Черные ножи – 4

Глава 13

По всему лагерю шел тщательный обыск. Переворачивали буквально каждый камень, эсэсовцы бегали туда-сюда, собаки лаяли и рвались с поводков, офицеры кричали, но все было без толку, профессор сгинул без следа.

Потом выстроили на аппельплаце всех, кто находился в данный момент в периметре лагеря, включая капо. Начался массовый допрос, который тоже ни к чему не привел.

Мне все это было видно из окон лазарета, из которого я благоразумно не высовывался.

Сестра Мария так и не вернулась, да и доктора не было на месте, а санитаров я до этого видел лишь издали, и сейчас они тоже отсутствовали. Прочие медработники находились в больничных корпусах, и в лазарете появлялись редко. Поэтому сейчас я остался в полном одиночестве, и при этом оказался внезапно предоставлен самому себе и, конечно, воспользовался случаем.

Замок в кабинете Риммеля был очень простым, я вскрыл его без особого труда за пару минут.

Я уже знал, что увижу внутри — заглядывал в кабинет, когда Хельга находилась на перевязке. Все стандартно: стол, шкаф, пара стульев, кушетка. Но главное — массивный сейф в углу, его я приметил сразу. Он-то и был моей целью.

Не знаю, что я хотел отыскать внутри, но взглянуть хотя бы одним глазком на секреты доктора было интересно. Тем более, в ожидании прибытия рейхсфюрера СС, доктор мог собрать очень любопытные материалы.

Но сначала — сейф. Он был крупным, состоящим из двух отсеков. Нижняя часть была, по сути, высокой подставкой из красного дерева, само же потайное отделение располагалось сверху. Лакированный, он так и притягивал мой взор. Латунная ручка поблескивала на солнце. Сбоку была прикреплена табличка: «J. — C. Petzold. Geldschrankfabrik. Magdeburg» — «Фабрика по производству денежных шкафов Петцольда» — старая фирма, еще конца XIX-го столетия. Шкаф крепкий и надежный, без ключей открыть будет сложно. В то время в ходу были хитроумные замки-головоломки, вскрывать которые дело хлопотное.

Но была у меня одна мысль, и я очень надеялся, что она верная.

Доктор так торопился к лагерфюреру с жалобой на профессора, что бросил все вещи в кабинете. Тем более что сестра Мария должна была остаться в лазарете. А связка с ключами от такого сейфа — явно крупная и тяжелая, если сунуть в карман — будет сильно оттягивать. Риммель вряд ли прихватил ключи, надеясь вскоре вернуться. Скорее всего, он оставил их где-то в кабинете, и если мне повезет, то…

Повезло. Ключи оказались в нижнем ящике стола, отпереть который импровизированной отмычкой проблем так же не составило.

Ключей было три. Два из них для внешних замков и один для внутреннего отделения. Разобраться с тем, в какой последовательности надо открывать сейф, оказалось не сложно. Через минуту я уже повернул ручку и потянул ее на себя. Толстая дверца тяжело пошла на меня. Сам же сейф весил не менее полутонны, и сдвинуть его с места я бы в одиночку не смог. Наверняка, из-за солидности и надежности доктор до сих пор пользовался этой устаревшей конструкцией, хотя мог бы заказать и более современную модель.

Внутри в основном отделении лежали папки с документами. Сверху в двух ящиках, закрывающихся на отдельный ключ, были деньги — в основном пятидесятимарковые купюры Рейха и немного золотых монет — это отделение я проверил первым делом, но деньги и золото меня не интересовали. После приступил к изучению документам.

На каждой папке было выведено свое обозначение: «Мутации гена LRP5», «Мутации 'железного желудка»«, 'Гиперакузия», «Выработка миостанина и фоллистанина»… и еще с десяток папок с названиями, понять которые я был не в силах — слишком специфическая отрасль.

