Черкес 2. Барочные жемчужины Новороссии

Глава 18 Портовая драка, бессмысленная и беспощадная

Все последовавшее за этим настолько напомнило мне образцовые каскадерские драки из многочисленных фильмов, что я, не думая о возможной опасности, остался стоять на месте. Смотрел как зачарованный. Различить в этом сцепившемся, орущем, размахивающем руками и ногами, клубке кого-либо было сложно. Только по мельканию разноцветной одежды хоть как-то можно было отличить русского моряка от турка или увешанного оружием средиземноморского пирата. Ну и, конечно, по речи, которая в данную минуту сплошь состояла из отборного мата.

Выбраться теперь из толпы дерущихся живым и невредимым представлялось почти невозможным. К ногам моим свалилась куча из пяти сцепившихся матросов. Все были пьяны. Их рожи — лицами это назвать язык не поворачивался — были уже изрядно окровавлены.Но они продолжали жестоко избивать друг друга. До ножей и кинжалов дело еще не дошло. Пока не дошло…

— Коста, соберись! — сбоку раздался требовательный окрик Спенсера.

Вслед за этим его кулак пронесся в сантиметрах от моего лица. Вовремя. Очень вовремя. Этим ударом Эдмонд уложил на землю низкорослого турка, который был уже готов стукнуть меня короткой и широкой доской. По всей видимости, деревяшка эта еще с минуту назад была одним из фрагментов двери.

Я пришел в себя. Это не кино. Это не каскадеры. Они не изображают удар. Они бьют по-настоящему. Очень сильно, очень больно. Если хочешь остаться живым в такой драке — крутись-вертись на 360 градусов. Адреналин зашкаливает, но голова должна оставаться ясной и холодной. Ты чувствуешь запах крови, тебя охватывает невиданный азарт, ты разгорячен и весь дрожишь от напряжения, но должен уподобиться роботу, неведающему страстей, страха, паники. Это не кино! Это уличная драка, дамы и господа! Понеслась!

…Первое, что я сделал, как ни странно это звучит, так это позволил невесть откуда попавшему в этот водоворот итальяшке, орущему что-то про «путану сардину», дать мне по лицу! Чуть отклонился при этом, чтобы удар получился смазанным. Мне это сейчас было необходимо. Действует, как ведро холодной воды! Сразу приводит тебя в чувство, будит звериные инстинкты. Просыпается злость.

— Ах, ты, сука неаполитанская! — само как-то навернулось на язык.

Откуда у меня взялась эта «неаполитанская» объяснять себе времени не было. Кулак мой удачно приложился в переносицу матросу. Первый пошел!

Турок с доской ожил под ногами. Пытался встать. Доску из рук так и не выпустил. Наклоняться я не стал. Пнул ногой, как по мячу пробил. Лежать!

— Уверяю тебя, кунак, пред стеной Кавказского хребта я стану лучшим другом черкесов! Им вполне будет достаточно моих уверений о том, что Россия не имеет никаких прав на эти земли и что турецкий султан не смел уступать их по мирному договору. Я, и вправду, с этим согласен, даже не придется врать, — Спенсер, как ни в чем не бывало, продолжил наш разговор, точными ударами отбрасывая от нас противников.

Обернулся к нему на мгновение. Чуть не потерял весь свой боевой задор, так мне хотелось сейчас рассмеяться! Спенсер стоял в классической боксерской стойке а ля Чарли Чаплин. Оно, конечно, англичанину виднее, их вид спорта. И, судя по всему, Спенсер сейчас демонстрировал последний писк боксерской моды. Ноги расставлены уже не так широко, как у боксера на старинных гравюрах, чью стойку я всегда воспринимал как карикатуру. Руки Спенсер, в отличие от карикатурных бойцов, держал ближе к телу. Но все равно: правой прикрывал не подбородок, а сердце. Фехтовальщик, блин…

Спенсер заметил мой взгляд. Мой веселый вид его несколько озадачил. Но он тут же собрался.

— К спине! — приказал он мне.

Соображает, ничего не скажешь! Я встал у него за спиной. Теперь нам чуть полегчало: 360 градусов свели к 180-ти.

— Будем выбираться! — сказав это, Спенсер, увы, приложился к русскому моряку. — Иди за мной!

— Хорошо! — ответил я, встав поближе к его спине. — Эдмонд!

Правой, левой.

— Что?

И он: правой, левой.

— Правую руку чуть выше. Не сердце нужно защищать, а подбородок!

Правой, левой.

Спенсер фыркнул.

— Ты вздумал англичанина учить искусству бокса⁈ — тут он матернулся в первый раз на моей памяти. Не в мою сторону, правда. Вырубил кого-то, перед этим отхватив.

— Где уж нам, дуракам, чай пить!

— Хватит болтать и веселиться, Коста! Дерись!

