Золотая лихорадка. Урал. 19 век. Книга 2

Глава 19

Утром девятнадцатого дня часовой на северной заставе выстрелил ракету. Зелёную — сигнал своих.

Я бросился к воротам, сердце колотилось.

— Открыть!

Ворота распахнулись. В проём въехала группа всадников — человек тридцать, не меньше. Впереди — Игнат, улыбающийся, довольный, живой.

А за ним…

Я замер, не веря глазам.

Они появились из тумана, как призраки. Нестройная, на первый взгляд, колонна всадников. Но стоило присмотреться — и видна была железная выучка в каждом движении. Кони под ними были не парадные, а рабочие, жилистые, привыкшие к грязи и переходам. Сами всадники выглядели так, будто их пожевала и выплюнула сама история. Потёртые папахи, разномастные чекмени — у кого синий с красными лампасами, у кого поношенный серый, у кого вообще простой тулуп. У кого-то справная шашка в ножнах, отполированная до блеска, у кого — старая пика с потемневшим от времени древком.

Но сидели они в сёдлах так, как сидят только те, кто родился верхом. Спины прямые, взгляды острые, руки лежат на поводьях с расслабленной уверенностью мастера.

Игнат ехал впереди, рядом с кряжистым мужиком лет пятидесяти, чья борода была седой, как ковыль в степи, а глаза — молодыми и цепкими, как у ястреба, высматривающего добычу.

Колонна въехала во двор, и артельщики, бросив работу, с опаской жались к стенам бараков, не зная, что и думать. От этих гостей веяло не просто силой, а какой-то древней, степной угрозой, от которой инстинктивно хотелось шею втянуть.

Игнат спрыгнул с коня, подошёл ко мне.

— Привёл, командир. Как просил. — Улыбнулся Игнат.

Седобородый спешился следом. Он подошёл ко мне вплотную, оглядел с ног до головы, задержал взгляд на моих руках, потом на лице.

— Здравствуй, — прогудел он голосом, похожим на перекат камней в горной реке. — Ты, что ли, Воронов Андрей Петрович будешь?

— Я, — кивнул я, глядя ему прямо в глаза. Отводить взгляд было нельзя — сожрут. — А вы, стало быть…

— Есаул Ефим Григорьевич Савельев, — представился он чётко, по-военному. — Бывший старшина Оренбургского казачьего войска. Служил двадцать пять лет, был под Аустерлицем, Фридландом, Бородино и Парижем. Награждён Георгиевским крестом третьей степени за храбрость. Списан по ранению — сабельный удар в плечо, рука до конца не разгибается. Игнат Захарович рассказал о вас и вашем деле. Я и мои люди готовы служить, если условия устроят.

Я смотрел на этого человека — прямого, как свеча, с лицом, испещрённым шрамами, полученными не в кабацких драках, а в настоящих сражениях, с глазами, видевшими смерть тысячу раз и переставшими её бояться. Это был воин. Настоящий. Из тех, кто ломает историю одним своим присутствием.

— Условия простые, есаул Савельев, — сказал я, протягивая руку. — Честная плата серебром и золотом, горячая еда, тёплое жильё. Защита артели от врагов — внешних и внутренних. Дисциплина, порядок, уважение к законам, которые я устанавливаю. Если это вам подходит — добро пожаловать в «Воронов и Ко».

Ефим Григорьевич, посмотрев мне в глаза, легко кивнул и пожал мою руку — крепко, по-солдатски, так что костяшки хрустнули.

— Подходит, Андрей Петрович. Мы служили Отечеству, но Отечество нас забыло после войны. Списали за ранения и старость, земли дали — кому кочку болотную, кому камни голые. Теперь послужим вам. Если вы, как говорит Игнат Захарович, человек чести, а не очередной барин-кровосос.

— Я не святой, — честно ответил я. — Но слово держу. А врагам — прощения не даю. Это про меня.

Казак усмехнулся, и в этой усмешке мелькнуло одобрение.

— Это нам нравится. Мы тоже врагам не прощаем. Кровь за кровь — закон степи.

Я повернулся к строю казаков, окинул их взглядом. Двадцать пять профессионалов. Двадцать пять мужчин, прошедших огонь, воду и медные трубы. С ними баланс сил менялся кардинально.

— Добро пожаловать, братцы, — сказал я громко, чтобы каждый слышал. — Располагайтесь. Игнат покажет барак, где будете жить. Отдыхайте с дороги. А завтра — приступаем к делу. У нас тут гости незваные — некий Хромов с бандой. Двенадцать-пятнадцать человек сидят в лесу, хотят нас ограбить и вырезать. Покажете им, как казаки с бандитами разговаривают.

