Золотая лихорадка. Урал. 19 век. Книга 2

Глава 20

Степан прислал курьера среди ночи. Это само по себе было дурным знаком — обычно он не рисковал людьми в темноте, зная, что лес кишит волками и людьми Рябова. Но когда я развернул письмо, промокшее под дождём и написанное торопливым, слаборазборчивым почерком, понял: время вышло.

'Андрей Петрович! Рябов собрал всё, что смог. Продал последнее имущество, влез в долги по уши, заложил даже дом в городе. Нанял банду — человек пятьдесят, может, больше. Это не просто отморозки, как были у Хромова. Это профессионалы. Бывшие солдаты, дезертиры, каторжники, которым терять нечего. Вооружены по полной — ружья, пистолеты, холодное оружие. Командует ими Шмаков Пётр Семёнович, тот самый, про которого Хромов говорил. Бывший вахмистр, зверь редкостный.

Но это ещё не всё. Рябов договорился с губернским ревизором Фёдором Ильичом Кошкиным. Тот выезжает к вам под предлогом плановой проверки. Прибудет одновременно с бандой Шмакова — не случайно, конечно. План такой: Шмаков нападает, устраивает резню, грабит лагерь. А Кошкин появляется «по долгу службы», видит «незаконную добычу», «нападение на государственных чиновников», «сопротивление властям» — и оформляет всё как законную полицейскую операцию против преступников. Твоя артель объявляется вне закона, тебя самого либо убивают, либо арестовывают за бунт против короны. Рябов получает прииски по решению губернатора, как конфискованное у преступников имущество.

Изящно, сволочь. Он учёл все свои прошлые ошибки. Теперь бьёт сразу с двух сторон — силой и законом. И если одно не сработает, сработает другое.

Выступили вчера вечером. По моим расчётам, будут у тебя через два-три дня. Береги себя, Андрей Петрович. Это последний бой. Либо ты его сломаешь окончательно, либо он сломает тебя. Третьего не дано. Степан.'

Я сложил письмо, положил на стол. Руки не дрожали — удивительно, учитывая, что внутри всё сжалось в ледяной комок. Пятьдесят бандитов плюс губернский ревизор. Двухсторонняя атака — военная и бюрократическая. Рябов поставил на кон последнее, что у него было. И если он проиграет — его раздавят кредиторы, как жука под сапогом. Но если выиграет…

Я встал, подошёл к окну. За стеклом темнота, дождь, слышно, как вода барабанит по крыше барака. Где-то там, в этой мокрой, холодной тьме, движется банда Шмакова. Пятьдесят вооружённых до зубов головорезов, готовых убивать за деньги.

Нужно было действовать. Быстро. Решительно.

Я распахнул дверь конторы, крикнул в темноту:

— Игнат! Савельев! Волк! Архип! Елизар! Срочно ко мне! Военный совет!

Через десять минут они все были в конторе. Мокрые от дождя, сонные, но мгновенно проснувшиеся, когда я зачитал письмо Степана вслух.

Повисла тишина. Тяжёлая, плотная, как свинцовая туча перед грозой.

Савельев первым нарушил молчание. Он встал, подошёл к карте на стене, провёл пальцем по маршруту от города до нашего лагеря.

— Пятьдесят человек, — пробормотал он, прищурившись. — Это серьёзная сила. Если они профессионалы, как пишет твой человек, то просто отсидеться за частоколом не получится. Они знают, как брать укрепления. Подожгут, подорвут — рано или поздно прорвутся.

— У нас двадцать пять казаков, — сказал Игнат, скрестив руки на груди. — Плюс тридцать артельщиков, которые умеют стрелять. Плюс укрепления, мины, ловушки Архипа, «волки» в конце концов.

— Это даст нам преимущество в обороне, — кивнул Савельев. — Но только если они будут атаковать в лоб. А если Шмаков не дурак — а судя по тому, что он бывший вахмистр, он не дурак — он попытается нас измотать. Осадой, обстрелами, диверсиями. Перекроет подвоз провизии и воды. Будет ждать, пока мы не сдохнем от голода или не сдадимся.

