Черкес 2. Барочные жемчужины Новороссии

Глава 13 Шкара и какавья

Пришлось ждать еще минут сорок, прежде чем очередь дошла до нас. Строго говоря, мы были одними из последних, что неудивительно. Слишком высок был статус прибывших. Все это время стояли чуть в сторонке.

Никто из нас не проявлял нетерпения. Смысл? Сестра права, когда говорила, что, если столько терпели, что ж не потерпеть еще чуть-чуть, зная, что вот-вот все закончится. Мария, вопреки ожиданиям, на город не смотрела. Была занята Янисом. Он все-таки тяжело перенес плавание в тесном закутке. Но не ныл. Прижался к маме, наблюдал за отплывающими от корабля лодками.

Я же, наоборот, смотрел на Ялту с улыбкой, словно на внука, сравнивая его с сыном. В данном случае все было наоборот, но чувства были похожими. Пока Ялта ничем впечатляющим и значительным похвастать не могла. Эти домики, словно стая птичек, спорхнувших с небес, чтобы присесть у воды в тени большой горной гряды. Ничего выдающегося. За исключением незнакомого мне храма на большой скале справа. Потратил время на воспоминания. Был готов побиться об заклад на все имевшиеся у меня деньги, что в мое время этого храма не было. Точно не было! Эту характерную прямоугольную колокольню с большим и маленькими куполами наверху невозможно ни с чем спутать. Разрушили, наверное. Или во время борьбы с Богом при Советской власти, или во время войны. Стал сравнивать дальше. И только воображение могло мне подсказать, что, например, вон там, чуть левее от меня, встанет потом гостиница «Ореанда»… А вон там за набережной протянется улица Пушкина.

«Эх, мне бы сейчас фотоаппарат! — наверное, впервые за время своего попаданства во мне заговорило тщеславие путешественника во времени. — Ведь, наверняка, нет ни одного снимка Ялты этих годов. Если и появятся, то лет, наверное, через тридцать-сорок. И рисовать толком не умею. Да и не толком — тоже. Так бы все это зарисовал. Потом где-нибудь оставил на хранение потомкам!»

Здесь я сказал сам себе «тпру!». Не нужно, как говорят те, кому по недомыслию достанется этот рай, и кто превратит его в сортир в мое время, уподобляться тому дурню, который думками богатеет.

…Наконец, дошла очередь и до нас. Матросы работали споро. Быстро нас рассадили, быстро домчали до берега. Вот и земля под ногами, приятная твердь.

Микри была права. Первый же местный, к которому я обратился с вопросом про Эльбиду Кириакос, ткнул в цепочку из восьми домов, стоявших двумя линиями возле моря. Следуя движению его руки и короткому пояснению, стало понятно, что дом Эльбиды находится на второй линии, ровно посередине. Ошибиться было еще невозможно потому, что только перед этим домом росло большое дерево белой туты. Местный особо это подчеркнул. Поблагодарили. Я взял Яниса на руки. Зашагали.

И все, вроде, складывалось пока удачно. И даже тута перед домом (никогда не понимал и не принимал склонность большинства называть туту — шелковицей) сейчас мне казалась хорошим знаком, указывавшем на будущую удачу. Просто потому, что и во дворе моего дома в Тбилиси росла именно такая же тута. Белая. Но покоя не давал вид Марии. Мне казалось, что она сейчас должна вертеть головой во все стороны, рассматривая место, в котором ей придется дальше жить, примериваться к этому месту. Но сестра шла вся в своих мыслях. «Что с ней? — я недоумевал. — Неужели и здесь ей уже не по нраву⁈»

Сестра почувствовала мой взгляд. Посмотрела. Улыбнулась, слава Богу.

— Как тебе? — я не удержался.

— Мне нравится! — она не кривила душой.

— Просто ты…

— Устала, брат, не обращай внимания, — успокоила меня сестра. — Здесь мне и Янису будет хорошо, поверь.