Но общую концепцию я уловил — основной задачей доктора Риммеля было создание «суперсолдата». Об этом я догадывался и прежде, но теперь получил реальные доказательства.

Но не только барокамерами и резервуарами с ледяной водой пользовался доктор в своих опытах. Одной из главных его задач было найти иммунитет от тифа и ряда других болезней. Идеальный солдат не должен болеть ни в каких условиях.

Чтобы этого достичь, нужно было создать вакцину.

Я пролистал несколько папок. Много научных слов вначале, потом таблицы с цифрами, и вот:

«…Для эксперимента отбирали от шестидесяти до восьмидесяти, а порой и до ста двадцати человек. Третью часть из них отделяли от остальных — они составили опытную группу. Остальные получали профилактическую прививку. Подопытной части делали инъекции внутривенно или внутримышечно. Каждая инъекция содержала вирус тифа…»

«…Девяносто пять процентов подопытных ждал смертельный исход. Часты случаи буйного помешательства, горячечного бреда, многие зараженные отказывались от еды. Тех, кто выживал, обследовали повторно…»

«…Подопытных решено было отбирать произвольным образом из числа политических заключенных, уголовников, гомосексуалистов и военнопленных. Национальная принадлежность не важна. Для опытов подходят поляки, немцы и русские военнопленные…»

«…Блок номер 77 стал своего рода инкубатором, где содержатся зараженные…»

«…За 1940–1943 гг. в ходе экспериментов КЦ Заксензаузен умерло 12.942 заключенных…»

«…В связи с этим я прошу передать мне дополнительно двести заключенных в возрасте от восемнадцати до тридцати шести лет. Они должны обладать должным здоровьем и телосложением, чтобы из них вышел материал соответствующего качества…»

Докладные записки, отчеты, цифры, подробное описание различных методов воздействия на человека. Это было куда хуже, чем читать дневники маньяка. Доктор Риммель и его подручные действовали системно и при полной поддержке государства.

Это была империя, которую требовалось уничтожить. Стереть с лица земли и наказать потомкам добить всех, кто чудом уцелел.

Зло вечно, как и добро. И возрождается спустя время. И каждый раз добро вынуждено вновь и вновь вступать в бой. Ради будущего, ради детей, ради жизни.

Последняя папка называлась: «Серия экспериментальных опытов под наблюдением др.Риммеля и проф.Вернера». Папка была пуста. Как видно, опыты еще не успели начаться, а теперь, если и начнутся, то явно без участия профессора.

Дальше листать бумаги я не стал. Ценность этих материалов я прекрасно понимал, но, к сожалению, у меня не было фотоаппарата, чтобы сделать фото с документов. Иначе, переправил бы все это в Берлин, вместе с микропленкой Зотова…

Аккуратно сложив все документы обратно в сейф, я запер его и убрал ключи в ящик стола. Мне было все понятно — доктору Риммелю было еще очень далеко до успеха, хотя он умудрился загубить уже не одну тысячу жизней.

Физическое устранение доктора было бы хорошим ходом. Пока на его место придет новый человек, пока вникнет в суть дела — эксперименты приостановятся. Пример с Вебером был тому подтверждением.

Оставалось придумать, как убить Риммеля, чтобы подозрение не пало на меня. Или плевать? Прибить гада в открытую — на это у меня хватит сил, а потом будь что будет?..

Нет, оставался еще Гиммлер, на которого я тоже имел определенные виды. Решено! Действую, как всегда, по ситуации. А там, как карта ляжет…

Между тем, суета на улице не заканчивалась уже который час. Я выждал момент и вышел из лазарета, чтобы вылить ведро с грязной водой. Мимо как раз проходил эсэсовец высокого чина — целый штурмбаннфюрер. Он бросал недовольные взгляды на переполох, а потом неожиданно обратился ко мне:

— Как вы считаете, сегодня мы все же сыграем спектакль? Или эти… хм… обстоятельства могут всему помешать?

