Золотая лихорадка. Урал. 19 век. Книга 2

Глава 1

Мы вернулись в лагерь, когда солнце уже перевалило за полдень.

Это было странное возвращение. Не было ни марша победителей, ни радостных криков, ни подброшенных в воздух шапок. Мы втроём — я, Елизар и Кремень — ввалились в ворота «Лисьего хвоста» грязные, мокрые до нитки после работы в ледяной воде, провонявшие болотной тиной и потом. Ноги гудели так, будто вместо мышц в икры залили свинец, а руки, сжимавшие топоры при рубке опор, всё ещё мелко дрожали от перенапряжения.

Те, кто оставался в охранении, встретили нас с облегчением. Игнат, уже успевший выставить усиленные посты, шагнул навстречу. Он и его волки вернулись раньше, ещё до рассвета, и теперь выглядели куда бодрее нас.

— Живые, — выдохнул он, оглядывая нашу промокшую троицу. — А мы уж волноваться начали. Думали, накрыло вас там водой.

— Накрыло, — криво усмехнулся я, чувствуя, как холодный ветер пробирает сквозь мокрый кафтан. — Только не нас, Игнат. Рябова накрыло.

— Сделали? — в глазах бывшего унтера полыхнул хищный огонёк.

— Сделали, — подтвердил Кремень, сплёвывая на землю. — Рухнула, как миленькая. Грохоту было — на всю тайгу.

— Добро, — кивнул Игнат. — Груз на месте, командир. В твоём срубе сложили. Всё до крупинки донесли.

Я кивнул ему, чувствуя, как с плеч сваливается невидимая гора. Главное сделано. Золото здесь, плотина разрушена, мы живы.

— Разбор полётов вечером, — хрипло скомандовал я. — Сейчас — сушиться, жрать и спать. Елизар, Кремень — на отдых. Игнат, держи периметр.

Я зашёл в свою комнату. В углу, накрытая рогожей, лежала куча кожаных мешков. Те самые, что унесли волки Игната. Я подошёл, откинул край рогожи. Тусклый, тяжёлый блеск. Золото Рябова. То самое, на которое он нанимал убийц, покупал чиновников, строил свою империю. Теперь оно лежало здесь, на полу моей избы. Мы вырвали кусок мяса из бока зверя. Но зверь был ещё жив. И теперь он был ранен и взбешён.

Сил не было даже на то, чтобы стянуть сапоги. Я опустился на лавку, чувствуя, как тело начинает бить запоздалый озноб.

— Елизар где? — спросил я вошедшего следом Игната.

— К своим пошёл, — ответил тот, подавая мне кружку с горячим сбитнем. — Сказал, молиться будет. Грех замаливать.

Я усмехнулся, обжигая губы горячим напитком. Грех. В нашем положении понятие греха стало слишком размытым. Грех ли ударить первым, если знаешь, что тебя хотят сжечь? Грех ли украсть у вора, чтобы купить оружие для защиты своей семьи?

— Ладно. Пусть молится. Вечером соберём артель. Надо людям объяснить, что мы натворили и что теперь будет.

Когда Игнат вышел, я наконец стянул сапоги, размотал мокрые портянки. Ноги парили. Я лёг на топчан, глядя в потолок. Перед глазами всё ещё стояла картина рушащейся плотины. Этот стон дерева, этот рёв освобождённой воды… Мы не просто сломали плотину. Мы сломали порядок вещей в этом уезде. Мы показали, что Рябов уязвим.

Сон сморил меня мгновенно, тяжёлый, без сновидений, похожий на провал в чёрную яму.

Проснулся я от того, что кто-то тряс меня за плечо. Марфа.

— Андрей Петрович, вставай. Вечер уже. Каша готова. И мужики собрались, ждут.

Я сел, тряхнул головой, прогоняя остатки сна. Тело болело, каждая мышца ныла, напоминая о ночном марш-броске и ледяной воде горной реки. Но голова была ясной. Холодной.

Я вышел на крыльцо. Солнце садилось, окрашивая верхушки елей в багрянец. На поляне, перед срубом, собралась вся артель. Двадцать пять человек. Моя маленькая армия. Они сидели на брёвнах, стояли, опираясь на черенки лопат, курили самокрутки. В их глазах я видел смесь страха, любопытства и жадности. Они знали, что Игнат принёс мешки. И они хотели знать, что им с этого перепадёт.

Нормальное человеческое чувство. Я не мог их винить. Они рисковали головами не за идею светлого будущего, а за возможность накормить свои семьи и вылезти из беспросветной нищеты.

