Черные ножи – 4

Глава 19

К своему собственному удивлению, этой ночью я выжил. Более того, с утра чувствовал себя уже гораздо лучше. Подарок от неизвестного отправителя — моя способность регенерировать — стал работать все лучше и лучше.

Сначала я пытался действовать по совету Якова, ходил по камере, приседал, делал упражнения, но через некоторое время выдохся настолько, что едва соображал. Тогда я сел на каменный пол, прислонившись спиной к стене, и сделал то, что нельзя было делать ни в коем случае — задремал.

Полагаю, любой другой человек никогда бы больше не проснулся. Холод и раны убили бы вернее пули.

Я же очнулся через три часа в прекрасном расположении духа. Холод меня не тревожил, наоборот, мне было вполне тепло и комфортно, будто мое тело излучало столько энергии, что могло разгонять мороз вокруг. Истерзанная спина почти не болела, покрывшись розовыми шрамами. На плече, где мне срезали кожу, за ночь наросла толстая корка. Только вырванные ногти на левой руке слегка беспокоили, но и там наросла корка, и болело не настолько сильно, чтобы задумываться об этом.

С одной стороны, подобная работа моего организма не могла не радовать. Там, где другой провалялся бы в постели несколько недель, мне хватило короткого сна. С другой же стороны, фон Рейсс обязательно обратит внимание на мою исключительную способность, и что он сделает потом, даже я не мог себе представить.

Якова уже увели из его камеры, и больше мы не увиделись. Но я сказал ему все, что хотел, и надеялся, что, проснувшись с утра, он не посчитает ночной разговор предсмертным бредом и нелепыми иллюзиями потерявшего разум бедолаги, а отнесется к информации с полным пониманием ее важности.

Зотов не знал моего настоящего имени, а Джугашвили я его сообщил с той целью, чтобы повысить собственную значимость в его глазах, да и в глазах генерала Маркова, к которому эти сведения непременно попадут.

Одно дело доверять планам простого стрелка-наводчика, а совсем другое — принимать доклад от Героя Советского Союза и кавалера множества орденов и медалей, человека заслуженного и опытного.

В общем, я надеялся на успех.

Если генерал поспешит, то к приезду Гиммлера успеет завершить подготовку к бунту. То, что с рейхсфюрером СС прибудет собственная охрана, казалось бы, усложняло ситуацию, но на самом деле лишь упрощала ее. Лагерная охрана и охрана Гиммлера будут слишком расслаблены. Они на своей земле, где все и вся принадлежит рейхсфюреру. И бунт тут невозможен по определению… однако, я-то знал, что далеко не все дыры залатаны, и подполье в лагере ведет свою борьбу уже несколько лет, так до сих пор и оставаясь нераскрытым.

Часам к семи пришли и за мной. Тяжелые шаги двух эсэсовцев я услышал загодя и тут же лег на пол, свернувшись калачиком и сделав вид, что едва дышу.

Дверь камеры со скрипом отворилась.

— Сдох он, как думаешь, Клаус? — спросил первый голос, отличавшийся легкой хрипотцой.

— Понятно, что сдох, — с уверенностью ответил второй. — Всю ночь мороз стоял. В такую погоду собак в дом берут, чтобы не околели, а люди слабее собак.

— Тащить его теперь… надо было капо позвать, пусть бы надрывались.

— Ничего, дотащим. Господин рапортфюрер лично приказал. Может, отметит где-то в деле наше старание.

— Отметит он, как же. От него никогда ни премий, ни поощрений. Скуп.

— Говорил бы ты потише. Тут даже у стен есть уши.

— И то верно…

Оба замолчали, потом подошли ближе. Я чувствовал запахи, исходящие от них — дурные желудочные отрыжки, что-то кислое и неприятное.

Я шевельнулся.

— Смотри-ка, живой! Ну-ка, переверни его!

Сильные руки резко дернули меня за плечи, в глаза ударил свет фонаря.

Лица эсэсовских солдат были грубые и простоватые. Понабирали всех подряд, без образования и даже намека на интеллект. Зато преданные и послушные исполнители, каратели, готовые убивать по первому слову начальства, а часто, и по собственной инициативе.

Я чувствовал себя достаточно хорошо и мог бы прикончить их обоих немедленно, но что дальше? Из карцера не выбраться, наружняя охрана тут же расстреляет меня. Поэтому лучше прикинуться еле живым, глядишь, протяну чуть дольше.

