Черные ножи – 4

Глава 2

Едва вскарабкавшись на второй ярус нар, я тут же отключился, забывшись тяжелым сном без сновидений. Ноги горели нестерпимым огнем, ободранные до мяса, но главное — перетерпеть. Мне было много легче, чем прочим, на мне обычно все заживало, как на собаке, хотя в последнее время это свойство организма меня все чаще подводило.

Началось все еще, когда Зотов тащил меня на себе в лагерь. Либо у организма не хватило сил, либо из-за отсутствия сна я никак не мог восстановиться, но мне было дико плохо. По факту, я умирал, и не умер лишь благодаря помощи Георгия. Это был первый главный сбой моего тела с того самого момента, как я очнулся в теле Димки Бурова. За эти месяцы я привык, что все мои раны заживают с космической скоростью, и вновь стать обычным человеком было неприятно.

К счастью, спустя неделю-другую способность к регенерации частично восстановилась. Раны вновь заживали, хотя и медленнее, чем прежде, а на прочие раздражители, вроде низкой температуры, я реагировал легче, чем остальные заключенные.

Несомненно, это меня спасало. Но с каждым днем из-за отсутствия нормального питания и плохого сна я чувствовал, что мои способности постепенно исчезают. Еще месяц-другой, и лагерь прикончит меня окончательно.

Проснулся я от того, что кто-то настойчиво дергал меня за рукав.

— Василий, спишь? Проснись! Дело есть!..

Я открыл глаза и увидел лицо Зотова. Глаза у него были красные и воспаленные, он так же, как и я, отбегал весь день на «трассе», и я представлял, что он сейчас чувствует… но, казалось, что боли для него вовсе не существует. Мысли Георгия были заняты другими вещами.

Барак тревожно спал. Кто-то кричал во сне, надрывно и протяжно, пока не получал тычок в бок от соседа, тогда замолкал до следующего раза… другие тихо стонали — таких не трогали, иначе пришлось бы будить каждого второго… и на весь барак разносился разноголосый храп — бич божий, раздававшийся со всех сторон. Храп был настолько разнообразным: от глухих басов до высокого дисканта, — что спать при таком шуме было попросту невозможно. И раньше я бы не уснул, сейчас же абстрагировался настолько, что не слышал ничего, кроме крика на побудку. Ко всему привыкаешь, а если не можешь привыкнуть — умираешь.

— До утра не подождет? — вставать мне не хотелось. Я как раз хорошо согрелся, зажатый между телами других пленников. Если сползу вниз, позже придется вновь втискиваться, искать место, будить соседей.

— Рядовой Шведов, живо вниз! Это приказ!

Когда Зотов говорил таким тоном, дело было серьезным. Сон мигом слетел с меня, я аккуратно вылез из-под куцего одеяла, стараясь не тревожить соседей резкими движениями, и спрыгнул вниз, умудрившись не отбить ноги о деревянный пол.

Георгий уже нетерпеливо ждал и тут же потянул меня за собой, выводя из спального помещения барака в соседнюю комнату, где мы завтракали и обедали, мимо уборной и двери на улицу.

За столом у самодельной свечки, сделанной в половинке пустой консервной банке, сидели трое.

Одного — крупного мужчину с правильными, даже красивыми чертами лица, я знал — он жил в нашем бараке. Михаил Девятаев — летчик-истребитель, самолет которого сбили во время одного из вылетов. Сам же Михаил чудом спасся, попал в плен, пытался бежать, был пойман и отправлен в статусе «смертника» в Заксенхаузен. С таким статусом жить ему оставалось недолго, но тут Девятаеву невероятно повезло. Парикмахер в бане — бывший советский танкист сменил ему бирку с номером, взяв ее у только что умершего человека. Парикмахер уже не в первый раз проворачивал подобный фокус, ходя по невероятно тонкой грани. Будь он пойман на таком деянии, лютая смерть была бы ему обеспечена. Казалось бы, как подобное в принципе возможно? Но при всей своей бюрократии и скрупулезности, немцы не могли помнить в лицо каждого из многих тысяч заключенных, непрерывным потоком проходящих сквозь жернова лагеря, поэтому Девятаев превратился в рядового Никитенко, сменил статус со «смертника» на «штрафника», и этим выиграл себе несколько месяцев жизни.

