Черные ножи – 4

Глава 4

С восьмигранных дозорных вышек, расположенных по периметру, хорошо просматривалась вся территория, разве что некоторые отдельные участки оттуда было не увидеть — стены заводских корпусов частично перекрывали обзор. Административные вытянутые одноэтажные строения стояли отдельной группой справа от ворот, но мы проехали дальше, остановившись на небольшой площади, где уже стояли пустыми несколько тяжелых грузовиков.

Пока мы выгружались из грузовиков и строились в шеренгу, Вольдемар, тот самый мужчина, который уже был на заводе прежде, рассказал о месте, в котором мы очутились. Было ему лет сорок — невысокий, с залысинами, худой до невозможности, как и прочие пленные. Но в лагере он находился уже больше двух лет и считался опытным узником, умудряясь выживать там, где другие гибли.

Говорил он быстрым полушепотом, проглатывая некоторые слова, но в целом история была любопытная.

Завод «Bramo Werk» некогда принадлежал концерту «Сименс», но в 1936 году «Сименс» передумал заниматься авиационными двигателями и продал «Brandenburgische Motorenwerke GmbH» — «Бранденбургский моторостроительный завод» Третьему Рейху. Немецкое правительство было очень заинтересовано в дальнейшей разработке перспективных двигателей, и в 1938 году в Басдорфе, недалеко от городской черты Берлина, было открыто новое производство. Завод начал серийное производство двигателя Bramo 323 «Fahnir», основанном на Siemens Halske Sh 22. Интересно, что Sh22 был лицензионной разработкой, прежде принадлежащей Великобритании. Так что Люфтваффе могли бы сказать спасибо британской промышленности за обеспечение быстрого производства самолетного парка. А в 1939 году Брамо был куплен концерном BMW, и уже через год на заводах в Басдорфе и соседнем Цюльсдорфе работало более десяти тысяч человек, а к 1944 году большую часть рабочих составляли заключенные, в том числе из Заксенхаузена.

Зотов, как и я, выслушал рассказ, а потом спросил совсем о другом:

— Почему тебя зовут Вольдемар? Немецкое же имя!

— Я из Поволжских немцев, — пожал тот плечами, — мы еще со времен Екатерины Великой в России живем. Когда в сорок первом все началось, почти всех, как неблагонадежных, отправили в Казахстан и на Урал… считалось, что кровь сыграет свою роль и мы перейдем на немецкую сторону. Но мне по счастливой случайности удалось попасть на фронт в пехоту обычным рядовым. Не перешел, как видите. Воевал, потом ранение, плен, лагерь…

А ведь ему наверняка уже в Заксенхаузене немцы предлагали работу. Гитлеровцы не очень-то любили фольксдойчей, но в будущей иерархии предусматривали для них хорошие места на новых территориях. Русский язык фольксдойчи знали прекрасно, переводчики им не требовались, и их планировалось использовать в качестве низовых руководителей в разного рода проектах, считая, что корни возьмут свое, и бывшие переселенцы будут лояльны новых властям.

Не удивительно, что он сумел освоиться и, побывав здесь несколько раз прежде, сумел узнать краткую историю завода, ведь с немецким языком проблем у него не было. А в том, что передо мной не предатель, я был уверен. Слишком уж потухшим выглядел Вольдемар, словно тень от былого человека. Будь он на довольствии у немцев, явно бы не голодал.

Зотова его объяснения тоже вполне удовлетворили.

— Володя, будь другом, помоги нам освоиться… не хочется по глупости вляпаться в неприятности. А ты тут уже все знаешь…

— Наша работа простая, — меланхолично пожал плечами Вольдемар, — копать и таскать. Большего нам, как новичкам, не доверят. В цеха пока точно не пустят, там предварительный отсев строги. Меня, может, и пустят туда, но сегодня я с вами, а в цеха отправляют группами. Так что будем копать.

— Не весело, — присвистнул Георгий, — копать-то я могу… от забора и до заката.

— Это и предстоит, — кивнул фольксдойч, — и кормят тут плохо, часто вообще забывают обед дать, экономят. Да и плевать им на нас. Кто мы? Рабочий скот.

Все его предсказания сбылись в полном объеме. Нашу группу сразу же разделили на разные участки, разбив на небольшие команды по пять-шесть человек. Нас с Зотовым, Вольдемаром и еще двумя военнопленными под присмотром одного конвойного отвели за один из заводских корпусов и приказали рыть канаву под электрический кабель вдоль строения, вручив ломики и лопаты.

Сначала мерзлую землю приходилось долбить ломами, пробиваясь на глубину, потом выгребать все лопатами и опять долбить. Глубина канавы предполагалась в полтора метра, но работа шла тяжело, а кроме самых простых орудий труда никаких подручных средств не имелось. Обычным мини-трактором с ковшом я прокопал бы нужную канаву за пару часов, нам же, судя по всему, предстояло рыть ее несколько дней.

