Артефактор Пушкин

Глава 19

Модест Ипполитович Болотников, мой архиважный и высоконаучный агроном негодовал.

Как так, без его разрешения и указания крестьяне на поля начали санями вывозить огромные кучи сапропеля, пользуясь устоявшимся снежным настом.

— Ваше Сиятельство!!

— Модест Ипполитович, мы же договаривались… Наедине без лишних титулов.

— Александр Сергеевич, что за самоуправство происходит?

— Вы про поля под картофель? — вкрадчиво поинтересовался я в ответ, — Если да, то там по моему распоряжению всё происходит.

— Да хоть под что! Где это видано, чтобы озёрный ил на поля вывозить⁉ Болото решили устроить?

— Испокон веков так было, пусть и не у нас, но снимали же египтяне небывалые урожаи после разлива Нила. Или мы с вами разные книги читаем? — весьма спокойно и добродушно взялся я отвечать на его сентенции, — Кроме того, открою вам наш фамильный секрет — именно Арап Петра Великого был одним из первых, кто уйдя в отставку, по приказу Екатерины Второй, занялся исключительно выращиванием картофеля, как культуры, достигнув через несколько лет значительных успехов в порученном ему деле. Как вы считаете, должен был он после своей смерти оставить какие-то записи, а то и журналы своих экспериментов, к слову сказать, весьма подробные?

Намёк вышел более, чем жирный. По сути, я чуть ли не прямым текстом уведомил агронома, что у меня на руках имеется вполне весомое руководство по выращиванию картофеля, про которое он слыхом не слыхивал.

— А я могу ознакомиться с этими журналами? — заметно сбавил Модест Ипполитович свой напор.

— Разве что, чисто теоретически, но такая возможность может и есть, — пожал я в ответ плечами, довольно ехидно улыбаясь.

— Простите, не понял…

— К Родовым документам я могу вас допустить, но лишь в том случае, если вы окажетесь одним из членов Рода. Чисто теоретически у меня есть сестра, но у неё вроде бы намечался роман с итальянским архитектором. Что там у них получится в итоге сейчас сказать сложно, но стань вдруг вы её мужем, я мог бы вас принять в Род, и тогда конечно, нет проблем, но сами понимаете, вероятность такого случая пренебрежимо мала. Опять же, зачем вам читать журналы и дневники Ганнибала, если я и так вам готов рассказать про самые важные вехи и моменты, которые нашёл мой славный предок за долгие годы упорного труда? Могу дать подсказку. Гораздо лучше будет, если руководствуясь моими действиями, вы начнёте составлять своё собственное руководство для этой культуры. Полагаю, что ваше образование позволит заглянуть в это дело гораздо шире и масштабнее, и в результате выльется в серьёзную научную работу, на которой вы сделаете себе имя. А пока просто предлагаю поверить мне на слово. Картофель вас приятно удивит! — одновременно и польстил я агроному, и обрисовал ему радужные перспективы в плане науки. — И знаете, что для вас самое приятное?

— Что же? — повеселев, откликнулся он на мой вопрос.

— Так хотя бы то, что все риски и расходы пойдут за мой счёт! Вам останется лишь всё фиксировать и сводить эти данные в таблицы. Это ли не праздник!

— Согласен. Выглядит заманчиво. Но скажите, зачем вы в схему размеченных мной полей внесли изменения? Что за «пропашные культуры»?

— Господи, да обычный овёс с горохом, высеянный редкими рядами в шаге друг от друга. В июле мы рядки перепашем поперёк и оставим всё так как есть до следующего года.

— Зачем⁉ Я же оставлял эти земли под паром?

Похоже — это возглас отчаяния. Болотников вполне искренне не понимает, что происходит.

— Считайте, что они такими и остались. Как и соседние с ними, которые никто не собирается трогать. А результаты мы сравним в следующем сезоне. И что вас несомненно порадует, все неудачи я опять же готов принять на себя.

