Золотая лихорадка. Урал. 19 век

Глава 9

Мы вернулись в лагерь, и я чувствовал на себе взгляды. Семён, Тимоха и Петруха, закончившие расчистку тропы, сидели у костра, с сомнением поглядывая на наш странный деревянный желоб. Они ждали от нас золота, а мы притащили из лесу то ли кормушку для скота, то ли заготовку для гроба. Разочарование витало в воздухе, густое и кислое.

— Завтра, — коротко бросил я, не вдаваясь в объяснения, и велел Игнату убрать шлюз под навес, подальше от любопытных глаз. — Завтра все увидите.

Спасение пришло в лице Елизара. Они с сыном появились из леса так же беззвучно, как и ушли, но теперь на его плече висела связка из пяти упитанных куропаток, а в руках сына была бечева, на которую была нанизана крупная рыба.

— Уха будет, — пробасил он, и это простое слово прозвучало музыкой.

Его жена тут же принялась за дело. Мелкая внучка стала чистить рыбу, пока та перебирала какие-то коренья. Вскоре над лагерем поплыл густой, сводящий с ума запах наваристой ухи. Мужики, забыв про свои сомнения, сгрудились у котла. Этот ужин был не просто едой. Это был первый плод нашего нового уклада. Мы не купили эту рыбу, не выменяли. Мы взяли ее у тайги, потому что в нашей артели был человек, который умел это делать.

После ужина, когда сытая дрёма начала одолевать артельщиков, я подозвал Игната.

— Отдыхать некогда, — сказал я тихо. — Пора обезопасить лагерь.

Мы отошли на край поляны. Я достал нож.

— В поселке нас защищал частокол. Здесь наша защита — лес и наша собственная хитрость. Нам нужны ловушки. От зверя… и не только.

Игнат кивнул, его лицо в свете костра было серьезным и сосредоточенным.

— Силки? Петли?

— И да, и нет, — ответил я. — Нам не нужно убивать. Нам нужно знать, что к нам идут. И выиграть время. Веревок у нас пока нет, так что будем использовать то, что под рукой. Лозу.

Я показал ему, как из длинной, гибкой лозы, которой здесь было в избытке, можно сплести грубую, но прочную веревку. Затем мы начали обустраивать периметр. На тропах, ведущих к лагерю, мы установили простейшие сигналки: низко натянутая лоза, привязанная к стопке камней, сложенных на сухой ветке. Чужак зацепится, камни с грохотом упадут. Примитивно, но в ночной тишине этот звук разбудит и мертвого.

В других местах, где мог пройти человек, мы делали «спотыкачи» — петли из лозы, привязанные к колышкам и замаскированные в траве. Они не удержат человека, но заставят его упасть, нашуметь, выдать себя. А на самом опасном, открытом направлении мы соорудили «волчью яму», но неглубокую, по пояс, и без кольев на дне. Сверху замаскировали ее хворостом и лапником. Не убьет, но враг, провалившись, сломает или подвернет ногу и станет легкой добычей.

Мы работали молча, в сумерках, как два ночных хищника, обустраивающих свое логово. Я показывал, Игнат исполнял. Его солдатская смекалка мгновенно схватывала суть каждой ловушки, и он тут же предлагал, как ее улучшить.

— Теперь это твоя забота, — сказал я ему, когда мы закончили. — Охрана периметра, проверка и установка новых ловушек, наблюдение. Ты — наша охрана. Твоя задача — сделать так, чтобы мы всегда знали о гостях раньше, чем они увидят дым нашего костра. Бери себе в помощники сына Елизара.

Игнат выпрямился. Это была не просто задача, это был пост. Должность. Он был не просто охранником, а ответственным за безопасность всей нашей маленькой крепости.

— Будет исполнено, командир, — глухо ответил он.

На следующий день, едва рассвело, я разбудил Семёна, Тимоху и Петруху. Они встали неохотно, ожидая очередного бессмысленного, по их мнению, приказа.