— Дышит, — констатировал первый. — Что делать будем?

— В крематорий, как фон Рейсс приказал? Пока допрем, сам подохнет.

— А если не подохнет? Нет уж, давай оттащим его к господину рапортфюреру, пусть он и решает.

Опять фон Рейсс? На этот раз он придумает новые пытки, и не факт, что после второго круга я выживу.

— А, может, к доктору его? — предложил Клаус, который, судя по всему, был чуть умнее своего напарника. — Пусть осмотрит и скажет, жилец или труп?

Вот эта идея понравилась мне больше. В лазарете не было того жесткого контроля, который создал бы рапортфюрер, и если мне повезет и меня положат на излечение, то это обеспечит некоторую свободу действий. К тому же с сестрой Марией мы находились в довольно хороших отношениях.

Меня подхватили под руки и волоком потащили из камеры по коридору на улицу. Я повис, изображая бессознательное состояние, но при этом тяжело дышал, чтобы у моих конвоиров все же не мелькнула мысль отправить меня в крематорий.

До лазарета и больничных корпусов от карцера было рукой подать, и через пять минут мои запыхавшиеся от усилий сопровождающие внесли меня в знакомый корпус и, словно мешок с мусором, бросили на пол.

— Что это? — раздался знакомый голос сестры Марии. Судя по интонациям, она была недовольна.

— Принесли заключенного. Провел ночь в карцере. Без печки. Выжил, — отрапортовал Клаус. Его голос чуть дрожал от волнения. Кажется, он изрядно побаивался сестру милосердия.

— Ночь в карцере, говоришь? — из кабинета вышел доктор Риммель, с интересом выслушавший доклад. — А ну-ка, давайте его ко мне на кушетку. Желаю осмотреть!

Вот те на! Попал из огня да в полымя. Но теперь деваться некуда, придется продолжать прикидываться полутрупом. Вот только доктора обмануть будет далеко не так просто, как солдат.

Меня вновь бесцеремонно дернули с пола, буквально на руках протащили до кабинета Риммеля, внесли внутрь и швырнули на кушетку лицом вниз. Из моей груди вырвался непроизвольный стон, хотя я и пытался всеми силами сдержаться.

— Вижу, вижу, не умер! — живо отреагировал Риммель, потом задумался и добавил: — Хотя должен был, если вы, господа, все описали, как оно было.

— Не извольте сомневаться, господин доктор! — Клаус вытянулся от усердия и удовольствия, его редко именовали «господином», и эсэсовцу было приятно. — Без тепла, еды и воды, после «приема» у господина фон Рейсса. Мы думали, сразу загнется, а он, глядите, даже порозовел лицом… и пальцы не отморозил!

— А ну-ка, сестра, подойдите сюда! — приказал доктор.

Я почувствовал, как меня переворачивают в четыре руки лицом вверх, потом Мария быстро прошлась ножницами по одежде, срезая ее, и уже через минуту я лежал на кушетке совершенно обнаженный.

— Не может быть! — восторженно вскрикнул Риммель. — Смотрите, ни одной омертвевшей конечности, все пальцы целы, руки и ноги в полном порядке, нет характерных пятен. Пульс в норме. Говорите, он побывал у фон Рейсса? Но этим шрамам на вид несколько недель. Этот человек совершенно здоров!

Я понял, что обманывать собравшихся вокруг людей дальше не имеет смысла, но вот так резко прекращать игру тоже было глупо, поэтому я приоткрыл глаза и попросил срывающимся голосом:

— Пить!..

— Сестра! — приказал Риммель, и вскоре я уже пил воду из стакана, поднесенного Марией.

Ее лицо выражало недовольство, а вот вид доктора, напротив, лучился искренним счастьем. Он ходил вокруг кушетки, поглядывая на меня. Я неспешно допил, вернул стакан медсестре и взглянул на Риммеля.

— Как вы себя чувствуете? — тут же спросил он.

— Очень плохо, слабость, головокружение, тошнота. Я едва не замерз насмерть этой ночью. И лишь чудо спасло меня от смерти!

— Но вы провели ночь в карцере без какого-либо источника тепла?

— Провел, — вынужденно согласился я.