Казаки заржали, загудели одобрительно, кто-то крякнул с удовольствием.

— Покажем, батько! — крикнул кто-то из задних рядов, молодой парень с серьгой в ухе. — Ещё как покажем! Давно саблю не точили!

Прибытие казаков изменило всё. Это было похоже на то, как если бы в стаю дворовых псов влили волчью кровь. Лагерь подтянулся, подобрался, выпрямил спину.

Есаул Савельев и его люди не стали тратить время на отдых, несмотря на долгую дорогу. Они спешились, расседлали коней, определили их в загон, а сами, даже не перекусив, пошли осматривать периметр.

— Хлипко, — вынес вердикт Ефим Григорьевич, пнув ногой частокол со стороны болота. — Тут они и полезут. Каторжник — он не дурак, он в лоб на ворота не попрёт, если видит укрепление. Он искать будет, где гнило. Где брёвна рассохлись, где землю подмыло. Вот сюда, — он ткнул пальцем в участок, где действительно бревна стояли не так плотно, — полезут в первую очередь.

— Там мины стоят, — возразил я. — И ловушки Архипа.

— Мины — это хорошо, — кивнул старый казак. — Только мина всех не положит. Первых трёх-четырёх — да. А кто прорвётся дальше — того встречать надо. Вплотную. Сталью.

Игнат немедленно включился в работу. Вместе с Савельевым они начали перекраивать нашу оборону со знанием дела, которое меня поразило до глубины души. Казаки привнесли с собой не только сабли и пики, но и опыт ведения войн на границах Империи, где противник был жесток и хитёр. Они знали, как организовать перекрёстный огонь, как делать «волчьи ямы», прикрытые хворостом, как расставить секреты так, чтобы враг и пикнуть не успел, как использовать рельеф местности для засад.

Артельщики смотрели на новых защитников с благоговением, смешанным с опаской. Для моих работяг казак был фигурой почти мифической — защитник веры и отечества, страшный в гневе, беспощадный к врагу.

— Слышь, дядька, — робко спросил молодой Сенька у одного из казаков, когда тот точил шашку на точильном камне. — А правда, что вы пули шашкой отбивать умеете?

Казак глянул на него, прищурился, оценивая, потом подмигнул:

— Пули — нет, брехня это. Байка для баб. А вот дурную башку с плеч снять одним махом, пока она моргнуть не успела — это могём. Хочешь, научу?

Сенька отшатнулся, но глаз не отвёл, зачарованный.

— Научи.

И они учили. Прямо там, во дворе, между сменами. Показывали, как держать пику, чтобы не вывихнуть руку при ударе и не вылететь из седла от отдачи, как принимать врага на тесак, как группироваться при падении с коня, как бить ногами в стременах, ломая рёбра противнику. Мои мужики, видя перед собой настоящих воинов, старались изо всех сил. Они понимали: эти люди — их щит. Но и самим плошать нельзя — казаки не любят слабаков и трусов.

К вечеру прииск превратился в крепость. Не в ту кустарную, которую мы строили своими силами, латая дыры где придётся, а в настоящую военную точку, где каждая деталь продумана.

Казаки заняли ключевые посты. Савельев распределил своих людей так, чтобы они перекрывали самые опасные направления — подходы от болота, лесные тропы, речную переправу. Артельщиков поставил во второй эшелон — поддерживать огнём и добивать тех, кто прорвётся через первую линию.

Я смотрел на это преображение и понимал: мы перешли черту. Мы больше не просто старатели, отбивающиеся от бандитов кто во что горазд. Мы стали силой. Организованной, дисциплинированной, грозной.

Вечером, сидя в конторе, я разливал чай. Напротив сидели Игнат и Савельев. Третьим был Волк — я не хотел, чтобы он чувствовал себя отодвинутым новоприбывшими.

— Рябов узнает, — сказал Игнат, глядя в кружку со сбитнем. — У него везде уши. Узнает, что у нас казаки. И что тогда?

— Пусть узнает, — Савельев погладил бороду неторопливым движением. — Ему же хуже спаться будет. Хотя вряд ли он вообще спит — таких, как он, совесть гложет по ночам.

— Это меняет дело, — заметил я, отхлёбывая горячий сбитень. — Раньше он думал, что идёт резать овец. Теперь он поймёт, что лезет в берлогу к медведю. С медвежатами-казаками.

