Черные ножи – 4

Глава 7

Виндек остался курить снаружи, внутрь идти ему было лень.

В широком помещении склада было не протолкнуться. Я шел следом за Марио и на самом входе чуть было не споткнулся об один из множества плотно набитых чем-то мешков. На каждом был подписан номер и указан вес: от восемнадцати до двадцати килограмм.

— Это волосы, — пояснил кладовщик, — очередную партию из Равенсбрюка привезли, у них место закончилось, вот нам на временное хранение и отправили. А отсюда уже дальше пойдет, прямо на производство.

— Волосы? — не понял я.

— Бабские, — кивнул Марио, — уходят влет! Грубую ткань из них делают, матрасы набивают, сумки шьют. Текстильное производство братьев Шефлер большой объем выкупает, да фабрики Алекса Цинка в Баварии, и не только они. Цена — пятьдесят пфеннигов за килограмм, так что каждый такой мешок обходится им где-то в десять марок. Чистая прибыль! Мы-то все берем бесплатно. Часть сырья идет на парики, длинные толстые косы очень ценятся. А самим девкам этот товар уже не нужен, им уже ничего не нужно, — обернувшись и подмигнув левым глазом, мелко захихикал он.

Я начал задыхаться. Мне словно перехватили глотку гигантской ладонью, не вдохнуть — не выдохнуть.

А взгляд начал блуждать дальше, по хорошо освещенному складу, перебегая от одного нагромождения предметов к другому, фиксируя, осознавая.

В углу в большой куче, выше моего роста были свалены очки. Всевозможных форм металлические оправы, некоторые оплавленные огнем, другие целые на вид. С битыми и уцелевшими линзами. Видно, когда-то все это хотели перебрать и рассортировать, но пока руки не дошли.

Боже! Это только очки — маленький аксессуар, но здесь их тысячи… сколько же людей их носили… и где они теперь, понятно без слов.

Рядом — груда поменьше. Протезы для рук и ног. И простые деревяшки, и более дорогие металлические, гибкие с пристяжными ремнями. Тут же лежали чемоданы — их осталось с сотню, но видно было, что раньше их здесь было куда больше. Последние пару лет узники прибывали напрямую с фронта, а там чемоданов не водилось.

И горы мужской одежды и белья. Брюки, рубашки, куртки, пальто, плащи, жилетки, подштанники, исподнее, нательные майки — все валялось бессчетно грудами и слева, и справа. Мятое, грязное, неаккуратно брошенное, кое-где уже покрытое плесенью, в пятнах и бурых следах крови.

Отдельными кучами громоздилась обувь. Сапоги, туфли, штиблеты, калоши, ботинки.

Всякие мелочи: кисточки для бритья, носовые платки, зубные щетки и еще много всего, что ухватил и не ухватил мой взгляд.

Немцы не пропустили ничего, что могло бы представлять хоть какую-то минимальную ценность. Они сняли с тел и складировали абсолютно все в надежде использовать это в будущем.

Твари! Твари! Нелюди!

Наверное, если бы я увидел здесь еще и детские игрушки, точно сошел бы с ума. Но детей в этом лагере не было.

— Чего застыл, капо? Или глаз на что-то положил? Так бери, не стесняйся, только мне сначала покажи, я запишу в тетрадь.

Я шумно выдохнул, в первый раз с того момента, как зашел на склад. Смотрел я только на Марио, точнее, на его затылок — он как раз отвернул голову в сторону, барским взглядом оглядывая собственное хозяйство.

Прости, Георгий, твое задание оказалось мне не по силам.

С Марио нас разделяло где-то пять шагов, и я преодолел их буквально за мгновение. Он даже не успел обернуться на меня вновь, а мой кулак уже двигался в направлении его головы.

В последний момент кладовщик что-то почувствовал, но я уже взял себя в руки. Скрипя зубами и ломая собственную волю, но я остановил смертельный удар и спрятал руку за спину.

Марио обернулся, но, кажется, не ожидал увидеть меня настолько близко, и отшатнулся в легком испуге.

— Что это? — я ткнул пальцем чуть в сторону, где у самой стены валялись непонятные железки.

— Ржавь всякая, — толстяк отступил от меня на несколько шагов в сторону, — поройся, если любопытствуешь.

Мне было интересно, и я подошел ближе к куче. Обрезки металла, скобы, ржавые крепления, перочинные ножики, пряжки от ремней, гнутые вилки, зеленые от плесени столовые ножи… и правда, сплошной хлам… впрочем…

Мне под руку попалось шило, вполне острое, убить можно. И я решил было тут же сунуть его себе в карман, как внезапно увидел то, что никак не ожидал увидеть в этом месте.