— Вы-то мне и нужны! — безапелляционно заявил Риммель. — Если бы я сразу понял ваш потенциал, то не потерял бы столько времени. Впрочем, мы еще можем успеть до его приезда!

Тон и целеустремленность доктора мне однозначно не понравились. К тому же, я прекрасно понял, о чьем скором приезде он говорит. Конечно же, речь шла о Гиммлере. Я уже думал, что лучше бы вернулся в лапы жесткого и жестокого, но относительно предсказуемого фон Рейсса. А вот, что именно намеревается проделать со мной доктор Риммель, я даже представлять не хотел, памятуя о тех документах, которые обнаружил в его сейфе.

Я попытался подняться с кушетки, но доктор сделал знак, и солдаты схватили меня за руки, придержав меня в лежачем положении. Можно было попытаться вырваться, но я не стал показывать собственные силы до поры до времени.

Сестра Мария ловко взяла у меня кровь из пальца для анализов, а доктор ходил по кабинету и довольно потирал руки. Увидев, что медсестра закончила, он приказал:

— Тащите его за мной!

И вновь меня подхватили под руки. Я не сопротивлялся, пока ничего не предвещало смертельной угрозы, но когда меня занесли в знакомую комнату с двумя резервуарами, а руки тут же сцепили наручниками за спиной, дергаться было поздно.

— Внутрь его!

Голый, со скованными руками, я слегка растерялся от скорости происходящего, а через минуту уже отплевывался, с головой погрузившись в ледяную воду. К счастью, глубина резервуара, в который меня буквально зашвырнули, была не больше полуметра, так что в сидячем положении захлебнуться я никак не мог.

Но главная проблема тут была иной. Температура воды была почти нулевая, на поверхности плавали куски льда, и сверху уже задвигали плотную крышку с небольшим отверстием для доступа воздуха.

— Пять часов! — услышал я приглушенный голос Риммеля. — Если продержишься столько, потом тебя вытащим. Обещаю!

Пять часов? Да он шутит! В такой холодной воде сложно пробыть и четверть часа, даже если ты тренированный «морж».

Дьявол! Почему опять я?

Двигаться, нужно больше двигаться! Если ночью в камере я даже уснул, и это мне помогло, то здесь в резервуаре о подобном и думать не стоило. Никакая усиленная регенерация не справится со столь сильным стрессом для организма.

По сути, шансов у меня нет. Никто не может выдержать это испытание, человеческое тело попросту не приспособлено для пребывания при таких низких температурах столь долгий срок.

Но самостоятельно выбраться наружу я не мог. Раньше, чем через пять часов меня отсюда не вытащат. Да еще эти чертовы наручники… сталь охладилась настолько, что жгла запястья могильным холодом.

Если бы резервуар был больше, я мог бы ходить, это дало бы минимальный запас тепла, но я сидел, стараясь дышать глубоко и равномерно, благо, свежего воздуха внутри хватало.

— Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять…

Некоторое время я пытался читать вслух детские стишки, но вскоре перестал — зуб на зуб не попадал. Потом начал крутить головой влево и вправо, надеясь чуть размять шею, поджимать ноги к груди, но скоро понял, что все бесполезно.

Я едва мог дышать от леденящего душу холода, сковывавшего все мои члены. Сначала свело икры на ногах, и это на какое-то время даже помогло, дикая боль освежила мозг, впрыснув в кровь немного адреналина. Ноги стали как деревянные колодки, и находись я на глубине, непременно утонул бы.

Потом свело руки и шею, и я бы точно нахлебался воды, если бы вырубился. Но я еще держался, отчаянно сражаясь за собственную жизнь.

Сколько прошло времени? Я давно сбился со счета. Полчаса? Час? Ответить я не мог.

В какой-то момент я понял, что не чувствую больше ничего, даже холода. Тело почти перестало мне подчиняться, и сознание вновь начало угасать.

Если не выдержу и потеряю сознание, то попросту захлебнусь.

Сердце начало биться с перебоями.

Неужели болезнь Димки опять вернулась? Совсем недавно, несколько дней назад, уже проявились первые симптомы, но потом они ушли и не возвращались, и я подумал, что это была случайность.

Нет.

Организм, который переродился с моим появлением и, как я думал, полностью восстановился, вновь начал сбоить. Как процесс рецессии у ракового заболевания. Казалось, болезнь побеждена, и все в порядке, но в какой-то момент она возвращается вновь, стократно усилившись, и мало кому удается выиграть повторную битву.