— Ну, рано, наверное, так говорить. Еще надо устроиться. Найти дом… Или построить.

— Я знаю, что потребуется время. Мы потерпим. Но здесь почти так же, как и у нас дома. Разве нет?

«Если бы я знал, как было у нас дома!»

— Да, почти.

— Ну, вот. Тут тихо и спокойно. Море! Воздух! Тебе нравится, сынок?

— Да, мама! — и Янис сейчас не лукавил.

Я успокоился, хотя был уверен, что сестра чего-то не договаривает и что-то её все-таки мучает. «Ладно! — решил про себя. — Придет время, скажет».

Подошли к дому. Хороший, каменный, крепкий, в два этажа. Двор немалый, хоть и загромождён повозкой. Сбоку — небольшой деревянный сарай, из которого сейчас доносилось «ципа-ципа-ципа» и куриный клекот.

— Хозяева! — позвал я.

Одновременно появилось два человека. Из дома вышел мужчина в офицерском мундире без эполет. Из сарая — женщина вся в черном. Традиционный наряд греческой вдовы на всю оставшуюся жизнь.

Я невольно сразу вспомнил одну из своих теть. Когда ей не было еще и пятидесяти, она потеряла старшего сына, моего двоюродного брата Георгия. Случилось это еще до моего рождения. Тетя сразу после смерти сына облачилась в черное. И до конца жизни я её в другом наряде не видел. Более того, я до её смерти не знал даже её настоящего имени. Я знал её как тетя Хара, что в переводе с турецкого означало «Черная». Так тетю стали звать все после смерти Георгия. А на самом деле у неё было чудесное и светлое имя — Ангелина.

В руке вдова держала два свежеснесенных яичка, которые на фоне сплошного черного одеяния Эльбиды (а сомнений не было, что это она и есть) сверкали совершенной белизной.

— Здравствуйте! — я поздоровался. — Вы Эльбида Кириакос?

— Здравствуйте, — отвечала Эльбида, приближаясь к нам. — Да.

Мужчина в летах на приветствие не ответил. Тоже подходил.

Я поставил Яниса на землю. Достал письмо.

— У меня письмо к вам. От Адонии.

— От Адонии! — воскликнула Эльбида, радуясь.

Тут же исчезла вся её настороженность. Она быстрыми шагами преодолела последние метры. Потянулась за письмом. Мужчина уже стоял рядом.

— Подержи! — не глядя на него, приказала Эльбида, протянув ему два куриных яйца.

Мужчина беспрекословно взял их.

— Осторожней, не раздави! — дала еще один приказ, распечатывая письмо.

«Хм… И кто он? И почему так смотрит недобро? И почему так беспрекословно выполняет все её указания? Вроде, офицер».

Эльбида читала письмо. Улыбка уже не сходила с её лица. Дочитав, неожиданно для нас всех, а, в особенности, для незнакомого пока нам мужчины, бросилась обнимать поочередно. Говорила при этом, не умолкая, и не давая нам вставить и слова.

— Коста! Мария! Янис! Пойдемте, пойдемте, в дом! Что стоишь? Принимай гостей! Это — муж моей сестры, Иоанис Мавромихали! Ты устал, малыш? А чего он молчит? Немой? Ничего, ничего, сейчас накормим шкарой. Быстро в себя придете! Как там Адония? Как мой брат? Да не стой ты! Бери корзинку, сходи за рыбой! Адонии жениха не нашли еще? А твой муж где, Мария? Потом приедет? Нет, сначала вынеси стол во двор. Во дворе посидим, на свежем воздухе. Коста тебе поможет. А Мария и Янис пока умоются с дороги. Давайте, давайте!

«То-то Иоанис так беспрекословно все выполняет! — я смеялся про себя. — Попробуй тут возрази! Даже рта не успеешь открыть! Вот это напор!»