— Инструмент в руки, — сказал я, указывая на навес. — Сегодня начинаем строить дом.

Они переглянулись.

— Так навес же есть, Петрович, — пробормотал Семён. — Тепло, сухо…

— Навес — это на время, — отрезал я. — А мы здесь надолго. Мы строим сруб. Большой, чтобы у каждого была своя отдельная комната, где можно и вещи сложить, и отдохнуть в тишине. И еще пару комнат про запас. Для новых людей, которые к нам придут.

Вот тут они и замерли. В их мире, где люди годами жили вповалку в грязных, тесных бараках, сама мысль об отдельной комнате была чем-то из разряда фантастики. А слова «надолго» и «для новых людей» звучали как обещание будущего, в которое они до сих пор не верили.

— Каждому… по комнате? — недоверчиво переспросил Петруха, будто ослышался.

— Каждому, — подтвердил я. — Кто этого заслужит своим трудом. Вы начинаете с фундамента и первых венцов. Елизар с сыном покажут, как правильно лес валить и пазы рубить, они в этом деле мастера. А мы с Игнатом сегодня покажем вам, откуда мы будем брать деньги.

Их взгляды изменились. Насмешливое недоверие сменилось изумлением, а затем — уважением. Они смотрели не на чудака-чистоплюя, а на хозяина. На человека, который думал не о том, как пережить ночь, а о том, как они будут жить через год. Который строил не временное убежище, а настоящую усадьбу.

Работа закипела с невиданной энергией. Звон топоров наполнил поляну. Мужики, воодушевленные перспективой собственного угла, работали так, будто за спиной у них стоял сам приказчик с кнутом.

Я оставил их, оглушенных моим обещанием, и направился к ручью. Игнат шел за мной, неся на плече наше «оружие» так легко, будто это была обычная охапка дров. Мысли в моей голове роились, как пчелы в потревоженном улье. Теория, расчеты, чертежи из памяти — все это было прахом по сравнению с тем, что предстояло сейчас. Здесь, на берегу этого безымянного уральского ручья, решалось всё. Либо моя идея сработает, и я стану для этих людей не просто хозяином, а пророком, либо она провалится, и я останусь в их глазах чудным купцом, который заставил их строить отхожее место вместо того, чтобы мыть золото.

Мы спустились в овраг. Воды в ручье было мало, едва по щиколотку, но течение было достаточно быстрым. Это хорошо.

— Сюда, — указал я на узкое место, где ручей делал небольшой поворот. — Нужно перегородить русло. Не наглухо. Сделаем небольшую запруду из камней, чтобы поднять уровень воды, и пророем отводной канал. Вода должна идти не по ручью, а через наш шлюз.

Игнат молча кивнул, аккуратно спустил с плеча желоб и взялся за кирку. Я — за лопату. Работа была тяжелой, монотонной. Мы таскали скользкие валуны, выстраивая из них стенку. Мы вгрызались в каменистый берег, прокладывая неглубокую, но ровную канаву. Я работал, не чувствуя боли в стертых ладонях и ноющей спине. Адреналин, холодный и острый, как сталь, гнал кровь по жилам. Это был мой первый бой в этом мире. И я не имел права его проиграть.

Через час к нам спустился Степан. Он нес в руках две кружки с дымящимся отваром. Его лицо было серьезным, но в глазах плясали любопытные искорки.

— Армия строит, а завхоз ее кормит, — проговорил он, протягивая нам питье. — Ну что, Андрей Петрович, готова ваша шайтан-машина к бою? Мужики там уже пари заключают: намоет что-нибудь ваша колода или только лягушек напугает.

— Скоро узнают, — ответил я, жадно глотая горячий, горьковатый напиток. — Как они там?

— Работают, — Степан с неподдельным удивлением кивнул в сторону поляны, откуда доносился мерный стук топоров. — Как заведенные. Я таких глаз у них в поселке ни разу не видел. Будто не избу рубят, а дворец себе строят.

