Аттестат зрелости 2

Глава 42 Старый скит

В деревню мы рванули аж в семь утра. В половину седьмого я побежал за машиной в гараж, через полчаса подъехал к дому. Из вещей у нас были только сумка с продуктами да два ящика пива «Жигулевское», которые я приготовил в качестве подарков.

Один ящик Селифану. Уж очень он уважал данный продукт, другой — баннику (Селифан подсказал). Для домового я купил в комиссионном магазине швейцарский перочинный нож с восемью предметами, как было написано в переводе. Нож обошелся мне в целых 40 рублей.

Maman закупила два килограмма разных шоколадных конфет для Цветаны.

В общем, подарками мы обеспечили всех.

До своего поместья добрались за два часа. Дорога была вообще пустой. Праздник у людей, День Победы. Впрочем, парад на Красной площади мы посмотреть успевали.

Сначала я подкатил к дому, высадил maman, выгрузил вещи. Потом подхватил ящик пива и направился к Селифану, благо было всего-то улицу перейти.

Калитка была открыта. Я подцепил её ногой, открыл, придержал плечом и протиснулся во двор.

— Здорово, сосед! — во весь голос крикнул я. Селифан выскочил на крыльцо в одних солдатских шароварах-галифе, босиком с голым торсом. Кажется, он был напуган.

— Антон!

Он подбежал ко мне. Я протянул ему ящик с пивом — 20 бутылок «Жигулевского».

— Держи!

— Спасибо! — он принял ящик и поставил его на землю. — Антон! Макарыч пропал!

— Как пропал? — переспросил я.

— Неделю назад он уехал в Черное урочище, — начал оборотень.

— Помню, я к нему перед отъездом в воскресенье заезжал, — перебил я. — Шишок мне сказал, что там лес рубит кто-то.

— Вот он и не вернулся! — продолжил оборотень. — Я к нему в среду зашел, а его так и нет. Шишок вялый, больной, лежит, не шевелится. А это значит, что хозяин его загибается! Я в леспромхоз ездил, сообщил, что лесник в Черное урочище поехал и пропал. А мне директор ответил, что там порубок не было. Мы с ним вместе поехали туда. Там нет никого. И следов никаких.

Он украдкой осмотрелся по сторонам и вполголоса добавил:

— Там совсем следов нет. Я бы учуял!

— И что делать? — растерялся я. — В милицию звонил?

Селифан скорчил рожу, что я понял про свою ошибку. Он снова огляделся по сторонам и шепнул:

— Поговори с Еремеичем. Только он может помочь. Если уговоришь его.

— А почему он может отказаться? — удивился я. — Идём!

— Не, — запротестовал Селифан. — Мне в лес днём нельзя. Меня леший утащит! Оборотней в лесу не любят. Ночью можно. А днём нет, никак.

— Со мной нормально! — заявил я.

— Еремеич Василь Макарыча недолюбливает. Считает, что он слишком уж расхозяйничался. Иногда даже кружил его специально.

— А как же ты в Черное урочище-то поехал тогда? — удивился я.

— Так я ж не один поехал, — хмыкнул Селифан. — Там и директор леспромхоза, и участковый. Даже егерь с нами был. А лешие толпу не любят.

— Ладно, — решил я. — Один схожу.

Я забрал из дома буханку свежего черного хлеба, купленного специально для Силантия Еремеевича, сунул в карман горсть леденцов, повесил на пояс нож. Я теперь без него ходил разве что только в школу.

— Ма, я на пару часов отойду! — крикнул я, прикрывая за собой дверь. Maman переодевалась для садово-огородных работ.

Еремеич ждал меня на том же поваленном дереве. Я поздоровался, по инерции поклонился ему, протянул буханку:

— Прими, лесной хозяин, от души!

Силантий Еремеевич вскочил, схватил у меня хлеб, отломил от него кусок, сунул в рот, медленно прожевал, проглотил и замер с закрытыми глазами:

— Вкуснотища! Здравствуй, Антон!

Он поклонился мне.

— Знаешь, последнее время никто меня угощением не балует. Никто, кроме тебя!

Я развел руками:

— Для тебя, Силантий Еремеевич, ничего не жалко. Держи!

Я вытащил из кармана горсть конфет, протянул лесовику. Тот обрадованно забрал их все, спрятал то ли в карман, то ли за пазуху, одну развернул и сунул в рот.

— Пойдём кикимор смотреть? — предложил я.

— Вот фиг тебе, а не кикимору! — лесовик сердито насупился. — Мне только не хватало, чтобы ты еще и их изничтожил.