К другим корпусам завода и ангарам, между которыми ходили заводские рабочие, нас и близко не подпускали. Видно, там как раз и находилось основное производство, да и охраны там было значительно больше, чем на нашем и соседних участках.

Приставленный к нам караульный откровенно скучал и то и дело доставал из портсигара папиросы, выкуривая их одну за другой. Участок предварительно пометили колышками, наметив маршрут для работ, поэтому нас пятерых фактически предоставили самим себе. Тот самый офицер, главный в конвое, лишь раз в час прохаживался мимо, контролируя ход работ. По его виду, он дико тяготился подобным времяпрепровождением, и вообще, по выправке и стати я заподозрил в нем кадрового военного, и, судя по его фельдфебельским нашивкам на воротнике, и черепам со скрещенными костями на груди, а так же черным крестом на кармане, перед нами был не простой офицер.

— Второй рапортфюрер Алекс фон Рейсс, отпрыск знаменитой Рейсской династии, они когда-то правили в Тюрингии, — пояснил Вольдемар, невольно заметив мой интерес. — Отличился на фронте, но был ранен и отправлен в тыл на излечение. Временно отправлен в Заксенхаузен.

— Аристократ служит в СС простым вторым рапортфюрером? — удивился я.

— Тут проще всего сделать хорошую карьеру, можно быстро подняться по служебной лестнице, если имеются определенные амбиции. Если хорошо зарекомендовать себя и попасться на глаза Гиммлеру, то взлет обеспечен. Думаю, он здесь именно по этой причине.

Вольдемар оказался крайне осведомленным человеком, умеющим услышать и запомнить полезную информацию, такой нам точно пригодится… если, конечно, захочет рискнуть всем. Разумеется, сам я не был уполномочен приглашать его в движение, но после обязательно поговорю с Зотовым, и если фольскдойч пройдет все проверки, то вполне может стать одним из нас.

Между тем, час сменялся следующим часом, работа постепенно продвигалась, канава удлинялась и углублялась, может, чуть медленнее, чем хотелось бы. Но почва была сложная, попадалось много камней и разросшихся во все стороны корней деревьев, которые приходилось выкорчевывать, буквально выламывая их кусок за куском.

Зотов упрямо долбил землю, но я видел, что он с непривычки уже натер кровавые мозоли на ладонях, а перчаток или варежек у нас не было. Обмотать бы чем-то руки, было бы легче, но спрашивать караульного было опасно, а никаких материалов нам не выдали. Мне было проще, я выгребал землю из канавы лопатой и откидывал ее в сторону.

День перевалил за половину, но кормить нас никто не спешил. Да и вообще, кажется, о нас совершенно позабыли, даже фон Рейсс уже пару часов не появлялся в поле зрения, лишь наш караульный начал волноваться, видно почувствовав голод. Пару раз он подошел к нам, наблюдая за работой, потом отходил, и вновь подходил. Я видел, что он явно хочет отлучиться, либо в туалет, либо поесть, но не решается это сделать без разрешения офицера.

Я выбрался из канавы и, подняв руки вверх, сделал пару шагов в сторону конвойного. Тот нервно наставил на меня автомат, но я негромко заговорил по-немецки, стараясь его успокоить:

— Господин офицер, — преувеличил я его чин, — мы трудимся уже много часов… нам бы попить воды и съесть хоть что-то горячее… иначе, скорость работ упадет вопреки нашей воле.

Немец удивился моему знанию языка, но задумался и опустил оружие. Я понимал, что отлучаться с поста ему запрещено, но ему это было явно необходимо. Кажется, все же подвел живот, за который он непроизвольно держался левой рукой, а тут как раз появилась причина — просьба жалких унтерменшей о пище и воде.

— Работать! — приказал конвойный. — Не останавливаться! Никуда не отходить, иначе — смерть! Приказ понятен?

— Так точно, господин офицер! Будет исполнено!

Я вновь спрыгнул в канаву и работа закипела с удвоенной силой. Нужно было показать, что мы делаем свое дело. Краем глаза я все же поглядывал на конвойного, тот помучился еще минут пять, потом его, кажется, прихватило особенно сильно, и, держась за живот, он стремглав метнулся прочь.

— Пережрал, сволочь, — воткнув лом в землю, с ненавистью прокомментировал отступление немца Гришка, совсем еще молодой парень, попавший в плен в сорок втором, — вот живот и скрутило… побежал сортир искать или кусты, так что минут десять на отдых у нас имеется.

Но тут же, вопреки его словам, из-за угла показался невысокий человек в пальто и шляпе, который стремительным шагом пошел в нашу сторону. При этом он непрерывно оглядывался по сторонам, и я явно почувствовал присутствующий в нем страх.