— Так и есть, — сказал я, возвращая ему пустую кружку. — Они же для себя строят. Просто еще не до конца это осознают.

Когда отводной канал был готов, мы с Игнатом вдвоем установили шлюз. Я долго возился, подкладывая под него плоские камни, вымеряя угол наклона. Слишком круто — вода смоет все, включая золото. Слишком полого — порода забьет порожки, и промывки не будет. Я действовал по наитию, по памяти, вспоминая картинки из документальных фильмов и статей в интернете, которые читал когда-то от скуки. Сейчас эта бесполезная информация из прошлой жизни была дороже всех сокровищ мира.

— Готово, — выдохнул я, выпрямляясь. — Зови всех сюда. Представление начинается.

Через пару минут вся наша маленькая артель стояла на берегу. Семён, Тимоха и Петруха смотрели на деревянную колоду с откровенным недоверием. Елизар с сыном — со сдержанным любопытством. Даже его жена и внучка подошли поближе, чтобы посмотреть на диковинку.

— Значит, так, — начал я громко, чтобы слышали все. — С сегодняшнего дня мы работаем по-новому. Никакой каторги от зари до зари, пока с ног не свалишься. Работать будем посменно. Два часа работаешь — полчаса отдыхаешь.

Мужики недоуменно переглянулись. Такого они еще не слышали. Работать — значило работать, пока солнце не сядет. Отдыхать — значило спать.

— Это еще зачем, Петрович? — не выдержал Петруха. — Чтобы время зря терять?

— Чтобы силы зря не терять, Петруха, — ответил я терпеливо. — Уставший человек делает вдвое меньше, а ошибок — втрое больше. А нам нужны свежие руки и ясные головы. Первая смена — Семён и Тимоха. Ваша задача — таскать породу. Вон с того отвала, — я указал на груду камней и песка, оставленную артелью Прохора. — Носите сюда и складывайте вот здесь, у начала шлюза. Вторая смена — Петруха и ты, — я посмотрел на молодого сына Елизара, — будете засыпать породу в шлюз. Но не валом, а понемногу, равномерно. Я покажу как. Игнат, ты со мной. Мы отвечаем за машину. Степан, ты — хронометр. Следишь за временем. Как два часа прошло — объявляешь смену. Все понятно?

Они молчали, ошарашенные. Система была настолько непривычной, что ломала все их представления о работе. Но возражать никто не посмел.

— Тогда за дело! — скомандовал я. — Игнат, ломай запруду!

Игнат одним мощным ударом кирки выбил ключевой камень. Вода хлынула из запруды и, повинуясь новому руслу, устремилась в наш отводной канал. Она быстро ворвалась в деревянный желоб, ударилась о первый порожек, вспенилась и побежала дальше, выливаясь с другого конца уже в основное русло ручья.

Я стоял по колено в ледяной воде, регулируя поток, подправляя камни. Сердце колотилось где-то в горле. Все работало. Пока работало.

— Породу! — крикнул я Петрухе.

Он с сомнением зачерпнул лопатой серой, каменистой земли и высыпал ее в начало желоба. Поток воды тут же подхватил ее. Легкий песок и мелкая галька пронеслись по всей длине и вылетели с другого конца, окрасив воду в ручье в мутно-серый цвет. Камни покрупнее застревали у порожков, перекатывались и медленно сползали вниз под напором воды.

— Еще! — командовал я. — Равномернее!

Работа пошла. Семён и Тимоха, кряхтя, таскали породу в старых плетеных корзинах. Петруха с сыном Елизара методично загружали ее в шлюз. Я и Игнат стояли у «машины», как жрецы у алтаря. Я следил за потоком, он длинным шестом разгребал заторы из крупных камней. Степан сидел на берегу на большом валуне, как судья, и сосредоточенно смотрел на солнце, отмеряя время.