Я готов не делать тайн из своего послезнания, но как объяснить Болотникову, что горох оставляет в почве около ста грамм минерального азота на каждый квадратный метр? А молодая поросль овса, если её пропахать и землёй присыпать, благоприятно воздействует на почвенный гумус и имеет мочковатую корневую систему, неплохо снабжающую почву воздухом.

Никак. Нет пока ни слов таких, не понимания. Чуть ли не любую букву придётся доказывать, а оно мне надо?

Если что, я сам многого не понимаю. Не был я никогда садово-огородным гуру или докой агротехники и, пожалуй, более неприспособленного человека к жизни помещика надо бы ещё было поискать! Впрочем, заводчиком, химиком и строителем я тоже никогда не был. Но вот на тебе! Досталось, так досталось. Извольте выкручиваться, Александр Сергеевич!

Поскольку селения, удалённые от Велье, я твёрдо решил отпустить на оброк, то у меня подготовлены земельные проекты для пяти деревень, каждая из которых по двадцать — тридцать дворов. На них-то я и решил обкатать систему аукционов, где оброчные крестьяне сами будут выбирать себе земли и пастбища, предлагая мне лучшую цену. Двадцать дворов — значит сорок лотов. Отдельно на посевные угодья и покосы. Вишенка на торте — тем, кто пять лет подряд оброк выплатит исправно, я предоставлю льготное право выкупа, а земли им потом буду сдавать в аренду. Те же самые, и снова на пять лет, но уже по цене вдвое ниже оброка. Отчего так? Так чтобы и к земле народ привязать, и хищнического отношения к ней избежать.

Вот это я и объяснил всем пяти выборным старостам, а чтоб они ничего не перепутали, ещё и по два листа бумаги им выдал, где то же самое было написано и планом раздела земель снабжено. С каждого обещание взял, что они это перед своими селянами вслух прочитают.

На первый аукцион выехал на санной тройке. Это купец Песьяцкий обо мне позаботился. С его слов, одну из лучших троек Опочки мне сговорил за вполне приличную цену. Сопровождали меня четыре отставника верхами, и три пацана на лошадках, под руководством Прошки, гордо восседающем на моём Орлике. Рысаку давно надо было набегаться вдосталь, а то застоялся совсем.

— Собирайся народ! Барин землю задёшево раздавать собрался! Кто успел, тот и съел! — с криками полетела заранее обученная пацанва по улице, стоило нам заехать в деревню.

Можно, конечно было и в Велье всё организовать, но отличная солнечная погода с невеликим морозцем подвигли меня посмотреть, как же такое мероприятие пройдёт при полном скоплении народа.

— Селяне! — спустя четверть часа начал вещать бывший фельдфебель, отличавшийся лужёной глоткой и изрядной хитростью, свойственной армейским каптернамусам. С ним я провёл двухчасовое обучение, и он от него пришёл в восторг, — Слушать меня внимательно! Я сейчас назову вам первый лот, так называется предложение Их Сиятельства вам, сиволапым, на первый участок земли, которым вы можете пять лет невозбранно владеть, если будете вовремя выплачивать тот оброк, за который и пойдут сегодняшние торги. С соизволения князя вам, по истечении пяти лет, будут предоставлены льготы на выкуп в вольную, и право на пятилетнюю аренду тех земель, которые вы сейчас сторгуете, но по цене, вдвое ниже оброка. Итак, первое предложение — двадцать одна десятина земель от Верхнего Ручья до Волчьего Ложка. Начальная цена шестьдесят рублей в год на ассигнации. Мне говорили, что с одной десятины ржи прибыль в двенадцать рублей выходит. Не обманывали же? — обвёл вояка селян взглядом, и я заметил, что многие ему кивнули в ответ, — Так кто вам мешает эти двести пятьдесят рублей получить? Ну, кто первым подтвердит ставку в шестьдесят рублей?