Я покачал головой.

— Времени на осаду у него нет. Рябов на мели, кредиторы давят. Если операция затянется на недели — он не выдержит финансово. Нет, Шмаков будет действовать быстро. Ударит сильно, жестоко, чтобы сломить нас за несколько дней максимум.

Архип, сидевший в углу и молча слушавший, подал голос:

— А что с этим ревизором? Кошкиным? Если он приедет одновременно с бандитами и увидит бойню — может всё переиначить. Скажет, что мы на государственных чиновников напали, бунт подняли. И тогда против нас уже не Рябов будет, а вся губерния с жандармами и войсками.

Это был ключевой момент. Именно этого я и боялся больше всего. Рябов научился играть по правилам моей игры — использовать бюрократию как оружие. И теперь он наносил удар, от которого невозможно было просто отмахнуться силой.

— Кошкина нужно нейтрализовать, — сказал я медленно, обдумывая каждое слово. — Но не убивать. Это губернский ревизор, представитель власти. Если мы его убьём или даже просто изобьём — нас действительно объявят бунтовщиками. И тогда конец. Против нас двинут регулярные войска, и никакие казаки не спасут.

— Тогда что? — спросил Волк. — Пустить его, дать провести проверку, пока вокруг стрельба и трупы?

— Нет, — я покачал головой. — Мы его… задержим. Вежливо. Под предлогом безопасности. Скажем, что идёт бандитское нападение, и мы не можем гарантировать ему безопасность, если он будет ходить по лагерю во время боя. Посадим в надёжное место, под охрану, накормим, напоим, обеспечим комфорт. А когда всё закончится — выпустим и покажем ему результаты. Тела бандитов, оружие, документы, доказательства, что это они на нас напали, а не мы на государство.

Савельев усмехнулся, и в его усмешке читалось одобрение.

— Хитро, Андрей Петрович. Очень хитро. Так мы и ревизора сохраним, и свою правоту докажем. Главное — чтобы бандиты оставили улики. Письма от Рябова, расписки о найме, что-нибудь такое.

Я кивнул.

— Степан постарается переслать нам копии расписок Рябова со Шмаковым, если успеет достать. Но даже если нет — можно будет допросить пленных, если возьмём живыми. Заставить признаться, кто их нанял и зачем.

Игнат прищелкнул языком.

— А если Кошкин — не дурак и понимает, что его используют? Если откажется сидеть тихо, потребует немедленного освобождения, пригрозит арестом?

— Тогда, — я посмотрел ему в глаза, — мы его всё равно задержим. Силой, если придётся. Но так, чтобы не покалечить и не унизить. Объясним потом, что действовали из лучших побуждений, спасая его жизнь от бандитов. Извинимся, компенсируем моральный ущерб золотом. Он чиновник, он поймёт язык денег.

Елизар, до этого молчавший, вдруг заговорил. Голос у него был тихий, но веский, как удар колокола:

— Андрей Петрович, а если не отобьёмся? Если Шмаков всё-таки прорвётся? Что тогда с женщинами и детьми? С Марфой, с моей внучкой, с сиротами, которых ты приютил?

Вопрос повис в воздухе. Все смотрели на меня, ждали ответа.

Я медленно выдохнул, чувствуя, как тяжелеет язык.

— Если мы не отобьёмся, Елизар, то бандиты вырежут всех. Шмаков получил приказ не оставлять свидетелей. Рябов хочет, чтобы от артели «Воронов и Ко» остались только пепел и слухи. Поэтому… поэтому отступление невозможно. Да и некуда. Мы стоим насмерть. Здесь. До конца.

Тишина стала ещё тяжелее.

Савельев нарушил её, хлопнув ладонью по столу.

