Дальнобойщик

Глава 16 Разгрузка с претензией

Давно прошло летнее солнцестояние. А он и не вспомнил, криво усмехнулся Хуц-Ги-Сати. Раньше всегда на этот праздник он встречался со своими. С племенем.

Если был далеко от дома, то просто останавливался на ночь там, где можно найти траву и чистую воду, танцевал.

Звал духов, кружился, пока луна, звёзды и отблески воды не начинали кружиться вместе с ним, и встречал рассвет, лёжа на траве, раскинув руки. Прикрыв глаза, улыбался, ощущая как солнечные лучи гладят его лицо.

Воспоминаний об этом дне хватало надолго. Белые, которые косили под настоящих шаманов и платили деньги, чтобы их учили, как общаться с Великими Духами, называли это «заряжаться энергиями мира». Или ещё как-то.

Хрен с ним, как назвать. Это работало.

А тут — лето уже было на самом излёте, впереди, говорили местные, была душная осень, а он и не помнил, видел ли за всё это время зелень.

А, да, видел.

Когда на «атомку» ездил.

Снова криво ухмыльнулся.

Когда возвращался, всё думал, грохнут его или нет.

А менеджер — как ничего и не было — по путевому листу на карту, а вот это тебе за скорость. И банкноты под скрепкой сунул.

Не «котлету», конечно, но вполне себе.

Шикопи помог перевести нал. Процент, конечно, приличный пришлось отдать, но что поделать. Шикопи сам шипел и матерился по-чёрному, когда рассказывал, какой процент берут жучки-кардеры, но других вариантов не было.

Хуц-Ги-Сати не протестовал, всё понимал.

С Машкой они почти не виделись, и индеец иногда чувствовал себя неловко. Ну как иногда, за те несколько недель, что прошло с того дня, как она загремела в больницу, раза три. Он даже шоколадки ей покупал, забегал в круглосуточный. Возвращался-то за полночь, приходилось дороже покупать, по ночной цене, ну да ладно.

Маша была то спокойная, то прыгала на него как в первый раз… нет, не в первый, во второй, или третий, когда стесняться перестала, а друг к другу еще не привыкли. Словом, будто штормило её. И работала она теперь всё больше по ночам. По деньгам вроде у неё нормально выходило. Ну, может, чуть меньше чем раньше, но она честно сказала, доктор пока велел таблетки пить, а по рецепту они недешёвые.

Но обещала что сразу перестанет, как с нервами станет получше. И чтоб доказать, что ей уже лучше, такое выделывала, что Хуц-Ги-Сати диву давался, и где она такое увидела?

Впрочем, тут каналы в Сети были самые разные… Может, на работе кто смотрел…

Да и некогда ему было, честно говоря, голову лишними размышлениями забивать.

Плакать перестала, и хорошо.

А потом и вовсе не до того стало.

Он снова вспомнил тот вечер и покрутил головой, дёрнул подбородком — появилась такая привычка. Нервы, видать, шалят.

В общем, так дело было…

Менеджер подошёл пару недель назад. Вечером уже.

— Десяток коробок отвезёшь? Тут, в пригород, в «ночник». Вот адрес.

— А накладные?

— Десять коробок. По счёту передашь, тебя у грузового люка встретят. Вот задаток.

И снова банкноты под скрепкой. Поменьше чем в прошлый раз, но задаток же.

Индеец глянул только, а менеджер сразу.

— Всё путём, всё на мази. Если местные патрули тормознут, скажешь, что для Анхеля Бланко. Понял?

Понял, конечно.

Поехал.

Револьвер, правда, сунул в жилет.

Во внутренний карман, который нашил сам. Вроде кобуры. Ещё в гараже в сортир зашел, перед зеркалом покрутился. Не видно.

Местечко поганое оказалось. Одинаковые коробки домов с наёмными квартирами, пустые корпуса заброшенных фабрик, расписанных замысловатыми разноцветными граффити.

Индеец уже знал, раз рисунки непростые, значит, район контролируют серьёзные люди.

Говорили, для некоторых знаки, прям, настоящие художники из дорогих придумывают.

«Ночник» был из тех, где ошивается местная шантрапа, толкают дурь тем, у кого нет возможности купить рецепт или нужно такое, чтобы штырило по-настоящему круто.