Час сменялся часом. Система работала. Никто не надрывался. Смена, отработав свои два часа, уходила к костру, пила горячий отвар, отдыхала, а затем с новыми силами возвращалась на свой участок. Не было ни криков, ни ругани, ни понуканий. Только мерный шум воды, скрежет камней и стук лопат. Это было так не похоже на адский гвалт прииска в поселении, что казалось, мы находимся в другом мире.

— Петрович, а толк-то будет? — спросил меня Семён во время своего перерыва, с сомнением глядя на мутный поток, вытекающий из шлюза. — Вода-то пустая уходит. Все добро, поди, с собой уносит.

— Наше добро от нас не уйдет, Семён, — ответил я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно, хотя у самого внутри все сжималось от напряжения. — Оно в ловушке.

К вечеру, когда солнце начало клониться к лесу, мы переработали огромную кучу породы. Я посмотрел на измотанные, но не измученные лица своих людей и понял — пора.

— Стоп работа! — скомандовал я. — Игнат, перекрывай воду!

Игнат, не дожидаясь повторного приказа, вонзил кирку в основание нашей импровизированной плотины. Раздался глухой треск, и ключевой камень, поддавшись, вывалился из кладки. Поток, до этого послушно бежавший по отводному каналу, дрогнул, замедлился. Вода в шлюзе начала стремительно убывать, обнажая мокрое, блестящее дно, усеянное застрявшими камнями и темным, тяжелым песком. За спиной повисла тишина. Не просто отсутствие звука, а плотная, осязаемая тишина ожидания. Семён, Тимоха, Петруха, Елизар с сыном — все стояли на берегу, боясь подойти ближе, и их взгляды были прикованы к нашему странному деревянному корыту.

— Ну что, глядите, — сказал я нарочито спокойно, хотя у самого сердце стучало о ребра, как пойманная птица.

Я шагнул к опустевшему шлюзу. Ледяная вода все еще хлюпала под сапогами. Я присел на корточки и осторожно, двумя руками, снял первую поперечную планку — наш первый порожек. За ней, в образовавшемся пазу, лежала плотная, утрамбованная водой масса.

— Что это, Петрович? Грязь одна, — с горьким разочарованием в голосе протянул Петруха. Он был самым нетерпеливым и самым скептичным из всех.

— Не торопись, Петруха, — ответил я, не оборачиваясь. — Не все то грязь, что черное.

Я зачерпнул горсть этой «грязи» на ладонь. Это был тяжелый, почти черный песок с синеватым металлическим отливом. Магнетит. Верный спутник россыпного золота. Я поднес ладонь к их глазам.

— Видите?

Сначала они видели лишь мокрую черную массу. Но потом солнечный луч, пробившийся сквозь сосновые лапы, скользнул по моей ладони, и в черном песке что-то вспыхнуло. Одна, другая, третья крошечная искра. Желтые, наглые, без сомнения настоящие.

— Золотинки… — выдохнул Семён, неверяще подавшись вперед. — Батюшки, да тут их…

— Это крупняк, — прервал я его, высыпая песок в специально принесенный деревянный таз. — То, что и дурак с лотком намоет. Самое ценное не здесь.

Я снял вторую планку, третью. За каждой из них обнаруживалась такая же картина: плотный слой черного песка, и в нем — видимые глазу, хоть и мелкие, крупицы золота. Ропот за моей спиной нарастал. Разочарование сменялось изумлением, а изумление — жадным, лихорадочным азартом. Петруха, забыв о своем скепсисе, уже тянул шею так, что казалось, она вот-вот вывихнется.

— И это все? За целый день? — спросил он, и в голосе его звучала уже не насмешка, а нетерпеливая жадность. Он уже считал в уме, сколько это может стоить.

— Все? — я медленно выпрямился и посмотрел на него. — Петруха, ты смотришь на крошки со стола и думаешь, что это весь пирог. А пирог… — я указал на мокрое, грязное сукно, устилавшее дно шлюза, — вот он.