Из-под кучи никчемного железа проглядывали черные ножны. Я вытащил их, и убедился, что клинок на месте. На рукояти было вырезано: «ДБ — 43» — Дмитрий Буров, 1943 год, когда златоустовские умельцы вручили мне, как и каждому из тысяч добровольцев, по знаменитому ножу.

Он вновь вернулся ко мне, мой именной клинок!

В другое время я бы удивился, но на войне случаются и не такие совпадения. Поэтому я просто сунул ножны за пазуху и сделал вид, что ничего не произошло.

Марио не заметил мою находку, либо же попросту ему было плевать, что именно я подобрал среди ржавого металла.

— Лучше вещи посмотри, пригодятся, — посоветовал он, уже отойдя от своего испуга и вновь приняв покровительственный облик, — зима холодная! Вон пальто валяется, глянь! Видно, еврей носил. Смотри, воротник какой, лиса! Бери себе, не пожалеешь. И сапоги те посмотри, твой размер, на меху!..

После приступа удушья на меня внезапно напала дурнота. Выворотит сейчас на этого жирного ублюдка теми крохами, что остались в желудке. Я едва сдержал порывы, и Марио это заметил.

— Э-э-э! Ты чего? Животом слаб? Давай-ка на свежий воздух, живо!

Я не заставил просить дважды и тут же вышел на улицу. Виндек, все так же лениво куривший у входа, удивился:

— Быстро ты, Шведофф! А почему ничего себе не подобрал?

— Ничего не надо, — смотря в сторону, чтобы не выдать в очередной раз свою ненависть, ответил я. — Того, что мне дал вчера, вполне достаточно.

— Ну, смотри, — пожал он плечами, — дело твое. Но там полно приличных вещей. Если покопаться, можно отыскать.

Я представил на мгновение, как буду копаться среди вещей, хозяева которых уже давно мертвы, и меня, наконец, вырвало прямо под ноги Виндеку. Тот едва успел отскочить в сторону.

Марио, вышедший следом за мной из здания склада, заметил:

— Странный он какой-то. И животом мается.

Виндек подумал и предположил:

— Это от голода. Ничего, отъестся за недельку, сил наберется. Этот еще не самый дохлый. Помнишь Гуго?

Они заржали своим воспоминаниям, в которые меня посвящать не собирались. Впрочем, мне не было до этого никакого дела.

Опустошенный морально и физически, я вытер выступивший на лбу пот тыльной стороной ладони и посмотрел в высокое небо — неожиданно синее, с легкими кудрявыми облачками, несущимися прочь… прочь отсюда, из этого проклятого места, где те, кто гордо именовал себя людьми, превратились в монстров без морали и сострадания, в жестоких тварей, легко поверивших в то, что «унтерменши» не заслуживают сочувствия, что они — иные, животные, которых всем стадом можно отвести на убой.

Не должно быть им прощения! Ни сейчас, ни в будущем. Никогда.

Сделав три глубоких вдоха, я чуть пришел в себя. Надо собраться с силами. Ведь, если так пойдет и дальше, я тут и дня не протяну. Прибью одного из этих ублюдков, может, парочку… но на этом все и закончится. Либо охранники на вышках, либо сами же капо, бесцельно бродящие по территории в ожидании возвращения заключенных с работ, либо эсэсовцы убьют меня на месте. Задание генерала будет провалено, а микропленка обнаружена. Надо вернуть ее Зотову, тогда руки у меня снова окажутся развязаны.

К нам неспешной походкой приблизился унтер-офицер с нашивками шарфюрера в сопровождении пары солдат, тащивших под руки избитого в кровь человека. Марио поспешил скрыться на складе. От ворот в нашу сторону шла еще группа эсэсовцев.

— Эй, капо, чего стоим без дела? — спросил шарфюрер, недобро прищурившись. — Взяли этого и за мной!

У него изо рта неприятно пахло луком, переваренным мясом и кислым пивом.

— Помогай, Шведофф, — прошептал Виндек.

Мы перехватили избитого бедолагу у солдат, с радостью избавившихся от такой ноши, и буквально на руках понесли его следом за шарфюрером, к которому уже присоединились еще три унтера. Пленник был почти без сознания. Едва передвигая ноги, он пытался идти собственными силами, но у него ничего не получалось. Приходилось тащить.

Я прекрасно слышал разговор немцев, но не совсем понимал, о чем идет речь.

— Не маловато ли одного, Карстен? Сдохнет же быстро! Надо было брать хотя бы пятерых.

— А мы усложним задание, Ханнес. Завяжем тебе глаза! Справишься?

