Артефактор Пушкин

Глава 21

Не успели Исааковичи вылезти из саней, как насели на меня с просьбой показать вблизи самолёт. Как я их только не уговаривал сначала попариться в баньке да нормально покушать, ничего не хотели слушать. Заладили, как маленькие: «Покажи, да покажи».

— Князь, да уважь ты уже этих двух глазопялок*. Не отстанут ведь, — усмехался дед. — Они всю дорогу от Красного только о твоей летающей лодке и судачили.

* Глазопялка — любопытный (устар.)

— Так баня же остынет, — пытался я образумить братьев. — Девки на стол накрыли. Водка киснет.

— Да не убежит никуда твоя баня, — заявил Павел Исаакович. — А остынет, так заново натопят. Если дрова нужны, только скажи, мы с братом лично их наколем. Петька, скажи.

— Не упрямься, Саша, — важно кивнул Пётр Исаакович. — Показывай свой аппарат.

Сколько я не отнекивался, но всё равно братья уломали вернуться к сараю, в который мои ветераны уже успели затолкать Катран.

Дядья у меня словно дети малые. Всё-то им интересно и всё нужно обязательно потрогать. Облазали весь самолёт, как обезьяны. Разве что на зуб его не попробовали. Ладно, Петру всего тридцать два, ему простительно, но Павлу Исааковичу-то уже пятый десяток идёт, а любопытный, как ребёнок. Кстати, он же первый и попросил показать землю с высоты птичьего полёта.

— Ну, началось в колхозе утро, — тяжело вздохнул я. — Так и думал, что этим дело кончится.

— Нет, если летать сложно или ты устал, то так и скажи, — поднял руки дядя Паша в характерном жесте. — Мы же не настаиваем. Правда, Петька?

— Конечно, не настаиваем, — согласился дядя Пётя. — Сейчас в баньке попаримся, поедим, да снова попросим. Кстати, а что такое колхоз?

— Коллективное хозяйство сокращённо. Я порой в шутку свои владения так называю, — пояснил я. — Что встали? Толкайте самолёт к воротам. Всё равно ведь не отстанете.

Стоит заметить, что для перемещения самолёта внутри сарая специально сделана роликовая дорожка из чураков, которые остаются после лущения шпона, и его спокойно толкают два взрослых человека. Летом Катран поставим на воду и со всеми манёврами я сам справлюсь. Ну а пока самолёт на лыжах по сараю до ворот приходится передвигать его таким образом.

— Саша, а что число «тридцать» означает? — ткнул в проекцию панели приборов, примостившийся по правую руку от меня Павел Исаакович.

— Тридцать узлов. Это скорость самолёта, — объяснил я значение числа и потянул на себя штурвал. — Я ещё не пробовал, но думаю до шестидесяти пяти узлов разогнаться можно.

— А другие цифры, которые сейчас тоже прибавляются, я так понимаю, высота в футах? — сообразил дядя. — И как высоко можно взлететь?

— Можно и на десять тысяч футов забраться, а зачем? Там, как в горах, воздух разрежён, и дышать будет тяжело, — накренил я на правый борт самолёт, чтобы родственникам было удобнее смотреть на проплывающую внизу землю. — Слетаем посмотреть, как дедово Петровское с высоты выглядит?

— А это долго?– подал с заднего сиденья голос Пётр Исаакович. — Засветло вернёмся?

— От Велье до Петровского по прямой всего двадцать пять вёрст. Так что через полчаса обратно уже вернёмся, — успокоил я дядю и начал набирать высоту.

— Саша, а трудно научиться управлять твоей лодкой? — глядя на землю через фонарь кабины, спросил Павел Исаакович. — И ещё не скромный вопрос — во сколько ты её оценишь?

— Часиков пятьдесят со мной полетаешь, то, скорее всего, управление освоишь. Только нужно дублирующую систему управления сделать, чтобы можно было ошибки пилотирования вовремя исправить, — начал размышлять я. — А про цену Катрана я тебе не скажу. Не потому что секрет, а оттого что не считал, сколько материала на неё ушло. Опять же не знаю, в какую сумму труд своих мебельщиков оценить — они ведь мне самолёт собирали не ради денег, а как знак уважения, ну и из любопытства, понятное дело. Бери для ориентира две цены моей кареты, а мне её за тысячу рублей серебром отдавали. Но нужно понимать, что без мощного воздушного перла на лодке можно будет только плавать. Впрочем, у тебя, как и у Петра Исааковича, такой имеется.

