Золотая лихорадка. Урал. 19 век. Книга 2

Глава 18

Ожидание удара выматывает сильнее самого боя. Бой — это всплеск адреналина, действие, где всё решают рефлексы. Ожидание — это липкий холод в животе, бессонные ночи и прыжок сердца от каждого шороха за окном.

Я стоял у окна конторы, глядя на вечернюю тайгу, когда Игнат вошёл без стука. По его лицу — жёсткому, сосредоточенному — я понял: разговор будет серьёзным.

— Командир, — сказал он, закрывая дверь. — Нам нужно поговорить. О людях.

Я повернулся к нему, отложив перо.

— Слушаю, — коротко бросил я.

Игнат подошёл к столу, уперся руками в столешницу. Жилы на предплечьях вздулись — он сжимал кулаки.

— У нас «волков» раз-два и обчёлся. Хорошие ребята, опытные, проверенные. Но этого мало. Лагерь растёт, дорога тянется верста за верстой, заставы нужно караулить, обозы сопровождать. Растягиваемся тонко, как паутина. Если Рябов ударит всерьёз, одновременно в нескольких точках — мы не выдержим. Порвёмся.

Я кивнул. Он озвучивал то, о чём я сам думал последние дни, ворочаясь на жёсткой лавке в ночной тишине.

— Что предлагаешь?

— Нужны профессионалы. Не артельщики с ружьями, которых мы за месяц обучили стрелять и не ссаться при виде крови. Нужны настоящие солдаты. Люди, которые войну видели, смерть не боятся, умеют держать строй и выполнять приказы, даже когда вокруг ад.

— Где их взять? — спросил я, хотя догадывался, к чему он клонит.

Игнат выпрямился, глаза его блеснули.

— Казаки.

Я поднял бровь.

— Казаки? У нас тут Урал, Игнат. До казачьих земель — сотни вёрст.

— Были, — поправил он. — После войны двенадцатого года многих списали. Кто ранен, кто отслужил срок, кто провинился или просто не ужился с новым начальством. Они оседали где придётся — в городах, деревнях, на окраинах. Кто-то землю пашет, кто-то батрачит, кто-то пьёт с горя. Но внутри они остаются казаками. Воинами. Это у них в крови.

Он сделал паузу, давая словам осесть, а мне — переварить.

— Я знаю несколько мест. Станицы, хутора на границе края. Там есть люди. Хорошие люди, закалённые в боях. Их жизнь не задалась — земли мало, начальство придирается, перспектив нет, гордость растоптана. Но если предложить им дело — честное, с хорошей платой и уважением, — они пойдут. Они ждут такого предложения.

Я задумался, барабаня пальцами по столу. Казаки. Это была другая категория бойцов. Не крестьяне, которых можно научить держать ружьё и стоять в карауле. Не отставные пехотинцы, вроде моих «волков», — дисциплинированные, но измотанные годами муштры и походов. Казаки — это боевая культура, передававшаяся из поколения в поколение. Они рождались в седле, росли с шашкой в руке, для них война была не работой, а образом жизни.

Но именно поэтому их было сложно контролировать. Казаки гордые, вольнолюбивые, не терпят барской спеси и унижения. Они не будут служить ради денег — им нужна идея, атаман, которому можно доверять, дело, за которое стоит умирать.

— Смогу ли я их убедить? — спросил я вслух, больше себя, чем Игната.

— Сможешь, — уверенно ответил тот. — Они уважают силу и честность. Ты — и то, и другое. Плюс у тебя репутация. Слухи о том, как ты с Рябовым воюешь, дошли до окраин. Люди говорят: Воронов — справедливый барин, своих не бросает, врагов не прощает, платит золотом и слово держит. Для казака это важнее золота.

Я встал, прошёлся по комнате. За окном сгущались сумерки, где-то в бараках зажглись первые огни. Казаки. Профессиональная военная сила, способная не просто обороняться, но и наступать. С ними я мог бы не только отбивать атаки Рябова, но и диктовать свои условия. Контролировать территорию, защищать дорогу, обеспечивать безопасность артели на годы вперёд.

Превратить «Воронов и Ко» в силу, с которой придётся считаться не только местным бандитам, но и самой власти.

— Сколько людей тебе нужно? — спросил я, останавливаясь у окна.

— Для начала — человек двадцать-тридцать. Потом можно набрать больше, если дело пойдёт. Но первая партия — самая важная. Это должны быть лучшие, проверенные. Они станут костяком, примером для остальных. От них зависит, пойдут ли за ними другие.