Признаться, я несколько опешил. И не нашел ничего лучше, чем переспросить:

— Простите?

Штурмбаннфюрер удивился:

— Судя по вашему одухотворенному лицу и умным глазам, я подумал было, что вы являетесь поклонником нашего театра? Извините, если ошибся.

Я совершенно ничего не понимал в происходящем. Театр? Здесь в концентрационном лагере? Что за бред?

— А знаете что, молодой человек. Если представление все же не отменится, я вас приглашаю. Начало в девятнадцать ноль-ноль. Приходите в малый лагерь к семнадцатому бараку. Охране скажите, что вас позвал господин Крюгер. Это, собственно, я и есть.

— Капо Шведов, — автоматически представился и я.

— Вот и отлично, молодой человек. Надеюсь, вы нормально относитесь к еврейской нации? Тогда до вечера. Удачного дня!

С этими словами странный штурмбаннфюрер отправился дальше по своим делам, я же в некоторой растерянности вернулся в лазарет.

Что это сейчас было?

От Зотова я ничего не слышал про Крюгера, как и от других заключенных, с которыми общался прежде. Но, судя по всему, фигурой он был достаточно важной. Вот только его манера говорить смущала меня. Во-первых, он обращался на «вы», что было не просто редкостью в стенах лагеря, а, наверное, единичным случаем. Во-вторых, театр. Это уже само по себе нетипично. Ну, и главное, «еврейский вопрос». Почему он уточнил, хорошо ли я отношусь к евреям? Здесь, в Заксенхаузене, да и в других лагерях, эту нацию пытались извести под корень, стереть с лица земли, но у Крюгера, кажется, была особая точка зрения на этот вопрос.

В общем, я пребывал в состоянии недоумения, и решил для себя, что если получится, вечером обязательно побываю на представлении.

Малый лагерь, про который говорил штурмбаннфюрер, находился рядом с карцером, где я видел сына Сталина, и зоной «А», но был отделен от них, как и от основного лагеря, еще одной стеной.

Сестра Мария вышла из больничного блока и пошла к лазарету, но, заметив меня с пустым ведром, приблизилась и спросила:

— Выполнил работу?

— Да, госпожа Мария, я все сделал.

— Тогда свободен до завтра.

Признаться, я планировал отсидеться в лазарете до самого вечера, но выбора не было. И так повезло, что основной шмон я пересидел там. Сейчас же все уже несколько успокоилось. Начальник лагеря и остальные высокие чины вернулись в комендатуру, но охранники еще продолжали поиски.

Особенно свирепствовали эсэсовцы из подразделения «Мертвая голова», проходящие стажировку в Заксенхаузене. Их легко можно было отличить по нашивке с черепом и перекрещенными костями на воротнике. В их задачи как раз и входила общая охрана, организация труда и быта узников, а так же изощренная система наказаний и уничтожения заключенных. Самые ублюдочные твари, которые с моей точки зрения просто не могли называться людьми, служили как раз в «Мертвой голове».

Вот и сейчас, выйдя за внутренние ворота, я увидел, как трое солдат подвесили Марио на столбе за вывернутые назад руки. Тот кричал от боли, потом начал просто скулить и, кажется, обмочился, а эсэсовцы весело посмеивались, время от времени проходясь по его спине плеткой из стальной проволоки.

Как видно, зря Марио рассказал им, что он видел профессора Вебера. Теперь, за неимением иных свидетелей, ему пришлось отдуваться за его пропажу. То, что он являлся капо, не играло ни малейшей роли.

Мне не было жаль Марио. Он, работая на складе, изрядно нажился на чужих бедах. А за все рано или поздно приходится платить…

Я обошел стороной место экзекуции, прекрасно понимая, что ничего от Марио эсэсовцы не добьются, а в конце, позабавившись как следует, попросту прикончат его. Можно было лишь порадоваться, что в этот раз смерть обошла стороной достойных людей, и выбор провидения пал на жирного складского работника.