Унтершарфюрер с тоненькими усиками над верхней губой, несуразно высокий и слегка нелепый, похожий на молодого щенка, весело рассмеялся.

— Готов поставить на кон ящик шнапса! Я выбью минимум восемь из десяти!

— Принимается!..

Я только сейчас сообразил, что мы подошли к зданию крематория, но остановились у другого входа — не того, где вчера вечером выгружали заключенных из автобуса, а у небольшой двери с дальнего торца.

Виндек быстро открыл ее, и мы вошли внутрь, оказавшись в коридоре, тянувшемся через все здание. Но Виндека интересовала первая дверь слева, за которой находилась вытянутая комната длиной десять-пятнадцать метров. Кирпичные стены, низкие потолки, ни единого оконца и лишь небольшая лампочка под потолком, едва освещавшая помещение.

Запах в помещении стоял тяжелый, затхлый. Я почуял старую кровь.

В дальнем конце комнаты я увидел нечто вроде боковины от большой деревянной катушки для проводов — подобные используют на стройках и при протягивании промышленного кабеля, державшейся на крепких крестовинах, установленных по бокам.

Не мешкая, Виндек сделал знак тащить пленника туда, к самой катушке. Офицеры и солдаты остались в самом начале комнаты, ожидая, пока мы справимся с делом.

К катушке крепились ремни для жесткой фиксации рук и ног, и были яркой краской нарисованы расходящиеся круги, от малого в центре к большему по максимальному диаметру катушки.

И только сейчас я все понял.

Да мы же оказались в натуральном тире, где в качестве целей используют живых людей, а катушка — это своего рода мишень. Если пристегнуть к ней жертву, та уже не сможет дергаться, и будет покорно висеть, пока господа офицеры тренируются в стрельбе. При желании легко можно повернуть мишень боком или вовсе вниз головой. Как господа пожелают.

— Давай, Шведофф, шевелись, свинья! — потарапливал меня Виндек. — Иначе тебя самого запросто пристегнут в круг! Не искушай судьбу, русский…

Но мои ноги словно приросли к полу, я не мог сделать даже шаг, и тогда Виндек сам поволок пленного к катушке, а там ловко пристегнул его ремнями, и тот буквально повис на них, хотя всеми силами пытался стоять на своих ногах.

— Сюда, Шведофф, не спать!

Я все же пересилил себя и подошел ближе, стараясь не смотреть в лицо человеку, ставшему живой мишенью. Деревянный пол был весь в темных пятнах, а кирпичная стена за катушкой испещрена выбоинами от пуль.

— Проверь еще раз ремни, — приказал Виндек и вернулся к немцам. Те весело переговаривались между собой, подготавливая оружие.

Я поднял глаза на пленника. Он был худой и изможденный, как и все здесь, с синими от холода губами, многочисленными кровоподтеками по всему телу, проглядывавшему в прорванной одежде. Лет тридцать на вид. Обычное, ничем не запоминающееся лицо. Стриженный, как и прочие, коротко, но волосы уже слегка отросли.

Он поймал мой взгляд, и я не увидел страха, лишь усталость и вселенскую тоску. И ожидание.

— Пожалуйста, передайте моей матери, что я честно дрался и умер, как подобает, — зашептал он внезапно разбитыми губами. — Это важно для пенсии. Иначе не дадут ей… Деревня Волгино, Костромская область. Синий дом в конце главной улицы. Сидоркина Марфа Ерофеевна. А я — ее сын Федор. Если вы человек, отправьте ей весть!..

— Я все сделаю, — поклялся я, — ваша матушка не будет мучиться неведением…

— Благодарю, — глаза у него начали закатываться, сейчас потеряет сознание.

Но через минуту очнется от боли, когда в него попадет первая пуля.

Я не думал, просто коротко ударил его в кадык, вбивая внутрь. Федор удивленно открыл глаза и захрипел, умирая. Я прикрывал эту сцену своей спиной от немцев, и отошел только когда тело Федора перестало подрагивать.

Лучше так, чем от рук фашистов. Лучше так.

— Чего копаешься? Живо сюда! — крикнул мне Виндек, стоявший за спинами офицеров, уже готовых к стрельбе.

Никто из них не понял, что я только что убил пленника собственными руками.

— Господин капо! Кажется, он потерял сознание! — отрапортовал я, подбежав к остальным, и с трудом сохраняя естественное выражение на лице.

— Не страшно, — ответил вместо Вендека шарфюрер, — главное, тело хорошо зафиксировано. Ну что, Ханнес, еще не передумал?

Тот возмущенно отмахнулся и достал «Вальтер» из кобуры.