Мы с Иоанисом уже выносили стол во двор. Поставили прямо под тутой. Потом расставили стулья. Иоанис, по-прежнему, не проявлял никакой радости по поводу нашего появления. Делал все молча. Так же молча взял корзинку, направляясь за рыбой.

— Можно, я с тобой пойду? — вежливо спросил его.

Ваня (так уже звал про себя) только пожал плечами. На большее я и не рассчитывал. Также понимал, что разговора он не начнет. Ну, что ж, я не гордый…

— Что такое шкара? — надо же как-то растопить лед.

Кажется, не угадал с вопросом. Он вызвал у Вани только презрительную ухмылку, указавшую мне на то, что, мол, о чем говорить с человеком, который не знает, что такое «шкара»⁈ Потом снизошел, и я, наконец, услышал его голос.

— Рыбу так готовим. Кладем непотрошеную на сковородку, слоями с луком — и в печь. Лучше всего, конечно, ставридку. Но ставрида только с сентября заходит.

— Ты тоже из балаклавцев? — хорошо, зайдем с другой стороны.

— Да. На пенсии сейчас. По ранению вышел с сохранением мундира. Ты сам откуда? — наконец, задал первый вопрос.

Я коротко выдал версию-лайт судьбы семьи: мол, все погибли от рук турок, вывез сестру с племянником из Стамбула в Одессу, там не прижились, переехали сюда, избегая рассказа о собственных похождениях в османской столице. Черт его знает, как тут к моим подвигам отнесутся? Захотят дать приют человеку с кровью на руках? Разумно было ожидать соболезнований и…

Держи карман! Ваня, выслушав, только ухмыльнулся.

«Нет, вот здесь — стоп! — подумал я. — Знаю я эту ухмылку. Столько раз сталкивался, когда переехал в Грецию! Достало!»

Дело в том, что у коренных греков, хоть и принявших нас — низкий им поклон — все равно всегда было к нам отношение, не сказать, что уж совсем как к грекам второго сорта, но уж точно не первого. Было в них это ощущение явного превосходства по отношению к соплеменникам, которые даже не изъясняются на греческом, а говорят на языке злейших врагов. Этакая снисходительность, позволявшая распоследнему тупице и ничтожеству, которых в достатке в любом народе, демонстрировать с ухмылкой свое превосходство.

— В чем дело, Иоанис?

Я остановился, повернулся к Ване. Он совсем не ожидал такого решительного шага. Не нашелся, что ответить.

— Я как-то не угодил тебе? Моя семья тебе не угодила? Или ты боишься, что мы сядем тебе на шею? Зря. Не сядем. Я куплю или построю сестре дом. Решу все проблемы. В чем дело?

— Все вы, фанариоты, говорить мастаки. А нужно было сражаться! — практически выплюнул он.

— Я потерял отца, мать и старшую сестру. Ты даже еще не знаешь, почему Янис молчит. Потому что не знаешь, что пережила моя младшая сестра у турок. Не знаешь, какой ценой мы выбрались оттуда. Про это ничего не знаешь, — меня понесло, я задрал рубаху, открывая свежий одесский шрам. — И ты смеешь мне пенять на то, что мы не сражались⁈

С этими греками, особенно пожилыми вояками — только так и не иначе. Только с ходу — и по лбу! Только хард-кор! И Ваня пришел в себя. То ли вид шрама так подействовал, то ли он понимал, что я не бахвалюсь и моя речь была сказана вовсе не в оправдание, то ли ошалел от моей решительности. Что-то буркнул под нос вроде «извини».

— Почему Янис молчит? — спросил.

— Потому что говорит только на турецком. Пока только на турецком. Потом расскажу.

Ваня кивнул. Судя по его взгляду, лед был растоплен. Он молча протянул мне руку. Я пожал.

Зная, что после таких сцен, обычно, может устанавливаться долгое молчание, я решил, что как раз сейчас Ваню можно вытащить на разговор на интересующие меня темы. Чувствуя свою вину, Ваня не откажется ответить на вопросы.