— А ты сможешь их найти? Убедить?

Игнат усмехнулся, и в этой усмешке читалась уверенность старого солдата, который знает себе цену.

— Я сам полжизни с казаками служил. Под Бородино они нас, пехоту, из окружения вытащили, когда мы уже мёртвыми себя считали. Я их язык знаю, обычаи понимаю, честь уважаю. Дай мне месяц и деньги на дорогу — приведу тебе людей, которые Рябова в землю закопают.

Я повернулся к нему, встретился взглядом.

— Месяц — это долго. Рябов может ударить раньше.

— Может, — согласился Игнат. — Но если не рискнём сейчас, потом может быть поздно.

Он был прав. Как всегда.

Я подошёл к тайнику, достал кожаный мешок с золотом. Отсчитал десять червонцев — тяжёлых, увесистых монет, каждая стоила целое состояние для простого человека. На эти деньги семья крестьян могла год безбедно прожить.

— Вот, — протянул я мешок Игнату. — На дорогу, на переговоры, на задатки. Но действуй быстро. Месяц, говоришь? Уложись в три недели.

Игнат взял мешок, взвесил на ладони, кивнул.

— Уложусь. Выезжаю завтра на рассвете.

— Кого возьмёшь с собой?

— Кремня и Сыча. Они знают дорогу, умеют языком молоть и в случае чего — кулаками объяснить. Плюс, если казаки увидят, что со мной едут не барчуки, а свои, солдатские — легче пойдёт разговор. Они своих чувствуют.

— Хорошо. А здесь командование передаёшь Волку. Он старший после тебя.

— Уже передал, — Игнат ухмыльнулся. — Волк в курсе. Он лагерь не отдаст, даже если чёрт рогатый придёт с полчищем бесов.

Утром я провожал Игната у ворот. Он сидел на лошади, в дорожной одежде, с винтовкой за спиной и саблей на боку. Кремень и Сыч — такие же собранные и готовые к долгой дороге — ждали чуть поодаль, проверяя подпруги.

— Береги себя, — сказал я, подходя к стремени. — Дороги сейчас неспокойные. Рябов может попытаться перехватить, если узнает, что ты на важном деле.

— Не узнает, — уверенно ответил Игнат. — Пойдём окольными путями, через старообрядческие скиты. Елизар карту нарисовал, людей своих предупредил. Доберёмся тихо, как мыши в амбаре.

Он наклонился в седле, протянул руку. Я пожал её крепко, чувствуя силу старого вояки.

— Удачи, Игнат Захарович. Жду тебя с хорошими новостями.

— Будут, командир. Обещаю.

Он развернул лошадь, кивнул Кремню и Сычу. Трое всадников тронулись, быстро набирая темп. Через минуту они скрылись за поворотом дороги, растворившись в утреннем тумане, стелившемся над лесом, как саван.

Я остался стоять у ворот, глядя им вслед, пока последний звук копыт не растаял в тишине. Месяц. Три недели, если повезёт. За это время могло случиться что угодно. Рябов мог напасть, власти могли прислать ревизию, погода могла испортиться и затруднить возвращение. Штольц мог вернуться с новой бандой.

Но выбора не было. Нам нужны были профессионалы. Люди, для которых война — не экстраординарное событие, а обыденность. И если Игнат говорил, что казаки — это то, что нужно, я ему верил. Безоговорочно.

Следующие две недели тянулись мучительно медленно, как смола по холодному стеклу. Я пытался отвлечься работой — проверял промывку, следил за строительством нового барака для будущих казаков, разбирал бумаги от Степана, планировал новые участки для разработки. Но мысли постоянно возвращались к Игнату. Где он сейчас? Нашёл ли казаков? Смог ли убедить? Живы ли они вообще?

Степан прислал письмо, короткое и тревожное:

«Андрей Петрович! Рябов снова активизировался. Нанял новых людей — на этот раз не каторжан, а профессиональных наёмников из-под Екатеринбурга. Человек пятнадцать-двадцать, все вооружены, все опытные, все без стеснения в методах. Руководит ими некий Фёдор Хромов, бывший унтер-офицер, списанный за пьянство и драку. Говорят, зверюга редкостная — в кабацкой драке убил троих голыми руками, но откупился через влиятельных родственников. Рябов платит им огромные деньги, последние, что у него остались. Это его последняя ставка. Если они провалятся — Рябов окончательно разорён. Будь готов. Степан.»

