Даль-цвет. Том 1. Охра

Глава 14

На первый взгляд, изображённый букет не так уж и выделялся на фоне других работ. Он состоял из пяти цветков с различной окраской — жёлтый тюльпан и алая роза, синяя гортензия, странноватый цветок с зелёными лепестками (примула, как подсказала мне Илса) и гроздь сирени.

Смысл был достаточно очевиден — палитра кланов. Причём первые три цветка (то есть Киноварь, Охра и Лазурит) расположились чуть наособицу, хоть и составляли букет с оставшимися двумя. Разделение не было нарочитым и не бросалось в глаза, но ощущалось подспудно. Художник провернул это ловко, следовало признать.

Но удивило меня не это.

Букет был виден чуть сверху — ракурс подчёркивал, что в горизонтальной плоскости цветы расположились «ёлочкой». Если бы я последовательно соединил их центры отрезками, то получилась бы угловатая синусоида, латинская буква «w».

Та самая, что была у Вирчедвика на шкатулке, когда он требовал с меня малую вассальную клятву.

И нет, это явно было не случайное совпадение. Похожую компоновку я рассмотрел ещё на двух выставленных картинах.

— Да, это известный мотив в старинном искусстве, — кивнула кураторша, отвечая на мой вопрос. — Сейчас он почти забыт, но в те времена художники к нему обращались периодически. Существовала традиция — изображать сообщество кланов именно так.

— А чем это объяснялось?

— Увы, милорд, это неизвестно. Из той эпохи до нас дошли только два трактата на тему живописи. Цветочные натюрморты в них упомянуты, но без акцента на эту геометрическую фигуру. Возможно, этот момент был чисто формальным, не столь существенным. Или очевидным для современников, не требуя пояснений.

— Угу, — сказал я. — Или трактаты, где объяснение всё-таки приводилось, тихо изъяли из библиотек…

— Но зачем, милорд?

— Не обращайте внимания, это у меня разгулялось воображение. Фантазирую вслух. Значит, у нас тут аллегорически показаны три главных пигмента, плюс ярь-медянка. А до кучи к ним — растительный краситель, сирень… Это намекает на тогдашние политические расклады? Ну, например, сиреневый клан настолько усилился, что его пустили к тем четырём, у которых — минеральные краски? В исторических хрониках, по идее, должно быть что-то по теме…

— Думаю, — вступила в разговор Илса, — здесь дело не в политике, а именно в живописи. Ты не художник, поэтому вряд ли интересовался этим подробно. Речь тут о принципах применения магических красок. В те времена считалось, что картина-дверь в классическом виде должна быть написана пятью разными эффекторами.

Я поскрипел мозгами:

— Не совсем понял логику. В чём практический смысл? Тот же сиреневый цвет легко можно сделать, смешивая синий и красный. Разве не так?

— Вот в том-то и дело, — сказала Илса. — С точки зрения логики и чистой экономии ты совершенно прав. Но тогдашняя живопись, ориентированная на переходы, была подчёркнуто пышной. Считалось хорошим тоном использовать все четыре пигмента, а в дополнение к ним — растительный краситель.

— Да, леди, именно так, — кивнула кураторша. — Пять красок-эффекторов для картины — считалось нормой в те времена. Этот принцип и отражён в натюрморте, как мы предполагаем. А вот геометрическая компоновка букета — уже загадка.

— Да уж, — сказал я. — Хитро у вас закручено, у художников. Ну, спасибо за пояснения. Буду думать.

Когда мы ехали из галереи в кампус, Илса спросила:

— А почему тебя так заинтересовала эта цветочная геометрия?

— Да попадалось мне тут намедни нечто похожее в одном… гм… неоднозначном контексте. И, подозреваю, что к нашим поискам это тоже как-то относится, но вот как? Что-то крутится на уме, но пока не соображу.

— Покопаюсь в искусствоведческих книгах, — сказала Илса.

— Стоп-стоп, красавица. Прекращай, а то ты в библиотеке скоро вообще поселишься. Я сдуру согласился, когда ты вызвалась, но откуда ж я знал, что это примет такие эпические масштабы? Когда ты в последний раз общалась с сокурсницами? Они тебя видят только на лекциях. Будут думать, что ты заучка со странностями.

— Но я и есть заучка со странностями.

