Золотая лихорадка. Урал. 19 век. Книга 2

Глава 3

Вечер выдался на редкость тихим. Мороз, прихвативший тайгу за горло ещё с утра, к ночи окреп, выморозил из воздуха всю влагу, и звёзды над «Лисьим хвостом» горели ярко и зло, как глаза волков в зимнюю ночь. В такие вечера звук разносится далеко, каждый скрип снега под сапогом слышен за версту, поэтому дозорные на вышках не дремали, кутаясь в тулупы по самые носы.

Я собрал людей в большом срубе, который мы теперь использовали и как столовую, и как зал собраний. Теснота, жар от печи, запах распаренных тел, махорки и щей — всё это создавало атмосферу почти домашнего уюта, насколько он вообще возможен в артельском лагере посреди тайги.

На столе передо мной лежали весы. Те самые, аптекарские, с маленькими гирьками, которые я купил у аптекаря. Рядом — кожаный мешочек.

— Подходи, артель! — громко сказал я, и гул разговоров стих.

Люди потянулись к столу. В их глазах я видел то, ради чего они терпели холод, грязь, дым в тепляках и страх перед Рябовым. Надежду. Осязаемую, тяжёлую надежду.

— Семён! — вызвал я первого.

Семён, всё ещё придерживая больную руку, вышел вперёд.

— Отработал ты на совесть, хоть и калечный пока, — сказал я, отмеряя на весах золотой песок. — Вот твоя доля. И премия за то, что в тепляке не ныл, а дело делал.

Я ссыпал песок в маленький бумажный кулечек, скрученный из обрывка старой газеты (бумага здесь ценилась, но для такого дела не жалко). Семён взял её дрожащими пальцами, взвесил на ладони, и лицо его расплылось в щербатой улыбке.

— Благодарствую, Андрей Петрович. Век помнить буду.

— Егор! Михей! — Мужики подошли, я отвесил им золотого песка. Делал это нарочито медленно, чтоб все видели сам процесс. — Тебе, Михей, с учетом премиальных за самородок. — Он расплылся в улыбке и благодарностях. Остальные смотрели с уважением и некой толикой зависти. Но не злобно.

Очередь двигалась. Я не просто раздавал зарплату. Я укреплял фундамент своей власти. Золото — лучший цемент. Когда мужик чувствует тяжесть драгметалла в кармане, он перестаёт быть просто батраком. Он становится партнёром. Младшим, зависимым, но партнёром.

— А теперь, — я поднял руку, когда последний кулечек перекочевал в мозолистую ладонь, — слушайте внимательно. Завтра на рассвете обоз в город пойдёт.

По рядам пронёсся одобрительный гул. Город — это жизнь. Это табак, сахар, новые портянки, вести.

— Игнат старшим пойдёт. С ним Фома — дорогу покажет, чтоб на рябовские посты не нарваться. И двое волков для охраны.

Я кивнул Игнату, который стоял у двери, скрестив руки на груди. Он был спокоен, как скала.

— Задача у них простая, но важная. Закупить всё, что нам на зиму нужно. Муку, крупу, соль, порох. Инструмент новый — пилы, топоры, гвозди. Игнат список составил, но если кому что лично надо — подходите к нему после собрания, деньги давайте, он привезёт. Табаку там или сапоги новые.

Мужики оживились. Начали переговариваться, считать мелочь.

— Но главное, — я понизил голос, и все снова затихли, — Игнат повезёт наше золото. То, что мы намыли, и то, что с собой принесли. Он передаст его Степану Захаровичу. А тот превратит его в деньги и ресурсы для нашей войны.

Я достал из-под стола тяжёлый, обшитый кожей ящик. В нём лежали слитки. Не те, кустарные, что мы плавили в начале. А ровные, аккуратные бруски, отлитые Архипом в новых формах.

— Здесь наше будущее, мужики. Если обоз дойдёт — мы зиму переживём королями. Если нет… — я не стал договаривать. И так понятно.

— Дойдёт, командир, — глухо сказал Игнат. — Зубами грызть буду, а донесу.

