Черные ножи – 4

Глава 9

— В лазарете? — удивился я.

Виндек хмыкнул:

— Я же сказал, что использую тебя сегодня по-максимуму, а в лазарете требуется помощник на этот день. Топай скорее, доктор Риммель не отличается особым долготерпением. Кстати, там и пожрать дадут…

Несмотря на угнетенное психическое состояние после всего увиденного, есть хотелось, как никогда. Организм подавал сигналы, что силы мне еще понадобятся и что рано опускать руки. Даже в этом страшном месте можно бороться… и победить.

Год я тут не протяну, это точно. Я знал, что советские войска освободят Заксенхаузен лишь в конце апреля 1945 года, а это будет еще очень нескоро. Хотя, судя по тем данным, которые сообщил мне Бушманов, события ускорились и история пошла чуть иначе, чем я ее помнил. Второй фронт открыт на полгода раньше, немцы будут вынуждены перебросить свои дивизии, чтобы прикрыть дыры во Франции. Это значит, наши скорее начнут наступление и, возможно, доберутся до Заксенхаузена быстрее. Но, даже при самом удачном раскладе, вряд ли советские войска стоит ожидать раньше конца этого года. Поэтому, остается лишь один выход — побег!

Но сначала нужно выполнить задание Зотова и суметь передать микропленку. А потом уже думать о бегстве из ада. Пока же сжать зубы и терпеть, терпеть, терпеть во имя будущего и других людей.

Мог ли я попытаться рассказать правду тому же Маркову или хотя бы Георгию? Генералу — точно нет, он меня совсем не знал и, пусть и доверил важное дело, но сделал это исключительно по совету Зотова. А начни я говорить о будущем, о Победе, о том, что нас ждет, и меня приняли бы за одного из тех, кто не выдержал мучений и двинулся рассудком.

И даже Зотов, буквально вытащивший меня с того света в самый критический момент, не поверил бы. Слишком уж удивительной была моя история. Переместиться на сто лет назад, в чужое тело — звучит, словно бред сумасшедшего. Нет, такую правду лучше никому не рассказывать. Тем более что сейчас, когда история меняется, мои данные уже перестали быть точными. Даты сдвинулись, события изменились, и будущее может стать совсем иным, чем-то, которое я знаю и помню.

Генералу и остальным можно рассказать вторую часть правды — открыть имя Дмитрия Бурова и поведать о его подвигах и медалях. Точнее, о моих подвигах и медалях. Это, несомненно, поднимет мой авторитет в лагере, и в глазах Маркова я перестану быть случайным человеком, а окажусь тем, с кем можно посоветоваться по любому вопросу. Но, поразмыслив, я решил этого пока не делать. Останусь инкогнито, так проще. Да и не придется отвечать на вопросы, с какой целью я сменил имя и документы…

Миновав бордель, я оказался у лазарета, прямо за которым находились два вытянутых «лечебных» барака. Из лазарета как раз вышли два крепких санитара и пошли к баракам, а следом за ними выглянула высокая медсестра лет тридцати, со светлыми волосами, аккуратно убранными под медицинскую шапочку. В руках она держала тазик и тут же выплеснула его содержимое прямо на землю. Я невольно глянул и встал, как вкопанный: длинная, словно колбаса, кишка и очень много крови.

— Чего замер, капо? — холодный взгляд сестры милосердия никак не соответствовал ее должности. — Или по-немецки не говоришь?

— Говорю. Меня прислали в помощь господину доктору Риммелю, — я, наконец, выпал из временного ступора и ответил, как полагается.

— Хм, помощник? — выражение ее лица нисколько не смягчилось, я словно смотрел на каменную маску, а не на лицо живого человека. — И даже акцент почти не чувствуется. Хорошо, поступаешь в мое распоряжение. Для начала приберись тут… и внутри тоже. Рабочий инструмент найдешь в кладовке сбоку от входа, а бак для отходов за домом. Впрочем, кое-что можешь отдать собакам, они такое любят. Как закончишь, доложишь. Меня зовут сестра Мария.

Отдав приказ, она резко развернулась и скрылась в лазарете, сделав это как раз вовремя, потому что ярость вновь наполнила меня и я сжал кулаки с такой силой, что до крови расцарапал ладони. Собачкам, значит, говоришь «отходы»? Сука фашисткая!