— Да ладно, ладно, — улыбнулся я. — Шучу я. Приготовил саженцы?

— А то!

Лесовик показал себе за спину. За поваленным деревом стояли в горшках десять саженцев дуба сантиметров 20—30 в высоту, три саженца сосны, тоже в горшках, десяток веток акаций, завернутых в рогожу.

— Это хорошо, — обрадовался я. — Сегодня и займусь. Как только Василия Макаровича домой верну, так и займусь!

Еремеич сразу посмурнел, нахмурился.

— Где лесник, Силантий Еремеевич? — спросил я. — Подскажи мне, будь другом!

Лесовик сложил руки на груди, сердито хмыкнул и сжал губы в ниточку.

— Еремеич! Пожалуйста! Очень тебя прошу!

— Вот скажи, Антон, зачем он тебе сдался? — выдал Силантий Еремеевич. — Вот какое тебе до него дело? Он колдун, живет колдовством, обманом.

— Ну, меня он ни разу не обманул, — заметил я. — И моих друзей тоже. И вообще, Силантий Еремеевич, он мне друг. Также как и ты. А друзей в беде бросать последнее дело!

Лесной хозяин скривился, вздохнул.

— Что там в Черном урочище случилось? — спросил я.

— Да не был он в урочище, — отмахнулся лесовик. — Не доехал он туда. По дороге перехватили. Инквизитор.

— Кто? — не понял я.

— Охотник за нечистью, — нетерпеливо пояснил Еремеич. — Остановили его машину по дороге на урочище, брызнули ему в лицо какую-то гадость, связали да увезли.

— Куда увезли? Он живой?

— Знамо дело куда! — лесовик махнул рукой. — В старый скит. Сжечь его хотят.

— Проводишь меня? — я мгновенно успокоился.

— Провожу, — Еремеич вздохнул. — По прямой дорожке это ж совсем рядом.

Он нехотя поднялся, не спеша пошел вглубь леса. Я направился за ним. Саженцы мы оставили там же. Здесь всё равно их никто не возьмет. А я вернусь, заберу.

— Почему вы друг с другом не ладите? — спросил я, наблюдая, как перед нами расходится лес, расстилается эта самая «короткая дороженька».

— Он лесник, колдун, а я лесной хозяин, — пояснил Еремеич. — Двух хозяев в одном лесу быть не до́лжно.

— Да какой же он хозяин? — удивился я. — Он смотритель, охранитель. А хозяин-то настоящий ты…

На мои слова Силантий Еремеевич только отмахнулся:

— Вот люди в лесу пакостят, костры жгут, мусорят, деревья рубят, зверюшек стреляют. Что с ними делать?

— Ну, наказывать как-то надо, — сказал я.

— По заветам я их могу извести, чтоб другим неповадно было, — хмыкнул лесной хозяин. — На корм медведям да волкам пустить! А лесник мне — и думать не моги! Они люди! Люди, люди… Хрен на блюде! А как тогда лес беречь?

— Да и силы у него хватает, — добавил Еремеич. — Лешего он, конечно, не сничтожит, как ты, а вот кикимору или трясинника запросто! Стой!

Он замер. Я тоже. Впереди среди деревьев показался просвет. Над кронами возвышалась серая деревянная коническая крыша какого-то строения с покосившимся деревянным крестом — простым, из двух перекладин. Подойдя поближе, я обнаружил такого же цвета старую бревенчатую стену чуть выше человеческого роста высотой. Не частокол, а из горизонтально уложенных брёвен.

— Старый скит, — тихо сообщил мне Еремеич. — Там раньше монахи жили. Потом разбойники. После них староверы поселились. Теперь вот пусто. Но мне всё равно дальше хода нет. Там земля вашего распятого бога.

— Там есть кто-нибудь сейчас? — поинтересовался я.

— Инквизитор там сейчас, — немного помолчав, сказал лесовик. — И служка его вроде здесь…

Я огляделся вокруг. Лесовик, словно угадав мои мысли, сообщил:

— Нет здесь никого. Внутри все.

— Ладно, — решил я. — Я пошёл. Подожди меня, хорошо.

— Конечно, подожду, усмехнулся Силантий Еремеевич. — Куда уж мне без тебя?

Я осторожно подошел к бревенчатой стене, тронул её рукой, попытался влезть наверх. Меня ждал сюрприз: стена оказалась не оградой, а стеной большого строения с плоской деревянной крышей, на которой местами уже проросла трава.