В бараке капо царила мрачная атмосфера.

На лицах надсмотрщиков виднелись следы недавнего избиения. Эсэсовцы из «Мертвой головы» не обошли своим вниманием почти никого. Впрочем, радоваться я не стал. Капо обязательно отыграются за свои страдания на заключенных, причем отыграются многократно.

Я прошел на свое место и лег на постель, не расправляя ее.

Вокруг злобно бухтели надзиратели, переругиваясь между собой. Все кляли профессора, но никто и понятия не имел, куда тот мог подеваться. Как я и предполагал, следа Вебера не отыскали, несмотря на полномасштабную проверку.

Отлично! Надеюсь, хоть одному фашистскому плану я сумел таким образом помешать, и без профессора эксперимент не состоится.

Провалявшись в постели до вечера, и даже немного вздремнув, я съел кусок хлеба и ближе к семи часам направился в малый лагерь, куда меня столь любезно пригласили.

Охрану на входе вполне удовлетворило объяснение, что штурманнфюрер Крюгер желает меня видеть на представлении. Кажется, здесь это было обычной историей.

Я вошел на закрытую территорию и осмотрелся по сторонам.

Тут все совершенно не походило на жизнь обычных бараков. Скорее малый лагерь напоминал отдельные бараки для капо, настолько тут все было богато устроено. И главное — все вокруг носили на груди не одну, а две треугольных нашивки, наложенных одна на другую и составляющих знакомый шестиугольник — знак принадлежности к еврейской нации.

Куда я попал?

В основном лагере евреев остались считанные единицы, почти все были или отправлены в другие лагеря, или уничтожены. Тут же они даже не выглядели узниками, все вокруг носили обычную гражданскую одежду, никаких роб.

Между двумя бараками я увидел столик для пинг-понга, и двое заключенных сосредоточено гоняли шарик, не глядя на охранников-эсэсовцев, которые лениво курили в стороне.

Из приоткрытого окна одного из бараков раздавались звуки музыки — там играл патефон.

На ступеньках барака номер семнадцать сидел тщедушный мужчина в пенсне и шляпе, и читал газету. Да, это был «Völkischer Beobachter*» — пропагандистское издание Третьего Рейха, но все же это была сама настоящая газета! В концлагере! В руках заключенного-еврея! Немыслимо!

*(нем.) Народный обозреватель.

Я привык, что заключенные при виде солдата, офицера или капо замирали навытяжку, боясь получить палкой по спине или удар кулаком в лицо. Этот же мужчина не обращал на меня ровно никакого внимания, спокойно продолжая читать.

Более того, из барака то и дело выходили и заходили внутрь другие заключенные, и ни один не соизволил поздороваться со мной, за что в общем периметре мгновенно получил бы от любого капо по зубам. Тут словно царил свой мир, в котором существовали совершенно иные правила поведения.

Я чуть смущенно потоптался рядом, потом все же спросил:

— И о чем пишет пресса?

Мужчина поднял на меня взгляд, мгновенно оценил и дружелюбно ответил:

— Любопытствуете? Вот, к примеру, весьма интересная статья о том, как прелестная Генриетта Зонтаг, известнейшая оперная певица прошлого века, впервые повстречалась с Бетховеном в Вене чуть более ста двадцати лет назад.

Он развернул газету пошире, чтобы я лучше мог видеть текст. Я глянул в угол, газета была от шестнадцатого января 1944 года, совсем свежая.

— А вот прелестная заметка о некоей Катарине Грубер, — продолжил мужчина, — у которой целых восемь сыновей. Тут сказано, что четверо старших участвовали еще в Первой Мировой, а младшие пошли добровольцами на фронт сейчас. Какая отвага, вы не находите? Какое самопожертвование! Как думаете, многие из них вернутся домой живыми?