Игнат стоял чуть в стороне, опираясь на свой штуцер. Его волки, отдохнувшие и почистившие оружие, рассредоточились по периметру, ненавязчиво контролируя толпу. Дисциплина.

Я спустился с крыльца и встал перед людьми.

— Ну что, артель, — начал я, и гул голосов стих. — Вернулись мы. Не с пустыми руками.

Я кивнул Игнату. Тот зашёл в избу и вынес один из кожаных мешков, развязал горловину и высыпал на расстеленную рогожу горку тускло поблёскивающего песка.

По толпе пронёсся вздох. Кто-то присвистнул. Глаза мужиков загорелись. Для них это было не просто золото. Это была водка, бабы, новые избы, сытая жизнь.

— Это золото Рябова, — громко сказал я. — Того самого, который хотел нас сжечь. Того самого, чьи люди убили Тимоху.

При упоминании имени погибшего парня лица посерьёзнели. Жадный блеск в глазах чуть померк, уступив место мрачной памяти.

— Мы забрали его. И мы уничтожили его плотину. Сейчас, пока мы тут разговариваем, Рябов подсчитывает убытки. И убытки эти таковы, что ему сейчас не до нас. Мы выиграли время.

Я замолчал, давая им осознать сказанное.

— Но вы должны понимать одно. Это не победа. Это только начало. Рябов — не тот человек, который утрётся и забудет. Он придёт за своим золотом. И за нашими головами. Он придёт с новой силой, с новой злостью.

Из задних рядов подал голос Петруха, тот самый, которому я лечил ногу:

— Так чего теперь, Андрей Петрович? Бежать нам? С деньгами-то сподручнее…

— Бежать? — я усмехнулся. — Куда? В тайгу? Так там нас переловят поодиночке. В город? Там урядник и власть, купленная Рябовым. Нет, братцы. Бежать нам некуда. Наша крепость здесь. И наша сила — только пока мы вместе.

Я подошёл к куче золота, зачерпнул горсть песка. Он был холодным и тяжёлым.

— Это золото, — я поднял руку, показывая песок всем, — пойдёт не на кабаки. И не на перинки пуховые. Оно пойдёт на дело. На нашу защиту.

По рядам прошёл недовольный ропот. Я ожидал этого.

— Но! — я повысил голос, перекрывая шум. — Я обещал вам долю. И я своё слово держу.

Я протянул руку Игнату. Тот достал из-за пазухи увесистый кошель с серебром.

— Здесь серебро. Звонкое, надёжное. Каждому, кто ходил в рейд и на плотину, — по десять рублей. Каждому, кто охранял лагерь, — по пять. Прямо сейчас.

Ропот мгновенно сменился одобрительным гулом. Пять рублей — это были огромные деньги для мужика, который привык работать за копейки. Это была годовая зарплата батрака.

Я начал раздавать монеты. Подходили по одному, брали деньги, прятали в карманы, в шапки, за пазуху. Лица светлели. Страх отступал перед тяжестью серебра в кармане.

Когда раздача закончилась, я снова поднял руку.

— А теперь слушайте главное. То золото, что лежит на рогоже, — это общая касса. Артельная. Мы на него купим порох. Купим свинец. Купим железо, чтобы укрепить ворота. Мы наймём людей — но не сброд, а тех, кто умеет держать оружие. Мы сделаем из «Лисьего хвоста» такую кость, которой Рябов подавится и сдохнет.

— А нам-то что с того золота? — буркнул кто-то из новых, кажется, Семён. — Лежит оно, глаза мозолит…

— А вам с того золота то, что вы живы останетесь! — рявкнул я, теряя терпение. — Или ты думаешь, Семён, что если Рябов сюда ворвётся, он будет разбирать, кто сколько заработал? Он нас всех под нож пустит! И тебя, и меня, и Марфу с внучкой!

Семён опустил глаза, шаркнул ногой.

— Я не к тому, Андрей Петрович… Просто боязно. Война ведь…

— Война, — подтвердил я, уже спокойнее. — И на войне главное — не деньги. Главное — выжить и победить. А когда победим — вот тогда и делить будем. По-честному. Как сейчас серебро поделили. Верите мне?

— Верим! — крикнул Егор. — Ты нас не кинул, когда жарко было. И сейчас не кинешь.

— Верим, Андрей Петрович! — поддержали остальные.

— Тогда за работу. Завтра с рассвета начинаем укреплять позиции. Игнат расскажет, что делать. Расходимся.