— Знаю. Фома проведёт вас козьими тропами. Главное — в городе не светитесь. К Илье Гавриловичу сразу и к Степану. И назад. Не задерживайтесь.

Когда собрание закончилось и мужики, довольные, начали расходиться по нарам, обсуждая заказы, я отозвал Игната, Елизара и Архипа.

— Ну что, мастера, — сказал я, разворачивая на столе большой лист грубой обёрточной бумаги, на котором углем был набросан чертёж. — Золото мыть научились. Теперь надо научиться мыть его много. И быстро.

Они склонились над столом. Архип почесал в затылке, разглядывая мои каракули.

— Это что ж за зверь такой, Андрей Петрович? Вроде на бочку похож, а вроде и на мельницу…

— Это, Архип, называется бутара. Или, по-научному, барабанный грохот с промывочным шлюзом.

В XIX веке на Урале уже знали, что такое вашгерд и простые шлюзы. Но то, что я рисовал, было шагом вперёд. Не революция, но эволюция. Принцип, который использовался в моем времени на небольших артелях.

— Смотрите. Вот здесь — воронка. Сюда сыплем породу. Вода подаётся сверху, под напором. Всё это падает во вращающийся барабан. Барабан из железных прутьев или листа с дырками. Мелкое проваливается вниз, на шлюз, а крупные камни выкатываются с другого конца.

— А крутить кто будет? — спросил Елизар. — Лошадь?

— Можно и лошадь. А можно и водяное колесо приспособить, если на ручье поставить. Но пока зима — будем крутить вручную. Ворот приделаем — как на вентиляторе у горна. Один крутит, один сыпет, один воду льёт. Производительность вырастет раза в три по сравнению с лотком или простым вашгердом.

Архип прищурился, мысленно разбирая конструкцию на детали.

— Барабан… Это ж железо надо гнуть. И дырки бить. Много дырок.

— Вот этим ты и займёшься, пока Игнат в городе. Железо есть — листы с заброшенных приисков насобирали, притащили. Гвозди есть большие — из них пробойники сделаешь.

— А шлюз? — спросил Елизар. — Он у тебя тут хитрый какой-то. Ступеньками.

— Это, отец, трафареты. Рифли. Золото тяжёлое, оно на дно падает. А песок лёгкий, его водой уносит. Если сделать дно не гладким, а ребристым, да ещё сукно подстелить, да ещё коврики резиновые… тьфу, резины нет… войлок плотный положить, то мы даже самую мелкую пыль поймаем. Ту, что сейчас у нас с водой уходит.

Я видел, как в их глазах загорается понимание. Они были практиками. Им не нужны были формулы гидродинамики. Им нужно было объяснить на пальцах: тут крутится, тут льётся, тут оседает.

— Сделаем, — наконец сказал Архип. — Барабан я склепаю. Тяжело будет, но склепаю. Ось нужна крепкая.

— Ось возьмём от телеги, что сломалась, — подсказал Игнат. — Она калёная, выдержит.

— Добро. А деревяшки — это к Михею. Он плотник справный.

Следующие дни превратились в гонку изобретателей. Пока Игнат с обозом пробирался тайными тропами к городу, артельщики доставали породу в тепляках, мы в лагере творили технический прогресс из говна и палок. В буквальном смысле.

Архип, заняв один из тепляков под кузницу, гремел там с утра до ночи. Он рубил листовое железо зубилом, матерился, гнул его в кольца, клепал. Звук ударов металла о металл разносился по морозному воздуху, пугая ворон.

Я же работал с Михеем и Елизаром над деревянной частью. Нам нужно было создать раму, желоба и систему подачи воды. Самым сложным было объяснить принцип центробежной силы.

— Смотри, Михей, — я взял ведро с водой и начал крутить его на верёвке над головой. — Видишь? Вода не выливается. Её прижимает к дну. Так и в барабане. Порода будет прижиматься к стенкам, тереться, размываться. Мелочь вылетит в дырки, а камни очистятся и выкатятся.

