Золотая лихорадка. Урал. 19 век. Книга 2

Глава 13

Гришка замолчал, глядя в пол, губы поджаты.

Я подошёл ближе, заглянул ему в глаза — маленькие, бегающие, полные страха.

— Слушай меня внимательно, Гришка, — сказал я тихо, но жёстко. — Я обещал, что вора выгоню. Но если ты сейчас расскажешь всё — кто ещё с тобой в доле, как воровали, куда сбывали — я не отдам тебя уряднику. Просто выгоню. Без расчёта, но живым. А если будешь молчать…

Я выдержал паузу, давая ему время представить последствия.

— Тогда завтра же повезу в город. И пусть урядник разбирается. За кражу на прииске — каторга. Лет десять, если повезёт. А если не повезёт — петля.

Гришка побледнел ещё сильнее, если это было возможно. Губы задрожали. Он глотнул воздух, словно тонущий перед последним погружением.

— Я… я не один, — выдавил он наконец хриплым шёпотом. — Нас трое было.

— Кто ещё? — спросил я, чувствуя, как внутри всё холодеет.

— Сенька Рябой и… и Федька Кривой.

Федька.

Это имя ударило, как кулак в солнечное сплетение. Федька был старожилом. Пусть не с самого начал артели работал, но и не из последних.

— Как воровали? — спросил я, стараясь держать голос ровным, хотя внутри всё кипело.

— Федька… он старший смены, — начал Гришка, глядя в пол. — Когда промывали партию, он… он горсть песка в карман прятал. По чуть-чуть, чтобы незаметно было. А потом, вечером, мне передавал. Я прятал у себя в бараке, под скамьей. В мешочке, зашитом в тряпку.

— А Сенька Рябой?

— Сенька на шлюзах работал. Он тоже по чуть-чуть брал, когда никто не видел. Мы договорились — складываем вместе, а потом в городе сбудем через знакомого Федьки.

— Сколько набрали?

Гришка помялся, облизал пересохшие губы.

— Фунт, наверное. Может, чуть больше.

Фунт. Это четыреста граммов чистого золота. Это немало. Я бы даже сказал что очень много.

Я обернулся к Игнату.

— Возьми Кремня и Сыча. Иди в барак. Федьку и Сеньку — сюда. Тихо, без шума, чтоб остальных не будить. Если попытаются бежать — бей прикладом. Но живыми доставь.

Игнат кивнул и вышел, прихватив с собой обоих волков.

Я сел за стол, глядя на Гришку. Тот стоял, понурив голову, руки всё ещё скручены за спиной. Весь вид его выражал жалкое отчаяние.

— Где спрятал золото? — спросил я.

— Под лавкой. В мешочке, зашитом в старую онучу. Там… там ещё тряпками обмотано, чтоб не звякало.

— Покажешь.

— Покажу… — кивнул он безнадёжно.

Мы вышли из конторы. Ночь была тихой, холодной. Надо мной раскинулось чёрное небо, усыпанное звёздами — столько, сколько никогда не увидишь в двадцать первом веке. Где-то вдали ухнул филин, зловеще и протяжно.

Барак спал. Слышался храп, кто-то ворочался во сне, скрипели лавки. Я держал Гришку за ворот, чтобы не вздумал дёрнуться. Мы подошли к его месту — угловая лавка.

Гришка нагнулся, запустил руку под доски настила. Пошарил там, ругаясь сквозь зубы, потом вытащил узелок — грязная, засаленная тряпка, перевязанная бечёвкой.

Я забрал у него узелок, развернул. Внутри лежал мешочек из грубого холста. Я развязал его, заглянул внутрь при свете принесённого фонаря.

Золотой песок. Жёлтый, тяжёлый, россыпью лежащий на дне. И несколько мелких самородков, размером с ноготь.

Украденное.

Я завязал мешочек обратно, сунул за пазуху. Вокруг начали просыпаться — мужики поднимали головы, щурились на свет, бормотали сонные вопросы.

— Спите, — коротко бросил я. — Утром всё узнаете.

Мы вернулись в контору как раз вовремя — Игнат уже привёл Федьку и Сеньку.

Федька стоял мрачный, с налитыми кровью глазами, челюсть сжата, руки скрещены на груди. Видно было, что он не собирается оправдываться.

Сенька Рябой трясся, как осиновый лист на ветру. Лицо бледное, губы дрожат, глаза бегают из стороны в сторону, ища спасения, которого не было.