Люди потянулись к казарме и срубам. Настроение в лагере изменилось. Напряжение спало, уступив место деловитой сосредоточенности. Серебро в карманах грело души, а вера в то, что у нас есть ресурсы для борьбы, давала надежду.

Я остался у рогожи с золотом. Игнат и Елизар подошли ко мне.

— Хорошо сказал, командир, — кивнул Игнат. — Правильно. Мужику надо дать в руку что-то весомое, тогда он и в чёрта поверит.

— Это только слова, Игнат. Теперь надо действовать. Золото нужно переплавить. В слитки. Чтобы места меньше занимало и спрятать легче было. Займёшься этим ночью?

— Сделаем. Кремень поможет.

— Елизар, — я повернулся к старику. — Ты знаешь тайгу лучше всех. Мне нужны глаза. Не здесь, у лагеря. Дальше. У самого Рябовского посёлка. Мне нужно знать, когда он дёрнется. Когда соберёт людей. Когда и какой дорогой пойдёт.

Старовер пожевал губами.

— Есть у меня человечек в посёлке. Из наших, из старой веры. Нелюдимый, живёт на отшибе, бортничает. Но глазастый. И слух у него, как у рыси. Я схожу к нему.

— Опасно, отец.

— Волков бояться — в лес не ходить. Схожу. Заодно и слухи послушаю. Народ-то простой, он всё видит, всё знает.

Мы занесли золото обратно в избу. Я сел за стол, достал карту, которую мы рисовали с Елизаром, и огрызок карандаша.

— Игнат, — позвал я. — Садись. Будем думать, как умирать не станем.

Игнат присел напротив, положив свои огромные, сбитые в кровь кулаки на стол.

— Рябов сейчас, как подранок, — начал он. — Мечется. Плотина рухнула — это ему удар под дых. Прииски встанут. Без воды промывка не идёт. Значит, денег у него сейчас поток иссякнет. А расходы вырастут. Восстанавливать надо, людей кормить надо, взятки давать надо.

— Именно, — я провёл линию на карте. — Он сейчас будет искать деньги. Быстрые деньги. И виноватого. Чтобы злость сорвать и авторитет вернуть.

— Виноватый — это мы. Тут к бабке не ходи.

— Мы. Но он не может просто так взять и прислать сюда армию. Комиссия в городе. Если он устроит здесь бойню, это всплывёт. Ему нужно сделать всё чисто. Или…

— Или чужими руками, — закончил за меня Игнат.

— Да. Каторжане. Беглые. Те, кого не жалко и кого нет в списках. Он может нанять целую орду. Пообещать им наше золото, нашу землю, свободу, документы — что угодно.

— Орда — это плохо, — нахмурился Игнат. — У нас двадцать пять человек. Даже если каждый по пять человек положит… задавят числом. Патронов не хватит.

— Значит, нам нужно, чтобы они до нас не дошли. Или дошли не все.

Я ткнул карандашом в карту.

— Вот здесь. Узкое место. «Чёртов овраг», как Елизар его называл. Единственная дорога, по которой можно провести обоз или большую толпу, не ломая ноги в буреломе.

— Знаю это место, — кивнул Игнат. — Стены крутые, внизу ручей. Засаду там устроить — милое дело.

— Не просто засаду. Мы должны заминировать этот овраг.

Игнат удивлённо поднял бровь.

— Заминировать? Чем? У нас только порох ружейный, да и того…

— Порох есть. У Гюнтера брали с запасом. Сделаем фугасы. Горшки с порохом, камни, гвозди. Закопаем на дороге. Фитиль длинный или… нет, лучше электрический запал бы, да где ж его взять… — я осёкся, вспомнив, в каком веке нахожусь. — Ладно, сделаем тёрочный воспламенитель. Или просто шнур просалим.

В моей голове уже крутились схемы из учебников по партизанской войне и химии. Чёрный порох — вещь капризная, но мощная, если его правильно упаковать. Камни усилят поражающий эффект. В узком овраге взрыв двух-трёх таких «сюрпризов» создаст панику и завал.

— А ещё, — продолжил я, — нам нужна химия.

— Химия? — Игнат смотрел на меня уже с откровенным непониманием.

— Да. У нас есть сера?

— У Елизара должна быть. Но немного, наверное.

— А селитра?

— В городе, прошлый раз взяли для засолки мяса.

— И дёгтя. И масла.

— Ты что задумал, командир? Греческий огонь?

— Вроде того. Если они полезут на стены — мы их встретим не только пулями. Мы их встретим огнём. Пусть попробуют на своей шкуре, каково это — гореть.