Пока летели до Петровского и обратно в голове крутилась одна мысль. Пусть она ещё не до конца сформировалась и требует осмысления, но выглядит примерно так: что мешает сделать несколько самолётов, обучить пилотов да образовать какое-нибудь товарищество по авиаперевозкам? Берд же умудрился получить привилегии на строительство пароходов и на обслуживание Финского залива, Невы и Волги. Даже организовал для этого то ли компанию, то ли общество. Почему бы не повторить его фокус, а во главе товарищества поставить Павла Исааковича? Понятное дело, что о грузоперевозках речь пока не идёт, но я уверен, если построить что-то комфортабельнее Катрана, то найдётся немало путешественников, готовых сменить карету на самолёт.

А потом была баня и пир горой. И реставрация некоторых картин, как же без этого.

— Всё-таки триптих Герарда Доу был на «Фрау Мария», — повеселел Виктор Иванович, когда из одного свинцового тубуса достали и развернули три картины, которые, судя по всему, были написаны одной рукой.

— И в каком порядке должна выстроиться композиция? — кивнул я на картины. — Понятно, что большой холст по центру, а остальные куда какой?

— Слева располагаются дети, обучающиеся грамоте при свете свечи. Эта картина символизирует образование. Справа человек чинящий перо. Этот холст подразумевает практику. Ну и по центру женщина, кормящая младенца, что символизирует природу, — вылил на меня ушат своих энциклопедических знаний Иваныч, — А в целом триптих это аллегория на тему художественного образования, основанная на утверждении Аристотеля, что для успешного обучения требуются природа, образование и практика.

— Нужно быть в хлам пьяным, чтобы прийти к таким ассоциациям, — заметил я, разглядывая картины. — Да и вообще, у Екатерины Великой вкус был так себе.

— О вкусах, как говорится, не спорят, — развёл руками Виктор Иванович.

Ещё летом я заметил, что картины мало того, что упакованы в свинцовые тубусы, так они ещё и были завёрнуты в кожу.

— Пётр Абрамович, а нам обязательно для возвращения Императору картины заматывать в кожу? — кивнул я на шкуры. — То, что тубусы вскрывались, и некоторые холсты реставрировались и так понятно будет. Давай скажем, что кожа сгнила. Всё равно ведь её дворцовые замылят.

— То, что кожу растащат — это к бабке не ходи, — согласился со мной дед. — А тебе-то с неё какой прок?

— Своим ветеранам раздам. Пусть себе лосины да куртки у местных баб закажут пошить. Всё польза будет.

— Делай что хочешь, — махнул рукой старик. — Только надо бы картины хоть в рогожу какую-то завернуть.

— У меня лучше материал есть. Прошка, попроси Никиту притащить рулон плёнки, — отдал я распоряжение парнишке, сидевшему у двери, и бросил вдогонку, — Смотри, сам не вздумай её тащить — пупок развяжется.

Не прошло и пяти минут, как в гостиную вошёл дядька с рулоном полиэтилена на плече.

— Это ты где такое мягкое стекло взял? — потрогав и помяв в руках плёнку, поинтересовался дед.

— У меня на озере пара деревенек её выпуском занимается, — пояснил я. — Хочу по весне из плёнки парники делать, чтобы некоторые культуры раньше высаживать.

— Это что ж ты такое сажать собрался, интересно? — полюбопытствовал старик.

— Мне Императрица семена капусты обещала. Высажу их в парниках, а как в поле земля созреет, так туда пересажу уже готовые саженцы, — объяснил я свою задумку. — Да и простые огурцы можно будет уже в конце мая собирать.

— Хорош брехать-то, — скривил лицо дед. — Где это видано, чтобы свежие огурцы в мае были. Разве что, если их только в теплице выращивать.

— Ну, так и мои парники на теплицы будут похожи, только вместо дорогого стекла плёнка будет. Если хочешь, возьми себе пару рулонов. Попробуешь, оценишь.

