Борьба за господство

Глава 18 Момент, где медицина бессильна

Двери лаборатории с глухим скрипом распахнулись, и внутрь внесли троих. Двое держались на ногах с трудом, третий почти повис на носилках, изо рта у него вырывался невнятный стон. Кожа серо-желтая, глаза налиты кровью, движения рваные, словно тело потеряло привычный ритм. Один из тех, что шел сам, то и дело хватался за голову, морщился от боли, шатался, спотыкался о порог.

— Осторожнее, — скомандовал высокий мужчина в белом халате. Он был из полевых медиков, работавших с зараженными на окраинах Петербурга. По голосу слышалось напряжение и усталость. — У них сильное головокружение, зрение поплыло…

Исаев оторвался от работы с компьютером, нахмурился, глядя на пациентов.

— Что стряслось?

Доктор кивнул на троих омег:

— Я сделал все возможные анализы. Никаких вирусов, бактерий, токсинов, ничего не нашел. Но симптомы странные: жар, провалы памяти, нарушения поведения, шаткая походка, расфокусировка взгляда. У этого, — он указал на лежащего на носилках. — Уже выраженное слабоумие, галлюцинации… Точно не лучевая болезнь!

Вадим, стоявший чуть позади, всмотрелся в их лица. В роевом сознании от них шли рваные, спутанные импульсы, будто сеть не могла до конца понять, что с ними происходит. Доктор торопливо продолжил, явно желая оправдаться:

— Я наблюдал похожее на севере, у шатающихся зомби. Десятки особей с теми же нарушениями — медлительные, бессвязные, иногда просто падали и лежали, пока их не порвали на части другие. В нескольких ульях биомасса начала отмирать. Я думал, что это из-за нехватки питательных веществ, влаги… Бывает, ульи чахнут, если плохо подпитываются.

— Почему раньше не обратили внимание? — резко спросил Исаев.

Доктор смущенно отвел взгляд.

— Зараженных первой стадии постоянно что-то мучает. Боли, судороги — это для них норма. Мы воспринимаем их как расходный материал. За всеми ульями не уследить. Но когда симптомы начали проявляться у омег, сперва подумал на лучевую болезнь… а потом я отправился лично все проверить, где фиксировались странные сигналы от роя, посмотрел и мозаика сложилась.

Исаев подошел к ближайшему омеге, заставил его поднять голову. Глаза мутные, взгляд не фиксируется. Он резко оттолкнул подбородок пациента, тот повалился обратно на носилки.

— Вирусная экосистема столкнулась с чем-то новым, — пробормотал доктор. — С болезнью. Причем, судя по всему, это косит зараженных.

Вадим почувствовал, как внутри роевого сознания прокатилась волна напряжения. Ужас еще не пробился, но тревога нарастала.

— Болезнью? — Исаев резко повернулся. — Ты сказал, анализы ничего не показали.

— Да, — кивнул доктор. — Ни вирусов, ни бактерий, ни токсинов. Но симптомы усиливаются. Я не понимаю, что это.

— Будем разбираться… Немедленно организуйте доставку трупов зараженных с севера. Мы сделаем вскрытие, посмотрим мозг. Там должно быть объяснение…

Доктор сглотнул, но кивнул.

— Понял.

Вадим смотрел на Исаева. В голосе ученого не было растерянности, только раздражение, смешанное с холодным интересом. Но в глубине роевого сознания Вадим уловил дрожь.

Прошло два часа. В секционном зале лаборатории стоял запах озона и разлагающейся плоти. На металлических столах лежали несколько тел зомби, доставленных с северной окраины. Их кожа поблекла, суставы были вывернуты под странными углами, глаза — мутные, с серыми пятнами на роговице. Исаев надел защитную маску, щелкнул застежкой перчаток и жестом подозвал помощников.

— Начнем с трепанации.

Стальной резак зазвенел, вскрывая черепную коробку первого трупа. Помощник ловко убрал крышку, и Исаев склонился над мягким веществом мозга. Свет операционных ламп выхватывал переливы серого и белого вещества.

— Посмотрите, — произнес он, указывая скальпелем. — Это не похоже на стандартную дегенерацию. Кора истончена, в ткани видны губчатые пустоты.