Михей смотрел на меня с опаской, но кивал.

— Понял, Андрей Петрович. Сила, значит, такая.

Мы строили монстра. Он получался громоздким, неуклюжим, скрипучим. Но когда мы собрали его в большом тепляке, установили барабан на ось, подвели желоба на которые пока вручную будем лить воду… это было красиво. Грубой, промышленной красотой.

— Ну, запускай! — скомандовал я.

Дюжий мужик навалился на рукоятку ворота. Барабан, скрежеща и постанывая, начал вращаться. Архип, кряхтя, поднял бадью с оттаявшей породой и опрокинул её в приёмный бункер. Семён плеснул воды из ведра.

Грохот стоял невообразимый. Камни бились о железо, вода шумела, шестерни (деревянные, смазанные салом) скрипели. Грязь летела во все стороны.

Но внизу, под барабаном, на наклонный шлюз, устланный войлоком и перегороженный рейками, полилась ровная, серая жижа. Камни, чистые, отмытые до блеска, выкатывались с другого конца и падали в кучу.

— Стоп! — крикнул я через десять минут.

Мы остановили машину. Я подошёл к шлюзу, аккуратно поднял верхний трафарет. Под ним, на сером войлоке, жёлтой сыпью горело золото. Много золота. Куда больше, чем мы намывали лотками за то же время.

— Работает… — прошептал Архип, вытирая потное лицо грязной тряпкой. — Гляди-ка, работает, чертяка!

— Это бутара, Архип, — улыбнулся я. — Теперь у нас дело пойдёт. Если мы поставим таких три штуки… мы это болото за зиму вычерпаем до дна.

— Три? — ужаснулся кузнец. — Ты меня в гроб загонишь, Андрей Петрович.

— Загоню, — пообещал с улыбкой я. — Еще как загоню.

Через неделю вернулся Игнат.

Мы ждали его каждый день, вглядываясь в кромку леса. И вот, когда солнце уже клонилось к закату, дозорный на вышке дал сигнал.

Они выехали из леса не на телегах, а на санях — снега в тайге навалило уже по колено. Двое саней, гружённых так, что лошади шли шагом, проваливаясь в сугробы.

Я выбежал встречать. Игнат спрыгнул с передних саней, пожал мне руку. От него пахло морозом, городом и усталостью.

— Дошли, командир. Всё сделали.

— Золото?

— Сдал. Степан принял. Цена хорошая вышла, даже лучше, чем в прошлый раз. Степан говорит, в городе золотой голод, скупщики за каждый грамм дерутся. Не сезон.

Он кивнул на сани.

— Тут всё по списку. Мука, крупа, солонина. Пороху взяли пять пудов. Свинца. Инструмент — пилы, топоры. Вот, у тележников с санниками договорились — обменяли телеги на сани. К весне обещали старые поправить и обменять обратно. С доплатой небольшой, само-собой. И ещё…

Он хитро прищурился и откинул рогожу на вторых санях.

Там, среди мешков, лежал странный, укутанный в тряпки предмет. Длинный, тяжёлый.

— Что это?

— Подарок от Степана, — усмехнулся Игнат. — Говорит, случайно наткнулся. Какой-то офицер проигрался в пух и прах, продавал имущество.

Он размотал тряпки.

Я ахнул.

Это была подзорная труба. Морская, латунная, в кожаном футляре. Вещь дорогая и редкая в этих краях.

Мы занесли всё в контору. Мужики разгружали сани, радуясь новой провизии, одежде и табаку. А я, заперев дверь, вскрыл письмо Степана.

Новости были тревожные.

'Андрей Петрович!

Комиссия фон Бюлова работает, и работает жёстко. Аникеева отстранили от должности, он под домашним арестом. Но Рябов… Рябов исчез. Его нет в городе. Дом его закрыт, прислуга распущена. Ходят слухи, что он подался в бега. Но мои люди говорят другое. Его видели на заимке у староверов-беспоповцев, в верховьях Вишеры. И с ним были люди. Много людей. Не городские, не местные. Пришлые. Похожи на казаков, но без формы.