— Я готов, — сделав шаг вперёд, жмакнул шапкой об землю самый смелый.

— И я… И я… — тут же раздались голоса из толпы.

— Э, нет братцы, — почти что сердобольно отозвался мой аукционер, — Следующая цена уже шестьдесят пять рублей будет. Так кто же станет у нас хозяином земли, кто даст шестьдесят пять рублей за двадцать одну десятину⁈

— Я дам!

Торги прошли весело. Часа за три мы с аукционом справились. Примерно в четыре рубля двадцать копеек на десятину в среднем вышло.

Довелось и мне на вопросы отвечать.

— Барин, а что будет, если я оброк не смогу выплатить? — обратился ко мне один из крестьян.

— Не выплатишь из семидесяти рублей тридцать, значит на следующий год тебе тридцать шесть рублей за недоплату начислят, и считай, что этот год ты потерял, если про выкуп говорим. Ну, а если три года в должниках пробудешь, то землю у тебя заберут и заново на аукцион выставят. А тебе тогда один путь — в батраки.

— Барин, так что, теперь и барщины никакой не будет? — задал мне ещё один Фома Неверующий вопрос, который заставил меня усмехнуться.

— Как это не будет! — постарался я начать как можно более грозно, — Обязательно будет! Если ты раз в месяц подводу галечника или песка не привезёшь, чтобы лужи перед своим домом засыпать, то я тебя сам лично на полтинник оштрафую. Вот тебе и вся барщина на этом. Доволен?

— Лужи перед домом… — глупо улыбнулся мужик, — Так мы это завсегда! Завтра же исправлю!

— Смотри мне. Лично за тобой пригляжу! — погрозил я ему пальцем под лёгкие смешки толпы, — И за изгородь с тебя спрошу, если на неё стыдно смотреть будет. Остальных, кстати, это тоже касается. Вовсе не исключено, что следующим летом нас Её Величество Императрица Российская изволит посетить, — покачал я головой под тихий гул шепотков, — Так что с теми, кто меня неряшливым видом домов или дорог подведёт и опозорит, у меня отдельный разговор состоится, и сразу говорю, он вам не понравится. Оттого и барщина моя для вас в том будет состоять, чтобы вы за своими домами, изгородями и дорогами сами следили, не дожидаясь, пока вас в них носом ткнут. Или зазорно кому самому мусор и какашки козьи перед воротами убрать? Так на это другое решение есть — платите деньги уборщику, раз самим невмочь выйти на десять минут с метлой и лопатой. Без обид, народ, но за чистоту и порядок спрос с вас будет. И мне бы не хотелось, чтобы это было из-под палки. Гораздо проще и лучше будет, если мы с вами вместе поймём, что жизнь-то налаживается. Оттого и дети наши должны начать жить лучше и красивей.

Мда-а… Вроде красиво говорил, а толку бестолку. Покивали мне пейзане после окончания аукциона, да и пошли обсуждать, кому какой покос теперь принадлежит, и где же его граница проходит.

Очень на то похоже, что завтра — послезавтра они про мою речь забудут, уйдя в споры и сравнивая, кому и что досталось. Но я же не ленивый, напомню. И лишь на первый раз мягко. А потом, с тихой грустью, определю им в смотрящие кого-то из служивых. Списки уже составлены. Траву в зелёный цвет красить будет не обязательно, но лёгкие физические замечания в грудину от него незамеченными не останутся, это точно.

Я полагал, что с открытием деревообрабатывающих цехов смогу наконец-то перевести дух и на время забыть о Колодцах и перлах. Но не тут-то было! Аурум улетает, как дым в печную трубу, поскольку практически для каждого производства требуются ресурсы.

Для одного только фанерного цеха требуется колоссальное количество клея. А где его взять? Правильно, синтезировать из воды с помощью артефактов. Вот и приходится моим людям сидеть на озёрах и болотах, да химозу всякую добывать.