Помощник осторожно раздвинул мозг зондом.

— Как будто его проели изнутри…

Исаев кивнул.

— Именно.

Следующее тело дало тот же результат: мозг рыхлый, с провалами, словно вся структура превращена в пористую массу. У третьего ситуация оказалась еще хуже, там мозг был деформирован, местами буквально «„расплавлен“».

— Патология одинакова, — сказал Исаев, снимая перчатки и протирая лоб. — Не инфекция в привычном смысле. Не бактерия и не вирус.

Он отобрал пробы тканей, передал ассистентам. Началась серия тестов — спектроскопия, белковые анализы, реактивы на токсические соединения. Машины жужжали, выдавая ряды цифр, но результатов не было: ни возбудителей, ни токсинов.

Вадим спустился в лабораторию ближе к ночи. Свет ламп резал глаза, на столах все еще лежали тела. Исаев стоял у анализатора, мрачный, с отросшей щетиной и покрасневшими глазами.

— Ну? — спросил Вадим.

Исаев медленно повернулся.

— Плохие новости. Это не вирус и не бактерия. Это прионная инфекция.

Вадим нахмурился.

— Херово.

— Да, — сухо кивнул Исаев. — Судя по картине — болезнь Крейтцфельдта-Якоба. Или, если проще, то же самое, что называют коровьим бешенством. Разрушение мозга изнутри.

Вадим почувствовал, как в груди похолодело. В тот же миг через роевое сознание, словно удар, прокатилась липкая волна ужаса. Сотни тысяч существ, связанных с ним, отозвались на этот страх, хотя не знали его источника.

Исаев устало опустился на стул, потирая переносицу. Вадим молча смотрел на него, ожидая объяснений.

— Я уже собрал более полную картину, — заговорил Артур, голос у него был хрипловатым от усталости. — С помощью роевого сознания удалось проследить цепочку случаев. От первых симптомов до полной деградации у зараженных проходит максимум две недели.

— Это слишком быстро. Такие болезни развиваются очень долго.

— Именно. У людей без Хронофага прионные болезни могут вызревать годами, иногда десятилетиями. А здесь — дни. Все ускорено.

Он взял со стола распечатку с кривыми и ткнул пальцем в резкий спад.

— Хронофаг сам виноват. Его вмешательство в обмен веществ делает организм невероятно продуктивным: ускоренное деление клеток, быстрый синтез белков, гибкая перестройка тканей. Это его сила… и слабость. Когда прион попадает в такую систему, он размножается катастрофически быстро. Иммунная система зараженных здесь бессильна. Прион — не вирус, не бактерия, не паразит. Это белок. Собственный белок организма, только свернувшийся неправильно. Иммунитет не видит в нем угрозы. Толерантность. Понимаешь, о чем это говорит?

— Догадываюсь, — кивнул Соколовский.

— Все механизмы защиты, которые Хронофаг дал вашим телам, абсолютно бесполезны. Ни ускоренный регенераторный каскад, ни усиленные макрофаги не распознают прион. Они даже помогают ему, потому что быстрое деление тканей дает ему все новые и новые мишени.

Вадим сжал челюсти.

— И что дальше?

Исаев вздохнул, снова ткнув пальцем в распечатку:

— Дальше п… ед, прошу прощения за мой французский. При первых симптомах — головные боли, шаткая походка, провалы памяти, остается меньше двух недель. Деградация идет стремительно: мозг превращается в губку, личность исчезает, тело перестает координироваться… Судя по импульсам через рой, очаги уже есть в нескольких районах Петербурга. Если не остановить, это может стать новой эпидемией. И куда страшнее, чем сама вспышка Хронофага.

Вадим ощущал, как роевое сознание дрожит, передавая отголоски страха от тысяч зараженных. Страх был липким, вязким, распространялся все дальше, цеплял даже тех, кто ничего не понимал. Исаев поднял глаза.