Есть мнение, что он собирает ватагу. Не для того, чтобы судиться. А для того, чтобы воевать. Он понял, что законом нас не взять. И теперь он пойдёт ва-банк.

Будьте готовы. Удар будет не зимой. Зимой в тайге воевать трудно. Он ударит по весне, как только реки вскроются.

Ваш С. З.'

Я отложил письмо.

Это меняло многое.

— Что там, командир? — спросил Игнат, видя моё лицо.

— Рябов собирает армию, — тихо сказал я. — И у нас есть время до весны.

Зима обещала быть жаркой.

Зима на Урале — это не просто время года. Это осадное положение. Тайга замирает, укрытая белым саваном, Рябов затих, зализывая раны где-то в своих берлогах, но я знал: это обманчивая тишина. Как затишье перед лавиной.

Мы научились добывать золото из-под мёрзлой корки болота, мы построили бутару, которая перемалывала породу с жадностью голодного зверя. У нас была еда, тепло и оружие. Казалось бы, сиди, копи силы, жди весны и неизбежной атаки. Но сидеть я не мог. Мозг, привыкший к темпу двадцать первого века, требовал действия.

Рябов придёт весной. Это факт. Он придёт когда вскроются реки с армией наёмников. Это угроза. Но была и другая сторона медали. Если мы выживем, если отобьёмся — что дальше? Мы так и будем сидеть на одном пятачке «Лисьего хвоста», выжимая его досуха?

— Знание — это не только сила, Игнат. Это деньги. Большие деньги, — сказал я однажды вечером, когда за окном выла вьюга, а в нашей конторе трещали поленья в печи.

Игнат сидел напротив, чистя шомполом ствол штуцера. Это занятие успокаивало его, как перебирание чёток.

— Ты о чём, командир? Книжки читать будем?

— Будем. Но не романы. Мы будем читать землю.

Я разложил на столе карту. Не ту, тактическую, с секторами обстрела, а другую — большую, склеенную из нескольких листов, где Елизар по моей просьбе отметил все известные ему ручьи, скалы и старые выработки.

— Смотри. Вот наш участок. Вот прииски Рябова. А вот здесь, — я обвёл рукой огромное белое пятно между ними, — пустота. Ничья земля. Казённая. Дикая.

— Там пусто, — пожал плечами Игнат. — Старатели ходили, ничего не нашли. Болота да скалы.

— Старатели ходили на удачу. Ткнул лопатой — повезло, не ткнул — ушёл. Это метод слепого котёнка. А мы будем действовать как хирурги.

Я достал из ящика коллекцию камней, которую собирал последние недели, копаясь в отвалах и шурфах. Кварц молочно-белый, кварц дымчатый, куски породы с вкраплениями пирита — «золота дураков», тяжёлые куски гранита.

— С завтрашнего дня, Игнат, ты, Фома и ещё двое смышлёных парней — скажем, Петруха и тот молодой из новеньких, Ванька, — поступаете в моё личное распоряжение. На полдня. Бубнить теорию не буду, будем учиться видеть.

— Видеть что?

— Кости земли, Игнат. Мы будем искать не золото. Мы будем искать то, что на него указывает.

На следующий день мы вышли на лыжах, которые еще в начале зимы сделал Михей. Снег был глубокий, рыхлый, идти было тяжело, но морозный воздух бодрил. Я повёл их не к шурфам, а к скальным обнажениям у реки, где ветер сдул снег, оголив каменные рёбра.

— Вот, смотрите, — я счистил рукавицей иней с шершавого камня. — Что видите?

— Камень и камень, — буркнул Петруха, переминаясь с ноги на ногу. — Серый.

— А ты приглядись. Видишь эту жилу? Белую, как молоко?

— Ну, вижу.

— Это кварц. Золото любит кварц. Оно часто живёт вместе с ним. Но не во всяком кварце есть золото. Если кварц чистый, белый, стекловидный — он, скорее всего, пустой. А вот если он рыжеватый, ноздреватый, будто ржавчиной побитый, или если в нём есть серые кубики пирита — вот тут, братцы, надо делать стойку, как гончая на зайца.