Эту историю рассказал мне Зотов, который, казалось, знал все или почти все, происходящее в Заксенхаузене. От его внимания не могла укрыться ни малейшая мелочь, а уж подобная история — тем более. Ему верили, ему доверяли секреты — такой был человек. Разумеется, я ни с кем не делился подробностями его рассказа — никогда не знаешь, кто именно из окружающих людей тайно работал на немцев, донося обо всех сомнительных происшествиях за доппаек и обещание грядущей свободы.

Мы с Зотовым сели за стол, тесно придвинувшись к остальным. Говорили исключительно шепотом.

— Знакомься, Василий, — начал Зотов, — это Николай Бушманов, — он указал на короткостриженного мужчину с грубоватым лицом рабочего, но цепким и умным взглядом, выдающим в нем незаурядную личность.

— Шведов, — представился я. Для Зотова и всех остальных я так и остался Василием Шведовым, стрелком-наводчиком, чьи документы я взял у погибшего при обстреле конвоя парня. Моя прежняя личность — орденоносца Дмитрия Бурова — канула в лету, быть может, навсегда. Никто не знал мое настоящее имя, и я не собирался рассказывать свою историю никому, даже Зотову. Ведь, неизвестно, как отреагировали бы окружающие, сообщи я, что являюсь Героем Советского Союза, кавалером орденов Ленина и «Красной Звезды», а когда-то даже обладал именным пистолетом с дарственной надписью от самого товарища Берии? Посмеялись бы над выдумками, вряд ли хоть кто-то принял бы меня всерьез без доказательств. А если бы я к этому прибавил, что на самом деле прибыл из будущего, перенесшись в тело челябинского подростка умершего от инфаркта в возрасте шестнадцати лет, то вообще посчитали бы за сумасшедшего.

— Про Никитенко я тебе уже говорил, — продолжил Георгий. При этих словах Михаил пристально посмотрел на меня, словно прикидывая, сдам я его при случае или нет. Я кивнул ему. — И, наконец, Александр Семенович Марков, генерал-майор Красной Армии и, по совместительству, руководитель местного подполья.

Вот, значит, как! Георгий вступил в прямой контакт с подпольщиками и решил меня тоже приобщить к этому делу. Страшно не было совершенно, наоборот, появился азарт и желание сделать хоть что-то, чтобы навредить немцам. Вот только я сомневался, по силам ли небольшой группе повлиять на что-либо в лагере и, тем более, за его пределами.

Все четверо, включая Георгия, смотрели на меня, словно чего-то ожидая. Я подумал пару секунд, встал, приложил руку к сердцу и негромко произнес:

— Клянусь сделать все возможное и невозможное! Если же на меня вдруг падет подозрение в предательстве — убейте меня, не задумываясь!

— Мы верим тебе, Василий, — генерал протянул руку, и я ее пожал, — да и Георгий поручился за тебя своей головой.

В нашем бараке из этой троицы жил только Девятаев, а значит, Бушманов и генерал Марков рисковали жизнью, пробираясь ночью в чужой барак. Это было строжайше запрещено всеми правилами, и поймай их немцы, проблем было бы не счесть. Расстрелять, может, и не расстреляли бы, но перевели бы в «смертники», а это практически равносильно гибели. Да и вообще, за генерал-майором просто обязан быть пристальный контроль и содержание в отдельном бараке вместе с другими офицерами и командирами, но по какой-то причине его поселили в обычном бараке, а генерал, как оказалось, не просто трудился наравне со всеми, а организовал и возглавил подполье. Железный человек! Такого не испугаешь и не согнешь, его можно лишь убить, но не сломать.

Вот только… ведь не ради моей вербовки они так рисковали этой ночью? Слишком мелкая и незначительная фигура, тем более что о моем настоящем имени и событиях, благодаря которым я оказался в лагере, никто не догадывался.

Бушманов подтвердил мои догадки:

— Василий, через четверть часа сюда придут люди… твоя задача — постоять на страже и предупредить нас, если вдруг немцы или капо узнают о сходке и явятся в барак.

Я молча кивнул.

Понятно, значит, сейчас тут предстоит встреча подпольщиков. Наверняка, в бараке, где жил генерал, чрезмерно большой контроль и проводить собрание там неразумно, поэтому выбрали другой барак. Разумеется, я допущен до встречи не буду в силу понятных причин, но меня завербовали с определенной целью — лишние пара рук и глаз генералу не повредят. Что же, как я и пообещал, сделаю все зависящее от меня, чтобы помочь нашим.

— Завтра вас с Георгием снимут с «трассы», товарищ генерал это устроит, — сообщил Бушманов.

— И что нам предстоит? — поинтересовался я с воодушевлением. Наконец-то у меня появилась возможность не просто ждать смерти, а как-то влиять на ход событий.