Как приказано, подрулил к служебному входу, вышел, бахнул кулаком в дверь.

Открылось окошко.

— Чо надо.

— Груз. Для Бланко. Разгружаете сами.

Вышла пара латиносов. В татухах, чуть заплывшие жирком, но из опасных. По всему видно. Двигаются, чуть развинченно, уверенно, как хозяева на своей территории. Готовые сразу напасть, если почуют угрозу.

Так и захотелось чтоб в руке был револьвер. Просто, для спокойствия.

Забрали коробки сноровисто, молча, лысый, что открывал дверь стукнул в борт.

— Давай закрывай, вали.

— Менеджеру отзвонись, что я доставил.

Лысый молча грохнул железной дверью, оставив Хуц-Ги-Сати одного в проулке.

Ладно, закрыл дверь фургона, проверил, что рычаг плотно в паз вошёл. Задом выехал из проулка, уже собрался дать по газам, как навстречу вылетел приземистый седан из тех, на которых любила мотаться тут блатная шпана из отмороженных.

Из окна наполовину высунулся парень в фиолетовой майке. Тощий, с руками, набитыми «рукавом».

И в левой — здоровенный «кольт».

— Вылезай, мать твою, ключи в зажигании оставил, живо!

Он орал, чтобы взвинтить себя, чтоб в голове была только пустота и бешенство, чтоб рука сама нажала на спуск, стоит только взведённым наркотой мозгам решить, что жертва дёрнулась.

То есть убивать будут в любом случае.

Тело действовало само.

Правая рука нырнула под жилет — хорошо, расстегнул, когда сел за руль.

Левая подработала руль.

Ударил по тормозам.

Переложил револьвер в левую руку, правая уже на рычаге переключения скоростей, врубил заднюю.

Высунул руку в окно, выстрелил три раза, не целясь, просто, в направлении машины с отморозками.

Убрал руку с револьвером, не выпуская оружия, положил на руль, дал по газам, живо сдавая назад и молясь непонятно кому, чтоб с другой стороны не перекрыли выезд. И чтоб он там, вообще, оказался.

Только теперь до мозга дошли картинки — вот, он стреляет первый раз, и парень с пушкой странно дёргает головой, а в центре лба появляется маленькая смешная точка. Два других выстрела оставили маленькие дырочки в лобовом стекле седана.

Главное — седан с отморозками остался на месте.

Боги и предки помогали, не иначе — он вылетел на широкую пустую улицу, визжа покрышками выровнял фургон и покатил прочь.

С трудом разжал руку, положил револьвер на пассажирского сиденье.

Ехал и косился на него.

И всё вспоминал, как дёргалась голова парня и появлялась чёрная точка во лбу. Память добавляла всё новые подробности. Как сразу обмякло тело, как упала рука и кольт ударился об асфальт.

Седан дёрнулся и застыл.

Неужто он попал ещё в кого-то?

Или они остались из-за того, с дыркой во лбу?

Стуканут копам или нет? Зубы застучали.

Его трясла крупная, поднимающаяся из глубины дрожь.

Номер фургона узнают. Придут к тем мужикам из клуба, и узнают.

И тот придёт к менеджеру.

Тот его сдаст с потрохами.

Бежать?

Нет уж.

Хрен вам.

Он не жертва.

Он первым придёт к менеджеру. Он сохранил имущество компании.

Стрелял?

Из чего? Что они там плетут?

Гильзы-то в барабане…

Короче, разберёмся.

А вот от револьвера избавиться надо.

В кабинете хозяина клуба сидел высокий широкоплечий человек с лицом, изборождённом глубокими морщинами. Прямой нос, высокий лоб, длинные прямые волосы, чёрные, словно вороново крыло. Простая потрёпанная, но очень опрятная одежда, тяжёлые рабочие ботинки — этот человек казался здесь, на первый взгляд, совершенно неуместным.

Особенно рядом с грузным, бритоголовым хозяином клуба в лимонно-жёлтом шёлковом костюме, красной рубашке и бежевых штиблетах.

Но хозяином выглядел как раз человек в рабочих ботинках.

Он внимательно смотрел на мониторы, которые показывали переулок возле служебного входа и выезд на улицу.

