Черные ножи – 4

Глава 14

После спектакля я возвращался в барак в подавленном состоянии. Нет, само представление мне понравилось — актеры играли достойно и даже талантливо, а на женские роли Крюгер выписал из расположенного неподалеку женского концлагеря «Равенсбрюк» подходящих актрис, что было просто немыслимо с моей точки зрения.

Дело было в другом. Я никак не мог понять, зачем это самим заключенным? На пару часов убежать в мыслях прочь, в нормальную жизнь? Или потешить себя надеждой, что все хорошо, и даже в лагере живут люди? Или польстить самолюбию штурмбаннфюрера, явно считавшего себя этаким херувимом?..

Несмотря на все свое показное или даже истинное дружелюбие, Крюгер оставался эсэсовцем, и место его было на плахе. Жаль только, что до освобождения лагеря нашими войсками было еще больше года, если, конечно, события внезапно не ускорят свой ход. Раннее открытие Второго фронта давало мне такие надежды.

И все же… как можно играть спектакль, когда буквально в двух шагах, за каменной стеной прямо в эти мгновения убивают людей? Как?

Ответа я не находил, поэтому пребывал в мрачном настроении. Хотя, когда Крюгер, заметивший меня на представлении, после поинтересовался, понравилось ли мне, я растянул губы в улыбке, всячески расхваливая это начинание.

Своей цели я добился. Крюгер явно поверил и долго тряс мою руку, зазывая приходить еще. Я выразил горячее согласие, но пожаловался на нехватку времени. И тогда, чуть подумав, штурмбаннфюрер предложил переговорить с доктором Риммелем, чтобы забрать меня в свое ведение. Мол, драить пол в лазарете может любой, а тонко чувствовать и понимать искусство — далеко не каждый.

Я с радостью согласился, это мне и было нужно. Лишь узнав о производстве фальшивок, я сразу же захотел посмотреть на все своими глазами и прикинуть, как можно навредить делу, устроив пару диверсий. Не то, чтобы я так уж заботился о британцах, волнуясь о том, что фальшивые банкноты заполонят их рынок, но сейчас они были нашими союзниками. Тот же Флемминг оставил о себе лишь положительное впечатление, да и остальная его команда состояла из людей достойных. Я считал просто: любое начинание фашистов нужно было остановить или хотя бы замедлить — это пойдет нам на пользу.

Еще меня тревожила явная невозможность выполнить задание генерала Маркова. Из лагеря меня не выпускали, даже, как в прошлый раз, на работу на завод, и вряд ли выпустят в ближайшее время. Останусь ли я при лазарете или перейду в подчинение Крюгера, все равно буду находиться в периметре.

Нет, микропленку нужно срочно вернуть Зотову! Вдруг он придумает, кто сможет передать ее контакту быстрее и надежнее?

Заодно, нужно сообщить дату прибытия Гиммлера и рассказать о производстве фальшивых купюр. Кстати, Крюгер и компания вполне могли делать не только деньги, но и документы и прочую липу. В таком случае, еще более необходимо попасть на производство. Вдруг удастся и для себя выкроить паспорт, который весьма пригодится, если удастся бежать. Да и Зотову паспорт не помешает. Хотя он и не знал немецкий, но выдать себя за глухонемого сумеет, однако без документов его арестует первый же патруль. А вот с документами… варианты имелись.

Удивительно, что в «малом лагере», где держали так же гомосексуалистов и цыган, я не увидел никого, кроме «евреев Крюгера». Неужели всех остальных уже уничтожили за эти годы? Вполне вероятно.

Покинув периметр «малого лагеря», я собрался было вернуться в барак, но остановился. На аппельплаце даже в этот довольно поздний час проходила казнь.

Я приметил фон Рейсса, стоявшего чуть в стороне от основного действия, и внимательно наблюдавшего за происходящим и даже время от времени записывающего что-то в небольшой блокнот.

С десяток эсэсовцев во главе с Карстеном — приятелем Ханнеса, вешали заключенных, выстроив их в шеренгу, одного за другим. Человек двадцать, измученных тяжелым трудовым днем, худых и голодных, не способных больше работать и даже, казалось, шевелиться. Они уже были полураздеты, лишь в одном исподнем, босыми ногами переминаясь на снегу аппельплаца.