— Ну так и будем стоять, — сказал он твёрдо. — Мои казаки не привыкли отступать. Мы держали Бородино против армии Наполеона, когда шансов не было вообще. Здесь шансы есть. Хорошие шансы. Нужно только правильно распорядиться силами и не дать себя застать врасплох.

— Что предлагаешь? — спросил я, наклоняясь над картой.

Савельев придвинул свечу ближе, начал рисовать пальцем воображаемые линии на карте.

— Первое: разведка. Нужно точно знать, откуда они придут, сколько их на самом деле, как вооружены. Отправляем лучших следопытов — пусть найдут банду Шмакова до того, как она подойдёт к лагерю. Засекут маршрут, численность, вооружение. Доложат нам. Это даст время на подготовку.

Я кивнул.

— Елизар, ты и твои люди — старообрядцы — лучшие следопыты в округе. Можешь выделить двух-трёх?

Старик кивнул.

— Фома и ещё пара человек. Они тайгу знают, как свой двор. Найдут и доложат.

— Хорошо. Второе?

— Второе: засады, — продолжил Савельев. — Мы не будем ждать, пока они подойдут к воротам. Встретим их на подходах. Заминируем тропы, которыми они пойдут. Поставим стрелков в лесу, на деревьях и в укрытиях. Когда они начнут подходить — откроем огонь. Проредим их ряды ещё до того, как они увидят лагерь. Потом отойдём, заманим их глубже, в ловушки.

— Партизанская тактика, — одобрительно кивнул Игнат. — Казаки её любят. И умеют.

— Третье: оборона лагеря, — Савельев ткнул пальцем в центр карты, где был обозначен наш частокол. — Усиливаем все слабые места. Ставим дополнительные рогатки, волчьи ямы, мины у ворот и на подходах. Готовим зажигательные смеси Архипа — если они попытаются штурмовать стены, польём их огнём. Организуем запасные позиции внутри лагеря — если прорвут первую линию, будем отходить ко второй, третьей. Каждый барак — маленькая крепость.

Архип заёрзал на стуле, глаза загорелись азартом.

— Я могу сделать больше мин. И ещё — «адские котлы». Это большие горшки с порохом, гвоздями и камнями. Закапываешь у ворот, поджигаешь фитиль — взрывается, косит всех в радиусе десяти шагов. Страшная штука.

— Делай, — коротко бросил я. — Всё, что можешь. Времени мало — два дня, может, три.

— Четвёртое, — Савельев поднял четыре пальца, — психология. Бандиты — они не солдаты. Они дерутся за деньги, а не за идею. Если мы покажем им, что взять нас будет дорого — очень дорого, — многие струсят и сбегут. Поэтому первый удар должен быть максимально жестоким. Убить как можно больше в первые минуты. Показать, что каждый шаг к нашему лагерю стоит жизни. Тогда их боевой дух сломается.

Я слушал, кивал, записывал ключевые моменты на листе бумаги. План складывался, обретал форму. Он не был идеальным — слишком много неизвестных, слишком многое могло пойти не так. Но это был план. А план лучше, чем паника.

— Пятое, — добавил я, глядя на всех. — Мораль наших людей. Артельщики — не профессиональные бойцы. Не все из них убивали. Когда начнётся настоящая бойня, кто-то может сломаться. Испугаться, бросить оружие, побежать. Такого до этого не было, но исключать нельзя. Нужно их подготовить морально. Объяснить, что отступать некуда. Правда — лучший мотиватор.

Игнат кивнул.

— Я с ними поговорю. По-солдатски. Без лишних слов. Скажу, как есть: либо мы их убьём, либо они нас. Середины нет.

— Шестое, — Савельев снова взял инициативу, — резерв. Нельзя бросать все силы в первую линию. Нужен резерв — свежие бойцы, которые вступят в бой, когда остальные устанут или понесут потери. Я предлагаю разделить казаков на три группы: первая — засады на подходах, вторая — оборона стен, третья — резерв в лагере, готовый броситься туда, где прорвут.