— Совсем немного домов, — сказал я первое, что пришло в голову. С другой стороны, не могло не прийти в голову человеку, который видел этот город уже плотно застроенным через полтора века.

«По-моему, именно на этом месте, в свой последний приезд сюда в 99 году (въехал на „вильну“ уже по греческому паспорту) я пьяный целовался с девушкой из Томска», — почему-то решил, не имея никакой точной привязки. Может, просто было приятно вспомнить и тогдашнее состояние, и девушку, и поцелуй. Ничем значительным, правда, тот поцелуй не завершился.

— Мало, — согласился Ваня. Начал тыкать. — Это дом станового пристава. Это гостиница, Воронцов построил. Там две таверны. Но я бы тебе не советовал в них ходить.

— Плохо кормят?

— Плохо. Да и зачем тратить деньги?

— Согласен. А церковь эта? — я указал на церковь, которой, как я был убежден, уже не будет в мое время.

— Иоанна Златоуста. В следующем году обещают освятить. Около нее — дом батюшки.

— Церковь — это хорошо!

— Конечно, хорошо!

— Просто мне надо племянника окрестить.

Ваня посмотрел на меня с уважением.

— Да! Это самое наипервейшее, что надо сделать. Но мы не будем крестить его здесь! — неожиданно твердо заявил отставной воин.

— Почему⁈ — удивился я больше непререкаемому тону Ивана.

— Мы покрестим его в Балаклаве, в нашей церкви, в греческой!

— Тут споров быть не может. Конечно, только в нашей церкви! — мой уверенный ответ не мог не порадовать Ваню. — Кстати, о спорах. А суд, судьи…?

— Откуда? Мы же не город. Не полагается. За этим всем нужно ехать в Симферополь! — Ваня махнул рукой в нужную сторону.

«И, как я думаю, — улыбнулся про себя, — ехать приходится не на троллейбусе!»

— Я, честно, одного не пойму?

— Ты о чем, Коста?

— Вот ты — офицер?

— Капитан в отставке, — кивнул Ваня.

— Почему тобой Эльбида командует?

— Ты ещё женку мою не видел, Варвару! Сестры они. Спелись так, что старому служаке и не дыхнуть. Гречанок что ли не знаешь?

Я лишь вздохнул в ответ. Подумаешь, деверь… Вот младшего брата сестры-гречанки судьбы никому не пожелаю. Знаем — плавали.

…Как раз в этот момент подошли к набережной. К будущему пляжу, который через два века будет заполнен тысячами отдыхающих людей. А сейчас вместо людей все пространство было забито рыбацкими лодками, развешанными сетями. Ну и еще парой десятков татар.

— Татары,– подтвердил мне Ваня, скривившись. — Вся рыба у них.

Ваня шел уверенно мимо рыбаков. Те даже не пытались его остановить, предлагая свой товар. Кто-то в спину буркнул: «арнаут!».

«Арнауты — это же албанцы. Причем тут Ваня? Может, это его кличка? Наверняка, все его знают. И, наверняка, знают, что Ваня сейчас идет к своему продавцу».

Так и есть. Вон, один из рыбаков, завидев Ваню, тут же вскочил и уже улыбался.

«Интересно, и как они будут общаться?»– не успел я и подумать, как получил ответ в виде причудливой смеси на ломаном русском, с большим вкраплением турецких слов.

Ваня сразу предупредил Джемаля, что у него дорогие гости и что ему сегодня, как никогда, нужен лучший товар. Джемаль не преминул указать на то, что товар у него всегда — лучший. Потом занялись делом. Я с интересом наблюдал.

Начали с барабули. Так называли барабульку. Я порадовался за себя: обожаю барабульку!

— Чулар? — спросил Джемаль.

— Якши! — ответил Ваня.

Я недоумевал.

— Чулар? — переспросил тихо Ваню.

— Мы так называем мелкую кефаль, — Ваня улыбнулся.