Сегодня немцы придумали себе новое развлечение — вместо веревки они использовали рояльную струну, а подставку, на которой стоял узник, установили невысоко, буквально в полуметре от земли, и когда ее выбивали из-под очередного несчастного, тот мог пытаться какое-то время балансировать на цыпочках, мучаясь еще добрых четверть часа, прежде чем задохнуться окончательно. Высоты не хватало, чтобы сломать шею, и человек, стараясь сохранить собственную жизнь, отдавал последние силы… чтобы все равно умереть.

Вторая подлость заключалась в том, что выбивать подставку должны были следующие в цепочке. Из «очереди» брали сразу двоих, для симметрии, и ударить они должны были синхронно. Если кто-то отказывался, ему попросту без затей стреляли в затылок. Казалось, кровь пропитала аппельплац насквозь, просочившись сквозь саму землю. Многие выбирали этот способ уйти на тот свет, но другие надеялись до последнего, веря что их обойдет общая участь. Не обходила.

«Забава» длилась уже долго. Мертвых тел тех, кто отказался выбивать планку, набралось с десяток. Двое капо оттаскивали их чуть в сторону и складывали одного на другого.

Отдельно складывали повешенных, их число перевалило за пару десятков человек.

Смотреть на смерть людей и не мочь ничего сделать было выше моих сил, поэтому я стыдливо отвернулся.

— Я слышал, что генералы кончили точно так же… — Виндек материализовался справа от меня. — Их вешали одного за другим, они дрыгались, балансируя, а потом сдохли, как свиньи!

— Какие генералы? — не понял я.

— Те, кто хотел смерти фюрера! Они готовили покушение, но судьба хранит Адольфа для нас!

— Германия превыше всего! — отозвался я, надеясь, что голос не выдаст настоящих эмоций, переполнявших меня.

— Шведофф, не уходи далеко, нам еще тела хоронить… крематорий не справляется с нагрузкой.

Я встал в стороне и вскоре впал в некий транс, отключившись от окружающей действительности. Иначе… не знаю, что бы я сделал в этот момент.

Когда меня грубо толкнули в плечо, я очнулся. Времени прошло… не знаю сколько, но уже стемнело.

— Не спи, Шведофф, пора!..

Все приговоренные были мертвы, а другие капо грузили их тела в кузова двух грузовиков, специально подъехавших поближе к виселице.

Офицеры и унтера уже ушли, остались лишь обычные солдаты-эсэсовцы, которые в погрузке тел не участвовали, а лишь наблюдали за процессом со стороны

Я, наверное, выплакал все слезы, потому что в этот вечер не проронил ни слезинки. Просто брал очередное тело за ноги или за руки, тащил к машине, поднимал, отпускал. И так раз за разом, снова и снова.

В два грузовика поместились все трупы. Машины загудели и медленно двинулись к воротам. Капо и охрана неспешно пошли следом, и я в том числе.

Первые ворота, вторые ворота… машины повернули налево по мощеной дороге, в сторону небольшого подлеска, расположенного неподалеку.

— Ямы уже вырыли, долго не провозимся, — деловито сообщил Виндек. Он никак не хотел от меня отвязаться и постоянно находился где-то рядом, то слева, то справа, не выпуская из виду.

Чуть в стороне я увидел дома — обычная немецкая деревушка, ничего особенного. Из труб шел белый дым, на улице никого не было видно. Поздно уже, благопристойные бюргеры, их женушки и дети давно дома. Поужинали и готовятся ко сну. Идиллия. Рай на земле.

Но не для всех.

Именно в такие моменты я понимал, насколько же мы разные.

Что русскому хорошо, то немцу смерть.

Я бы перефразировал: что немцу хорошо, то русскому тоска.

Всю жизнь существовать по их скучному, неизменному распорядку — врагу такого не пожелаешь, если этот враг, конечно, не немец. Подъем в пять утра, отбой — в девять вечера. Отпуск планировать за год-два. Экономить на всем: не мыться — вода стоит денег, считать каждый пфенниг в магазине, не жечь масло и керосин. А главное — не иметь собственного мнения.

Жить, не зная, что такое свобода.

Зато эти люди прекрасно научились приносить беду в чужие дома и поставили смерть на конвейер.