Я спрыгнул обратно. Направился вдоль строения в поисках входа. Узкая калитка обнаружилась сразу же, как только закончилась это строение. Дверь была сколочена из массивных плотно пригнанных друг к другу почерневших от времени досок. Ничего похожего снаружи на ручку я не обнаружил. Даже ухватиться не за что!

Дальше шла стена другого строения. Я так понял, что скит состоял из нескольких объектов (домов, сараев, может, даже гаражей), построенных вплотную друг к другу. А внешние стены этих самых строений играли роль защитной ограды. Хотя я бы на месте монахов, или кто тут строителем был, построил бы частокол — и проще, и надежнее. Крыши везде были плоские, так что защитники могли находиться на них, если возникала необходимость отпора внешнему противнику.

Только уж очень старым выглядел этот скит. Честное слово, у нас в городе бревенчатые дома, которым «в обед сто лет», времен так называемого «исторического материализма», выглядели намного лучше и свежее. Я постоял перед дверью, толкнул её от себя, попытался потянуть на себя, уцепившись ногтями в доски, — бесполезно. Она словно вросла в проём от времени.

Я направился дальше. Еще метров через пять закончился этот сруб, начался второй. Проём между ними оказался забит двумя почерневшими от времени толстыми вертикальными плашками.

Ворота обнаружились чуть дальше. Гигантские створки из почерневших трехсантиметровых в толщину досок два метра в высоту и по два метра в ширину каждая были настежь распахнуты уже давно, практически вросли в землю. Но не сгнили, оставались крепкими, твердыми.

— Лиственница что ли? — мелькнула мысль.

Я осторожно шагнул на пустой двор или скорее, судя по размерам, небольшую площадь. Хорошо жили отшельники когда-то! Поверхность двора была покрыта почерневшими от времени, но отнюдь не подгнившими деревянными плашками, как тротуарной плиткой. Площадь окружали дома, пугая пустыми глазницами проемов на месте окон и дверей.

Посередине площади возвышалась шестиугольная бревенчатая башня высотой в пару этажей с конической крышей из деревянных плашек и покосившимся крестом.

Окна, точнее, пустые проемы, в этой башне были на уровне второго этажа. Я, не торопясь, стараясь ступать максимально тихо, обошел башню вокруг. Обнаружил вход на противоположной от ворот стороне.

Вокруг стояла непривычная тишина. Периодически раздавался скрип раскачивающихся ставней окон или дверей. Первый раз, когда скрипнуло, я чуть не подскочил, развернулся, готовясь немедленно ударить параличом.

Напротив входа в башню находилась (опять же с дверями настежь) старая небольшая церквушка. Я заглянул внутрь. Увы, всё было ободрано, оборвано и растащено. Остались лишь одни голые бревенчатые стены. Только простой деревянный крест, прибитый над входом, да крест на покосившемся куполе свидетельствовали, что сюда когда-то ходили молиться.

Магическим зрением я не увидел ничего — абсолютно пустая серость без малейших признаков жизни.

Наступила очередь осмотра помещений. При этом не забыть, что где-то, по словам Еремеича, спрятались инквизитор и его служка. Кто такой служка, лесовик не сказал, поэтому я готов был увидеть и нечто вроде колдунского шишка до обычного человека, служащего церкви.

Я зашел в первый попавшийся дом. Дверь, как таковая, и окна отсутствовали. Пустое большое помещение с русской печью. Полы крепкие, не гнилые, поэтому я, не опасаясь провалиться, прошелся по периметру, высматривая возможный люк в подпол или в подвал. Не обнаружив ничего интересного, я вышел во двор и направился в соседний дом.

Этот дом был бы копией первого, если бы не кучи обломков, которые были когда-то мебелью, да две печи-голландки вместо одной русской. По всей видимости помещение предназначалось для жилья. Обломки мебели, похоже, когда-то были полатями или спальными полками. Отдельно стоял, прислоненный к стене стол. Почти целый, если не считать, что у него не было двух ножек, из-за которых его и припёрли к стене.

А еще в помещении совсем не было пыли. Даже запаха не чувствовалось. Может, выдувало сквозняком?

Не обнаружив здесь ничего, в том числе люка в полу, я направился дальше, в следующий дом.

Но стоило мне выйти на улицу, как громыхнул выстрел. В грудь мне шарахнуло крупной то ли дробью, то ли картечью. От неожиданности я отшагнул назад, ударился спиной об косяк. Ударился больно! Стукнулся сам, от этого «каменная кожа» не спасает. А картечины или крупная дробь осыпались под ноги. Странные они какие-то были — блестящие и не похожие на свинец.