— Мы столкнулись с тем, что в теории было крайне маловероятно. Но природа нашла дыру в защите. Ты понимаешь, Вадим, это должно было случиться. Рано или поздно. Не существует системы с абсолютной защитой, Хронофаг сделал из нас почти совершенные организмы: ускоренное заживление ран, обновление тканей, даже перестройку генома в реальном времени. Но все это — не броня от всего. Это всего лишь временный баланс… Вот она, дыра. Прион. Не живой, не мертвый. Всего лишь неправильная конфигурация белка. Никакой иммунный рецептор не реагирует. Все наше могущество здесь бесполезно. Вспомни историю. Антибиотики в двадцатом веке считались панацеей. Через десять лет появились устойчивые штаммы. Вирусы — всегда на шаг впереди вакцин. Даже у акул, которые миллионы лет считались образцом эволюционной стабильности, есть паразиты, против которых они бессильны. Эволюция — это война без конца.

Он вздохнул, потерев виски.

— Хронофаг ускорил эту войну. В десять, в сто раз. Он бросает вызов природе и одновременно открывает новые уязвимости. Прионная болезнь именно такой пробой обороны. Случайность, которая оказалась фатальной…

В роевом сознании нарастал гул тревоги, словно тысячи глоток шептали один и тот же вопрос:

+Что будет дальше?+

Исаев повернулся, смотрел прямо ему в глаза.

— Пойми, не бывает вечных победителей. Любая форма жизни, любая экосистема рано или поздно встречает то, что способно ее уничтожить. У нас просто был иллюзорный запас прочности. И вот пришел момент, когда природа сказала: «„Хватит“».

Вадим сжал челюсти, в голосе проскользнула злость:

— Умно говоришь. Только что толку? Мне твоя философия не нужна. Скажи, что делать, умник?

Исаев опустил руки, развел их в стороны. Впервые в его голосе прозвучала растерянность:

— А вот этого я не знаю. Самое страшное сейчас — мы не понимаем путь заражения. Есть две версии. Первая: это локальный фактор. Какой-то конкретный улей, в который встроился человек с аномальными белками. Его клетки стали частью биомассы, и вместе с ними в сеть проник прион. Улей начал распространять дефектные белки по всем своим веткам.

Он замолчал на секунду, потом продолжил:

— Вторая, хуже. Возможно, это результат мутации самого Хронофага. Если какая-то линия вируса начала производить искаженные белки, это значит, что каждая новая клетка, зараженная этим штаммом, уже потенциальный носитель прионов. Тогда речь может идти не о десятках особей, а о тысячах. Может быть, уже полгорода заражено.

— Твои рекомендации? — коротко спросил он.

Исаев поднял глаза, и в них впервые мелькнуло что-то вроде усталого отчаяния.

— Единственный выход — карантин. Дождаться, пока все больные не вымрут. Иначе никак. Никакого употребления питательной слизи из ульев. Ни капли. Только нормальная еда со складов, из теплиц. Все, что связано с биомассой, под запретом. Иначе прион продолжит распространяться. И еще… ты должен отдать приказ всем развитым. Ходокам, развитым, прыгунам. Пусть погрузятся в спячку. Минимизировать контакты, никаких скоплений. Чем меньше они будут взаимодействовать друг с другом, тем меньше шанс передачи.

Вадим закрыл глаза. Внутри, словно невидимые токи, забурлило роевое сознание — тысячи, десятки тысяч нитей, связывающих его с зараженными по всему городу. Он собрал их в кулак воли и направил приказ:

+Спячка. Всем. Немедленно. Не контактировать с сородичами. Укрыться. Ждать.+

Секунду было гулкое молчание. Потом отклик пошел лавиной. Тысячи голосов, разного тембра — от звериных до почти человеческих. Они приняли команду. В их сознании зазвучал страх, но он сплавился с подчинением.

В дальних районах Петербурга низшие формы начали метаться, искать укрытия. Прыгуны загоняли себя в подвалы, забирались на чердаки, замирали на балках, складывая длинные лапы под себя. Тела замирали, дыхание становилось редким, почти незаметным. Они погружались в гибернацию, словно по щелчку.

