиво вокруг, едут на лес да море полюбоваться. Эти, правда, не то чтоб любовались.

Двое плечистых мужиков вскочили и тыкали пальцами в тарелки, которые принесла им Стеша. Один, видать, был боссом, второй, судя по тому, как он кланялся, когда босс начинал орать, подпевалой. Остальные сидели и барагозили на полтона ниже.

— Русский тупай, дааа? — переводил подпевала. — Девка тупай, да?

Из-за стойки уже спешил к гостям хозяин.

Босс заревел снова, раненым в жопу медведем, и толкнул трактирщика ладонью в грудь.

Вот тут Хуц-Ги-Сати стало обидно. И за Стешу и за трактирщика. И за вкусную рыбу, которую ему не давали доесть спокойно.

Он широким шагом пересёк зал и отодвинул трактирщика.

— Ты это что тут хамишь? — рявкнул он в морду босса. — Ты тут в России, не у себя дома!

Босс окончательно вызверился и попытался отвесить ему пощёчину.

Хуц-Ги-Сати увернулся и от души залепил ему боковой в ухо.

— Наших бьют! — восторженно заорали сзади.

Хуц-Ги-Сати сидел в клетке, смотрел в потолок, ждал рассвета.

Ощупывал зубы. Один немного шатался, но, если не считать распухших губ и боли в рёбрах, обошлось. Да и рёбра не особо сильно болели.

Махаться на трезвянку оказалось прикольно.

Правда, Горюнов с подмогой прибыл на удивление быстро, так что вломить бусурманам по-настоящему не успели.

Ну и ладно.

Что дальше-то будет, подумал индеец.

В этот момент и открыл дверь Брязгин.

Прошёл к клетке, позвенел ключами.

Вошёл, сел рядом.

Вздохнул.

— Умеешь ты выбирать, с кем драться-то, Дима.

Махнул рукой на Хуц-Ги-Сати, который уже рот открыл.

— Короче. Ориентировка на тебя пришла. Янкесы что-то такое запрашивают. Якобы допросить по причастности к убийству. Ну и незаконное пересечение границы, само собой, на тебе аж с двух сторон висит. Должен я тебя вроде как подготовить к конвоированию, да и отправить к ним. Понимаешь?

Хуц-Ги-Сати понимал, и от этого снова навалилась серая хмарь.

— Вот только позвонили мне несколько дней назад. И человек очень интересную историю мне рассказал. Об одном парне, которого втёмную поимели, да и решили списать. Сказал, мол, если объявится, вы ему присоветуйте на месте не сидеть.

Брязгин помолчал.

Вздохнул.

— М-да… Интересный такой человек. О тебе много знал. И обо мне. Ценный, говорит, у вас мещанин Смирнов для Империи кадр. Английский, говорит, в совершенстве знает…

Брязгин полез во внутренний карман кителя, достал вчетверо сложенный лист.

— Паспорта у тебя, дурака, нет. Полезешь сейчас выправлять, тут тебя и накроют. Так что вот тебе справка о том что ты, мещанин Дмитрий Христофорович Арефьев, паспорт свой потерял, положенный штраф за то уплатил и сейчас ждёшь восстановления документов. Фамилию я тебе вписал матушкину девичью, чтоб легче запомнил. С этой справкой я тебе советую отсюда исчезнуть. А то, неровён час, искать тебя будут. Уж не знаю, кто и почему, но мне в городе неприятности не нужны.

Хлопнул по плечу.

Встал.

— Понял?

Мещанин Арефьев понял.

Интересно, кто же это звонил, думал он, выходя с тощим рюкзаком из участка. Почему-то вспомнился тот мужик в форме лейтенанта, что вытащил его из отеля.

— Имя, возраст? — сержант вербовочного пункта «Русского экспедиционного корпуса» не отрывал напряжённого взгляда от клавиатуры. Готовился к очередному раунду борьбы с проклятой техникой.

— Арефьев Дмитрий Христофорович. Двадцать восемь лет.

— Профессия?

Хуц-Ги-Сати вздохнул, будто в холодный океан нырнуть собирался.

— Водитель я. Дальнобойщик.