Мы просидели над картой до глубокой ночи. Планировали сектора обстрела, места для ловушек, пути отхода.

На следующий день работа закипела с новой силой. Но теперь это была не просто стройка. Это была фортификация.

Мы копали. Углубляли ров, делали его стены отвесными. На дно втыкали заострённые колья, маскируя их ветками.

Мы рубили. Расчищали сектор обстрела перед оврагом, чтобы враг был как на ладони, а нам было где укрыться.

Мы «химичили». Это делали на отшибе. Там я, вспоминая школьный курс химии и армейские наставления, смешивал порох, толок уголь, экспериментировал с составами для зажигательных смесей.

Артельщики смотрели на мои опыты с суеверным ужасом. Когда я взорвал пробный заряд — небольшую жестянку с порохом, закопанную под пнём, — и пень разлетелся в щепки, уважение ко мне выросло до небес. Теперь я был не просто «барин» или «командир». Я был «мастер огня».

Письмо от Степана жгло руки, словно я держал не лист плотной гербовой бумаги, а раскалённый уголь из нашего горна. Я перечитывал его в третий раз, и с каждым прочитанным словом в голове, словно пазл, складывалась новая, куда более изящная картина войны.

Мы привыкли думать о войне как о грохоте выстрелов, запахе пороха и хрусте костей. Мы готовились встречать врага свинцом и огнём в Чёртовом овраге. Но Степан, мой спившийся гений канцелярии, открыл второй фронт. Фронт, где чернила опаснее картечи, а вовремя поданная жалоба бьёт больнее приклада в зубы.

— Что там, командир? — Игнат сидел напротив, чистя свой штуцер. В свете коптилки его лицо казалось высеченным из камня. — Беда?

— Наоборот, Игнат. Шанс, — я бросил письмо на стол. — В город приехала комиссия. Из Перми. И не просто с проверкой, а по конкретной наводке. Степан постарался.

Игнат перестал тереть затвор ветошью и поднял на меня тяжёлый взгляд.

— И что нам с того? Комиссия — те же чиновники. Рябов им сунет пачку ассигнаций, они и уедут, написав, что всё чисто. Или ещё хуже — нас виноватыми сделают.

— Обычно так и бывает, — кивнул я, вставая и начиная мерить шагами тесную горницу. — Но не сейчас. Рябов сейчас слаб. У него нет наличных — прииски стоят, плотина разрушена, часть золота мы забрали. Ему нечем «сунуть». А комиссия, судя по письму, приехала злая. Им нужна жертва. Им нужен результат, чтобы отчитаться перед Петербургом.

Я остановился перед картой, висящей на стене.

— Рябов держится на двух ногах: деньги и власть. Деньги мы ему подрезали. Теперь надо выбить из-под него власть. А власть здесь — это Аникеев и урядник. Если мы заставим их бояться комиссии больше, чем Рябова, они его сдадут. С потрохами сдадут, лишь бы свои шкуры спасти.

Игнат хмыкнул, но без прежнего скепсиса.

— Крысы бегут с корабля первыми?

— Именно. И мы поможем этому кораблю дать течь.

Я сел за стол, придвинул к себе чернильницу и чистый лист бумаги. Мне нужно было составить инструкцию для Степана. Не просто письмо, а боевой приказ. Каждое слово должно быть выверено.

«Степан Захарович, — начал я писать, стараясь, чтобы почерк был разборчивым. — Новости твои бесценны. Ты открыл нам путь к победе, о котором мы и не мечтали. Теперь слушай внимательно. Твоя задача — не топить Рябова напрямую. Он слишком крупная рыба, сорвётся. Твоя цель — Аникеев».

Я на секунду задумался, формулируя мысль. В XXI веке это назвали бы «управляемой утечкой информации» и «черным пиаром». Здесь это называлось интригой.

«Первое. Найди способ передать председателю комиссии — аккуратно, через третьи руки, чтобы на нас тень не пала, — сведения о карточных долгах Аникеева. Пусть они узнают, что чиновник горной конторы проигрывает в клубе суммы, превышающие его годовое жалованье в десять раз. И что векселя его держит не кто иной, как купец Рябов».

Это был крючок. Связь казнокрада и его хозяина.

«Второе. Наша артель должна выглядеть святее Папы Римского. Подготовь полный пакет документов: копию устава, списки рабочих, журнал добычи (придумай цифры, скромные, но правдоподобные), копии прошений, которые мы подавали и которые „терялись“ в канцелярии. Мы должны предстать перед комиссией как честные предприниматели, которых душат местные казнокрады и бандиты. Жертвы произвола, взывающие к Государеву закону».