И все же вместе с этим прокатилась волна паники. В роевом сознании она ощущалась как гулкий удар в глубине черепа: тысячи существ боялись неизвестного. Они не понимали сути угрозы, но знали: она есть. Страх пронесся по всей сети, от самых примитивных особей до субальф. Исаев, который все это время наблюдал за ним, тихо произнес:

— Хорошо. Послушались. Ты сделал то, что мог. А теперь… только время покажет, прав я или нет.

Вадим молчал, глядя на вскрытые черепа на секционном столе. Внутри роевого сознания еще долго звенел отголосок паники, постепенно затухающий.

Следующие два дня тянулись словно резина. Лаборатория Исаева превратилась в центр наблюдения. Из разных концов Петербурга стекались данные, наблюдения, отчеты, пробы тканей.

Поначалу казалось, что очаги ограничены северной окраиной. Но постепенно картина разрасталась. На карте один за другим появлялись метки: красные точки, означавшие подозрительные случаи.

За сорок восемь часов выявили несколько сотен зараженных с признаками болезни. Даже в гибернации они выдавали себя. Сеть не могла замолчать полностью. Каждый зараженный, даже спящий, продолжал поддавать едва заметные импульсы в общее поле.

У здоровых сигналы были ровные, упорядоченные, как гул улья. У больных же — сбивчивые, разорванные, с пустотами. Словно кто-то вырывал куски из мелодии. Эти искаженные импульсы эхом отзывались в роевом сознании, искажаемым, разорванным фоном.

Таламо-кортикальные транцепторы больных давали сбои. Мозг, разрушенный прионом, терял способность транслировать чистые сигналы. Вместо стройного потока — рваные всплески, напоминающие бред или хриплый кашель.

Ульи тоже реагировали. В нескольких секторах биомасса начала сереть и отмирать. Массы тканей, еще недавно пульсирующие и переливающиеся голубизной, оказывались мертвыми и рыхлыми, словно разложившийся хлебный мякиш. Внутри них прион работал так же безжалостно, как в мозгу зараженных.

Картина становилась все более тревожной. Болезнь не остановилась в локальном очаге. Она расползалась, оставляя за собой серые островки деградации.

Исаев систематизировал данные, чертил карту распространения. Но линии множились, расходились, и к началу третьего дня стало ясно: заражение не остановить простыми мерами. Оно уже глубоко укоренилось…

Пока лаборатория Исаева погружалась в мрачную рутину борьбы с новой болезнью, мир снаружи не замер. Федералы не медлили. Разведка донесла первые слухи о передвижениях еще днем, а к вечеру все стало очевидным. Началось полномасштабное наступление.

С севера ударили авиационные группы. Гул двигателей рвал небо над Карельским перешейком, и вскоре первые удары легли по окраинам Выборга и Приозерска. Огненные столбы поднялись над позициями зараженных, а следом, как волна, пошли механизированные колонны.

Один удар пришел из глубины Финляндии, через Сортавалу федералы двинулись на Петрозаводск, являвшийся, судя по всему, основной целью. Другой через Медвежьегорск, где стальные реки техники катились по старым трассам, методично продавливая сопротивление. По телефону раздался хриплый голос Стасевича:

— Вадим, слушай внимательно. Мы держим оборону, но долго не протянем. У ВССР подавляющее превосходство в артиллерии и авиации. Они выжигают все, боеприпасов не жалеют.

На стой стороне грохотали близкие взрывы.

— И еще, — голос Стасевича сорвался на кашель. — Они пустили в ход химию. Синильная кислота. Часть зараженных дохнет на месте, особенно низшие формы, массовые потери среди ходоков, много пострадавших среди гражданских.

— Мы держим город, — продолжил Стасевич. — Но это ненадолго. Если бы не подкрепления из Великого Новгорода, нас бы уже смели.

Картина становилась очевидной, пока рой изнемогал под ударами прионной болезни, враг ударил в самый уязвимый момент. Вадим помолчал секунду:

— Мы не можем помочь. Здесь в Питере вспышка прионной болезни. Введен тотальный карантин. Наши руки связаны.

— Значит, остаемся одни.

— Не совсем. Я смогу выслать батальон морпехов и небольшую группу ульевых. Это максимум.

— Хоть что-то, — откликнулся Стасевич. — Но если федералы продолжат давить в том же режиме, они нас сомнут.