— Да, но орать об этом на всю столицу не надо. Вернём тебя в коллектив, будешь как все нормальные лордихи.

— Не хочу в коллектив, хочу в библиотеку.

— Возражение отклоняется.

На следующий день я рыскал по городу, подбирал объекты для фотосъёмки, как нам было задано в Академии. Удачно сфотографировал мост, выступающий из тумана, жилое здание на косом пересечении двух улиц, сплюснутое с боков, и здоровенный лабаз, на двери которого висел амбарный замок.

Затем возникла заминка — я решил снять какое-нибудь типовое здание, отыскав в нём изюминку. Это оказалось не так-то просто. Несколько снимков я запорол. Ну, то есть формально они получились тоже, но были непригодны в качестве переходов — я это понимал ещё до проявки.

В конце концов, однако, я справился. Отыскал подходящий ракурс и снял обычный квартал, состоящий из однотипных домов. Хотел показать — да, он функционален и прост, но всё-таки не уныл. Уютно-непритязателен — так, пожалуй, будет точнее. И после того, как я разобрался в собственных ощущениях, фотография получилась такой, как надо.

Плёнку я отнёс в фотолабораторию. Та работала даже в воскресенье — старшекурсникам-лаборантам за это платили деньги, так что желающие всегда находились. Фотки мне распечатали в небольшом размере, как и просил декан. Через такие мини-картинки нельзя было, разумеется, пролезть в другой мир. Но удачные кадры всё-таки ощущались иначе, чем неудачные, и казались почти стереоскопическими. Хотя без краски-эффектора это была всего лишь иллюзия.

Утром в понедельник мы сдали декану свои работы.

Он просмотрел их, иногда комментируя. Удачные снимки нашлись у всех в нашей группе — но самый большой улов обнаружился у меня, у Грегори, а также у легкоатлетки Уны. Впрочем, мы и на прошлых занятиях уже убедились, что дар у неё серьёзный.

— Неплохо, — сказал декан. — Такие фотографии на нашем жаргоне называются реверсами. В том смысле, что они обеспечивают нам обратный ход в наш базовый мир. Употребляется и слово «возвращалка», но я его не люблю. В качестве реверса лучше использовать фотоснимок, сделанный вами лично. Это значительно ускоряет открытие перехода. Как вы догадываетесь, скорость порой принципиально важна. Случаются ситуации, когда счёт идёт на секунды. Но сначала мы с вами поработаем с картинами-тренажёрами, где переход — условный, а значит, реверс не нужен.

Я поднял руку.

— Да, Вячеслав, — терпеливо сказал декан. — У вас, как всегда, вопрос?

— На этот раз — нет, — сказал я. — Просто хочу попробовать первым.

— Ну что ж, прошу.

В огромной раме был уже закреплён чёрно-белый снимок. Изображалось нечто вроде ангара, вид изнутри. Асфальтовый пол с пометками, голые бетонные стены.

— Это реально существующая локация в другом мире, — сказал декан. — Но переход адаптирован, он не схлопнется, когда вы окажетесь на той стороне. Поэтому обойдёмся без фотоснимка-реверса. Задача проста — дойти до первой отметки и вернуться сюда, в аудиторию. Приступайте.

Я пристально вгляделся в изображение. Уже через полминуты оно распахнулось вглубь, и ангар приобрёл объём, а я различил цвета. Линии-пометки на полу были нарисованы блёкло-голубой краской, а картонные ящики в дальнем конце ангара тускло желтели.

Фотобумага передо мной исчезла — проход открылся.

Сделав глубокий вдох, я шагнул вперёд.

Уши заложило, в голове зашумело, перед глазами поплыли пятна. Воздух казался странным на вкус и плотным, пришлось напрячься, чтобы протолкнуть его в лёгкие. Накатила слабость, но я к ней заранее приготовился.

Пять шагов до отсечки дались с трудом. Там я обернулся.

Как и обещал декан, дверь между мирами не исчезала, хотя я от неё отдалился. Выглядела она как киноэкран с чёрно-белым стереофильмом, слегка засвеченным. Экран этот не был закреплён на чём-либо — просто мерцал в вертикальной плоскости, а в его глубине виднелись мои сокурсники.

Преодолев головокружение, я добрёл до него и перешагнул границу.

Воздух обрёл свой привычный вкус, дышать стало легче.

— Как себя чувствуете? — спросил декан сразу.