— Аааа! — тут и я улыбнулся.

И причиной моей улыбки было вовсе не то, что рыба была мне знакома. Так уж получилось, что я всегда поневоле улыбаюсь при упоминании кефали. Дело в том, что в детстве, слушая знаменитую «И Константин берет гитару» в исполнении Марка Бернеса, я наивно полагал, что в первой строчке песни «Шаланды, полные кефали» «кефали» — это глагол. Думал, что это — такой морской термин. Типа «лавировали». То, что в таком случае нет никакого соответствия и грамотной связи со второй строчкой — «В Одессу Костя привозил» — меня вовсе не смущало и не заставляло задуматься. Долго, кстати, я жил с этим заблуждением.

Вынырнул из воспоминаний в тот момент, когда Ваня решал, какую из предложенных рыб предпочесть: флейту или луваря?

— Как думаешь? — спросил меня.

Я напрягся, глядя на рыбу. Рыба, названная флейтой, вполне соответствовала своему названию: длинная, вытянутая, наподобие угря.

«Луварь, луварь… А! — догадался я, и не потребовалось переспрашивать, еще раз демонстрируя свое невежество. — Это же — вкуснейший люфер! Никос подавал мне его в первый день моего „прибытия“!»

И так как я с детства не любил и боялся всего змееподобного, указал на луваря. Ваня одобрил. Судя по его облегченному вздоху, он и сам змей опасался.

— Но это не тамам! — торжественно начал Джемаль. — Раз говоришь, что дорогие гости…

Тут он приподнял кусок рогожи, под которой лежало пять рыбин.

— Паф, паф, паф! — зацокал от восхищения Ваня, потом посмотрел на меня. — Что скажешь?

— Да! — тут я не лукавил, потому что узнал керченскую селедку. А я знал, что это, наверное, или даже, наверняка, лучшая селедка на свете, если правильно посолить.

Ваня начал расплачиваться. Я даже не стал предлагать поучаствовать в этом. Не положено. Но по переданным Джамилю монетам с радостью для себя отметил, что рыба стоит тут буквально копейки.

— Погодите! — Джемаль остановил нас, уже собравшихся уходить. После чего зачерпнул, не считая и не жалея, несколько пригоршней мидий и насыпал их в корзину. — От меня бакшиш твоим гостям!

Мы поблагодарили Джемаля. Пошли обратно.

— Хороший мужик! — я оценил рыбака-татарина.

— Да! — согласился Ваня. — Конечно, цену чуть набивает, но зато никогда не подсунет плохую рыбу.

— И стоит, как я посмотрел, копейки.

— Да. А как тут может быть по-другому⁈ — Ваня указал на огромное пространство воды.

— Зачем столько рыбы набрали? На шкару вся пойдет?

Отставной офицер посмотрел на меня, как на рекрута-несмышленыша.

— На шкару — барабулю, остальное — на какавью. На Архипелаге — наипервейшее блюдо.

Вот этим меня не подловишь! Чтоб грек из Салоник не знал, что такое какавья?

— Ушицу я уважаю! Особенно под водочку! А мясо?

— Мясо! — мечтательно произнес Ваня, что не оставляло сомнений, что для ялтинцев это роскошь и дорого. — Мясо тоже у татар. Баранина. У них аул тут рядом. Пешком можно дойти.

— Ну, понятно, — я кивнул. — Раз татары, то свинины быть не может. Сала тоже. А говядина?

— Нет.

— Как нет?

— Так — нет, — для Вани это было нормой. — Считай, нет коров.

— Погоди, а молоко?

— Ну, буйволиное, кумыс, — перечислял Ваня, — верблюжье.

— Верблюжье⁈

— Чему ты удивляешься? Татары на верблюдах землю пашут!

— А что-нибудь нам привычное?