Смотрел молча, спина закаменела, но руки спокойно лежали на столе.

Увидев, как дёрнулась голова парня с пистолетом, тихонько хмыкнул.

Чуть склонив голову к левому плечу, наблюдал, как открылись двери машины, как дружки вытащили тело убитого, уложили рядом с машиной.

Вот, один из них, видимо, старший, что-то втолковывает остальным, показывая на служебный вход.

Вот один остался рядом с телом, остальные, рванули к двери, заколотили в неё кулаками.

— Прикажи, чтобы их привели сюда. Скажи им, чтоб они не вздумали искать фургон и трогать водителя. Начнут дурить, убей. Я буду ждать в соседней комнате.

Хозяин клуба молча кивнул.

Шавки, которые решили устроить пальбу, ему и так не нравились. Грохать их здесь, конечно, хлопотно, тем более, вон тот, что сейчас машет руками — племянник сестры его жены. Полный дегенерат, но не чужой же.

Ладно, придётся говорить.

Он кликнул Мигеля и Хесуса. Они самые габаритные и мрачные. И пушки на виду обожают держать. Пусть постоят у недоносков за спинами, понервируют.

Недоноски влетели, бешено галдя, тараща белые от наркоты и бешенства глаза, размахивая руками.

Родственничек, правда, первым сообразил, что надо заткнуться и на полшага отстал от остальных.

А Длинный Паоло, который заправлял этой кодлой малолетних имбецилов, окончательно потерял голову — и от страха, и от злобы, и полез на хозяина, тыча ему пальцем в пуговицу на рубашке.

Сложился пополам, упал на колени, сипя, пытаясь продохнуть.

Короткого страшного удара в солнечное сплетение он даже не увидел.

Хозяин клуба бережно взял его двумя пальцами за верхнюю губу и поднял.

— Водилу не трогать. Узнаю, что хоть кого-то спросили о фургоне — зарою. От мёртвого дурака избавиться.

Отсчитал несколько банкнот, сунул родственничку.

— Это семье вашего кореша. Чтоб всё передал, ясно? Теперь, пошли вон.

Мотнул головой охранникам.

— Покажите им выход, чтоб не заблудились ненароком.

Как только за ними закрылась дверь, в кабинете бесшумно появился человек в рабочих ботинках.

Одобрительно кивнул, снова уселся в кресло.

— Присматривайте за этими остолопами.

И кинул хозяину клуба пачку банкнот.

Позднее этим же вечером человек в рабочих ботинках сошел с маршрутного автобуса у небольшого придорожного заведения по пути в Чикаго.

Проверил, что кроме него никто не покинул автобус, улыбнулся, глядя на залитый тёплым светом почти пустой зал придорожного кафе. Оно выглядело тихим и уютным. Как и сонный городок, который сейчас терялся в ночной темноте.

Он любил такие тихие городки у больших трасс. Жизнь в них была простой и понятной. Правда, были у них и недостатки. Например, просто так на дно здесь не заляжешь, слишком уж все на виду, нужно серьёзное предварительное легендирование.

Зато такие вот кафе, закусочные, придорожные магазинчики да автозаправочные станции отлично подходят для других целей.

Например, перекусить.

И переночевать в мотеле по соседству.

Он скинул ботинки, плюхнулся на кровать, притянул телефон, набрал длинный междугородний номер.

— Больница Святой Марии, коммутатор.

— Я хотел бы узнать о состоянии миссис Гумборт. Палата номер сорок восемь.

— Соединяю вас с отделением.

Щелчок, несколько тактов безликой мелодии.

— Говорите. Линия безопасна.

— Доставщик в кондиции. Готов к использованию. В ходе процесса кондиционирования произошло несанкционированное вмешательство. Однако, оно только усилило степень кондиционирования.

На другом конце провода — молчание. В котором чувствовалась задумчивость. Такая, от которой человек на кровати сглотнул, что-то у него в глотке пересохло.

— Линия защищена. Можно использовать клир, — отозвалась наконец трубка. — Без излишних подробностей, разумеется.

Теперь голос стал чуть более человечным. Едва заметно, но достаточно для того, чтобы человек на кровати сумел считать у собеседника характерное произношение выпускника элитного британского университета.