— И почём ты её продаёшь? — проснулся в деде дух торговли.

— Пока никому не продаю — самому мало, — объяснил я свою позицию. — А тебе так отдам. Считай это мой тебе подарок на Рождество.

— Спасибо, конечно, но в Царском дворе сам будешь объясняться, что за новый материал ты придумал и сделал, — то ли поблагодарил, то ли пригрозил Пётр Абрамович.

— Я-то объясню, да боюсь, никто не поймёт, — намекнул я на слабое развитие науки. — Я хоть и сам, как ты говоришь, большой выдумщик, но людей бы мне учёных.

— Ну, дык у тебя же теперь лодка летающая есть. Полетай по городам, где университеты имеются, да завербуй студентов, что летом выпускаться будут, — выдал умную мысль дед. — Именитых учёных ты всё равно к себе не сманишь, а некоторые бывшие студиозы возможно и согласятся к тебе в имение поехать работать.

— И где у нас ближайшие университеты?

— Да хотя бы в Дерпте, — после некоторого размышления выдал Пётр Абрамович. — От Пскова до него по дороге менее двухсот вёрст, а тебе так вообще раз плюнуть до него добраться.

Интересную идею пополнения кадров подкинул Пётр Абрамович. Как говорится, нужно с ней переспать.

— Князь, а когда в Москву планируешь выезжать? — решил я выяснить ближайшие планы деда. — На днях?

— А что в Москве на Новый год делать? — задал встречный вопрос старик. — Все будут заняты празднованием вплоть до Крещения Господня. Так что после Крещения и двинем. С нами поедешь или на своей лодке полетишь?

— Полечу, — кивнул я. — Могу и вас троих подкинуть.

— Э, нет, — чуть не поперхнулся слюной дед. — Я как-нибудь на санях доберусь. Петьку с собой возьми, а то он по своей купчихе московской сохнет. Пока мы в столице были, так он часами с ней по артефакту связи калякал да ворковал.

— Всё так серьёзно? — сделал я удивлённое лицо.

Я, конечно, не сваха, но приятно считать себя причастным к образовавшимся отношениям между дядей и Катериной Матвеевной. А если они выльются в нечто больше, чем телефонный роман, так я только рад буду.

Григорий Харлампиевич Песьяцкий, тот самый купец-старовер, что открыл свою лавку у меня в Велье и успешно выполняет мои заказы на поставку зерна и муки, приехал не вовремя.

Тут у меня здоровенную ёлку посреди площади устанавливают, а так как работа эта для пейзан незнакомая, то приходится мне следить за процессом. Не дай Бог завалят и ветки поломают, а то и вовсе так закрепят, что она рухнет посреди праздника. Но нет, при Божьей помощи и чьей-то матери дюжина мужиков с задачей справилась.

С купцом прямо на улице обговорил следующие свои заказы. Сумел его удивить, когда разговор про сотню — другую кроликов завёл. А что тут такого — мне Алёна Вадимовна скоро мозг проест насчёт школьных обедов. Так что похлёбка с диетической крольчатиной юным школярам лишь на пользу пойдёт.

Кстати, впервые услышал, как мужики ругаются матом. Удивился, но мой тульпа меня заверил, что даже в берестяных грамотах уже применялись матерные слова, а Пётр Первый и вовсе в некоторых резолюциях, собственноручно накладываемых им на прошения, не скупился на матерные выражения. И у каждой нации есть свой почитаемый литератор, «наше всё», писавший, объединяя и народные и официальные слова, а по сути дела утвердивший новые правила единого национального языка. В Англии — Шекспир, у нас конечно же — Александр Сергеевич Пушкин!

— Александр Сергеевич, а что если и вам что-то этакое забабахать? С матерками! — проявил инициативу Серёга.

— Я тебе забабахаю! — тут же вызверилась на него внезапно появившаяся Алёна Вадимовна, — У нас ещё школьная программа даже не начата толком!

— Нет, а что такого-то? Русский язык всякий нужен, а раз Пушкин у нас светоч языка, то не надо его каким-то однобоким выставлять. Это вам, женщинам, «томления в груди, смятение чувств и порывы страстные» подавай. А как же командный матерный? Без него и половины побед никогда бы не состоялось. Недаром поэты — матерщинники всегда самыми популярными в России были. Тот же Лермонтов, Есенин, Маяковский — их все знают. А много ли других поэтов известно, у которых одни красивенькие сюси — пуси в стихах?