Мы, конечно, попробовали использовать фурфурол для производства влагостойкой фанеры, но пришли к выводу, что проще фенолформальдегидной смолы ничего нет. Кстати, оказалось, что серную кислоту, которую я купил в столице, можно спокойно синтезировать из озёрной воды.

Естественно, мы выпускаем не только бакелитовую фанеру. Например, в мебельный цех Степана идёт более простая фанера, но кто бы знал, сколько химии требуется для производства мебели! Казалось бы, ребята делают всего по две кровати в день, но клея, лака и растворителя у них уходит немало. Утешает только то, что мебель у Степана получается на зависть и соседями она разбирается, как горячие пирожки.

Да и в целом Стёпкой Еремеевым я доволен. Мало того, что парень быстро осваивает возможности перлов, так ещё и добровольно вызвался в свободное от основной работы время сделать мне самолёт. Набрал себе помощников и колдует с моим будущим летательным аппаратом, для создания которого построили большой сарай рядом с озером Велье. Если учесть скорость, с которой Степан со своей бригадой собрал корпус лодки, то можно с уверенностью сказать, что в первых числах следующего года я сделаю первый вылет.

Пока парни строят самолёт, я гоняю в голове мысль, как бы сделать подобие приборной доски, и всё больше убеждаюсь, что компас, высотомер и авиагоризонт придётся проецировать перед собой. Нет пока ещё в этом мире нужных мне приборов, а значит, придётся воспользоваться перлами.

Опять же полотняные крылья планера нужно покрыть нитроцеллюлозным аэролаком, а это дополнительный расход аурума.

Все переживают, сможет ли барин управлять новым и неизвестным видом транспорта. Одно дело — воздушный шар-монгольфьер, первый показательный полёт которого в России был одобрен самим Александром I и состоялся летом восемьсот третьего года в присутствии всех членов Императорской семьи. И совсем другое — полёт на аппарате тяжелее воздуха.

И ведь никому не объяснишь, что в прошлой жизни у меня был сертификат пилота-любителя и общий налёт более шестидесяти часов, из которых двадцать часов без инструктора. Да и мотодельтаплан для меня знакомый аппарат, потому что в своё время довелось и на нём полетать.

А сколько перлов я для кузницы сделал! Подмастерьям — воздушные перлы, чтобы в горны мехами воздух не качать. Самим кузнецам — артефакты, снижающие температуру плавления металла. И это я не считаю, что каждому работнику кузницы сделал перлы на выносливость.

Одна только лесопилка не требует артефактов. Сама лес пилит, сама опилками и дровами свой паровой котёл топит, да ещё и весь парк паровых машин топливом снабжает.

До недавнего времени не требовались артефакты и для текстильной мануфактуры, которую запустил пару недель тому назад. Хотя, как запустили, больше возились со своим льном, да пытались что-то достойное выработать. Пока со своим сырьём не появился купец первой гильдии из села Горушка Фёдор Савельевич Бурунов, пожелавший наткать изрядное количество ткани.

— Александр Сергеевич, у нас у самих лён не лучшего качества, но на этот и вовсе без слёз не взглянешь, — указал мне агроном на сырьё, из которого купец хотел сделать полотно. — Посмотрите на волокно. Оно же чёрное, как зола и пересушено. Мало того, что лён отмачивали непонятно где, так ещё и сушили, как попало. Нашим бабам, конечно, всё равно из чего ткать, что-нибудь да получится, но ведь купец скажет, что это непотребство на нашей мануфактуре делано.

Болотников, конечно, прав, но только на половину, потому что местный лён ничуть не лучше того, что привёз купец. Всё дело в том, что за редким исключением готовят лён в Российской империи везде одинаково.

Из краткой лекции Модеста Ипполитовича я понял, что лён в России прежде, чем попадает на ткацкую мануфактуру, подвергается самой настоящей экзекуции.