На столе я выложил мешочек с золотом. Развязал, высыпал содержимое на деревянную поверхность. Жёлтая горка песка и самородков заблестела при свете свечей.

— Вот оно, ваше богатство, — сказал я тихо, глядя на всех троих по очереди. — Из-за этого вы готовы были подставить всю артель. Продать своих товарищей.

Федька поднял голову, зло глянул на меня.

— Ты нас как крепостных держишь! — выплюнул он с ненавистью. — Горбатимся день и ночь, а ты всё себе гребёшь! Записи твои, контроль, книги! Как на каторге!

— Я плачу доли, — отрезал я холодно. — Каждому — по труду. Ты получил за прошлый месяц восемь рублей серебром. Это больше, чем на других приисках за полгода платят.

— Мало! — выкрикнул Федька, и в голосе его звенела злоба. — Золота тут на тысячи рублей! Мы его моем! А нам — крохи! Объедки с барского стола!

Я встал, подошёл вплотную к нему.

— Золота здесь столько, сколько я смог добыть своим умом, своими деньгами и своим риском. Я вложил в это дело всё, что имел. Риск — мой. Затраты — мои. Штольц и Рябов хотят меня убить — это тоже моя проблема, не твоя. А ты — наёмный работник. Получаешь жалованье и долю. Договор был честный. Этого мало? Вон дверь. Никто не держал.

Федька сплюнул на пол, прямо к моим ногам.

— Лицемер. Ты такой же, как Рябов. Только умнее.

Я почувствовал, как внутри что-то оборвалось. Злость, которую я сдерживал до этого, вырвалась наружу.

— Такой же, как Рябов? — переспросил я тихо, но в голосе звенела сталь. — Рябов вас в кандалах держит, в холодной воде по пояс гоняет за копейки. Бьёт плетьми, морит голодом. Я вам крышу над головой даю, горячую еду, честную плату. Учу грамоте тех, кто хочет. Детей приютил. Это я такой же?

Федька молчал, но в глазах его горела непримиримая ненависть. Я понял — он не раскается. Он считает себя правым.

Я развернулся к Игнату.

— Всех троих — за ворота. Сейчас. Без расчёта, без вещей. Пусть идут куда хотят.

— Петрович! — взвыл Сенька Рябой, падая на колени. — Там ночь! Там волки! Штольц рыщет! Нас же убьют!

— Надо было думать раньше, — холодно ответил я, не глядя на него. — Игнат, выполняй. И проследи, чтоб они далеко ушли от лагеря. Не хочу видеть их рядом.

Игнат кивнул.

— Есть, командир.

Их вывели под конвоем. Сенька плакал и причитал, Гришка шёл молча, понурив голову. Федька шагал прямо, не оглядываясь, спина прямая, как у солдата на параде.

Я остался один в конторе. Сел за стол, взял мешочек с краденым золотом, взвесил на ладони. Тяжёлый. Холодный.

Предательство Федьки резануло больнее, чем я ожидал. Он был одним из первых. Мы вместе рыли шурфы, вместе отбивали нападение людей Рябова, вместе пережили зиму. А он оказался вором.

Но выбора не было. Если бы я простил — завтра воровать начали бы все. Доверие — штука хрупкая. Один раз дашь слабину — и система рухнет.

Утром я собрал артель. Всех, до единого человека.

Мужики стояли молча, хмурые, угрюмые. Все уже знали — сарафанное радио в лагере работало быстрее любого телеграфа. Кто-то из проснувшихся ночью видел, как уводили Федьку и остальных. Слухи разлетелись мгновенно.

— Ночью поймали троих воров, — начал я без предисловий, глядя в суровые, настороженные лица. — Федьку Кривого, Сеньку Рябого и Гришку. Украли фунт золота из общего котла. Признались в содеянном. Всех троих выгнал из артели.

По рядам прошёлся ропот — тихий, приглушённый.

— Федька… — пробормотал кто-то сзади. — Не верится. Он же почти с самого начала с нами был.

— Был, — подтвердил я. — И предал. Поверите мне или нет — но это факт. Вот золото, которое они своровали.

Я поднял мешочек, развязал его и высыпал содержимое на стол, поставленный посреди двора. Жёлтая куча песка и самородков заблестела на утреннем солнце.

— Фунт. Это ваши деньги, мужики. Ваша доля, которую они украли у каждого из вас.