Еще один выстрел. На этот раз в голову, кажется, прямо по глазам. Ощущения непередаваемые! Картечь летит в тебя, прямо по глазам и… и осыпается вниз. Слава «каменной коже»!

Я швырнул конструкт паралича. Рослый мужик в странной короткой черной рясе до колен и черной шапочке, похожей на тюбетейку, шумно повалился навзничь, раскинув руки. На груди у него висел на простой короткой веревке странный деревянный крест, который при магическом зрении прямо-таки горел оранжевым светом, словно маленькое солнышко. Короткоствольная, похожая на обрез, двухстволка-горизонталка отлетела в сторону.

Ну, вот, обнаружился один «товарищ». Я нагнулся, собрал картечины в горсть, посмотрел. Неужели серебро? Получается, этот черноризец меня за нечисть принял?

Я подобрал ружье, повесил его себе за спину. Стянул с него пояс-патронташ, повесил себе на плечо. Пошарил по карманам брюк под рясой, вдруг там нож или пистолет запрятан? Пистолета не оказалось. Был квадратный фонарик да спички, которые я тут же изъял. Несколько купюр да монет я трогать не стал. А вот крест забрал, срезав веревку ножом, сунул в задний карман джинсов. Дома разберусь, что за хрень такая. Пнул его — то ли со злости, то ли для профилактики.

Мужик лежал с открытыми глазами и таращился на меня, не в силах что-либо сказать: паралич, что поделаешь? Я влепил в него конструкт отмены. Он сразу пошевелился, привстал, тут же получил заклинание подчинения и замер.

— Где лесник? Говори!

Я опять пнул его в бок. На этот раз чисто символически. Мужик молчал, напрочь игнорируя заданный вопрос. Я удивился. Неужели заклинание не работает? Почему тогда паралич сработал? Я повторил:

— Где находится Василий Макарович? Отвечай!

— Он есть в подвале! — ответил продавец опиума для народа. Как-то странно он строил фразы, а в речи вообще непонятный акцент присутствовал. Он что, не русский что ли? Казачок засланный? Клиент товарища Устинова?

— Вставай, показывай, где тут у вас подвал!

Охотник на нечисть встал, развернулся, пошел к бывшей церкви. Я направился за ним. Он замедлил шаг, словно хотел остановиться.

— Иди, показывай, где находится Василий Макарович! — повторил я. — Покажешь и остановишься, будешь ждать меня. Уходить и что-либо делать запрещаю. Понял?

— Да! — равнодушно ответил он. — Есть!

В церкви оказался небольшой закуток, на который я не обратил внимания. Там и обнаружился ловко замаскированный люк в подполье.

— Открывай! — потребовал я.

Мужик откинул в сторону обломки старых досок, приподнял старую дверь, снятую с петель, оттащил её в сторону, освобождая люк в полу.

— Открывай! — повторил я.

Он послушно ухватил за кольцо и с некоторым трудом приподнял и откинул крышку.

— Он есть там.

— Лезь, вытаскивай его! — приказал я, немного подумав. Вдруг там ловушки какие или еще что-то нехорошее. Мужик стал осторожно спускаться вниз.

— Стой! Стой! Вылезай назад! — я передумал. Сам полезу. Мало ли, что там

Мужик вылез, замер возле люка.

— Ловушки есть? — спросил я.

— Нет! — ответил он. Я наложил на него паралич. Непонятный церковник сполз на пол, чуть не сверзившись в люк.

— Макарыч! — крикнул я. — Ты там живой? Я за тобой иду!

Деревянная лестница в подвал оказалась вполне нормальной, даже свежей. Я мог поклясться, что её сделали не более года назад. Дерево еще сохранило свой светло-желтый цвет.

Я осторожно спустился вниз. Вот здесь и пригодился трофейный фонарик. Я включил его, осмотрелся и ахнул. Сам подвал был еще тот подвал! Не подвал, а целое бомбоубежище. Высота потолка два с половиной метра, не меньше! Я вытянул руку вверх, потолка так и не достал. Стены выложены красным кирпичом. И какой контраст с деревянной церквушкой наверху. У ближней стены справа стояли четыре старинных сундука. Я такой у своей бабки в Бахмачеевке видел. Стояли еще два топчана, пара табуретов и стол. И тоже, как лестница, достаточно свежих. Поодаль стояли еще две железных канистры по 20 литров каждая.

Потолок подпирали четыре столба-колонны, каждый в два обхвата, не меньше. И к одному из них был привязан человек. Руки у него завели назад и связаны за столбом. Сам пленник сидел на земле с закрытыми глазами и еле дышал. На шее у него была накинута петля, а конец веревки привязан к костылю, вбитому в столб-бревно. Попробуешь пошевелиться, петля неминуемо затянется. Хитро придумано.