Остановившись у края канавы, он быстро спросил по-русски с сильным грассирующим акцентом, пристально глядя нам в лица:

— Сегодня обещать погода минус семь, — он был похож на профессора консерватории, маленький, щуплый и в пенсне на носу.

— Зато завтра потеплеет до нуля! — отозвался Зотов, и до меня дошло, что это были пароль и отзыв.

— Gott sei Dank*! — радостно воскликнул немец и тут же сам себе рукой прикрыл рот.

( нем.) Слава Богу!

— Двое человек идти за мной, — приказал он. — Помочь, машина толкнуть!

Мы с Зотовым переглянулись, и он кивнул. Очевидно, перед нами был тот самый связной, с которым требовалось встретиться. Вот только предлог он выбрал весьма сомнительный, был бы на месте караульный, он не позволил бы никому отлучиться. Сейчас же, в его отсутствие, даже не смотря на прямой приказ, мы рискнули.

— Ребята, отдохните немного, а мы с Василием подсобим немчуре, — Зотов начал выбираться из канавы, и я последовал за ним.

Грязные, перепачканные в земле, мы выглядели последними оборванцами, но человека в пальто это совершенно не волновало. Он махал рукой, подгоняя нас, и не переставал оглядываться. К счастью, здесь за корпусом другие бригады не работали и прочие конвойные не могли нас видеть.

— Шнеллер, шнеллер! Торопись!

Мы прошли шагов тридцать, завернув за угол, откуда явился немец, и скрылись с глаз наших товарищей. Тут и правда нашлась машина — блестящий черный «Мерседес», который, и правда, стоял в чуть подтаявшей большой луже, но мотор работал ровно, а из выхлопной трубы валил белый дым.

— Я уже думать, вас не найти! Пройти все группы, никто не ответить правильно! — немец сильно волновался, часто оглядываясь по сторонам.

— Это при вас? — непонятно спросил Георгий.

— Alles hier*, — немец торопливо сунул руку в карман, вытащил оттуда небольшой предмет и передал его Зотову, а тот немедленно спрятал его на теле. — Отдать адресат, лично в руки!

( нем.) Все здесь.

— Передам, — кивнул командир, — а теперь садитесь скорее в машину и дайте побольше газу на нейтральной передаче, а мы будем толкать. Нужно сделать вид, что мы вам помогали!

Безымянный информатор проскочив лужу двумя нелепыми прыжками и едва не упав при этом, успел сесть за руль, а мы пристроились позади автомобиля, как вдалеке показалась группа эсесовцев во главе с фон Рейссом.

— Давай, братишка, поднажми! — Зотов навалился на багажник «Мерседеса», пытаясь сдвинуть машину с места. Я тоже начал толкать, в этот момент немец за рулем начал газовать, но что-то перепутал и, кажется, врубил сразу вторую передачу, колеса бешено закрутились, нас обдало потоком воды, льда и грязи с ног до головы, а автомобиль пулей рванул вперед, проскочил метров десять, пару раз дернулся и заглох.

Фон Рейсс уже был тут как тут, за ним наготове стояли три автоматчика.

— Господин инженер, что здесь происходит? — требовательным тоном обратился он к информатору, который выбрался из салона с самым нелепым видом. Второй рапортфюрер при это пристально оглядывал все вокруг.

Лишь бы не поплыл инженер, не поддался цепкому взору Рейсса. Но, к моему удивлению, тот поправил пальцем пенсне и отвечал вполне твердо:

— У меня застряла машина, и я приказал этим людям ее подтолкнуть! Они сильные, как животные, и быстро справились.

Но рапортфюрера этот ответ устроил не полностью.

— Вы говорите по-русски, господин инженер? Иначе, как вы смогли с ними объясниться?

Н-да, вот и загвоздка в показаниях. Насколько я сообразил, инженеру нельзя было показывать даже минимальное знание языка, это могло бы вызвать подозрения. И он явственно растерялся, соображая, что ответить.

Надо выручать человека!

— Разрешите обратиться, господин офицер! — отчеканил я по-немецки, вытянувшись во фрунт и выпятив подбородок вперед.

Рейсс с толикой любопытства перевел взгляд на меня.

— Кто таков?

— Рядовой Шведов, бывший стрелок-радист, попал в плен в декабре 1943 года, после этапирован в Заксенхаузен.

— Обращайтесь!

— Это человек… господин инженер, как вы его назвали, совсем не говорит по-русски. К счастью, я прекрасно владею немецким, моя мать была школьной учительницей немецкого языка, и с детства я говорил на нем. Поэтому, я прекрасно понял господина инженера, и мы с товарищем вызвались ему помочь.

— А где же был ваш конвойный? — глаза Рейсса опасно сузились.