— Завязывайте мне глаза! — приказал он. — Я покажу, что нагрудный знак «За отличную стрельбу» кому попало не вручают!

— Ну-ну, — улыбнулся Карстен, — поглядим.

Я знал, что Федор уже мертв, а его тело стыд неймет. И все же смотреть на «стрельбы» было тяжело.

— Огонь!

Первый выстрел прошел мимо, пуля пролетела чуть выше и ударила в кирпичную кладку стены.

Офицеры шумно засмеялись, лишь Ханнес зло оскалил рот и приподнял повязку, корректируя прицел.

— Боюсь, одним ящиком ты не отделаешься! — подначивал его Карстен.

Повязка вновь легла на глаза, и шарфюрер проверил, нет ли зазоров.

— Огонь!

Пуля впилась в тело пленного в области живота, немцы восторженно закричали.

— Попал, Ханнес! Хороший выстрел! На уровне «семерки»! Но можно лучше!..

Унтершарфюрер молчал, лишь нервно подергивал левой щекой. Он целился. А затем выстрелил еще четыре раза, и все пули угодили в цель.

Три — в корпус, и одна — последняя, прямо в голову.

Если бы я не убил Федора своей рукой, сейчас он все равно погиб бы.

— Проверьте его!..

Мы с Виндеком побежали к катушке. Пленник был мертв, сомнений это не вызывало, но Виндек посмотрел на тело с легким удивлением, однако ничего не сказал вслух.

— Отвязывай! — приказал он после осмотра, и начал отстегивать ремни со своей стороны. Я отстегнул со своей.

Тело Федора, казавшееся практически невесомым, когда мы его тащили сюда, внезапно словно отяжелело в несколько раз и стало совершенно неподъемным.

— Так часто бывает, — пояснил Виндек, кряхтя, — мертвых нести сложнее. Душа уходит, а тело остается. А в душе вся легкость.

Я вовсе не ожидал от него подобной философии и не был к ней готов.

Мы оттащили тело к стене и оставили его там. Когда Виндек отвернулся, я быстрым жестом прикрыл глаза Федору.

— Потом унесем в мертвецкую, а ночью труп сожгут, — не оборачиваясь, пояснил Виндек. — Дождемся только, пока господа офицеры наиграются…

Но офицеры уже закончили развлекаться. Их разговор переключился на предстоящую вечером попойку.

— А не маловато ли одного ящика, господин шарфюрер? — ехидно уточнял довольный собственной стрельбой Ханнес. — На всех может не хватить!..

— А вы не забывайте, унтершарфюрер, что вы на службе, — парировал Карстен. — Хорошо, в качестве дополнительного бонуса, я оплачу сегодня трех девиц. Как раз новую партию в бордель завезли. Хватит вам столько, мой друг, или молодому организму требуется больше?

Остальные немцы возмущенно зашумели, но шарфюрер оборвал их недовольство:

— Вы, господа, способны позаботиться о своих потребностях сами. Или же тащите сюда еще мясо, будем стрелять дальше!..

Но им было лень, и никто не собирался приводить новых пленных для стрельб.

Вся группа офицеров, негромко переговариваясь между собой, вышла из «тира» и побрела к воротам. Сопровождающие солдаты потянулись следом.

— Хватай за ноги и неси, — сказал мне Виндек, когда немцы вышли из здания.

Мы взяли тело Федора и оттащили его в начальную комнату, там Виндек открыл еще одну дверцу, ведущую в проходной корридор.

Я увидел три или четыре печи крематория, заслонки в которых были сейчас закрыты.

— Не ленись, Шведофф, иначе, долго не проживешь. А ведь ты хочешь жить?..

Я ничего не ответил, лишь косил глазом на печи. Но наша цель находилась дальше, в соседнем помещении. Еще одна дверь, и мы на месте. А там…

Тела. Не знаю точно сколько, но точно несколько десятков. Может, сотня. Свалены грудой, один на другого.

Почти все голые, лишь на некоторых нательное белье.

Худые, как скелеты.

Обтянутые тонкой кожей черепа.

— Кидай труп сверху! Одежду с него потом снимем, пригодится…

Я не смог. Руки у меня разжались, Виндек тоже не удержал, и тело Федора упало на пол.

Виндек пожал плечами:

— Хорошо, пусть здесь валяется. Плевать!

У меня по щеке скатилась слеза. Я ничего не мог с этим поделать.

Отвернувшись, чтобы Виндек не заметил, я побрел к выходу.

Когда я уже почти добрался до дверей, то услышал в спину:

— А ведь этот человек уже был мертв, еще до того, как в него начали стрелять господа офицеры. Не так ли?..