У нас со Спенсером было одно кажущееся преимущество перед толпой: мы были трезвы, в отличие от этой пьяной ватаги. «Кажущееся», потому что, если пьяный, считай, что под наркозом. Не так чувствует боль. Чтобы такого вырубить, нужно постараться. Пьяному все по фигу. Прет и прет. Но силы у него кончаются быстрее. И встает он не так быстро. И с координацией — беда. Зато злости, жестокости и дури — выше крыши! Ничего не соображает! Ничего не рассчитывает: ни силу удара, ни последствия. Убьет — глазом не моргнет! И даже не поймет, как это у него получилось!

Я дрался, уже нанося удары без разбора. Сейчас было не до этикета. Не марлезонский балет. Некогда разбираться, кто свой, кто чужой. Так что, извиняясь про себя, лупил и русских моряков. Прояви я секундную слабость, останови руку в полете в надежде, что и летящая мне в лицо рука тоже остановится, потому что «братишка, я свой, я русский»… тем более, грек в компании с англичанином… может случиться самое страшное в таких драках. Нет, не то, что тебе втащат по морде. В такой катавасии — это неизбежно. Хочешь не хочешь, а пару-тройку своих лещей отхватишь. Да, если даже и с десяток! Не страшно. Неприятно? Да, но в порядке вещей! Я вон уже раза четыре крякнул от пропущенных ударов. Страшно, если ты упадешь при этом. Вот тут, практически, — хана! Счастье, если успеешь быстро вскочить обратно на ноги. Если нет: добьют, затопчут!

— Право европейских правительств вмешиваться в дело народов для установления равновесия силы давно признанно, — Спенсер тут же продемонстрировал это право, уложив метким ударом какого-то моряка. — Но Россия хитра и вероломна…

В данную минуту вероломство попытался проявить все тот же турок с доской, которого я пинал ногами и от которого мы удалились на десяток метров. Он метнул ее, целя мне в поясницу. Доска пролетела мимо, «облагодетельствовав», судя по громкому стону, какого-то несчастного.

— Московия подрывает любой престол, до которого может дотянуться, либо путем дипломатической интриги, либо подкупом, — продолжил англичанин, не сморгнув глазом и раздавая оплеухи направо и налево. — Год за годом она захватывает новые территории и дает новые гарантии своего воздержания. И тут же о них забывает, когда предоставляется удобная возможность для выполнения давно взлелеянного замысла расширения ее территории.

Я не грежу? Я, действительно, это слышу? Разве нельзя сказать то же самое о Великобритании, чья железная поступь слышна из каждого уголка мира? Я почувствовал, что моя растущая симпатия к Спенсеру дала серьезную трещину, несмотря на нашу битву спиной к спине. Что за дьявольская манера прикрывать собственное бесстыдство чужими грехами, возведенными в Абсолют? Но как же забывчив мир! Кто в моем старом настоящем помнил о беспределе, что творили веками англичане? Совсем немного прошло времени с позорного нападения на Югославию, но кто, кроме русских и сербов…

Размышления мои были прерваны «весомо, грубо, зримо». От пропущенного удара я улетел под ноги толпе зевак. Мы почти выбрались, почти успели. Почти… Не лучший момент мы выбрали для политических дискуссий. И уж точно, совсем не подходящий момент вспоминать былое и как англичанка гадила всему миру, отвлекаясь от драки.

Поднимаясь на ноги, обнаружил, что уже собралась приличная толпа зрителей. В основном абхазцы. Стояли в сторонке. Тыкали в нас руками, как в зверей из зоопарка. Наверное, сравнивали с обезьянами. Из-за Сухумского питомника будущего пришло в голову такое предположение.

Особенно старался один. Стоял в полушаге впереди всех. Громко комментировал. Гордо выпятив грудь и поглаживая свой кинжал, явно определял всех дерущихся как недочеловеков, мусор и дерьмо.

Тут он перехватил мой взгляд!

Не было печали. Вот чего мне не хватало⁈ И так под руками и ногами толпа «терпил»: бей не хочу. Нет же! Надо было еще одного «приобщить»! Но, как же меня разозлил этот паршивец! Тем, что смотрит на меня таким взглядом, будто назначил именно меня обезьяной…Я не выдержал и отчетливо-недвусмысленно послал его подальше, присовокупив еще пару эпитетов покраше. Он, конечно, не мог понять, что я выкрикнул. Но этого и не требовалось. Все было и так понятно. Абхазец выхватил кинжал и попытался броситься в мою сторону. Соплеменники его схватили, не давая нанести роковой удар.

Трудно представить, как бы все это могло закончиться. Хотя, что ж тут трудного? Даже справься я с ним, тут же «вписались» бы его друзья. Пиши пропало!