Я макнул перо в чернильницу.

«Третье. Самое важное. Пусти слух — только очень осторожно, шепотком по трактирам, где обедают писцы из комиссии, — что недавний прорыв плотины на прииске Рябова случился из-за того, что он сэкономил на ремонте, разворовав казённую ссуду, выделенную на развитие края. Пусть думают, что это не диверсия, а халатность и казнокрадство. Это свяжет ему руки. Он не сможет заявить о нападении, не признав, что у него под носом орудует банда, с которой он не может справиться. А если признает халатность — комиссия его сожрёт».

Я перечитал написанное. Это была ловушка. Если Рябов скажет «диверсия» — комиссия спросит: «А как же вы, голубчик, допустили разгул бандитизма, имея в кармане урядника?». Если промолчит — его обвинят в халатности. Цугцванг.

— Игнат, — я свернул письмо и капнул сургучом. — Готовь гонца. Самого быстрого, самого незаметного. Того, кто сможет пройти через кордоны. Рябов наверняка перекрыл дороги.

— Фому пошлю, — ответил Игнат. — Сын Елизара лес знает как свои пять пальцев. Пройдёт там, где белка не проскочит.

— Добро. Пусть выезжает немедленно. Это письмо должно быть у Степана завтра к вечеру. От этого зависит, будем ли мы зимой золото мыть или гнить в остроге.

Когда Игнат ушёл, я вышел на воздух. Вечерняя прохлада остудила горящую голову. Лагерь жил напряжённой, скрытой жизнью. У костров не было слышно громкого смеха. Люди чистили оружие, латали одежду, точили топоры. Золото, которое мы принесли, было спрятано, но само его наличие, казалось, наэлектризовало воздух.

Я направился к дальнему краю лагеря, к наспех сколоченному навесу, который мы гордо именовали «лабораторией». Там, в стороне от жилья, пахло серой и дёгтем.

Елизар сидел на корточках, перетирая в ступке древесный уголь. Рядом стояли горшки с селитрой, купленной ещё в первый мой визит в город «для засолки мяса», и комья жёлтой серы.

— Как успехи, отец? — спросил я, присаживаясь рядом.

Старовер поднял на меня взгляд. В его глазах не было осуждения, только глубокая, вековая печаль. Он понимал необходимость того, что мы делаем, но душа его противилась созданию орудий убийства.

— Гремучая смесь выходит, Андрей Петрович, — тихо сказал он. — Дьявольская пыль. Если искру дать — землю разворотит.

Я проверил пропорции. Шесть частей селитры, одна часть серы, одна часть угля. Классический дымный порох. Грубый, грязный, но мощный. Мы не могли сделать гранулированный порох хорошего качества для стрельбы — для этого нужны технологии и время, которых у нас не было. Но для фугасов эта мякоть годилась идеально.

— Нам нужно начинить этим горшки, — сказал я, беря в руки глиняный сосуд с узким горлышком. — Сверху — камни, гвозди, обрезки железа. Всё, что найдём.

— Это против людей? — спросил Елизар, хотя знал ответ.

— Против врагов, Елизар. Против тех, кто придёт нас убивать.

Мы работали молча. Я набивал горшки смесью, вставлял самодельные фитили — просмоленные верёвки, обвалянные в пороховой мякоти. Это были примитивные мины. Ненадёжные, опасные для самого минера, но в узком Чёртовом овраге они могли стать решающим аргументом.

— Знаешь, Андрей Петрович, — вдруг сказал Елизар, запечатывая горшок воском. — Мой дед сказывал, как они от царских солдат в скитах отбивались. Тоже ямы рыли, колья ставили. Но порохом не баловали. Считали, огонь — это Божье.

— Времена меняются, отец. Сейчас Бог на стороне тех, у кого порох суше и калибр больше. Прости, если это звучит бесстыдно.

— Не по-божески, — согласился он. — Но правдиво. Ты человек нового времени. Страшного времени.

Мы подготовили пять зарядов. Пять глиняных горшков смерти. Я смотрел на них и думал о том, как далеко я ушёл от того парня, который просто хотел выжить и построить честную артель. Теперь я был террористом, партизаном, полевым командиром. Я создавал самодельные взрывные устройства, чтобы взрывать людей.

В XXI веке меня бы посадили пожизненно. Здесь я был героем для двух десятков мужиков.