С трудом успокоившись, я в который раз пообещал себе стараться не выходить из роли, понимая, что это дается мне все сложнее и сложнее. Буквально все вокруг кричало о том, что все здесь требуется жечь, уничтожить, раздавить в пыль танками, чтобы ни следа не осталось, ни воспоминания…

Впрочем, нет, я не прав. Как раз помнить о том, что происходит в Заксенхаузене и других лагерях нужно. Это как прививка от бешенства, если ее не получить, можно заболеть и умереть. И восемьдесят лет прививка действовала, а потом… потом ГДР и ФРГ вновь объединились в одну страну, и обязательные экскурсии для школьников в бывшие лагеря, ставшими музеями смерти и человеческих страданий, отменили. Страшные экспонаты стыдливо прикрыли пластиком, заточили в стекло, устроив там чуть не Дисней-Лэнд, разве что хот-доги на улице не продавали. И то, что должно было напоминать о самых страшных моментах истории, превратилось в скучную, не обязательную экскурсию. Исчезло чувство безысходности и ужаса, и прививка перестала действовать. И тут же бешенство вернулось вновь. А значит, придется снова и снова выжигать его каленым железом, не позволяя заразе победить.

Между тем, я зашел в лазарет и нашел кладовку. Как и сказала медсестра, там отыскался инструмент для уборки. Я взял совок, метлу и ведро и хотел было выйти на улицу, как вдруг увидел, что одна из дверей приоткрыта. До меня донеслись голоса и, прислушавшись, я вполне смог разобрать, о чем говорили.

Один голос я узнал — это была медсестра Мария, а второй — мужской, очевидно, принадлежал доктору Риммелю. Кажется, кроме них сейчас в лазарете никого не было.

— Очередная неудача! Я уже сбился со счета, сколько попыток мы сделали. Реанимационные процедуры не помогают, если пациента погружать в резервуар полностью. Если же оставлять голову подопытного над водой, то реанимировать его можно, но это нам ничего не дает. Рейху нужны солдаты, способные переносить холод.

— Господин доктор, у вас все обязательно получится! Нужно лишь больше времени и подопытных, — голос медсестры изменился. Если со мной она говорила холодным, суровым тоном, то с Риммелем ее интонации стали мягкими, даже нежными.

— Рейхсфюрер СС прибудет с проверкой уже на этой неделе, и он обязательно поинтересуется результатами моих опытов. Я слишком многое пообещал ему и обязан показать хоть какие-то положительные результаты, а времени осталось в обрез.

— Господин Гиммлер — умный человек, и он обязательно поймет…

— Он ничего не будет слушать, Мария, если не дать ему хоть что-то! Скажи Зорге, что мне потребуются сегодня еще двое… нет, четверо подопытных для опытов по гипотермии и пятерых попроси для барокамеры, вечером попробуем ее запустить! А если и с ними ничего не выйдет, то завтра пусть приведут еще десять человек. Будем брать числом, и рано или поздно, по теории статистической вероятности, мы найдем того самого, кто послужит нам основой…

Голоса опасно приблизились к двери, и я поспешил выйти на улицу, чтобы не быть обвиненным в подслушивании секретов.

Тут же я заскреб метлой по брусчатке, имитируя бурную деятельность, и когда Мария выглянула наружу, то сделал вид, что полностью поглощен процессом уборки, хотя прекрасно чувствовал ее взгляд. Она постояла немного и зашла внутрь, а я закончил уборку и отнес ведро у мусорному баку. Открыв его, я непроизвольно отшатнулся. Сто двадцати литровый бак минимум на треть был наполнен человеческими органами.

Понятно, о каких подопытных рассуждал Риммель. Заключенные — именно они выступали в качестве объектов исследования доктора.

Гипотермия — это, если не путаю, что-то связанное с излишним переохлаждением организма, при котором снижается скорость обмена веществ в организме и потребность в кислороде. Как видно, немцев сильно пугали сибирские морозы, и они пытались найти хоть какое-то средство для противодействия холоду.

По поводу же барокамеры мыслей у меня не имелось, но я был уверен, что ничего хорошего с узниками там не происходило.

Завершив все дела на улице, я вновь зашел в лазарет и лицом к лицу столкнулся с медсестрой Марией.

— Закончил? Хорошо! Теперь иди в операционную и вымой там все. Да смотри, три тщательно! Скоро девки придут на осмотр, к этому времени все должно быть уже готово.

Она указала на ту самую дверь, под которой я только что подслушивал.

Когда я зашел в помещение, доктора там уже не было. И это была вовсе не операционная, а прозекторская.

Кафельный пол оказался весь в лужах крови, стены сверху были выкрашены в желтый цвет, а снизу, примерно до уровня головы, выложены плиткой. Посреди комнаты стоял большой патологоанатомический стол с круглым кровотоком посередине. Рядом на небольшом столике на колесиках лежали инструменты. Из приоткрытого окна с розовыми шторками была прекрасно видна соседняя охранная вышка.

Тело жертвы с этого разделочного стола уже успели убрать. Наверное, это сделали те санитары, которых я видел выходящими из лазарета. Не доктору же с медсестрой заниматься такими делами, хотя Мария могла бы, чувствовалась в ней неистовая злая сила.