Я записал это тоже.

— Согласен. Игнат, ты командуешь резервом. Волк — засадами. Савельев — обороной стен. Я буду координировать всё из конторы, здесь у меня лучший обзор и связь со всеми точками.

Мы ещё час обсуждали детали: где ставить мины, сколько стрелков выделить на каждый участок, как организовать подачу боеприпасов и воды бойцам, куда эвакуировать раненых, где держать пленных, если возьмём.

Когда рассвет начал сереть за окном, Савельев встал, потянулся, хрустнув позвоночником.

— Ну что ж, господа, — сказал он с усталой улыбкой. — Работы много. Времени мало. Приступаем.

Все поднялись, закивали, разошлись по своим делам. Я остался один в конторе, глядя на карту, исписанную пометками, стрелками, крестиками.

Через два-три дня здесь будет ад. Кровь, дым, крики, трупы. И либо мы выживем, либо нет.

Я сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.

Выживем. Обязательно выживем.

Утро встретило нас холодным ветром и низким серым небом, из которого вот-вот должен был пойти дождь. Лагерь жил в лихорадочном ритме подготовки к войне.

Архип со своими помощниками разжёг горн на полную мощь. Кузница гудела, как растревоженный улей. Искры летели столбом, молоты лязгали, металл стонал под ударами. Кузнец делал всё, что обещал: мины, «адские котлы», дополнительные наконечники для пик, гвозди для гранат.

— Андрей Петрович, — крикнул он мне, когда я проходил мимо, — к вечеру будет готово двенадцать «адских котлов» и штук тридцать мин! Куда их размещать?

— Мины — Волку отдашь, он знает, где ставить. «Котлы» — половину у ворот, половину на северной стороне, там частокол слабее.

— Будет сделано!

Казаки под командованием Савельева рыли волчьи ямы вдоль периметра. Глубокие, узкие, с заострёнными кольями на дне. Сверху маскировали хворостом и дёрном — чтобы враг не заметил, пока не провалится.

— Глубже копай, Гришка! — орал есаул на молодого казака, который вяло махал лопатой. — Если яма мелкая — враг выберется и тебе глотку перережет! А если глубокая — сломает ногу и станет лёгкой мишенью!

Гришка закряхтел, заработал лопатой с удвоенным усердием.

Елизар с сыном готовили группу разведчиков. Фома проверял снаряжение — верёвки, нож, сухой паёк, кресало, запасные онучи.

— Отец, — сказал он, затягивая ремень на поясе, — если найдём их, что делать? Уходить, чтоб передать своим или попытаться задержать?

— Уходить, — твёрдо ответил Елизар. — Вас трое, их пятьдесят. Один чих не в ту сторону — и вас закопают в лесу так, что и кости не найдут. Ваша задача — увидеть, запомнить, доложить. Всё. Никакого героизма.

Фома кивнул. Братья-близнецы Гаврила и Михей тоже.

— Удачи вам, — сказал я, подходя к ним. — Будьте осторожны. Живыми вернитесь — это важнее любой информации.

— Вернёмся, Андрей Петрович, — улыбнулся Фома, показав белые зубы. — Мы не дураки в пасть зверю лезть.

Они ушли, растворившись в лесу бесшумно, как тени.

Артельщиков Игнат собрал у центрального барака. Человек тридцать — те, кто мог держать оружие и не терял голову при звуке выстрела. Он стоял перед ними, опираясь на винтовку, и говорил. Без прикрас, без лжи.

— Слушайте, мужики, — голос у него был хриплый, но твёрдый. — Через пару дней сюда придут бандиты. Человек пятьдесят. Вооружённые, злые, готовые убивать. Они хотят наше золото, наши жизни. Рябов им заплатил, чтобы они нас вырезали до последнего человека.

Артельщики переглянулись, кто-то сглотнул, кто-то стиснул зубы.