— В норме… Голова только кружится… А на той стороне воздух странноватый…

— Садитесь и отдохните. Воздух с той стороны обычный, все искажения восприятия — субъективны. Странные ощущения типичны на начальном этапе. Мы их сведём к нулю через тренировки.

Вторым в ангар пошёл Грегори. Плоская фотография превратилась в трёхмерную, и он шагнул в неё, как в дверной проём. Со стороны это выглядело ещё экзотичнее, чем во время моей собственной вылазки.

После практического занятия аппетит я нагулял зверский — и на обеде с рекордной скоростью смёл с тарелки жирное мясо. После чего поинтересовался у Илсы, которая всё так же сидела с нами, а не с девчонками:

— А у тебя как с практикой на уроках? Вы же не только лекции слушаете, но и рисуете, как я понимаю?

— Рисуем, — подтвердила она. — Но у меня всё пока не очень. Как раз сегодня наставница разбирала мою работу. Сказала, что техника рисования у меня улучшается, но реалистичность хромает, прогресса нет. То есть я могу нарисовать что-нибудь с натуры, домик какой-нибудь, например, но это получится обычный пейзаж. А если начинаю воображать другой мир, который никто ещё не открыл, фантазия зашкаливает, как в детстве. Так что я в группе — самая слабая по профильному предмету.

— Гм, неожиданно.

— Но ты, Вячеслав, можешь мне помочь.

— Да ну ладно? — озадачился я. — И каким же образом? Разве что мольберт за тобой потаскать по улице — это запросто, обращайся.

— Сейчас рисую в альбоме, карандашом, — улыбнулась Илса. — Таскать мольберты не надо, просьба другая. Ты, наверное, слышал, что есть разные методы при работе с рисунком, который задуман как переход. Некоторые художники работают в одиночку, принципиально. У них получается направлять фантазию в конкретное русло. Но, как ты понял, это не про меня. Поэтому наставница дала мне задание — попробовать другой метод. Сделать рисунок с чьей-нибудь помощью. Чтобы мою мечтательность немного уравновесил кто-нибудь более… Ну, как бы сказать…

— Дубинноголовый?

— Я имела в виду — с более конкретным мышлением, — хихикнула Илса. — Но в твоей формулировке есть некая увесистость.

— Рад, что ты оценила. И что я должен конкретно сделать?

— Нам надо согласовать сюжет для рисунка. Но тут есть тонкость — он должен быть не слишком абстрактным, но в то же время соответствовать моему природному стилю, моим фантазиям. Иначе он в принципе непригоден для перехода.

Я почесал в затылке:

— Ну и задачка. Сделаем так — покажешь мне те рисунки, что у тебя уже накопились, я оценю этот самый стиль, а дальше прикинем. Но это — ближе к вечеру. Днём у меня физподготовка, а потом ещё надо кое-куда метнуться.

Метнулся я на почтамт.

Абонентские ящики занимали всю стену в одной из комнат. Это напоминало шкаф-картотеку с рядами маленьких дверок из лакированного светлого дерева. Я вставил ключ в замочную скважину и заглянул в ячейку.

Та пустовала. Никаких писем.

Подавив разочарование, я сказал себе — ладно, ничего страшного. Моё объявление появилось в газете только вчера, и местные буржуины, сиречь гипотетические клиенты, ещё не вышли из стадии офигения. Либо решили, что лорд прикалывается, либо медленно дозревают. Советуются с семейными адвокатами или с жёнами, перечитывают текст в пятнадцатый раз и ищут подвох. Надо дать им время — может, найдётся-таки смельчак…

И, закрыв ящик, я отправился в гости к Илсе.

Её соседка деликатно слиняла к кому-то из однокурсниц, так что наши лордские разговоры мы вели без помех.

У меня ещё в первые дни знакомства мелькнула мысль — попросить у Илсы картину, которая открыла бы дверь в мой мир. Но с этим прожектом я обломался быстро, когда вник в правила Академии. Студентам здесь запрещалось делать картины-двери без прямого контроля со стороны наставников.

Допускались рисунки в малом формате, через которые физически невозможно было пролезть в другой мир. То есть не полноценные двери, а что-то вроде форточек.