— Не могу знать, господин офицер. Он отлучился за несколько минут до этого.

Тут же, в подтверждение моих слов, с другой стороны корпуса показалась фигура конвойного. От торопливо бежал, чуть придерживая штаны рукой. Автомат болтался у него на плече, постукивая его по бедру. Увидев сборище вокруг машины, конвойный непроизвольно замедлил бег, а потом и вовсе перешел на шаг. Казалось, будь его воля, он вообще развернулся бы и припустил в обратном направлении.

— Обершутце, подойдите ко мне! — голос фон Рейсса звучал подозрительно тихо, но я чувствовал в его интонациях шипение затаившейся змеи.

Конвойный, с нашивками обер-солдата, нехотя приблизился и замер, глядя в сторону.

— Вы без приказа оставили охраняемых вами людей? — недобро поинтересовался Рейсс. — В результате чего двое из них бесконтрольно разгуливают по закрытой территории. Вы понимаете, что вы наделали?

— Но… господин рапортфюрер, — перепугался солдат, — мне должны были прислать смену… время обеда давно миновало, а я с утра ничего не ел… к тому же у меня прихватило живот, и я не мог дольше терпеть, а рядом никого не оказалось…

Фон Рейсс понимающе кивал, слушая оправдания обершутце, а потом сделал шаг вперед. В руке его, словно по мановению волшебной палочки, оказался «Вальтер», и, недолго думая, он ударил солдата прямо в лицо, разбив его в кровь и, кажется, выбив несколько зубов. Конвойный еще некоторое время стоял вертикально, потом колени его подогнулись, и он кулем рухнул в лужу.

Без сознания. Готов.

Все присутствующие застыли на месте, даже автоматчики были ошарашены жестокостью фон Рейсса к собственным подчиненным. Застрели он меня или Зотова, никто бы и носом не повел — к такому привыкли… но бить по такому, казалось бы, пустяку кадрового солдата СС было не принято.

— Убрать это, — Рейсс брезгливо ткнул пистолетом в сторону тела и сунул его в кобуру у пояса. — Вы двое — вернуться к работам! А вас, господин инженер, впредь попрошу без разрешения офицера не контактировать с заключенными. Вы могли пострадать!

— Да-да, — испуганно закивал тот, — я понимаю… ни в коем случае…

Мы с Зотовым переглянулись и, пока рапортфюрер не передумал, побежали к нашей канаве. Автоматчики подхватили тело солдата и потащили его прочь.

— Злобный ублюдок, — прохрипел на бегу Георгий, — своих не жалеет. Значит, нас с тобой забьет с особой жестокостью при первом же подозрении.

— Что тебе передал инженер?

— Лучше тебе этого не знать, Вася.

— Недостаточно доверяешь?

— Это не мой тайна, должен понимать. Если генерал решит, сам расскажет. Я всего лишь курьер, и не больше.

В целом, я и не настаивал на ответе. Лишь вчера узнав о существовании подполья в лагере, конечно, мне хотелось активно влиться в сопротивление, но навязываться я не собирался. Если пройду окончательную проверку, мне об этом сообщат. Впрочем, уже то, что я участвовал в сегодняшней операции, многого стоит. Теперь бы сохранить груз и передать его в руки Маркову.

Я опасался, что фон Рейсс может устроить личный досмотр всех заключенных после инцидента, но тот, видно, удовлетворился смертью солдата.Всего одно убийство в день? Слабовато для рапортфюрера. Тот же Зорге, по рассказам, мог застрелить до сотни человек в сутки, причем делал это лично. Как вурдалак, который никак не может напиться человеческой крови, он получал от убийств особое удовольствие, которое ничем нельзя было заменить. Чистый наркотик, суррогата к которому не придумали за все время существования человечества.

Мы трудились до позднего вечера, при этом о кормежке никто так и не позаботился, и животы сводило от голода. Вдобавок, у меня дико разболелась голова. Сказалось все: впечатления от прошлой ночи, тяжелый дневной труд, ситуация с инженером. Затылок ломило с такой силой, что любое движение причиняло физическую боль.

Не знаю как, но до вечера я дотерпел, хотя пару раз едва не грохнулся в обморок.

Потом нас загрузили в знакомые грузовики, и мы двинулись в обратный путь. Часам к девяти вечера прибыли в Заксенхаузен. Всех заключенных выгрузили на стоянке и проводили на территорию лагеря, к счастью, так и не обыскав.

Я уже предвкушал, как рухну на постель и забудусь лечебным сном, как вдруг меня окликнули по-немецки:

— Эй, ты, Шведофф! — фон Рейсс нарисовался позади, словно черт, вынырнув из тени. — Привести себя в порядок и через полчаса быть у главных ворот! Назовешь свое имя, тебя проводят в мой кабинет. У меня к тебе много вопросов, Шведофф…