— Мы будем драться, — продолжил Игнат. — Насмерть. Потому что отступать некуда. Вот и весь разговор. Понятно?

— Понятно, — хором откликнулись мужики. В голосах страх, но и решимость.

— Вы не солдаты, — сказал Игнат мягче. — Я это понимаю. Вы не привыкли убивать. Но вы привыкли работать. Так вот: война — это тоже работа. Грязная, страшная, но работа. Я вас учил как стрелять, как перезаряжать, как не ссаться при виде врага. А казаки вас прикроют. Мы — профессионалы. Вы — поддержка. Вместе мы сила.

Он достал из кармана бутылку самогона, сделал глоток, передал по кругу.

— Пейте. По глотку каждый. Для храбрости. Но не нажирайтесь — пьяный боец мёртвый боец.

Бутылка пошла по рядам. Мужики пили, морщились, передавали дальше.

Игнат продолжал:

— Сегодня и завтра — тренировка. Стрельба, перезарядка, действия в строю. Я вас муштровать не буду, времени нет. Вы и так все это знаете, не раз показывал. Но когда начнётся — чтоб помнили, куда целиться и как не застрелить своих.

— А если… если мы не выдержим? — тихо спросил кто-то из задних рядов. — Если они нас задавят числом?

Игнат повернулся к голосу, посмотрел в глаза говорившему — молодому парню, почти мальчишке, с редким пушком на подбородке.

— Тогда мы умрём, — сказал Игнат просто. — Но умрём стоя. И утащим с собой столько врагов, сколько сможем. Чтобы те, кто выживет, вспоминали нас с благодарностью. Это единственное, что мы можем сделать. Понял?

Парень кивнул, бледный, но не отводящий взгляда.

— Понял.

Весь день я провёл в движении. Проверял укрепления, говорил с людьми, следил, чтобы все приказы выполнялись. Марфа с Татьяной готовили запасы еды — варили кашу, пекли хлеб, сушили мясо. В случае осады будет не до готовки.

— Андрей Петрович, — Марфа подошла ко мне, вытирая руки о фартук, — детей куда деть? Если начнётся стрельба…

— В сруб ко мне, — ответил я. — Самое крепкое здание. Стены толстые, окна узкие. Там они будут в относительной безопасности.

Она кивнула, глаза полные тревоги, но руки не дрожали.

— Справимся, Андрей Петрович. Дети не подведут. Я их научила, что делать, если страшно — молиться и не высовываться.

Я положил руку ей на плечо.

— Всё будет хорошо, Марфа. Обещаю.

Она улыбнулась слабо, не веря, но благодарная за попытку успокоить.

К вечеру Фома вернулся. Один. Без братьев.

Сердце ухнуло вниз, но он сразу поднял руку, успокаивая:

— Живы! Братья остались следить. Я прибежал доложить.

Мы прошли в контору. Фома рухнул на лавку, жадно глотая воду из ковша. Потом вытер рот рукавом и начал рассказывать.

— Нашли их. Вёрст в десяти отсюда, на старой охотничьей заимке у Гнилого ручья. Человек… — он поморщился, считая в уме, — пятьдесят пять, может, шестьдесят. Точно не скажу, они не все разом на виду были. Вооружены хорошо — ружья, пистолеты, сабли, топоры. Организованные, дисциплина есть. Это не шайка пьяных отморозков, Андрей Петрович. Это бывшие солдаты. Видно по тому, как ходят, как караулы ставят.

— Командир? — спросил Савельев, стоя рядом со мной.

— Шмаков. Видел его. Высокий, плечистый. Орёт на людей, но те слушаются, не огрызаются. Значит, уважают. Или боятся.

— Когда выступят? — спросил я, наклоняясь ближе.

— Готовятся. Оружие чистят, боеприпасы проверяют. Слышал, как Шмаков орал: «Завтра на рассвете двинем! Хочу к обеду на прииске быть!» Значит, завтра утром выступят. К полудню будут здесь.

Завтра. Меньше суток.