Из помещения вела еще одна дверь, кроме той, через которую я вошел. Тут же из любопытства я приоткрыл ее и оказался в соседней комнате, где было гораздо холоднее, чем в операционной.

Морг. Вот здесь-то и оказался последний «пациент» доктора Риммеля, и не только он. Многочисленные тела были раздеты догола и лежали вповалку друг на друге. Выпотрошенные, словно побывали на скотобойне. Молодые, старые — разные. В углу грудой свалена одежда, тут ее не сортировали, как на складе у Марио. Доктора такие мелочи не заботили.

Я прикрыл дверь и отступил назад.

Слов не было, эмоции тоже кончились. Лишь ненависть все копилась, грозя переполнить тело и разум.

Дыши, Буров, дыши!

Делай свою работу, старайся не выделяться, жди подходящий момент. А потом бей!

Я узнал многое всего лишь за один день, и эти сведения наверняка окажутся важными и полезными. Главная новость, которую сообщил доктор Риммель медсестре — скоро в Заксенхаузен пожалует Гиммлер, собственной персоной, и чувствовать в своей вотчине он будет себя спокойно и вольготно. Грех не воспользоваться таким случаем! Нужно сегодня же передать сообщение Зотову или Маркову.

Если у нас получится ликвидировать рейхсфюрера СС, то за это не жалко и свою жизнь отдать. Скольких смертей простых людей можно будет избежать, если гнида сдохнет раньше срока, не счесть.

Я набрал из-под крана в операционной воды в ведро и начал методично мыть помещение. Нельзя, чтобы у сестры Марии оказались ко мне хоть малейшие претензии. Тогда она попросту заменит меня на другого капо, более усердного, а я уже понял, что здесь, в лазарете для умеющего слышать человека открывается просто кладезь бесценных сведений.

Так что через полчаса, когда медсестра заглянула в операционную, там все блестело и сияло, насколько это было возможно.

Мария довольно осмотрела помещение, кивнула и сказала:

— Пройди в каморку в конце коридора. Там для тебя лежит колбаса, сыр и хлеб. И стакан пива. Можешь перекусить. Потом возвращайся, дам тебе новое задание.

Я поплелся по коридору в указанном направлении. На периодически встречающихся дверях надписей не имелось, лишь на одной висела медная табличка с выгравированным именем: «Dr. Rimmel», а напротив кабинета у окна стояла деревянная лавочка для посетителей, но я, разумеется, заглядывать внутрь не стал. Сам доктор из кабинета не показывался, и встречаться с ним у меня не имелось ни малейшего желания.

Каморка оказалась небольшой кладовой, где в закрытых на замки стеклянных шкафах на полочках стояли всевозможные баночки, лежали таблетки в пачках, шприцы, перевязочные бинты и прочие медицинские препараты. Но пытаться открыть один из шкафов я не стал — сразу заметят. Хотя людям в бараках эти препараты нужны были, как глоток воды в пустыне.

Посреди комнаты я увидел простой деревянный табурет, а на нем, как и пообещала Мария, лежал тряпичный сверток с продуктами и стояла кружка слегка выдохшегося кислого пива.

В животе громко заурчало, организму опять требовались силы. Я набросился на скромный обед и умял его за несколько минут, не забыв запить пивом.

От Зотова я слышал рассказы о людях, которые предпочитали умереть, но не брали еду из рук врага, даже столь скудную, как в лагере. Это было их право и выбор. Они предпочли погибнуть с честью, я же всеми фибрами души желал своими руками уничтожить это место, а для этого руки должны были быть сильными, плечи — крепкими, а ноги — неутомимыми. Слабому здесь не выжить, а значит — все условности в сторону. Еда — это жизнь.

Перекусив, я вышел из каморки и обратил внимание на единственную двойную дверь, столь широкую, что в нее без проблем можно было бы заехать верхом на лошади.

Убедившись, что рядом никого нет, я толкнул створку, и она со скрипом отворилась. В просторном помещении почти ничего не имелось, лишь стояли два больших резервуара, до верха наполненных водой. К каждому из них была приставлена двухступенчатая лесенка, по которой легко можно было подняться, чтобы перелезть через борт и оказаться внутри.

Я подошел поближе. В чанах, похожих на гигантские ванны, плавали крупные куски льда. Тронув поверхность воды рукой, я убедился, что она обжигающе холодная, почти нулевая.

Понятно, именно здесь и проводили опыты по гипотермии.

Сбоку к каждому резервуару были прислонены специальные крышки. Получается, человека помещали в чан-ванну и закрывали сверху крышкой, чтобы он не мог вырваться. И сколько часов тут держали пленников? Два, три? Сутки? В человеческих ли силах выдержать подобное испытание?