Я достал молоток — с острым клювом, который мне выковал Архип по моему эскизу. Ударил по жиле. Осколки брызнули в стороны. Я поднял один, послюнявил, чтобы лучше была видна структура.

— Видите эти мелкие кубики? Это сульфиды. Они разрушаются от воды и воздуха, освобождая золото. Если найдёте такое место, где кварц крошится в пальцах и весь в ржавых пятнах — там, внизу, в россыпи, будет богато.

Игнат слушал внимательно, его цепкий взгляд скользил по скале. Он был военным. Для него это была разведка. Только вместо вражеских позиций мы искали позиции природы.

— Значит, мы ищем признаки? — уточнил он. — Как сломанная ветка в лесу говорит о том, что прошёл зверь?

— Именно. Геология — это следопытство. Река не течёт как попало. Она размывает породу, тащит её вниз. Тяжёлое падает сразу, лёгкое несёт дальше. Если мы найдём коренную жилу здесь, на верху, то внизу, в русле, будет россыпь. И наоборот — если в ручье нашли золото, но оно острое, с неровными краями, не обкатанное — значит, жила где-то совсем рядом, выше по склону. А если чешуйки плоские, гладкие, как блинчики — значит, тащило их издалека.

Мы бродили до темноты. Я учил их рисовать кроки — схематичные карты местности, отмечая не просто «кривая сосна», а «выход серых сланцев» или «кварцевая жила, простирание на северо-запад».

— Зачем нам это, Андрей Петрович? — спросил как-то вечером Фома, когда мы сидели в конторе и наносили данные на общую карту. — Мы же и так на золоте сидим. Вон, бутара работает, шурфы бьём. Куда нам больше?

Я посмотрел на парня. Он был сыном тайги, жил одним днём. Поймал белку — сыт. Не поймал — голоден.

— Затем, Фома, что война выигрывается не только пулями. Рябов думает, что он хозяин тайги. Но он знает только те места, которые ему показали старые карты или случайные находки. Он слеп. А мы будем зрячими.

Я ткнул карандашом в карту.

— Вот здесь, в десяти верстах выше по течению, приток впадает в Безымянный ручей. По рельефу — идеальная ловушка для золота. Узкое ущелье, потом расширение. Там скорость воды падает, и всё, что она несла, должно осесть. Если мы сейчас, зимой, проведём там разведку, возьмём пробы и убедимся, что там есть металл…

— То что? — спросил Игнат.

— То Степан в городе подаст прошение на этот участок. Тихо, без шума. Застолбит его за нами. За копейки, как за «пустопорожнюю землю». И тот участок будет наш. По бумагам и со всеми правами на него.

В глазах Игната мелькнуло понимание.

— Хитро.

Работа пошла системная. Я разбил своих «геологов» на пары. Они уходили на лыжах утром, брали пробы грунта из береговых обрывов, скалывали образцы породы. Вечером они возвращались, обмороженные, усталые, но гордые, и вываливали на стол мешочки с камнями и землёй, помеченные где и на каком участке их взяли.

— Вот, Андрей Петрович, глянь, — Петруха высыпал горсть серой крошки. — С Чёрного распадка. Там скала голая торчит, вся в трещинах, и в них вот эта дрянь набита.

Я взял лупу. Под стеклом серая крошка ожила. Среди кварцевых обломков тускло поблёскивали крошечные, с игольное ушко, золотины. Не обкатанные. Острые.

— Жильное, — выдохнул я. — Петруха, ты, кажись, коренное месторождение нащупал.

— Да ну? — он расплылся в улыбке.

— Точно тебе говорю. Это не россыпь, это сама жила разрушается. Если там копнуть поглубже…

Мы наносили эти точки на карту. Карта оживала. Белые пятна заполнялись пометками, линиями, значками. Я видел структуру недр, скрытую под снегом. Я видел древние русла рек, которые текли здесь миллионы лет назад. Я видел разломы, где магма вырывалась наружу, неся с собой металлы.