— Тогда слушай внимательно, — сказал Вадим. — Твоя задача — продержаться двое суток. После этого действуем по основному варианту, ты знаешь какому…

Стасевич понял сразу — речь о переходе к партизанской стратегии. Сделать так, чтобы удержание захваченных территорий давалось федералам слишком дорогой ценой. Преимущество Единства заключалось в слабой зависимости от централизованных поставок топлива, лекарств, боеприпасов, еды. Хронофаг уже наделил зараженных всеми необходимыми инструментами для борьбы и выживания. Последние месяцы Единство в Петрозаводске и окрестностях подготовило множество схронов с оружием, подземных укрытий, нарыло туннелей, обустроило подземные ульи.

— Да.

— Готовься к долгой игре, — сухо отозвался Вадим. — Даже если останетесь без связи.

— Принято, — мрачно отозвался Стасевич.

— Я постараюсь сделать все, чтобы переломить ситуацию, товарищ полковник. Не отчаивайтесь.

— Будь спокоен, товарищ Пророк, мы бывали и в более безвыходных ситуациях. Тогда в Кронштадте было гораздо хуже… Никакой надежды, я, честно признаться, готовился пустить себе пулю в голову.

— Почему не пустил?

— Твое появление на сцене изменило расклады.

Стасевич сидел в командном бункере, но его глаза видели больше, чем могла показать любая карта. Роевое сознание разворачивало перед ним картину полноценную боя: трассы, переполненные военными колоннами. Беспилотники Единства и феи-разведчики передавали в сеть непрерывный поток образов и видеокадров. ВССР нескончаемым потоком гнали на юг массы техники и личного, явно не просто разведка боем. Стасевич сжал зубы. Он не мог остановить лавину, но мог хотя бы ударить.

+Всем группам вдоль трассы. Ждать сигнала.+

Заранее подготовленные стаи зараженных, затаившиеся в лесных посадках и полуразрушенных деревнях, подняли головы. Прыгуны поджимали длинные лапы, развитые замирали под насыпями, ходоки рычали в темноте. Сигнал пошел, и стаи сорвались.

Первые удары пришлись на головные машины колонн. Прыгуны рвали броню, ходоки бросались под колеса, развитые взбирались на крыши, швыряя гранаты и самодельные бомбы. Транспортные магистрали превратились в дороги смерти.

Но радость длилась недолго. Федералы были готовы. Ударил огонь артиллерии. Прикрывавшие с воздуха штурмовые вертолеты, самолеты и дроны начали бить по крупным скоплениям низших вирусных форм, не оставляя от них мокрого места.

Стасевич ощущал, как роевую сеть лихорадило, в ближнем радиусе включились средства РЭБ. Сигналы ТКТ глушились, а на их место шли ложные команды. Прыгуны и развитые дергались, застывали, словно в ступоре, одни сигналы приказывали атаковать, другие — замереть. Одни бросались вперед, другие останавливались и подставляли себя под огонь.

— Подготовились, суки! — выругался Стасевич сквозь зубы, ощущая бессилие. Рой, послушный обычно до фанатизма, теперь напоминал раненое, растерянное животное.

Омеги спасали ситуацию. Их разум так не зависел от роевого мышления, они могли действовать самостоятельно. Они организовывали хитрые засады, жгли бронетехнику, сбивали дроны, вертолеты, корректировали огонь минометов и собственной тяжелой артиллерии, хоть и немногочисленной…

Абсолютное бесстрашие — это было их оружие. Один из отрядов прорвался к колонне и взорвал себя вместе с десятком бронемашин, когда понял, что шансов уйти живыми нет. Другой заблокировал мост, удерживая его до последнего патрона, пока синильные облака не накрыли позиции.

Никто не думал о сдаче. После того, как командование ВССР бросило их, после химической атаки на Петрозаводск, где улицы были завалены телами гражданских, выбора больше не существовало. В сознании Единства капитуляции как варианта попросту не существовала.

Стасевич стиснул зубы сильнее. Он знал, что фанатизм может стать оружием, но также и проклятием. Он уже не раз повторял в сети: не нужно играть в камикадзе. Пророк тоже поддерживал эту линию, живые принесут больше пользы, чем мертвые. Но омеги шли вперед, не зная страха и не принимая отступления.