Я не хочу клеветать на всю нацию, но конкретно это поколение совершило то, за что их дети, внуки и правнуки будут каяться еще очень долго… пока в один прекрасный момент не решат, что уже достаточно… и все закрутится по-новой…

Мы добрались до подлеска. Ямы, и правда, были подготовлены заранее. Мы еще лишь подходили к ним, когда я почувствовал гнилостный запах разлагающихся тел.

— Тут еще пять общих могил, на днях выкопали, — пояснил Виндек, — вот и воняет падалью…

Грузовики просто сбросили содержимое кузовов на землю, развернулись и уехали.

— Взялись! Раз-два!..

Если бы мы были с Виндеком вдвоем, то тут он и кончил бы свой земной путь. Но рядом, матерясь и таская тела, были и другие капо. А всех убить я бы не сумел, даже будь при мне мой нож.

Вот бы мне автомат… или хотя бы наган, а еще лучше пулемет с одной из вышек. Но это я размечтался…

Когда наполнили первую могилу, сложив убитых до самого верха одного на другого, Виндек скомандовал:

— Бери ведро и лопату!

Чуть в стороне стояли массивные чаны с негашенной известью. Мы пересыпали ее в ведра и засыпали тела в ямах — так от них меньше смердело, а после уже присыпали землей.

— Прежде пробовали сжигать, — пояснял Виндек, — выкапывали яму, сверху клали большую решетку и кидали трупы, снизу разводили сильны огонь… но жара не хватало, и потом копаться в этой каше никому не хотелось. Проще закапывать: известь гасит почти все запахи, а тела мумифицирует… глядишь, и через сто лет сохранятся!

Закончили поздно. Я не чувствовал рук, спину ломило, плюс — не ел с самого утра. Но, зайдя в барак, просто рухнул в постель, не чувствуя ни малейшего аппетита. Умом я понимал, что мне нужна энергия, иначе тут не выжить, но так и не смог заставить себя встать и пожевать хотя бы кусок хлеба. При одной мысле о еде к горлу подкатывала волна тошноты, и я еле сдерживался.

Капо же, ворча на начальство, заставившее их трудиться так долго, заварили чай и устроили себе шикарный ужин.

Хлеб, большой шмоток сала, каша с тушенкой. Отвратительный толстый немецкий лук со склизкой начинкой — другого в Германии не водилось. И несколько бутылок шнапса, появившиеся на столу, словно по мановению руки. Заиграла негромко пластинка, кто-то подкинул угля в печку, стало жарко.

Хорошо жили гады и предатели, не хуже, чем на воле. Вольготно себя чувствовали, сытно ели, пили, сладко спали.

— Шведофф, иди пожри чего-нибудь! — Виндек, уже слегка разговевшись, подошел ко мне и потрепал за плечо.

— Не голоден!

— Ну, как знаешь. Хотя, на твоем месте, я бы набрался сил. Тебе завтра предстоит особая работа!..

Он отошел, не пояснив толком, что именно задумал. «Особая работа» — звучало опасно. Я все боялся, что меня заставят лично участвовать в казнях, тогда бы я сдался сразу, выйдя из заданной роли. Но Виндек, полагаю, не знал, что мной заинтересовался Крюгер и обещал забрать в свое ведомство. Впрочем, надеяться исключительно на это тоже было глупо. Штурмбаннфюрер уже вполне мог позабыть о нашем мимолетном разговоре. Значит, моя задача — напомнить ему о себе! Производство фальшивых денег крайне занимало меня. Плюс — рядом находилась зона «А», в которой я планировал побывать еще раз. Мне нужно было обязательно поговорить с Яковом Джугашвили и настроить его на нужный лад. Кроме меня, этого никто не мог сделать.

Устав слушать гомон разгулявшихся капо, я вышел на улицу. Ночная прохлада приятно ударила в разгоряченное лицо.

На крыльце курили несколько капо, шумно общаясь между собой. Обсуждали, само собой разумеется, сегодняшние поиски профессора и случившийся по этому поводу обыск, который так ничего и не дал.

Мнения разделились, некоторые полагали, что Вебера в принципе уже давно не было на территории лагеря, другие же считали, что все это являлось лишь очередной проверкой, и никакого профессора не существует в принципе.

Я отошел чуть в сторону, до самого торца барака, подальше от разговоров. Тут было тихо, лишь ночной ветерок чуть тревожил лицо.