Я кивнул.

— Именно.

Ночью я вышел на крыльцо. Дождь кончился, небо очистилось, высыпали звёзды — холодные, равнодушные, вечные.

В тишине слышались шаги часовых. Теперь они ходили по-другому — чётче, увереннее, с оружием наготове. Где-то у ворот тихо переговаривались казаки, обсуждая что-то на своём, полупонятном мне языке, перемежая речь южными акцентами. Слышалось ржание лошадей в загоне.

Я чувствовал, как меняется сама суть места. «Лисий хвост» перестал быть просто точкой на карте, где моют золото. Он оброс мышцами, зубами и когтями. Он стал крепостью.

Утром следующего дня я собрал военный совет в конторе. Игнат, есаул Савельев, Волк, Архип, Елизар. На столе лежала карта окрестностей, на ней свежие отметки — наш лагерь, позиции Хромова в южном лесу, дороги, тропы, опасные участки.

— Хромов сидит здесь, — я ткнул пальцем в точку на опушке. — Человек двенадцать-пятнадцать после вчерашней бойни. Вчера попытался атаковать в лоб, потерял шестерых убитыми и ранеными. Отступил, окопался. Сейчас, наверное, пьёт и думает, как нас достать. Или ждёт подкрепления от Рябова.

Ефим Григорьевич наклонился над картой, прищурился, водя пальцем по линиям.

— Пятнадцать бандитов против нас? — он усмехнулся, и в усмешке этой читалось презрение профессионала к дилетантам. — Это не бой. Это охота. Загонная.

— Что предлагаете, есаул? — спросил я, наливая ему сбитень.

Савельев провёл пальцем по карте, очерчивая маршрут двумя дугами.

— Ночью выходим двумя группами. Первая — пятнадцать казаков — обходит их с запада, через болото. Идём пешком, тихо, как тени. Вторая — десять казаков плюс ваши лучшие «волки», человек пять — с востока, через каменную гряду. На рассвете смыкаем кольцо и давим. Быстро, чисто, без лишнего шума. К утру от банды Хромова останется только память. Да вороньё на трупах.

Игнат кивнул одобрительно, узнавая знакомую тактику.

— Настоящая казачья охота. Окружить и уничтожить. Работает безотказно, если противник не ждёт и расслабился.

— А пленных брать будем? — спросил Волк, и в его голосе слышалась надежда на отрицательный ответ.

Савельев холодно глянул на него, и в этом взгляде не было и тени сомнения.

— Зачем? Это бандиты. Убийцы и грабители. Им пощады не положено ни по закону Божьему, ни по человеческому. Мёртвые не возвращаются за местью.

Я задумался. Жёстко. Очень жёстко. Но правильно. Хромов и его люди пришли убивать нас всех — мужчин, женщин, детей.

— Делаем, как говорит есаул, — решил я после паузы. — Но Хромова, если возможно, взять живым. Мне нужно, чтобы он рассказал, кто ещё из екатеринбургских наёмников работает на Рябова, какие у них планы, где базы. Остальных — по обстановке. Если сдадутся — пленим. Если нет — не церемонимся.

Савельев кивнул.

— Понял. Хромова — живым, если получится. Остальных — как Бог даст.

Ночь была тёплой для осени, безлунной. Идеально для скрытного передвижения. Казаки выступили в полной тишине — ни звяка снаряжения, ни скрипа сапог. Они двигались пешком, оставив коней в лагере, бесшумно, как призраки, растворяясь в темноте леса.

Я остался в лагере, на стене, с подзорной трубой. Ждал. Ждал рассвета. Ждал звука выстрелов, который скажет мне: началось.

Рассвет пришёл холодный, туманный. Лес тонул в молочной пелене, сквозь которую едва проглядывали силуэты деревьев.

И тут грохнули выстрелы. Сначала одиночные, хлёсткие — казачьи штуцеры, бьющие наверняка. Потом залп — разом, дисциплинированно. Казачий залп, отработанный в сотнях боёв.

Крики, ругань, топот, лязг металла.

Потом — тишина. Звенящая, мёртвая.

Через час Савельев вернулся. Лицо спокойное, бесстрастное, на мундире — брызги крови, на шашке — тоже.

— Готово, Андрей Петрович, — доложил он, как будто вернулся с обычного патруля. — Тринадцать бандитов уничтожены. Двоих взяли живыми — Хромова и ещё одного молодого, который сдался сразу, как только увидел, что дело швах. Остальные сопротивлялись. Но не долго. Получили по заслугам. Наши потери — один казак ранен — лёгкое ранение в предплечье, пуля навылет. Сам дошёл, Марфа уже перевязала.