Я сложил письмо, выругался сквозь зубы. Рябов не сдавался. Каждый раз, когда я думал, что загнал его в угол, он находил новый ресурс, новую возможность ударить. Как крыса, загнанная в нору, но всё ещё способная укусить.

Фёдор Хромов. Бывший унтер-офицер, пьяница и убийца. Такие люди опасны своей непредсказуемостью и отсутствием моральных тормозов. Они убивают не ради идеи, а ради денег или просто ради удовольствия. Для них человеческая жизнь — копейка.

Я позвал Волка — он теперь командовал охраной в отсутствие Игната.

— Усиль посты, — приказал я. — Двойные караулы на всех заставах. Патрули по лесу каждые три часа, даже ночью. Если увидите чужих — не вступать в бой первыми, сигнальная ракета и отход к лагерю. Живыми важнее. Понял?

— Понял, Андрей Петрович, — кивнул Волк. — А если они всё-таки нападут, пока Игната нет?

— Будем отбиваться тем, что есть, — ответил я. — У нас укрепления, мины, гранаты Архипа. Артельщики знают, куда бежать и как стрелять. Продержимся. Главное — не дать им ворваться внутрь периметра. Если прорвут оборону — начнётся резня.

Волк кивнул и ушёл выполнять. Я остался в конторе, раскладывая на столе карту окрестностей. Если Хромов умный, он не полезет в лоб. Он попытается найти слабое место — может, со стороны реки, может, через лес с севера, где болота затрудняют патрулирование. Или устроит отвлекающую атаку с одной стороны, а основной удар нанесёт с другой.

Нужно быть готовым ко всему.

На восемнадцатый день после отъезда Игната, ранним утром, когда туман ещё не рассеялся, часовой на южной заставе выстрелил сигнальной ракетой. Красная звезда взмыла в небо, оставляя за собой дымный хвост, как хвост кометы.

Я выскочил из конторы, хватая винтовку.

— Тревога! — рявкнул я во всё горло. — Все на позиции! Живо!

Лагерь ожил мгновенно, как растревоженный муравейник. Артельщики, уже привыкшие к учебным тревогам, хватали оружие и бежали к назначенным местам. Женщины и дети, не теряя времени, прятались в центральный сруб — укреплённое здание с толстыми стенами и узкими бойницами, превращённое в последний рубеж обороны.

Волк подбежал ко мне, тяжело дыша, лицо напряжённое.

— С юга идут! Часовой видел группу всадников, человек десять-пятнадцать. Вооружены, движутся быстро, но не скрываются. Демонстративно.

— Сколько у нас людей на южной стене?

— Восемь стрелков плюс я.

— Мало, — я сжал зубы. — Возьми ещё пятерых. Архип, гранаты готовы?

Кузнец, стоявший неподалёку с ящиком, кивнул.

— Готовы, Андрей Петрович. Шесть штук. Фитили свежие.

— Раздай стрелкам. Пусть бросают, только когда враг совсем близко, на дистанции броска камня. И смотри, чтоб своих не зацепило осколками.

Я взбежал на южную стену — высокий частокол из брёвен, с земляным валом изнутри и бойницами через каждые три аршина. Отсюда хорошо просматривалась дорога и опушка леса, откуда должны были появиться враги.

Поднёс к глазам подзорную трубу — подарок Степана, бесценная вещь в этих условиях.

Вот они. Группа всадников выехала из леса, остановилась на опушке. Человек двадцать, не меньше. Все верхом, все с оружием — ружья, сабли, пистолеты за поясом. Впереди — крупный мужик на вороном коне, в офицерской шинели и с бородой рыжей, как медь.

Хромов. Наверняка.

Он что-то кричал своим людям, размахивая рукой. Потом развернул лошадь и поскакал к нашим воротам. Один. Без оружия в руках.

Парламентёр?

— Не стрелять! — крикнул я вниз. — Пусть подъедет! Хочу услышать, что скажет.

Хромов остановился в пятидесяти шагах от ворот, спешился, подошёл ближе пешком. Походка у него была развалистая, пьяная. Лицо красное, одутловатое, глаза налиты кровью — вид человека, который пьёт не переставая, день и ночь.

— Эй, там! — заорал он хриплым, прокуренным голосом. — Воронов! Выходи поговорить! Или боишься?

Я спустился к воротам, но не открыл их. Встал за частоколом, так что он видел только моё лицо в бойнице.

— Я здесь, — сказал я холодно. — Говори, что хотел.