Я не привык к подобному тону и к таким темам, да и не понимал, говорит ли он всерьез или же это скрытый сарказм. Как поступить? Если это проверка и я не отреагирую правильно, меня попросту вышвырнут отсюда, а после уволят из капо, предварительно подвергнув пыткам.

— О, вижу, вы в замешательстве, — улыбнулся мужчина, — впервые в малом лагере?

Я кивнул, все еще сомневаясь. Все же на проверку это было не похоже.

— Тут у нас все несколько иначе устроено. Кстати, моя фамилия Шварцман.

— Капо Шведов, — выдавил я из себя.

— Русский? Интересно. Так вот, господин Крюгер не совсем обычный руководитель. Он относится к «своим евреям», как он нас всех тут называет, весьма уважительно и, я бы даже сказал, почтительно. Всегда чистое постельное белье и улучшенное питание. Обращается исключительно на «вы», физические наказания исключены. Но взамен требует качество!

— Качество? — переспросил я. Кажется, Шварцман принял меня за человека, обладающего всеми полномочиями, и решил немного похвастаться. А я готов был слушать.

— Ну а как же! Работаем по двенадцать часов в день, не разгибая спины. С бумажной фабрики Ханемюле каждый месяц поступает не менее двенадцати тысяч листов бумаги. Представляете, сколько работы? Наши станки никогда не простаивают. Но мало отпечатать, нужно просушить, потом разрезать, и не просто, а с помощью стальной линейки. Тогда края получаются правильные, слегка шероховатые, на ощупь не отличить от оригинала. Ну а затем самое интересное! Нужно выстроиться в два ряда и передавать изделия из рук в руки, многократно сворачивать их и разворачивать, некоторым прокалывать края, как делают в Британии, на других писать фамилии и имена. Много способов придать изделиям видимость подлинности!

Я никак не мог сообразить, о каких именно изделиях идет речь. Но внезапно до меня дошло — да ведь тут производят фальшивые банкноты, кажется, английские! Причем, массово и, судя по рассказу Шварцмана, весьма профессионально. Дело поставлено на поток, и, как видно, уже давно.

Это сколько же фальшака немцы забросили в Англию? Сотни тысяч фунтов стерлингов, да что там, миллионы…

— А недавно, — продолжал, как ни в чем не бывало Шварцман, — господин Крюгер выбил для нас целых двенадцать медалей «За военные заслуги». Приказ подписал лично обергруппенфюрер СС Кальтенбруннер! Думаю, он даже не читал, что подписывает. Но в итоге девять медалей достались охранникам, а целых три — заключенным. И все эти трое, как вы понимаете, евреи. К сожалению, руководство лагеря запретило носить награды вне бараков, а ведь люди их честно заслужили…

Я слушал его и не верил своим ушам. Крест «За военные заслуги» вручен евреям в концлагере? Что за чушь? Но я видел, что Шварцман не врал. Более того, он гордился своими «коллегами».

Да уж, штурмбаннфюрер Крюгер, и правда, был человеком исключительного ума. Он нашел подход и заставил работать тех, кто был ему нужен. Вот только я сильно сомневался, что после того, как в работниках пропадет надобность, кто-то из них останется жив.

— Пойдемте же внутрь, все скоро начнется! — внезапно заторопился Шварцман, сворачивая газету.

— А что сегодня дают?

— Как, вы не знаете? — он даже возмутился. — Классика! «Ромео и Джульетта». Правда, с некоторыми правками. К примеру, юная Джульетта — тевтонская девушка, волею судеб оказавшаяся в Вероне, а Ромео — белокурый арийский юноша из хорошей семьи… современная интерпретация. Но, не волнуйтесь, суть великого произведения осталась прежней!..

Новой информации за сегодняшний день для меня оказалось столь много, что я молча позволил увлечь себя в барак, который сегодня играл роль настоящего театра. Следом потянулись другие заключенные, и даже охранники.

Представление начиналось.