…Из ворот крепости выбежала команда солдат во главе с офицером. Уже на бегу прапорщик выкрикнул, требуя разойтись. На драчунов крики не подействовали. А вот зрители — оглянулись. Седой солдат, не останавливаясь, поднял ружье и выстрелил, целя в моего противника. Один из зрителей-абхазцев упал. Замертво или нет — не поймешь. Выстрел подействовал на всех без исключения. Все драчуны перестали махаться, повалились на землю, зрители разбежались. Абхазец, жаждавший моей крови, упал недалеко от меня. И сейчас смотрел, не мигая. Я взгляда не отводил.

— Запомни, — вдруг прошипел он. — меня зовут Ахра. Еще раз встречу, вырву твой поганый язык! А потом прирежу!

После этого на карачках быстро скользнул в боковую улочку.

Я выдохнул, посылая свою благодарность русскому солдату. Подумал, что в моем будущем обязательно разразились бы криками о негуманных методах. А здесь ребята уже насмотрелись. Знают, что увещеваниями не поможешь. Никаких тебе последних предупреждений или «демократизаторов». Если не остановишь вовремя вооруженную толпу, выносить ногами вперед придется гораздо больше людей. То есть, трупов.

— Опять ты меня удивил! –раздался сбоку голос Спенсера.

— Чем на это раз? — я недоумевал.

— Действительно, рука должна защищать подбородок. Так и безопаснее, и эффективнее. Хм… Ты цел?

— Более-менее.

— И я… Ладно, хватит валяться! Пойдем! И отряхнись, приведи себя в порядок! Нам бы не помешало умыться, чтобы не шокировать пассажиров «боевым» видом! — Эдмонд рассмеялся, потирая ссадину на скуле. — Да, уж! Размялись! И знаешь, что удивительно?

— Знаю! — я улыбнулся. — Тебе понравилось!

— Да! — Спенсер сейчас был похож на ребёнка, заполучившего вожделенную игрушку. — Судя по твоей улыбке, тебе тоже?

Я пожал плечами.

«Драка-то, может, и понравилась. Но не твои речи, инглез!»

Мы вернулись на корабль. Он убежал в библиотеку писать свои отчеты. Я уселся на палубе в раздумьях, не обращая внимания на суету на палубе. Корабль готовился к отплытию в Редут-Кале.

Я понимал две очевидные вещи.

Во-первых, я попал на Кавказ в момент, когда война здесь, до того тлевшая, запылала не по-детски. Что в Западной, что в Восточной Черкесии она набирала обороты. Кровь уже лилась рекой. Карательные экспедиции русских вглубь внутренних районов, стиравшие аулы с лица земли, изоляция черкесов от всего мира и их беспощадные атаки русской береговой линии, уносящие сотни жизней с обеих сторон — все это вызывало у меня гнев и неприятие. Я не мог не считать борьбу горцев справедливой. Они защищают свою землю, свой уклад жизни, свою свободу, в конце концов. В чем преобразующая роль России? Быть может, через много лет так случится. Но сейчас в Петербурге явно сидят безумцы, если избрали столь дикий способ вернуть народы Кавказа в лоно европейской цивилизации. Но помешать этому у меня нет ни сил, ни возможностей.

Во-вторых, они, эти народы, стали разменной монетой в борьбе России, Англии и Турции. Россию и Турцию еще можно понять. Как-никак Черкесия — их сосед. Происходящее здесь не может не влиять на пограничную жизнь обеих Империй. Но англичанам тут делать нечего. Их планам нужно мешать изо всех моих скромных сил.

Мой выбор сделан. Эдмонд, быть может, мы уже близкие товарищи. Быть может, в будущем мы станем еще ближе и будем прикрывать друг другу спину. Но никогда нам не встать по одну сторону баррикад!

… Около шести вечера прибыли на рейд Редут-Кале. До берега было около пяти миль. Порт был крайне невыгодно расположен: открытое место, дурной грунт и сильное течение впадающей в море реки Хоби. Я снова попал в Грузию!

Не знаю зачем, но я сел вместе со Спенсером в катер, который должен был доставить нас в город. Какой-то дурацкий туристический азарт, несмотря на тревожное настроение, даже безотчетный страх.

Шлюпка с трудом справилась с бурной рекой, окатившей нас вместо приветствия яростными брызгами. Наше суденышко прорвалось через вздымавшиеся буруны. Миновало очередную земляную крепостицу с балаганами, держащимися на честном слове. Вошло в чудесный тоннель из орешника и склонившихся к воде деревьев, оплетенных диким виноградом. Почти версту добиралось до города, пока не пристало к одному из домов на сваях.

Редут-Кале напоминал Венецию или Амстердам, хотя критически уступал им по числу зданий. Товары здесь можно было разгружать прямо с лодок на склады. Мы вошли в лавку с воды, прошли ее насквозь и оказались на улице.