Но и форточку я пока решил не просить. Во-первых, рисунок предназначался для показа преподавателям, а лишнее внимание мне было ни к чему. Во-вторых, я сильно сомневался, что на словах сумею передать Илсе ту атмосферу, что царила сейчас в российской провинции. Да и вряд ли мечтательная девчонка имеет склонность к рисункам такого рода…

— Вот, посмотри, — сказала она, вручив мне альбом.

Я перелистал его.

Да, фантазия у неё цвела буйным цветом.

Илса рисовала хрустальные города с ажурными башнями без намёка на функциональность, горные перевалы, над которыми проплывали летающие медузы величиной с дирижабль, и пустыни с барханами причудливых форм, где цепочкой брели шарнирно-механические верблюды.

— Рисунки классные, — сказал я. — Мне нравятся, честно. Но у тебя тут и правда сказки-фантазии, а нам нужно что? Вот именно — нам нужна фантастика ближнего прицела.

— Никогда не слышала такой термин. Звучит наукообразно.

— Да, привыкай, у нас всё серьёзно. Давай подумаем… Вот ты любишь рисовать путешествия — то медузы у тебя летят на зимовку, то караваны куда-то чапают. Попробуем оттолкнуться от этого…

— Но многие рисунки в альбоме — просто для развлечения. Как этот, с медузами, например. Если рисунок задумывается как переход, то на нём не должно быть ни людей, ни животных. Просто пейзаж.

— Учтём. Бери карандаш, готовься.

Илса устроилась на топчане — опёрлась на подушку спиной, открыла альбом на чистой странице и посмотрела на меня выжидающе.

А мне почему-то вспомнились американские фильмы — из тех, что шли в видеосалонах. Там периодически встречался мотив — персонажи едут на тачке по крутому хайвэю, где-нибудь в Калифорнии, под палящим солнцем. Мне это представлялось дикой экзотикой. Детали уже забылись, но мне ведь требовалась не дверь в конкретное место, а атмосфера странствий, близкая Илсе.

— Итак, представь, — сказал я. — Жаркое лето, высохшая равнина. У горизонта — горный хребет, к которому уходит шоссе. В открытой машине едет чувак…

— Но людей нельзя ведь.

— Ты погоди, дослушай. Машина мощная, здоровенная. Больше, шире, приземистее, чем ты видела в городе. Округлостей меньше, зато много плоскостей — багажник, капот. Водитель тормозит у заправки… Или нет — у мотеля, так будет проще. Одноэтажный мотель посреди равнины. На заднем плане — ветряной генератор для электричества. Конструкция с лопастями…

— Да, поняла. У нас ведь такие есть кое-где, я видела фотографии.

— Попробуй представить более продвинутую модель. И изобрази мне всё это схематично. Кабриолет стоит уже без водителя, тот зашёл в магазинчик. Лейтмотив — передышка в долгом пути. Давай.

Она добросовестно принялась рисовать. Иногда прерывалась на несколько секунд, забавно покусывая губу, а взгляд затуманивался — ей что-то воображалось. Затем её карандаш опять начинал скользить по бумаге.

— Примерно так, — наконец сказала она, показав набросок.

Горы получились отлично, шоссе и равнина — тоже. Скупые контуры, едва обозначенные, но чувство простора было. А вот ветряк больше смахивал на фэнтезийную мельницу. Автомобиль же напоминал широкую металлическую телегу с рулём и обрезиненными колёсами.

— Хороший задел, — сказал я, — но нужна доработка. В технических прибамбасах — полёт фантазии малость попридержать. Ну, и в архитектуре мотеля тоже.

— Да, именно так мне и говорит наставница, в этом-то и проблема. Я пробовала работать иначе, но говорю же — тогда я вынуждена смотреть на настоящую технику, и выходит зарисовка с натуры. Фантазировать про машины я не умею. Наверное, просто не подхожу для такой серьёзной работы…

— Стоп-стоп, без паники. Найдём выход. Рисунок, кстати, должен быть полностью чёрно-белый?

— Нет, с добавлением жёлтого или красного. Мы учимся работать не только с клановыми цветами, но и с другими эффекторами. Начинаем с самых распространённых. На учебном рисунке — пока без красок как таковых. Просто заштрихую нужный участок жёлтым карандашом. Или красным.

— Ага, понятно…

Прервавшись на полуслове, я задумался.

У меня в голове наконец-то щёлкнуло, и я понял, как связать натюрморты, виденные на выставке, межевые столбы и старинный знак в виде буквы «w».