Я понял причину неприятного запаха в подвале. Всё-таки лесник не один день сидел здесь привязанным. И в туалет его, видимо, никто не выводил.

Первым делом я, конечно, срезал петлю с шеи. Как у меня в руках оказался мой нож-кинжал, я даже и не понял. Потом разрезал шнур, стягивающий руки. Лесник тут же обессиленно повалился на пол.

Я зажег керосиновую лампу, стоявшую на столе, вернулся к Василию Макаровичу, сел возле него. Магическое зрение выдало, что внутри организма Макарыча клубится непонятная серая субстанция. Кроме того, пальцы рук вообще были черными! Кончики пальцев были раздроблены! Его пытали, оказывается. Ничего, вылечим. Нет такой крепости, которую не могли бы взять большевики!

— Ну, ты чего, Макарыч? — сказал я, подливая в его организм «живую» силу. — Вставай, хватит притворяться. Некогда. Идти надо!

Приговаривая так, я вливал в него силу, загнал пару конструктов — «айболит» и «хвост ящерицы» — снова вливал силу. Серая субстанция постепенно рассеивалась. Пальцы посветлели и приняли свою первоначальную форму.

Наконец он открыл глаза, глубоко вздохнул.

— Вот это я задремал!

— Давай, просыпайся, пошли!

Пока Макарыч приходил в себя, я решил взглянуть на содержимое сундуков. Вдруг там сокровища какие?

Я поднялся на ноги, открыл один сундук. Увы, он был забит одеждой. Вполне нормальной, современной, но исключительно рабочей — телогрейки, спецовки, простенькие рубашки, портянки. Всё новое, чистое. Второй сундук был забит консервами, причем, исключительно железными банками.

За спиной лесник подал голос:

— Мля! Я не задремал! Антоха, я всё вспомнил! Они меня сжечь, падлы, собирались!

Я повернулся:

— Очнулся, Василь Макарыч! Давай, собирайся, переодевайся вот!

Я ткнул рукой в сторону сундука с одеждой.

— Выбери себе что-нибудь. А то ты совсем не озонируешь.

Лесник подошел ко мне, обнял меня, прижался щекой. Отодвинулся.

— Ты это, извини, если что, — пробормотал он.

В углу я обнаружил канистру с водой, сообщил об этом леснику. Он кивнул, поспешно освободился от штанов. Я отвернулся.

В третьем сундуке были крупы, сахар, макароны. А вот в четвертом ножи, топоры, сулицы, даже мечи. Кованые!

Я постоял рядом, соображая, зачем они могли понадобиться. Сзади ко мне, прыгая на одной ноге, напяливая штаны, подскочил лесник. Посмотрел, хмыкнул.

— Это инквизиторы, Антон. Это их оружие.

— Ручной работы? — удивился я. — А смысл?

— Ручной ковки, — мрачно пояснил Василий Макарович. — С серебряной режущей кромкой. Против таких, как я, против ведьм, оборотней… Ладно, пойдем.

Он взял один из кинжалов — длинный, узкий, обоюдоострый. Мы поднялись по лестнице: я первым, лесник вторым. Черноризец лежал возле люка и злобно таращился на нас. Василий Макарович буквально подскочил, когда увидел его.

— Тварь!

Я не успел среагировать, как он подскочил к нему и воткнул ему кинжал в грудь по самую рукоять. Вытащил, воткнул снова! Мужик выгнулся, захрипел и обмяк.

— Он меня сжечь собирался, — пояснил Василий Макарович. — Весь ливер мне отбил в подвале. Гадина. Пшек грёбанный!

— Кто? — не понял я.

— Поляк это, — пояснил лесник. — Инквизитор. Католик. Охотник за колдунами.

Он подхватил труп за ноги, потащил к выходу. Я вздохнул, пожал плечами, закрыл люк, стал маскировать его — положил на него старую дверь, скинул обломки досок.

— Его прикопать бы надо, — Макарыч стоял во дворе. — Чтоб не нашли. Где б лопату взять?

— Успокойся!

Я запустил в труп инквизитора конструктом праха, как неделю назад лешего. Василий Макарович ошеломленно посмотрел на меня, на кучку то ли праха, то ли песка под ногами — всё, что осталось от охотника за колдунами, включая и его одежду.

— Ну, ты силён!

— Где твоя машина? — поинтересовался я.

— Не знаю, — лесник развел руками.

— Ладно, пошли!