От прежнего торга, как поведал нам не отходивший от Спенсера офицер, ничего не осталось. Блокада покончила с богатым притоком товаров из Закавказья и Европы.

— Раньше, — рассказывал нам лейтенант, — тут можно было купить товары из Вены и Лейпцига, из Персии и Кубачей. Теперь же выбор крайне скуден. Не тратьте время, дамаск не найдете.

Мы пошатались по лавкам, вяло покопались в наваленных кучей дрянных кинжалах и дешевых поясах. Ничего интересного не нашли и отправились на поиск кофейни. Не успели мы допить свой кофе, прибежал взмыленный гардемарин и быстро доложил офицеру.

— Господа! Нужно срочно возвращаться на корабли. Поднимается сильное волнение. Амбаркировка с каждой минутой становится все сложнее. Корвет может поднять якоря, не дожидаясь последних пассажиров.

Мы бросились к шлюпкам. Матросы налегли на весла.

Вылетев из речного тоннеля, смогли убедиться, как быстро все меняется на море. Высокие волны накатывали на берег. Шлюпки с «Ифигении» и «Петра Великого» с трудом пробивались им навстречу. Быстро темнело. Пароход подавал сигналы. Корвет уже выбирал якоря.

Мы взлетали и падали вниз. Руль временами наполовину вылетал из воды. Весла порой лишь впустую били по воздуху. Брызги летели во все стороны. В отдельные моменты вода накрывала нас, чтобы через несколько пугающих секунд выпустить на волю.

— Сильней, ребята, навались! — командовал офицер, сменивший гардемарина на руле.

Мы со Спенсером присоединились к загребным, позволила конструкция банок. Дело пошло веселее. Шлюпка заходила к пароходу с подветренной стороны.

Самый опасный момент наступил, когда следовало убрать весла и не допустить удара катера о борт корабля. Но моряки справились. Шлюпку, теперь качавшуюся на волнах вместе с пароходом, закрепляли на талях. Мы карабкались наверх, мокрые до последней нитки.

В полной темноте корабли отходили от берега в открытое море. Качка усиливалась. Было решено попытаться пробиться к Поти.

Поти! Я скрещивал пальцы в надежде, что мы развернемся. И неведомые силы услышали мои молитвы. Волнение усилилось настолько, что о продвижении на юг можно было забыть. Сутки болтанки в разошедшемся море, подсчет запасов угля, которого могло хватить лишь на четыре дня — и вот принято решение возвращаться в Крым!

«Петр Великий» снова взял на буксир «Ифигению», чтобы преодолеть норд-вест. С черепашьей скоростью мы продвигались по направлению к Ялте. Бурные воды играли с кораблями, как со щепками. Порой казалось, что кормовой фонарь парохода вот-вот окажется на мачте корвета.

Я уже сам не знал радоваться мне или огорчаться перемене курса. Сидеть внизу, на своем месте на палубе пассажиров второго класса, мне представлялось полным безумием. Случись что с кораблем, я не успею выбраться наверх. Но и на открытой палубе было страшно. Я боялся быть смытым волной. И все же я решился остаться снаружи, мокрый с головы до ног.

Наверное, мой дикий вид с вытаращенными от ужаса глазами привлек внимание моего приятеля мичмана Сергея.

— Привяжись к грот-мачте! — прокричал он мне на ухо, перекрывая вой ветра. — Там меньше качает!

Он проводил меня на место, помог обвязаться канатом. Узел, который можно было распутать одним движением руки, я завязал сам — сказалась школа матросов, занимавшихся со мной два дня. Мичман одобрительно кивнул.

— Слышишь! Пушка подает сигнал бедствия! Где-то в районе мыса Адлер терпит бедствие корабль!

Я ничего не слышал — только завывание ветра, шум от машины парохода и удары волн о форштевень. Я не понимал, как мичман так ловко двигается по палубе в своей штормовке, легко удерживая равновесие. Когда его на баке накрыло волной, он лишь весело помахал мне рукой.

К утру все успокоилось. Качка уменьшилась до вполне терпимой. Страдавшие от морской болезни пассажиры переводили дух. С «Ифигении» снова стали раздаваться звуки оркестра. В 19−00 22 июля мы вошли в порт Ялты.

Большая толпа приветствовала прибывшие корабли. В ней выделялась группа военных в форме Балаклавского греческого батальона. Спутать было трудно. Точно такая же была у отставного капитана Мавромихали.

Стоило нам выгрузиться с катера, к нам обратился майор:

— Англичанин? Коста?

— Да, это мы…

Мгновенно нас окружила толпа гомонящих усатых греков в военных мундирах. Под крики собравшихся нас подняли в воздух и понесли на руках. Спенсер голосил благим матом, я от него не отставал, ровным счетом ничего не понимая.