— Мы с соседями договорились… Сейчас набрали пяток коз. Парень из одной семьи, он немного… — Ваня замялся, — дурачок. Но хороший, добрый. Вот он каждое утро собирает всех коз, гонит стадо туда, — Ваня ткнул в сторону горы. — Там до вечера пасутся, потом пригоняет. Так что козье молоко у нас есть. И мы договорились, что всю дойку от всех коз по очереди получает один дом. Тогда сразу молока много, можно сыр сделать.

— Овощи, фрукты? — мое любопытство было уже не унять, но Ване нравилась такая моя заинтересованность.

— Овощи есть, конечно… — уже по тону Вани можно было понять, что с овощами — без излишеств. — Там же, — опять ткнул в гору, — нашли небольшой кусок пригодной земли. Огурцы, лук, зелень разная…

— Помидоры, меланжаны, картошка?

Ваня не удержался — рассмеялся.

— Коста! — надо же, подумал я, он впервые назвал меня по имени. — Здесь не наша благословенная земля, на которой все растет! Откуда помидоры, меланжаны⁈ Какая картошка⁈

Да, с картошкой, я, наверное, перегнул. Её еще долго будут пытаться насадить в России. И как тут не удивиться и пространствам страны, и её инертности. Даже моих знаний хватало, чтобы помнить, что завез её впервые Петр I. Значит, прошел целый век, а воз и ныне там. Более того, я хорошо помнил, что по России то ли уже прошла, то ли пройдет волна картофельных бунтов, настолько крестьяне до последнего сопротивлялись навязыванию им этого «чертова яблока». Старообрядцы, кажется, так прозвали картошку. Тем более это удивительно, когда ты знаешь, насколько «картошка, картошечка» станет со временем любимейшим овощем огромной страны и ее спасительницей.

— Зато с фруктами тут полный порядок! — Ваня, не обращая внимания на мою задумчивость, продолжил рассказ. — Яблок и груш столько, что… — просто махнул рукой, давая понять, что нет смысла вести подсчет. — Тут и садов полно брошенных, когда татары посбегали. Даже лезть на деревья не нужно. Просто подбирай, что упало. Каждую осень езжу тут недалеко к одной помещице. Деревья ей в саду подрезаю. Деньгами плату не беру. Нагружу арбу столько, сколько пожелаю. Яблоками, грушами… Привожу. Все засыпаю в погреб. До зимы хватает. И узвары делаем, и водку… Виноград есть. Но такой… — Ваня подбирал слово, — дикий. Поэтому вино не очень хорошее получается. Чихирь. Правда, Воронцов сейчас хорошую лозу завез. Тут она быстро приживется. Ты же видишь: место для винограда идеальное. Многие помещики на своих дачах насадили по всему побережью. Но барское вино мне не по карману. Сейчас дойдем, сядем за стол, попробуешь и водки разные, и настойки. Мы много всяких настоек делаем…

— Спасибо! А хлеб?

— О, хлеб! Хлеб дорогой. Только привозной. Черный. Большая редкость здесь. Зато табака много! Табак хороший, душистый!

Мы уже подходили к дому. И я уже был готов задать самый интересующий меня вопрос: о деньгах. Сколько нужно, чтобы моя сестра могла жить, не бедствуя… Но тут мы услышали звуки, которые заставили нас с Ваней переглянуться в недоумении, а потом прибавить шаг.

Картина, открывшаяся нам, была в чем-то привычной, хоть и неожиданной. Но не пугающей. Мария и Эльбида рыдали в объятиях друг друга. Перед ними на столе лежала довольно внушительная горка нарезанного лука. Было очевидно, что, конечно, не лук — причина их слез. Достаточно было взглянуть на Яниса, чтобы понять: ничего страшного не произошло. Он спокойно сидел тут же за столом, болтал ногами в воздухе, отпивая что-то цветное из прозрачной кружки.

«Узвар, наверное, — подумал я. — Типа компота из яблок или груш».

Мы с Ваней переглянулись еще раз и бросились к плачущим женщинам.