Я выдохнул, не зная, радоваться или ужасаться тому, как легко и быстро профессионалы решают проблемы, которые казались мне неразрешимыми. Тринадцать человек. Уничтожены за час. Как волки режут овец.

— Где Хромов?

— В сарае, под охраной. Связан. Хотите допросить?

— Хочу.

Хромов сидел на полу сарая, связанный, избитый. Лицо его было в синяках и ссадинах, из разбитой губы сочилась кровь, смешанная со слюной. Но глаза всё ещё горели злобой — тусклой, затравленной, но непримиримой.

Я присел на корточки перед ним, разглядывая его с любопытством естествоиспытателя.

— Ну что, Фёдор Иванович, — сказал я тихо, почти ласково. — Поговорим?

Он сплюнул кровавой слюной мне под ноги.

— Иди ты…

Савельев, стоявший за моей спиной, молча шагнул вперёд, ударил Хромова сапогом в рёбра. Не сильно, но точно. Тот согнулся, захрипел, ловя ртом воздух.

— Андрей Петрович с тобой по-людски разговаривает, — холодно сказал есаул. — Отвечай уважительно. Или я тебя научу манерам. Я этому много лет учил басурман в степи.

Хромов поднял голову, посмотрел на меня с ненавистью, но уже с примесью страха.

— Чего хочешь?

— Имена, — ответил я. — Кто ещё из екатеринбургских наёмников работает на Рябова? Кого он нанял, кроме тебя? Сколько им платит? Где они сейчас?

Хромов замялся, глаза забегали, ища выход.

— Не знаю… Рябов сам всё…

Савельев снова занёс ногу. Хромов заорал:

— Стой! Скажу! Скажу, твою мать!

Он закашлялся, сплюнул ещё раз, уже с кровью.

— Есть ещё один. Шмаков Пётр Семёнович. Бывший вахмистр, списанный за пьянство и рукоприкладство к офицеру. У него банда — человек двадцать, может, больше. Отмороженные, как и мои. Рябов его тоже нанял. Платит золотом, много золота. Обещал, что после захвата твоих приисков поделится поровну.

— Где Шмаков сейчас?

— Не знаю точно. Где-то в районе Вишеры, в верховьях. У него там заимка старая, бывшая охотничья. Ждёт сигнала от Рябова. Когда я должен был взять твой лагерь, он должен был ударить по дороге, перерезать пути отступления.

Полезная информация. Очень полезная.

Я кивнул Савельеву. Тот вывел Хромова из сарая за шиворот, как щенка.

— Что с ним делать? — спросил есаул, когда мы остались вдвоём у конторы.

Я подумал. Хромов — убийца, бандит, отморозок. Суд ему не поможет — откупится через родственников или сбежит, подкупив стражу. А если отпустить — вернётся с новой бандой, озлобленный и жаждущий мести.

— Увезите его подальше в лес, — сказал я тихо, чувствуя, как холодеет что-то внутри. — Пусть там остаётся. Навсегда.

Савельев кивнул, без эмоций, без осуждения. Для него это был обычный приказ, каких он выполнил сотни за свою жизнь.

— Будет сделано.

Вечером я снова сидел в конторе, подводя итоги. Хромов уничтожен. Его банда разгромлена. Но впереди — Шмаков и его люди. А за ними — сам Рябов, загнанный в угол, отчаянный, готовый на всё.

Но теперь у меня были казаки. Двадцать пять профессионалов, способных противостоять любой угрозе. И это меняло всё.

Игнат зашёл, сел напротив, налил себе сбитень из остывшего кувшина.

— Ну как, командир? Доволен?

Я усмехнулся, впервые за много дней чувствуя, что груз с плеч немного спадает.

— Доволен, Игнат Захарович. Ты сделал невозможное. Привёл людей, которые изменили всё. Полностью.

— Это только начало, — ответил он, прихлёбывая сбитень. — Савельев говорит: если дело пойдёт, он сможет привести ещё казаков. Человек пятьдесят, может, сто. У него связи по всему Уралу и даже дальше — до Дона и Кубани. Ему достаточно послать весточку — и казаки потянутся. Слово есаула много значит для них.

Я задумался, глядя в окно на вечерний лагерь. Казаки чистили оружие у костров, готовили ужин, смеялись, травили байки о прошлых боях.