Я поплыл… не в физическом смысле, а ментально. Мысли мои перепрыгивали с одного события на другое, я вспоминал все, случившееся со мной за эти месяцы.

В любом случае, я успел сделать многое, и даже, если сейчас меня не станет, то, надеюсь, я оставил свой небольшой след в нашей истории.

И все же, хотелось большего.

Чертов Риммель и его методы! Впрочем, не он первый.

Многие думают, что именно немцы в Первой мировой перестали использовать «джентльменские» правила ведения войны, начав массово применять отравляющие вещества, распыляя их над русскими окопами. А потом, тридцать лет спустя, они лишь продолжили собственную практику истребления солдат противника, используя для этого все возможные средства и самые современные достижения химической промышленности. А до этого, мол, войны велись по правилам, по совести и чести, где пленных не убивали, а с захваченными мирными жителями обращались уважительно.

Чушь! Даже в войне 1812 года войска Наполеона, эти «славные» французы вырезали деревни и села похуже фашистов сто лет спустя, насиловали, убивали, грабили. Сжигали людей живьем, вешали их, резали на куски, топили в нужниках. Уничтожали все живое, что встречалось на их пути. Вырезали целые деревни, не жалея ни женщин, ни детей.

Потом те деяния ушли в историю за давностью лет, и никто не хотел вспоминать былые «недопонимания», дабы не ругаться с нынешними представителями союзной нации. Но это было, и это надо знать.

Однако, немцы превзошли своих учителей во всем. Они не возвели процесс убийства в культ, они сделали гораздо хуже. Они устроили организованный поток, конвейер, словно на заводе Форда, где собирали машины. Там каждый рабочий знал свое место и отведенную ему роль.

В Америке 30-х каждый рабочий с автозавода был на хорошем счету и всегда мог претендовать на место в другой компании. Кроме тех, кто работал у Форда. Почему? Все просто. Конвейерная система не позволяла человеку стать специалистом широкого профиля, как в других местах. У Форда каждый отвечал за свой крохотный участок работы, и убери его оттуда, он становился полностью бесполезен.

У фашистов все было устроено схожим образом, разве что профиль местных «работников» был чуть шире.

Но доктор Риммель и прочие, подобные ему, были вне системы. Они — создатели, исследователи и изыскатели. Им дали неограниченный ресурс человеческих жизней, поставив задачу — принести наибольшую пользу Великой Германии. И они старались изо всех сил, ведь такой шанс выпадает немногим.

Поэтому моя жизнь, как и жизни всех заключенных этого лагеря, не стоила даже жалкого медяка.

Я судорожно вздохнул и вынырнул из сна.

Черт! Черт! Черт!

Только что мне казалось, что я в относительном порядке, и вдруг — провал, смутные видения, мысли.

Я все еще находился в резервуаре. Сколько часов прошло? Руки, скованные за спиной, я давно не чувствовал. Ноги отказывались двигаться, но я еще дышал.

Слышите, твари! Я — живой!

Крышка над головой со скрипом сдвинулась. Я не мог шевельнуться, лежал, почти полностью, с головой погрузившись в воду, и лишь мутным взглядом следил за происходящим.

— Пять часов! — как сквозь вату услышал я голос, но не смог опознать его владельца. Слух отказывал, как и зрение.

Неужели срок истек? По моим внутренним часам я насчитал существенно меньше.

Кажется, я все-таки отключился, причем, надолго. Но каким-то чудом смог выдержать холод и не умереть.

— Жив он?

— Не пойму.

— Достать его!

Тело мое выдернули из резервуара, но я не ощущал прикосновения чужих рук. Я был, словно полено, этакий Буратино, еще не обретший способность двигаться.

Свет больно бил по глазам, до этого в резервуаре было темно. Но это ничего, меня больше занимал иной вопрос: жив ли я на самом деле? Или мне это лишь кажется?

— Сестра Мария, проверьте у пациента пульс и дыхание!..

Надо мной склонилась крупная тень.

Вот сейчас все и прояснится.

— Доктор, вы не поверите. Это попросту невозможно, но пульс прощупывается… и он все еще дышит!

— Невероятно! Кажется, я нашел моего «Идеального солдата».