— Вас с большой группой отправят на строительство завода, — пояснил Николай, — работа тяжелая, изматывающая… но у нас будет одно поручение, от выполнения которого многое зависит. Все подробности тебе сообщит Георгий, он полностью в курсе дела.

Выбраться за пределы лагеря — уже хорошо! Пусть и на тяжелую работу, плевать. Главное, хоть один день не видеть эти бараки, стены, вышки… черный дым крематория.

— Я все исполню. Или умру! — пообещал я.

— Умирать не нужно, нужно жить и бороться. Знаю, это звучит слишком возвышенно, по-детски… но это правда. Пока же у нас есть немного времени, — продолжил Николай, — если у тебя имеются вопросы, задавай!

Я задумался. Мы были практически отрезаны от новостей из внешнего мира, до нас доходили лишь крохи информации о реальном состоянии дел на фронте, и мне было интересно, что сейчас происходит в мире. Об этом я и спросил.

— Самое важное, что случилось за последнее время — первого января американцы открыли Второй фронт, — начал рассказывать Бушманов, — это сильно помогло нашим войскам. Немцам пришлось перебросить значительные силы во Францию, изрядно оголив линию обороны под Киевом…

Отличная новость! Значит, предначертанная цепочка событий все же слегка изменилась, причем в лучшую сторону. В моей реальности Второй фронт открыли на полгода позже, и то, что это случилось уже сейчас, спасло жизни миллионов советских граждан. Интересно, кто или что послужило катализатором для этого события?..

О реальном положении дел на фронте Бушманов сам знал не много. В немецких газетах, которые иногда получалось прочесть, об этом не писали. Там в статьях все было хорошо и благостно. Великая Германия неотвратимо побеждала, северные варвары в страхе отступали, теряя город за городом, настроение населения было сочувствующим, все ждали прихода немецкой армии, способной избавить народ от гнета коммунистов… и прочая подобная чушь, поверить в которую могли лишь бюргеры, традиционно не слишком обремененные критическим мышлением.

Резкое открытие Второго фронта случилось после Тегеранской встречи, на которой произошла попытка покушения на Большую Тройку — Сталина, Рузвельта и Черчилля. Об этом в газетах не писали, но у генерала были и другие каналы получения информации.

А вот о чем писали открыто — у президента Рузвельта врачи обнаружили большие проблемы со здоровьем, но так как обследование прошло вовремя, то результат лечения оказался положительным, и президент чувствует себя хорошо.

Из других новостей, произошедших в Америке, меня заинтересовал скандал с Гарри Трумэном, вице-президентом США… точнее, бывшим вице-президентом. Выяснилось, что Трумэн устроил несанкционированную прослушку членам конгресса, это стало известно, СМИ раздули скандал, его уволили со всех постов и завели уголовное дело. Так что самый вероятный претендент на пост будущего президента США потерял все шансы на дальнейшую политическую карьеру и, вероятно, вскоре сядет в тюрьму.

Шикарно! Человек, сделавший все, чтобы испортить послевоенные отношения СССР и США, выбыл из игры. К тому же Франклин Рузвельт теперь может прожить дольше, чем он прожил в прошлой исторической линии, и шанс на то, что Холодная война не случится в принципе, был велик как никогда.

Большего Николай рассказать не успел, дверь, ведущая на улицу, приоткрылась, и в барак, чуть пригнувшись и пряча лицо в воротник куртки, зашел человек. Я тут же вышел наружу и занял наблюдательную позицию с торца здания. Георгий Зотов вышел следом за мной и, стараясь оставаться в тени, пробрался вдоль корпуса к противоположному торцу. Что же, по крайней мере, мы увидим опасность и успеем предупредить заговорщиков в случае беды.

За следующие десять минут я заметил еще четверых человек, пробиравшихся к нашему бараку. Они старательно выжидали, чтобы свет от прожекторов с вышек проходил мимо, и только тогда перебегали от барака к бараку короткими перебежками. Пока им везло, и охрана никого не заметила. Чувствовался большой опыт, и все же это было чертовски опасным занятием, грозящим риском не только подпольщикам, но и всем обитателям нашего барака. Лагерфюрер Кайндль не будет долго разбираться в причинах, а попросту велит казнить всех.