— Когда доставщик уже покидал место разгрузки, местная шпана решила отжать его транспорт. Доставщик применил огнестрел. Результат — один холодный. Я приказал субподрядчику уладить инцидент. Проконтролировал исполнение.

Снова молчание в ответ.

— Хорошо. Возможно, это, действительно, усилит кондиционирование.

Человек в рабочих ботинках положил трубку, подумал.

Пока всё укладывается в рамки. Доставщик, как и ожидалось, никому не сообщил о том, что увидел в городке рядом с «атомкой». Сдал груз, да и всё. То, что в сегодняшних коробках была часть того груза, он и не заподозрил. Ну и не надо. Того, что оружие, которое сегодня получила банда Алонсо, находилось в фургоне доставщика, прессе будет достаточно. Все, кто нужен, уже заряжены. А стрельба у клуба, пожалуй, даже, к лучшему. «Русский шпион вступает в перестрелку при доставке оружия». Красивый штрих может получиться.

Короче, револьвер он выкинул.

Не просто так — каждую стреляную гильзу отдельно, в решётки водостока, барабан вытащил, в канализационный люк забросил, потом ещё ручку револьвера зажигалкой пожёг и зашвырнул оставшиеся детали в мусорный бак.

Как приехал, конечно, дёргался. А менеджер значит, сидел, ждал. Видать, ему за это доплатили, и хорошо доплатили. Хрен бы он иначе после смены остался — менеджер, значит, просто ему остальное отдал, по плечу хлопнул. И говорит, мол, заказчик доволен, всё вовремя, всё олрайт.

Вали, мол, отдыхай.

Он приехал — Машка опять в ночную. Зубы когда чистил, глянул вроде какие-то тюбики у неё новые добавились. Ну и ладно, она ж баба, вечно у них что-то мазаться то кончается, то добавляется.

А, может, руки смазывает, чтоб кожа не трескалась.

Не до того.

Перед глазами почему-то картинки из того фильма про тлинкитский полк, как они куда-то там на берег высаживались, а потом в окопах резались.

В ножи пошли. Голос там за кадром говорил, что их двухклинковых кинжалов-шакатсов враги боялись так же, как знаменитого русского удара в штыки.

Ещё бы они не боялись!

Он стоял и тупо смотрел на себя в зеркало.

Предки… Шакатс… Русская штыковая и гордость за воинов своего народа? Когда он последний раз хоть о чём-то таком вспомнил? Кольнуло воспоминание о «Медведе». Полочка там у него была. С книгами.

Когда он последний раз о «Медведе»-то вспоминал?

Или, о том, что в мире делается?

Даже, когда с Шикопи встречался, всё больше о ценах, о проценте за обнал говорили, о том, что корпорации простых работяг выдаивают, да мелкий бизнес душат. Да и всё.

А тут, ты смотри, о ноже подумал, а мысли вон как закрутило. Ну да, у самого-то отвёртка на кармане, даже складень опасается таскать. Если баззи со складнем копы примут — начнут душу мотать, а ему сейчас это никак нельзя. В банк стуканут, а там решать что он «рисковый» и процент повысят. И, всё, труба ему.

Ладно, не до того. Вот, наладит он тут жизнь, свой бизнес заведёт, тогда и книжки, может, начнёт снова читать.

Правда, для этого надо из «баззи» в гражданина, в «цивви» перейти.

Снова, не о том.

Ствола у него теперь нет, и как его искать, непонятно. Не подойдёшь же к Мануэлю снова — братан, я тут из пушки, что ты мне продал, завалил какого-то чудилу, пришлось выкинуть, продай ещё…

Словом, пару ночей он в боксе ночевал. На станке помудрил кое-что, и из рессорной стали себе выточил подобие шакатса. Грубое, конечно, и размерами поменьше. Больше получилось похоже на рукоять, из которой выходили два почти одинаковых коротких клинка. рукоять изолентой обмотал. Чтоб рука точно не скользила. Лезвия короткие, такими не резать, бить, колоть.

Зато, ножны из обрезков обшивки сидений получились неплохие. Попробовал несколько раз — за рукоять дёргаешь резко вниз, ремешки, которые пропустил через несколько отверстий, расходятся, или рвутся, и нож в руке.