Это задело. Лица стали жёстче, злее. В толпе загудели голоса, кто-то выругался.

— Я обещал: пойманный вор — вон из артели, — продолжил я. — Сдержал слово. Теперь это золото вернётся в общий котёл. И в конце месяца, когда будем делить доли, учтём его. Разделим честно между всеми, кто работал по совести.

Я обвёл взглядом людей, встречаясь глазами с каждым.

— Хочу, чтобы все поняли раз и навсегда. Я не против того, чтобы вы богатели. Я за это всеми руками. Но честно. Работаешь — получаешь по заслугам. Воруешь — вылетаешь прочь. Третьего не дано.

Михей поднял руку.

— Андрей Петрович, а система… она останется? С лотками, взвешиванием, записями?

— Останется, — твёрдо ответил я. — Пока хоть один человек в артели способен украсть или поддаться соблазну — система будет работать в полную силу. Когда докажете, что можно полностью доверять — ослаблю контроль. Но не раньше.

Кузьма кашлянул, выступил на шаг вперёд.

— А если… если кто честно работает, но ему кажется, что система слишком жёсткая? Что книги эти, подписи… Ну, неудобно это всё.

Я посмотрел на него внимательно.

— Скажи прямо, Кузьма. Что конкретно не нравится?

Он помялся, переминаясь с ноги на ногу.

— Да вот… роспись эта в книге после каждого взвешивания. Многие ведь грамоты не знают. Крестик ставят. Стыдно перед образованными людьми получается.

Я задумался на мгновение. Он был прав — многие артельщики были неграмотными, выросли в глухих деревнях, где школ не водилось. Для них каждая роспись, каждый крестик в книге — напоминание об их невежестве, маленькое унижение.

— Я вот, что скажу, — ответил я после паузы. — Кто не учен грамоте и хочет это дело поправить — так никто ж вас не останавливает. Вон Елизар Михея на сколько знаю грамоте учит, да и Архип тоже не чурается подходить, когда Елизар что-то объясняет Михею. Кто вам не дает учиться? Я только за. Даже время для этого могу специально выделить.

Кузьма заметно повеселел, лицо разгладилось.

— Годится! Это дельно придумано, Петрович.

— Ещё вопросы есть у кого? — спросил я, оглядывая собравшихся.

Молчание. Люди переглядывались, но никто больше не решался высказаться.

— Тогда разойдись. По работам. День не резиновый — золото само себя не помоет.

Артель разошлась — медленно, неохотно, но разошлась. Я остался стоять у стола с золотом, глядя им вслед.

Игнат подошёл сбоку, встал рядом.

— Тяжело тебе было, командир, — сказал он тихо. — Федьку-то выгонять.

— Тяжело, — признался я, не поворачивая головы. — Но необходимо. Если бы простил его — завтра половина артели решила бы, что можно воровать безнаказанно. А я не могу себе этого позволить. Мы на краю, Игнат. Один неверный шаг — и всё рухнет.

Он кивнул понимающе.

— Правильно сделал. Жёстко, но правильно.

После этого случая воровство прекратилось окончательно. Система работала безотказно, как швейцарские часы — каждый винтик на своём месте, каждое действие записано и проверено.

Каждый золотник золота был на строгом учёте. Каждая смена знала: недостача — и отвечать придётся перед всей артелью, перед товарищами, которым ты должен объяснить, куда делись их деньги.

В конце месяца я провёл полный расчёт с артелью. Это был важный момент — первый раздел доли после введения новой системы учёта и контроля.

Я собрал всю артель во дворе, выставил большой стол посередине. На стол выложил конторскую книгу с записями и несколько кожаных мешков с золотом — тяжёлых, туго набитых.

Люди собирались медленно, переговариваясь вполголоса. В глазах читалось напряжённое ожидание — сколько же они получат?

Когда все собрались, я поднял руку, призывая к тишине.

— Слушайте внимательно, — начал я громко и отчётливо. — За прошедший месяц мы намыли чуть больше пуда золотого песка и самородков. Плюс вернули фунт от пойманных воров.

По толпе прошёлся одобрительный гул — это был хороший результат.

— Из этой суммы, — продолжил я, — две трети пуда идёт на расходы артели. На что именно? Слушайте: провизия — мука, крупы, мясо, соль. Инструмент — покупка железа, гвоздей, досок. Новое оборудование — ремонт бутары, постройка дополнительных шлюзов. Оплата охраны — жалованье волкам Игната, которые нас берегут от Штольца. Взятки чиновникам, чтобы не мешали работать. Всё это записано в книге, можете проверить.