И все же колонны федералов замедлились. Дорога была усеяна дымящимися остовами машин и телами. Это не остановило лавину, но ударило по ней, и каждый час, выигранный здесь, давал Единству шанс подготовиться к следующему этапу войны.

В первые часы наступления Единство еще сохраняло организованное сопротивление. На северных рубежах заработали средства ПВО. В небе загорелся первый Су-25, прорвавшийся низом для штурмовки позиций. Второй рухнул почти сразу за ним, исполосовав лес своими бомбами. Через час в роевое сознание ворвался триумфальный крик, сшибли Су-34 зенитным комплексом средней дальности.

Эти победы на мгновение подняли дух. Даже рваная роевая сеть, заглушенная РЭБ, передала ощущение: даже у федералов есть слабые места, они серьезно недооценили оборону Единства.

Под Кондопогой на позиции ополченцев прорвалась целая танковая рота, броня шла прямо по грунтовке, сметая все. Пара РСЗО «„Смерч“» дала полный залп. Десятки реактивных снарядов накрыли дорогу, превратив роту новейших Т-14 в пылающий металлолом. Пламя и черный дым поднялись в небо, несколько башен танков лежали в стороне.

Но радость длилась недолго. Почти сразу в воздухе над позициями реактивной артиллерии появились дроны, предположительно «„Иноходцы“». Они методично засекли позиции артиллерии и накрыли их серией корректируемых ударов. Расчеты не успели даже отойти — металл и люди сгорели вместе.

Самым дерзким эпизодом стала атака пары Ми-35. Пилоты-омеги пошли на рискованный маневр, низкий заход прямо над колонной федералов. Сперва противник принял их за своих. Вертолеты прошли вдоль трассы и ударили неуправляемыми ракетами по машинам. Три десятка единиц техники превратились в пылающие костры, горели БТРы, взрывались цистерны с топливом, гусеничные машины в панике разворачивались и таранили друг друга.

Эта атака выглядела почти как чудо, но и она закончилась трагически. Когда федералы опомнились, с земли ударили десятки стволов крупного и малого калибра. Оба Ми-35 рухнули в полях и лесопосадках, пилоты погибли, не успев катапультироваться.

Роевое сознание впитало и радость мимолетных побед, и горечь потерь. Но эти несколько часов стали доказательством: Единство еще могло драться. Даже под огнем авиации, даже под воздействием РЭБ оно находило способ жалить и наносить урон.

Фронт подбирался к Петрозаводску. Стасевич понимал: город не удержать. Поэтому в действие вступал план эвакуации.

Выживших гражданских выводят на юг. Не колоннами, а мелкими группами по лесам и болотам, через заранее подготовленные тропы. Там люди должны рассеяться и скрыться. Никаких массовых скоплений.

Прикрытие отхода берут на себя группы ульевых воинов. Их задача — задержать федералов, наносить урон и отходить дальше на юг. Город прикрывают до последнего, чтобы выиграть время.

Останутся в Петрозаводске лишь несколько десятков добровольцев. Они знали, что не выйдут. Их роль — до конца координировать действия низших форм, устраивать засады, направлять атаки зараженных, причиняя максимальный урон.

Единство использует свой последний козырь — подземную сеть. Под городом за полгода прорыли километры туннелей, укрытий и ходов. Через них эвакуировали людей, доставляли боеприпасы. Федералам придется выкуривать зараженных медленно, по метру, подрывая каждый ход. Никто не питал иллюзий, что удастся малой кровью погнать врага обратно на север. Только расчет дать людям шанс и затянуть федералов в долгую и затратную войну. С Основателями было проще из-за их малочисленности в данном регионе, а у ВССР в распоряжении четверть миллиона бойцов. Больше чем омег в Петрозаводске и Питере вместе взятых.

Клон Пророка в Великом Новгороде не мог позволить себе отправить все силы на север, нужно оборонять собственные рубежи от диких орд под предводительством суперпрыгунов-альф, плюс в пятистах километрах находится Вологодская зона безопасности под контролем Основателей… Враги везде.