Это было чувство, сравнимое с наркотиком. Я чувствовал себя рентгеном, просвечивающим землю.

Но была и другая цель у этих походов. Дисциплина и тренировка. Мои люди учились ходить по лесу тихо, наблюдать, ориентироваться. Они привыкали к зимней тайге, переставали бояться её пустоты. Они становились не просто работягами с ружьями, а настоящими егерями.

Однажды, вернувшись из такого рейда, Игнат зашёл ко мне, плотно прикрыв дверь.

— Командир, есть разговор. Не про камни.

— Выкладывай.

— Мы когда на Дальний ручей ходили, пробы брать… наткнулись на следы. Лыжня. Свежая. Дня два ей, не больше.

Я напрягся.

— Чья? Охотники?

— Не похоже. Охотник ходит петлями, зверя тропит. А эти шли прямо. Группа, человек пять. Шли тяжело, гружёные. И шли они, Андрей Петрович, не к нам. А в обход. К верховьям реки. Туда, где Рябов, по слухам, ватагу собирает.

Я подошёл к карте. Верховья реки. Там, где горы сходятся, образуя узкие ворота.

— Разведка? — спросил я.

— Или снабжение. Или гонцы. Но ходят они уверенно. Знают места.

— Значит, Рябов не спит. Готовится.

— Готовится, — кивнул Игнат. — И мы готовимся. Только он думает, что мы тут кротовьим трудом заняты, в земле роемся. А мы карту рисуем.

— Покажи на карте, где следы видел.

Игнат провёл пальцем.

— Вот здесь пересекли. И ушли на северо-восток.

Я смотрел на линию, которую прочертил его палец. Она проходила через узкое ущелье, которое мы ещё не обследовали.

— Игнат, — медленно сказал я. — А ведь это идеальное место для наблюдательного пункта. Высота, обзор на долину реки. Если они там ходят, значит, считают эту тропу безопасной.

— Хочешь секрет поставить?

— Хочу. Но не просто секрет. Мы сделаем там схрон. Запасной. С едой, патронами. И будем держать там человека. Сменяемого. Чтобы он видел всё, что движется к Рябову и от него.

— Это далеко, командир. День ходу.

— Зато мы будем знать, когда он двинется к нам. Мы увидим их за два дня до того, как они появятся здесь. Два дня, Игнат. Это вечность на войне.

Мы продолжали нашу геологическую разведку. Каждый новый образец, каждая новая отметка на карте были маленькой победой. Мы отвоёвывали у Рябова будущее. Он хотел забрать у нас золото, которое мы уже добыли. А мы забирали у него золото, о котором он даже не знал.

К концу февраля у меня была карта, которая стоила дороже, чем все слитки в моём сундуке. На ней были отмечены три потенциально богатых россыпи и одно возможное коренное месторождение. И все они находились на землях, которые формально были ничьими.

— Готовь письмо Степану, — сказал я однажды утром, сворачивая карту в тубус из бересты. — Пусть подаёт заявки. На «Медвежий холм», на «Черный распадок» и на «Кривой ключ».

— А деньги? — спросил Елизар, который теперь заведовал нашей хозяйственной частью. — Пошлины платить надо.

— Денег дадим. Не скупись. Пусть платит вперёд, пусть даёт взятки писарям, чтобы оформили вчерашним числом. Эти бумаги должны быть у нас до ледохода.

Когда Фома с пакетом и золотом ушёл в город, я вышел на улицу. Солнце уже пригревало не по-весеннему, конечно — морозы ещё трещали. Снег искрился, слепил глаза.

Я посмотрел на вышки, на дымы над тепляками, на своих людей, которые деловито сновали по лагерю. Мы пережили зиму. Мы стали сильнее.

— Ну что, Гаврила Никитич, — прошептал я, глядя на север, туда, где за перевалами копилась вражеская сила. — Посмотрим, кто кого переиграет.