Подумав, что грех не воспользоваться случаем, и раз все равно всеобщий обыск уже завершился, я, пользуясь темнотой, прошел к тому строению, где прикончил «повара». Там все было, как я и оставил. Даже чан валялся на земле, перевернутый. На него никто не обратил внимания при поисках.

Пошарив в тайнике, я нашел микропленку, потом достал и нож.

Верну ее Зотову завтра. Пользуясь влиянием генерала Маркова, лучше отдать ее кому-то другому, кого посылают в Берлин или ближайшую округу — таких полно в лагере.

Мое внимание привлекла необычная группа, несмотря на поздний час, прогуливающаяся неподалеку,

Двое мужчин в гражданской одежде: костюмы, шляпы, кашемировые пальто, туфли. Их сопровождали трое эсэсовцев с автоматами, и явно не с целью защиты, а в качестве надсмотрщиков. То есть передо мной все же были узники, а не случайные гости Заксенхаузена.

Странно, подобного в лагере я еще не видел и даже не представлял себе, кто из узников может обладать такими привелегиями, чтобы гулять где вздумается и когда вздумается, пусть и под охраной. Даже Яков Джугашвили, содержавшийся в относительно хороших условиях с разрешением на прогулки рядом с бараком, не мог бы похвастаться столькими свободами.

Эти люди явно стояли на особом счету у местного начальства, и мне тут же захотелось выяснить, кто они такие.

Пользуясь темнотой и прикрываясь стеной барака, я приблизился на такое расстояние, чтобы это не выглядело слишком подозрительным, если меня все же заметят, но при этом до меня доносились обрывки разговора.

Говорили на украинском. Я не слишком хорошо знал этот язык, но общий смысл беседы уловить, конечно, мог.

— УПА опять активизировались, — высокий мужчина с густыми бровями был взволнован. — Бьют всех, до кого могут дотянуться, и красных, и немцев. Говорят, рейхсляйтера Лютце ликвидировали, хотя по официальным данным он погиб в автокатастрофе.

*УПА — украинская повстанческая армия.

— Ну, а я что могу сделать? — негромко ответил второй, среднего роста, с короткой, но аккуратной стрижкой.

— Нужно принимать предложение Штольце! Возглавь УПА! Иначе, рано или поздно, все это плохо кончится.

— Господин полковник ничего прямо мне не предлагал, — отмахнулся его собеседник, — одни намеки, но этого недостаточно. Андрий Атанасович, мне нужны гарантии!

— Какие могут быть гарантии? — тот даже возмутился. — Лишь честное слово.

— Этого недостаточно. Я лучше останусь здесь.

— Конечно, у тебя условия содержания отличаются от прочих. Даже жена приезжает раз в неделю — курорт, а не лагерь!

— Ты же знаешь, Андрий, я сиживал и в других местах. Нет, даже не уговаривай. Без гарантий и слова самого фюрера я за это дело не возьмусь.

— Когда Штольце давал нам задание три года назад, мы оба охотно за него взялись. Нервы Советам мы тогда изрядно потрепали.

— А в итоге оказались в Заксенхаузене, — пожал плечами короткостриженый. — Такова благодарность Рейха.

— Ничего, Степан Андрийович, все еще наладится. Если новый план Штольце сработает, то скоро мы окажемся вне этих стен. Главное, ты не противься, не набивай цену. Соглашайся на то, что предлагают…

Они отошли далеко, и я больше не мог разобрать слов. Но мне хватило и того, что услышал, чтобы понять, что за люди были передо мной.

По поводу Андрия Атанасовича у меня оставались сомнения — я не слишком-то разбирался в украинских предателях, чтобы помнить их имена. Кажется, все же Мельник — одна из ключевых фигур этого времени.

Но меня больше заинтересовал второй. Человек, ставший в будущем символом национализма. Поставивший своей целью истребить всех, кто по его мнению являлся врагом украинской нации. Военный преступник. Палач. Убийца.

В его славу спустя восемьдесят лет будут кричать фашисткие недобитки, его имя сделается нарицательным, а фигура — культовой у нацистов нового образца.

Степан Бандера.

И сейчас он здесь, совсем рядом, в Заксенхаузене, пусть и под охраной… но при желании до любого можно добраться.

У меня начал вырисовываться план.