— Не было у Пушкина мата, — строго сказала Алёна Вадимовна, но немного подумав, уже менее уверенно добавила, — Почти не было.

— Алёна Вадимовна, вы лучше не спорьте о том, чего не ведаете. У нас взводный всю матерщину Пушкина наизусть знал. И не только его, но и других поэтов, в частности, Баркова. Так что мне довелось послушать и знаете, что я вам скажу — хорошая штука ваша поэзия! Когда после боя услышишь что-то этакое, с перчинкой и огоньком, то поневоле отпускает. Впрочем, вам меня не понять. Не бывали вы под артобстрелом, — огорчённо махнул тульпа рукой, прежде, чем исчезнуть.

— Нет, ну вы слышали! — обернулась к нам Алёна, отыгрывая образ строгой учительницы.

Виктор Иванович озабоченно поглядел на небо, и пропал, успев заявить, что у него появились срочные дела, а я лишь плечами пожал, стараясь сохранять нейтралитет.

Мне ещё скандалов меж своими воображаемыми персонажами не хватало! Расскажи кому — засмеют. А начни объяснять, что конфликт у моих галлюцинаций возник по поводу расхождения взглядов на поэзию, так и вовсе в идиоты запишут.

Я всё таки сумел отговориться. Купец ждёт. А мне ещё сотню — другую кроликов и кур надо заказать. Школьные обеды из ничего сами себя не сварят. Пойду чек ему выпишу. Аванс на следующие заказы.

— Виктор Иванович, что мы знаем о Москве тысяча восемьсот восемнадцатого года? — призвал я своего тульпу — энциклопедиста, — Меня производство интересует.

— Да какое там производство, — скривился мой консультант, — Если верить «Ведомостям о мануфактурах», от тысяча восемьсот шестнадцатого года, то девяносто четыре процента рабочих Москвы было занято в текстильной промышленности. С заметным преобладанием в хлопчатобумажном и шёлковом производствах. Крепостных нет, приписных всего пятьсот восемнадцать, а вот вольнонаёмных почти двадцать семь тысяч, — привёл мне тульпа скупые строки статистики тех лет, — Из шестидесяти шести мануфактур — сорок девять купеческих, три дворянских, восемь крестьянских и шесть принадлежат иностранцам.

— Угу, купечество рулит, — мысленно сделал я себе пометку, не преминув её озвучить.

— Если смотреть по количеству работников, то да, купцы впереди всех, и выглядят очень убедительно, — подтвердил тульпа, — На шести самых крупных мануфактурах работает больше десяти тысяч человек. Но когда мы говорим о вольнонаёмных рабочих, то разумеем под ними таких работников, которые не были крепостными владельца мануфактуры и не были приписаны к мануфактуре. Подавляющая часть этих рабочих, при наличии некоторого количества мещан, принадлежит к сословию государственных или помещичьих крестьян. Эти оброчные крестьяне, не будучи вовсе свободными, вольными людьми, по отношению к владельцу мануфактуры были юридически свободны и работали на предприятиях по вольному найму.

— Хех, изворотливые москвичи и тут лазейки в законах нашли, — восхитился я хитромудрости жителей Москвы, которые при крепостном праве сумели перейти на новый виток социальных отношений, гораздо более характерный для буржуазного общества.

— Так в том нет ничего странного. Помещичье дворянство себя изживает. Причём, по своей собственной воле. Обучаться хозяйствованию дворяне не желают, считая это моветоном, а прожигать состояния умеют не хуже, чем их отцы и деды.

— Можешь дальше не рассказывать, — отмахнулся я от объяснений тульпы, — А то я не видел, сколько раз отец Пушкина и его брат свои имения перезакладывали, раз за разом всё глубже ныряя в кредитную пропасть. И какими бы умными оба себя не считали, а управляющий с приказчиками их обворовывают да похохатывают. Сильно сомневаюсь, что оба Пушкиных хотя бы половину реальных доходов со своих имений получают.

— Ваш отец пробовал разобраться, — осторожно напомнил Виктор Иванович.