Вначале собранные с поля стебли крестьяне замачивают на несколько дней в воде, какая есть под рукой (от луж с болотами до озёр с речками). Затем раскладывают растения на лугах, где оно несколько недель вылёживается. Такой лён называют моченец.

Там, где природа обделила водой, выдернутый из земли лён сначала развешивают для провяливания, а затем расстилают на низких влажных лугах, где он изо дня в день смачивается росой. Соответственно и называется этот лён стланец или сланец.

После этих операций следует сушка. В овин набивают столько льна, сколько влезет, с утра начинают топить печь, коптить и сушить сырьё до полуночи. При этом крестьяне полагают, что чем суше лён, тем легче волокно отделяется от кострика. В результате от дыма лён чернеет и приобретает запах, который за границей известен под названием «русский дух».

Все эти трудоёмкие операции проводятся только из-за того, что крестьяне растят лён до момента созревания семян, которые идут в пищу и на масло. Вследствие этого вырастают толстые стебли, от которых сложно отделить требуемое волокно, которое в результате годится только на самую дешёвую ткань.

— А как же получают тончайшие ткани, что идут на дорогие изделия? — заинтересовало меня объяснение агронома. — У меня есть дюжина ажурных платков и уверяю Вас, что все они льняные.

— Скорее всего, Ваши платки завезены из Европы, а там лён сажают гуще и собирают ещё непоспевшим, — пояснил Болотников. — Такой лён достаточно всего лишь подсушить на солнце, поскольку внешняя оболочка, окружающая волокно, у него намного нежнее, чем получается у нас. По этой причине, например в Бельгии, с десятины льна получают вдвое больше по количеству и втрое больше по ценности, чем в Псковской губернии.

Дилемма, однако. Заставлять крестьян собирать недозревший до семечек лён, значит настроить их против себя. И дать людям альтернативу в виде дешёвого подсолнечного масла тоже не представляется возможным, поскольку подсолнух пока ещё южная культура.

— Так, а что с льном Бурунова делать? — поинтересовался я у Модеста Ипполитовича. — Отказать и не принимать в производство?

— Это уже Вам решать, Александр Сергеевич, — пожал плечами Болотников. — Можно и его сырьё выткать, так как у нас своего мало, но нужно сразу понимать, что за получившуюся ткань он дорого не заплатит.

Ну, здрасьте, приехали. Снова мне одному решение принимать.

— А чего ты паришься, Александр Сергеевич? — заявила Лариса. — Ты же всё равно собирался анилином заниматься. Ткань перед отгрузкой в любом случае стирают и отбеливают, вот и предложи купцу покрасить его лён.

— И в какой цвет покрасить получившийся брезент? В пурпурный?

— Ну, зачем же в крайности впадать? — с укором посмотрела на меня тульпа. — Пускай пока пурпур останется показателем роскоши и богатства. Можно дешёвый лён в бриллиантовый зелёный покрасить. Или в анилиновый чёрный, он самым стойким считается.

В словах Ларисы был определённый смысл. Так или иначе, а мне пора начинать создавать анилиновые красители. В противном случае я перед Петром Исааковичем пустобрёхом буду выглядеть — обещал его богатеем сделать, а сам палец о палец ещё не ударил. Так почему бы не попробовать на своей мануфактуре окраску тканей новыми красителями?

В общем, создал я при мануфактуре небольшую экспериментальную лабораторию по выпуску анилиновых красителей. По совету Ларисы партию ткани для купца окрасили в глубокий чёрный цвет. Бурунов заплатил за ткань вдвое больше, чем за некрашеную и на радостях разве что по потолку не бегал. Вдобавок пообещал в следующие разы обращаться только ко мне и попросил разрешения рекомендовать мою мануфактуру всем своим знакомым.

А я что? А я и не против. Пусть везут свой лён — и соткём, и окрасим. Возможно даже в настоящий бриллиантовый зелёный. А пока ткань покрашенная зелёнкой получается серо-зелёной.