Потом, конечно, снова надо шнур вдевать, или новый вставлять, но он нож мастерил не колбаску резать.

Повесил на прочный нейлоновый шнур под рубаху, и с той поры снимал только, когда домой приходил. Шнур через ремешки пропустил, которыми ножны крепил. Некрасиво, зато работает.

Правда, уже неделю с лишним он дома, считай, и не появлялся.

После того, как Машка запустила в него кружкой, а он её чуть не убил.

И за дело, подумал он, набычив лоб.

Сзади засигналили — зелёный загорелся.

Он не спеша прибавил газ, постарался выкинуть воспоминания из головы.

Ни черта не получалось.

Первую неделю он сам себя убеждал, что это у Машки все от того, что она ещё не пришла в себя после больницы.

Что с работой у неё труба — осталась всего одна кафеха, заработок меньше, вот она и психует.

Но от неё стало иначе пахнуть.

И от одежды, и от неё самой.

Пропали запахи моющих средств, мыла, хлорки, или чем там она ещё мыла-драила. Исчезли запахи подгорелого масла и жира, и пятна, которые иногда появлялись, если она была в ночную в той забегаловки, где её разносчицей ставили.

От одежды пахло табачным дымом, тяжёлыми сладкими духами, какой-то… не то пудрой, не то чем-то ещё приторным.

И — таким же тяжёлым мужским потом, какой бывает у возбуждённых мужиков на бабе.

Одышливых жирных потных тварей.

Хуц-Ги-Сати учуял этот запах, и у него сжались кулаки.

Вонь исходила от одежды, которую девушка кинула прямо в их крохотной ванне. Просто, комом на полу.

И это тоже было — другое.

Помешанной на опрятности Машка не была, но всегда оставалась опрятной, там — дома, раньше всегда как выходной, и пылесосила, и полы мыла, и чтобы раковина в разводах от зубной пасты? Никогда.

Одежду могла на кресло что возле кровати стояло скинуть, но всегда складывала. Потом, говорила, отнесу в стирку, что-то устала…

Они перед этим несколько дней не виделись. А тут, он из рейса приехал и решил домой заскочить помыться и перекусить, а она, видать, недавно пришла и завалилась спать.

Он и подошел, наклонился — думал, если не спит, спрошу.

И увидел засосы.

На шее прямо.

Над ключицей.

И — от неё несло этим жирным мужским потом, похотью и сладко-прогорклой косметикой.

Как в дешёвых стрип-клубах, куда он возил коробки с бухлом.

Он помнил что сорвал с неё одеяло.

Она спала голая.

Легла, даже не ополоснувшись.

Вскочила — с размазанной косметикой, которую даже не удосужилась смыть…

И глаза у неё были белые от бешенства.

Он тыкал пальцем в засосы и пытался что-то выговорить, горло перехватило от злобы, а больше от того, что он пытался себя сдержать и не грохнуть её прямо здесь, на месте.

Потому что в красках видел, как отвешивает ей оплеуху, её голова дёргается, перепачканная косметикой рожа перекашивается.

Как она летит на пол, а он пинает её тяжёлым ботинком в живот. Потом, в голову.

Так, чтоб точно попасть в челюсть.

Сломать хлебальник.

Она отпрыгнула, и у Хуц-Хи-Сати что-то оборвалось, руки похолодели и опустились — он только сейчас при свете дня увидел, какая она стала худая.

Тощая она стала.

Как похудела, после температуры, так и не отъелась.

Он шагнул к ней, подумал, что и чёрт с ним, с засосом этим.

И услышал что она орёт.

— Это моё дело! Я сама решаю, ты понял⁉ Ты кто? Ты меня притащил сюда, ты мне тут песни пел! Да я тебе как прачка нужна была, да чтоб трахать и готовить бесплатно! Что вылупился⁈ Сама сделаю!

Она подскочила к кухонному столику и запустила в него чашкой.

Он даже не закрылся, чашка с каким-то сухим деревянным стуком прилетела ему в лоб.

Дальше он только помнил звон оплеухи и тишину.

Девушку отбросило на стену, она сползла вниз и села, раскинув ноги. Открыв рот, она сидела, держась за опухающую покрасневшую щёку, и обиженными детскими глазами смотрела на Хуц-Ги-Сати.

А тот молча ушёл.