Встреча длилась чуть больше часа. За это время, кажется, я поседел от волнения. Каждый звук, каждый шорох казался мне знаком, свидетельствующим о том, что планы подпольщиков раскрыты и что сюда со всех ног спешит охрана во главе с Антоном Кайндлем, славящимся своей особой жестокостью и изобретательностью в плане методов дознания. А его правая рука — рапортфюрер Густав Зорге даже среди немцев, не знающих жалости, считался опасным зверем. Говорили, что год назад его даже посадили в тюрьму, когда по приказу руководства СС проводили расследования о нарушениях и злоупотреблениях в концлагерях, но, думаю, причина была скорее в неправомерных тратах выделяемого бюджета, чем в чем-либо ином. Тем более что сам Гиммлер благоволил рапортфюреру и, выпустив его из тюрьмы, отправил на службу в Заксенхаузен.

Обо всем этом болтали заключенные, которые иногда знали гораздо больше того, чего от них ожидали.

Поэтому я вздохнул с облегчением, когда один за другим заговорщики начали покидать наш барак. Последним вышел Бушманов, на прощание махнув мне рукой и сделав знак возвращаться обратно.

В дверях я столкнулся с Зотовым. Георгий был возбужден и необычайно взволнован.

— Живем, брат! — он потряс меня за плечо. — Все еще только начинается!

Я был рад, что апатия, владевшая им последнее время, абсолютно сошла на нет. Он был человеком действия, и безвольное прозябание в лагере убивало его похлеще, чем фашистская пуля. Теперь же, когда он нашел точку приложения сил, Зотов ожил.

— Расскажешь, что нужно делать? — спросил я.

— Завтра, братишка, все завтра. Пока же могу сказать, что ничего особенного от нас не ждут. Нужно просто осмотреться на месте и, по возможности, вступить в контакт с одним человеком с завода. А сейчас — пойдем спать! А то, как бы проверка не заявилась, у Зорге исключительная чуйка на неприятности, не хочется попасть в карцер накануне важных событий…

Я не стал спорить и вернулся на свое место, втиснувшись между телами спящих на своем втором ярусе нар, но сам долго не мог уснуть, заново переживая этот вечер и прикидывая, что ждет меня завтра.

Удивительно, что теневого влияния генерала Маркова хватало на то, чтобы суметь освободить нас от одного вида работ и отправить на другие. Конечно, я понимал, что тут не обошлось без взяток и прочих ухищрений. И все же, казалось бы, что может дать пленный генерал рядовому охраннику, а тем более высокопоставленному офицеру СС? Но видно, подходы нашлись, по крайней мере, в этом вопросе. По большому счету, немцам было все равно, кого на какую работу отправлять. За распределение отвечал рапортфюрер Зорге, но зачастую у него не хватало на все времени, и он перепоручал эту работу капо, а среди них могли найтись «наши» люди, лишь игравшие свои роли, а на деле — преданные и верные. Это было разумным объяснением происходящего.

Конечно, мне было интересно узнать, что именно сегодня обсуждалось в бараке, и ради чего рисковали явившиеся сюда люди, но я понимал, что никто не выложит мне эти сведения на блюдечке. Кто я такой для них? Обычный пленный. Да, свой, но еще не проверенный делом. Может быть, в дальнейшем…

Пока же мне лишь предстояло заслужить доверие генерала и остальных, и завтрашний день должен был стать первым шагом на этом пути.

Я закрыл глаза и постарался абстрагироваться от стонов и храпа, доносившихся со всех сторон. Сделать это было не просто, но постепенно мне удалось. И даже вечный холод словно бы ушел на время, я согрелся и уснул, да так крепко, что проснулся лишь, когда кто-то начал активно пихать меня в бок.

Еще толком не проснувшись, я приоткрыл глаза и увидел Георгия. Кажется, этой ночью он вовсе не спал. Под глазами — глубокие темные круги, лицо еще более осунувшееся, чем обычно.

Разве уже подъем? Мои внутренние часы говорили, что прошло всего ничего, может, полчаса или чуть больше. Барак продолжал спать своим тяжелым, мучительным сном, да и свет еще не пробивался сквозь окна.

Георгий приложил палец к губам и качнул головой, мол, есть дело.

Взволнованный, не понимая, что происходит, я вновь начал выбираться со своего места под негромкую ругань потревоженных соседей.

Следуя за Зотовым, я вышел из комнаты. Георгий прислонился к стене, стараясь опереться на нее, словно силы внезапно оставили его. Я увидел, что на его скуле наливается синим цветом огромный синяк, а костяшки пальцев сбиты и в крови.

— Что случилось?

— У нас большие проблемы, — хрипло ответил он. — Я только что убил капо.