Что там говорил Риммель — если держать пациента под водой целиком, то реанимировать его невозможно. Логично, стволовые структуры головного мозга не должны переохлаждаться, поэтому затылок должен находиться над водой, иначе — смерть.

Обратно из комнаты я вышел как раз вовремя. Послышался шум сразу нескольких голосов, и в конце коридора показалась целая процессия, возглавляемая сестрой Марией. Она ступала гордо, с чувством собственного достоинства и высоко поднятой головой, а следом за ней едва передвигая ноги шли недавно прибывшие в лагерь проститутки.

Мария громко поясняла:

— Сейчас вам предстоит обязательная проверка, а через два часа начнете принимать клиентов.

Так вот зачем они здесь, для медицинского осмотра перед «вечером любви».

— Не сметь нарушать правила, иначе пожалеете! — продолжала медсестра. — Каждой из вас выделят отдельную комнату с номером, будете сидеть там и ждать клиента. Курить и пить запрещается. Ваш заезд расчитан на неделю. За вечер — максимум — восемь клиентов, на каждого — не более пятнадцати минут. Никаких извращений! Поза — исключительно миссионерская.

— Что, даже раком нельзя? — весело уточнил звонкий голос. Я узнал ту единственную девицу, которой все происходящее, кажется, приходилось по вкусу. Блондинка, с аккуратным каре и живым лицом, она выделялась среди проституток, как первый весенний цветок на пустом поле. Эффектная фигура, узкая талия — она слегка походила на Мэрилин Монро.

— Никакого «раком»! — взъярилась Мария. — Запрещено!

— Но это же совсем скучно! Господа придут развлечься, забыть на четверть часа о тяготах службы. Мы просто обязаны их ублажить со всем тщанием. Но будут ли они довольны, если я просто лягу на спину и раздвину ноги? Так скучно они и со своими женушками могут время провести.

Среди прочих девушек этот энтузиазм не нашел поддержки, наоборот, на блондинку смотрели с неприязнью, а сестра Мария и вовсе взбеленилась.

Ее лицо пошло красными пятнами, а изо рта вырывались лишь отдельные звуки. Потом, наконец, они начали преобразовываться в слова.

— Да я… тебя! Молчать! Фамилия, имя?

— Хельга Браун, и да, я не какая-то вам еврейка, а чистокровная немка. И в лагерь попала не по политической статье, а за честный грабеж! И в отличие от остальных, — она мотнула головой в сторону других девушек, — я тут по своей воле!

Я даже на миг залюбовался ей, настолько она была сейчас хороша. Вот только Мария это мнение не разделяла. Впрочем, она уже вполне успокоилась и кричать перестала, вот только ее холодный тон не оставлял сомнений в том, что она думает о блондинке.

— Предупреждаю тебя, Браун, знай свое место! Иначе, пожалеешь!

Но ту не легко было запугать, она скорчила забавную гримасу, но промолчала. И только убедившись, что все вновь полны внимания, Мария продолжила:

— Заведение откроется в девятнадцать часов и закроется ровно в двадцать два ноль-ноль. Разумеется, как вы будете принимать господ офицеров, мы проверять не будем. Но вот когда очередь дойдет до особо отличившихся узников, которые смогут заплатить за посещение три рейсхмарки, пригляд будет особый. Я лично буду наблюдать в глазок, как вы обслуживаете клиентов. И, если кто-то нарушит правила, наказывать буду тоже лично! Предупреждаю, со мной лучше не ссориться. Все понятно?

Девушки нестройным хором выразили полное согласие. Все, кроме Хельги.

— Через пять минут господин доктор начнет осмотр, и не дай бог, если он найдет у кого-то из вас гадкую болезнь. Обратно в Равенсбрюк такая не вернется. После осмотра вам выдадут специальную дезинфицирующую мазь, которой вы обязаны пользоваться перед каждым актом. Не волнуйтесь, ваших клиентов господин доктор тоже осмотрит на предмет возможных заболеваний, это очень важно. Все подданные Великого Рейха должны тщательно следить за собственным здоровьем!

Девицы выглядели несчастными и подавленными. Видно было невооруженным глазом, что предстоящее их тяготит, но отделаться от своей «работы» они никак не могут.

И только блондинка воспринимала окружающее с интересом. Она и меня приметила, и пока остальные девушки рассаживались на лавочке напротив кабинета доктора, нагло принялась меня разглядывать.

Тут и сестра Мария заметила, наконец, мое появление. Она подождала, пока я подойду ближе, и приказала:

— На сегодня свободен, не до тебя. Но в целом, я тобой довольна. Как фамилия?

— Заключенный Шведов, номер двадцать, ноль, два.

— Завтра после утренней переклички приходи снова, Шведофф. Будет для тебя работа…