Я похлопал по толстому переплёту конторской книги.

— Остаётся треть пуда. Это делим между собой. Моя доля как хозяина, организатора и того, кто вложил начальные деньги и несёт весь риск — половина от остатка.

Я выдержал паузу, наблюдая за реакцией. Недовольного ропота не последовало — они понимали, что я тоже рискую головой не меньше их.

— Остальное — ваше. Делим строго по труду. Кто работал все смены без прогулов и болезней — получает полную долю. Кто болел или прогуливал — пропорционально меньше. Кто провинился или получил штрафы — вычитаем из доли и делим снова между оставшимися.

Я открыл книгу на нужной странице.

— Начинаем по списку. Михей Гаврилович!

Михей вышел вперёд.

— Работал двадцать восемь смен из тридцати возможных, — зачитал я. — Два дня болел после того обвала в шурфе, когда чуть не засыпало. Учитываем.

Я отсчитал золотой песок на точных весах, аккуратно ссыпал в маленький мешочек из мягкой кожи, завязал и протянул Михею.

— Держи. Честно заработал.

Михей взял мешочек, взвесил на ладони, кивнул удовлетворённо. В глазах блеснула радость.

— Спасибо, Андрей Петрович. Добрая плата.

— Следующий! Кузьма Петрович!

Кузьма — рыжий гигант — вышел, ухмыляясь.

— Тридцать смен без прогулов, — объявил я. — Полная доля.

Ему я отсыпал чуть больше. Он принял мешочек, расплылся в довольной улыбке.

— Вот это дело! Спасибо, командир!

Так, один за другим, выходили люди. Новеньким, кто отработал только половину месяца, доставалось меньше — но и они были довольны — это было в разы больше чем на других приисках.

Когда очередь дошла до Архипа, я специально поднял голос, чтобы все слышали:

— Архип Фёдорович! Ты не только на промывке работал честно и без прогулов. Ты ещё и оборудование чинил круглосуточно, мины и гранаты ковал для обороны, инструмент новый делал. Это отдельная, очень важная работа для всей артели.

Я сделал паузу для эффекта.

— Поэтому тебе — доля промывочная полная. Плюс премия за кузнечное мастерство и особо важную работу — ещё три золотника сверху.

Глаза кузнеца округлились от изумления и радости.

— Петрович, ты серьёзно⁈

— Абсолютно серьёзно, — кивнул я с улыбкой. — Заработал честно. Держи и дальше работай так же хорошо.

Я отсыпал ему золото, протянул мешочек. Архип взял его обеими руками, словно святыню, прижал к груди.

— Спасибо, Андрей Петрович! Век не забуду!

Когда расчёт закончился, артель гудела, как растревоженный улей. Мужики пересчитывали золото, взвешивали мешочки на ладонях, показывали друг другу, обсуждали, хвастались.

Настроение было приподнятым, радостным. Люди получили деньги — настоящие, осязаемые, свои кровные. Не обещания, не расписки — живое золото, которое можно потратить, отложить, семье отправить.

Кузьма подошёл ко мне, протянул большую, жилистую руку.

— Спасибо, Петрович. Честно заплатил, по-божески. Я на других приисках работал — там такого не видел. Там хозяин урвёт сколько сможет, а работягам крохи бросит.

— Обещал — сделал, — пожал я его руку крепко. — Будете работать честно и усердно — и дальше так будет. Может, даже больше, если добыча пойдёт лучше.

Вечером, когда все разошлись по баракам, празднуя и обсуждая полученное, Игнат сел напротив меня за столом в конторе. Налил нам обоим по кружке горячего сбитня с мёдом.

— Ну что, командир, — сказал он, отхлебнув ароматный напиток. — Довольны они твоим расчётом?

— Более чем довольны, — кивнул я, потягивая свой сбитень. — Видел их лица? Это не те гроши, что на других приисках платят. Это их золото, которое они сами добыли своим потом и кровью.

— Прикинь, Игнат с кем в город отправишься. Наши то захотят прикупить себе чего. Да и запасы нашей провизии худеют — тоже нужно прикупиться. Завтра объявим, что в город пойдете.

— Хорошее дело придумал, Андрей Петрович. Артель будет довольна.