Хромов расплылся в пьяной усмешке, обнажив гнилые, чёрные зубы.

— А ты, значит, тот самый Воронов? — он прищурился, оценивающе разглядывая меня. — Молодой ещё. А Рябов говорил — злобный старикан.

— Рябов много чего говорит, — отрезал я. — К делу.

Хромов сплюнул, вытер рот грязным рукавом.

— Дело простое. Рябов Гаврила Никитич нанял нас, чтоб мы тебя убрали. Платит хорошо. Золотом. Но я человек разумный. Зачем кровь лить, если можно договориться по-людски?

— О чём договориться?

— Ты отдаёшь нам половину золота, что у тебя есть. Плюс — признаёшь, что Рябов — законный хозяин этих земель. Подписываешь бумагу, что уезжаешь и больше сюда не возвращаешься. Взамен — мы уходим, и ты остаёшься жив. Все твои люди — тоже живы. Чисто, без крови, по-божески.

Я усмехнулся, покачав головой.

— А если я откажусь?

Хромов пожал плечами, и в его глазах мелькнуло что-то хищное, звериное.

— Тогда мы возьмём всё золото силой. А тебя и твоих людей — перережем. Баб и детей — тоже. Без разницы. Мне Рябов платит за результат, а не за способ. Мёртвый ты или живой — ему всё едино.

Вокруг меня мои стрелки напряглись, пальцы легли на спусковые крючки. Я поднял руку, останавливая их.

— Передай Рябову, — сказал я медленно и отчётливо, глядя Хромову прямо в мутные, пьяные глаза, — что Андрей Петрович Воронов не торгуется с бандитами и не подписывает бумаги под угрозой. Если он хочет моё золото — пусть приедет сам и попробует забрать. А тебе, Хромов, советую уезжать, пока цел. Потому что через минуту мои люди начнут стрелять. И первая пуля полетит тебе в лоб.

Лицо Хромова потемнело, налилось бычьей злобой.

— Пожалеешь, щенок! — прохрипел он, брызгая слюной. — Мы вас всех тут закопаем! Землёй засыплем!

Он развернулся и быстро пошел к своей лошади, неуклюже, вразвалку, как медведь. Вскочил в седло, поскакал обратно к своим, на ходу выкрикивая ругательства.

— Готовьтесь! — крикнул я. — Сейчас пойдут!

Хромов что-то орал своим людям, размахивая руками. Потом выхватил саблю, взмахнул ею над головой.

— В атаку! — донёсся его рёв.

Двадцать всадников ринулись на нас. Земля задрожала под копытами. Они неслись во весь опор, стреляя на скаку из ружей и пистолетов. Пули свистели над головами, вгрызались в брёвна частокола, высекая щепки.

— Огонь! — скомандовал я.

Наши стрелки открыли огонь. Грохот выстрелов, дым, крики. Первая волна атакующих дрогнула — двое упали из сёдел, ещё один, раненый, заорал и попытался развернуть лошадь, но его конь споткнулся и рухнул, придавив всадника.

Но остальные скакали дальше. Они были близко — тридцать шагов, двадцать…

— Гранаты! — крикнул я.

Архип и двое артельщиков зажгли фитили, швырнули чугунные шары через частокол. Гранаты упали прямо под копыта, взорвались с оглушительным грохотом. Облако дыма, осколки, крик лошадей, стоны людей, кровь на траве. Лошади взвились на дыбы, сбрасывая всадников, разбегались в панике, топча упавших.

Атака захлебнулась. Хромов, потерявший почти треть людей за несколько секунд, заорал, захлёбываясь матом:

— Назад! Отход! К лесу!

Уцелевшие развернулись и поскакали обратно к лесу, оставляя за собой убитых и раненых, корчившихся в агонии.

Я опустил винтовку, тяжело дыша. Первый раунд — наш. Но Хромов не из тех, кто сдаётся после первой неудачи.

Весь день мы ждали следующей атаки. Но Хромов не спешил. Он отвёл своих людей в лес, устроил лагерь на опушке, вне досягаемости наших пуль. Оттуда доносились пьяные голоса, ругань, стрельба в воздух — они пили, заглушая страх и злость.

Ночью я не спал. Ходил у стен, проверял посты, вглядывался в темноту. Где-то там, в лесу, сидели враги. Двенадцать-пятнадцать человек, злые, жаждущие мести за убитых товарищей.

А Игната всё не было. И это гнало страх под рёбра, холодный и липкий.