— Не до того ему было. Пока все наливки, да девок созревших перепробуешь, на другое ни сил, ни желания уже не остаётся, — хохотнул я, прекрасно догадываясь, как легко развели и отца и его брата их управляющие.

А ведь помещикам нужно было ещё и по соседям проехаться и умудриться из гостей выбраться хотя бы на следующий день, ну, или через день, если опять же повезёт. Вот и вышло так, что отец, опухший от Болдино, через полтора месяца вернулся домой не солоно хлебавши, а доходы с имения, после его визита, ещё раз снизились, со ссылкой на недород и неожиданный падёж скота.

— Александр Сергеевич, а вы знали, что сегодня кто-то важный должен в храм прибыть? — осторожно поинтересовался мой тульпа.

— Откуда бы мне знать? Я только завтра на службу собирался сходить, — подошёл я к окну, откуда был виден небольшой фрагмент площади перед храмом.

На самом деле, есть у меня проблемка. Не особо дружим мы с местным настоятелем. У него бывший голова выборный в приятелях был и довольно преуспел в своём почитании, поднося священникам и жареным, и пареным, да ещё стараясь удивить братию изысками.

А я, по простоте душевной, индивидуальные гастрономические подарки не посылал, решив, что строительства новой колокольни будет вполне достаточно. Но нет. Не угадал. Можно было обойтись и более скромными вложениями, но направленными для личного пользования.

А перед храмом и в самом деле суета.

— Ваша Сястьво, там архипоп приехал! — влетая в двери, заполошно доложил запыхавшийся Прошка, которого велено пускать ко мне в любое время.

— Архиепископ, может быть? — наморщил я лоб, расшифровывая сообщение.

— А я как сказал? — неподдельно удивился паренёк, — Он самый.

— Сгоняй на кухню. Скажи Акулине, что она мне срочно нужна, — распорядился я, соображая на ходу, во что мне переодеться.

— Слушаю, барин, — присела Акулька в неком подобие книксена, что в её исполнении выглядит довольно эротично и она, чертовка, об этом прекрасно знает.

— Посты у нас все закончились? — поинтересовался я на всякий случай.

— Ещё на Рождество.

— Митрополита чем угощать будем?

— А меня кто-то заранее предупредил? — подбоченилась моя ключница.

— Так и я от Прошки узнал, что он Велье решил посетить. Короче, у тебя час на всё про всё. А потом хоть роди, но ужин обеспечь! — легонько пристукнул я ладонью по столу, дав понять, что разговор закончен.

Помогает. Я это уже не раз проверил. Вступи я сейчас в обсуждения, добрых четверть часа бездарно уйдёт, а какой смысл? Блюд на столе от этого лишь убудет.

Прошку отправил за Селивёрстовым, наказав сообщить, для чего его зову, а сам пошёл переодеваться.

Оделся скромно, но во всё новое и отглаженное.

К храму я пошёл пешком. Дороги у меня в Велье уже изрядно хороши, а поутру их расчищают от того же снега. До организации тротуаров пока дело не дошло, но это всего лишь вопрос времени.

— Владыка! — обозначил я почтительный поклон, подходя к окружению митрополита.

— И вам здравствовать, Александр Сергеевич.

— Отвлекать не стану, но очень надеюсь, что остановитесь и отужинаете вы у меня.

— Если брат Никодим не откажется, — дал понять священник, что если и придёт, то не один.

— Тогда я вас жду.

— И даже на колоколенку, вашими трудами построенную, взглянуть не желаете?

— Вчера там был, когда работу принимал и оплачивал. Кроме вас пока никто из священнослужителей к ней интереса не проявил, — бессовестно сдал я местного настоятеля, готового при любом удобном и неудобном случае показать мне своё недовольство. — Да и не то помещение колокольня, чтобы туда толпой идти. Лучше я вас дома подожду. Пусть настоятель вас проводит, заодно хоть сам посмотрит, что я для нашего храма в Велье соорудил, а то ему это вроде, как и неинтересно было до сих пор, — продолжил было я, но поймав предостерегающий взгляд архиепископа, вовремя заткнулся.

Так-то он прав. Не стоит выносить сор из избы.

А мне с церковью стоит жить дружно.