Я подошел к началу желоба и осторожно, сантиметр за сантиметром, начал отгибать деревянные клинья, державшие ткань. Затем, так же медленно, я свернул сукно в тяжелый, мокрый рулон. Оно выглядело как обычная грязная тряпка, пропитанная илом и песком. Никакого блеска, ничего, что могло бы намекнуть на сокровище. Я видел, как снова вытянулись их лица. Они не понимали.

— Игнат, таз с чистой водой. Сюда, — скомандовал я.

Игнат, чье лицо оставалось непроницаемым, как гранит, принес большой деревянный таз, который жена Елизара использовала для стирки. Я поставил его на ровный камень.

— А теперь, господа старатели, — я обвел их взглядом, — смотрите внимательно. И запоминайте. Вот так выглядит настоящее богатство.

Я взял тяжелый, мокрый рулон сукна и опустил его в таз с чистой водой. Затем начал методично, не торопясь, полоскать его. Вода в тазу мгновенно стала мутно-серой. Я выжимал ткань, снова полоскал, переворачивал, тер ее руками, выбивая из ворса каждую застрявшую частицу. Когда я закончил, сукно стало просто мокрой серой тряпкой. Я отложил его в сторону. В тазу плескалась непрозрачная, грязная жижа.

— Ну и? — не выдержал Тимоха. — Грязи наболтали, только и всего.

— Терпение, — сказал я, и это слово прозвучало как заклинание.

Я дал воде в тазу отстояться. Минуту. Другую. Тяжелые частицы оседали на дно. Затем я осторожно, одним плавным движением, начал сливать мутную воду. Медленно, чтобы не взболтать бесценный осадок.

Вода уходила, и дно таза начало обнажаться. Сначала показался слой обычного серого песка. Потом, когда воды осталось совсем на донышке, я увидел его.

Это был не блеск отдельных крупиц. Это было сплошное, густое, матовое сияние. Тонкий, но плотный слой мельчайшего золотого песка покрывал дно таза, как будто кто-то рассыпал в нем солнечный свет. Когда я легонько качнул таз, этот слой пришел в движение, заиграл, переливаясь, как живой.

На берегу ручья воцарилась мертвая тишина. Было слышно, как ветер шумит в соснах и как потрескивают дрова в далеком костре. Никто не дышал. Семён, Тимоха, Петруха — трое измученных, забитых жизнью мужиков — смотрели на таз с таким выражением, будто перед ними явился ангел господень. Их рты были приоткрыты, а в глазах стояла смесь священного ужаса и детского, чистого восторга. Елизар медленно снял шапку и перекрестился двумя перстами. Его сын посмотрел на золото, потом на меня, и в его взгляде читалось благоговение. Даже Степан, мой циничный и все повидавший писарь, подался вперед, и его бледное лицо залилось румянцем.

— Батюшки… святы… — прошептал Семён, и голос его сорвался. — Да тут… да тут…

— Больше, чем вся Прохорова артель дней за пять намывает, — закончил за него Петруха. Он говорил шепотом, будто боялся спугнуть видение. — А мы… за один день. Из пустой породы…

Он сделал шаг вперед, протянул руку, чтобы коснуться чуда, но Игнат, стоявший рядом, молча положил свою тяжелую ладонь ему на плечо. Петруха замер, как будто наткнулся на стену.

— Не трогать, — глухо произнес солдат.

Я взял таз обеими руками. Он был тяжелее, чем казался. Золото — металл коварный, плотный. Я подошел к ним, показывая каждому.

— Вот, — сказал я, и голос мой прозвучал в оглушительной тишине, как выстрел. — Вот ради чего мы строили чистый лагерь. Вот ради чего мы пьем кипяток. Вот ради чего мы работаем по часам, а не до гроба. Это — не удача. Это — порядок. И ум.

Я посмотрел на троих бывших артельщиков.

— Вспомните, сколько вы получали в поселке? Сколько золотников в день сдавали приказчику? А сколько он записывал вам в ведомость?

Они молчали, опустив головы. Эти воспоминания были унизительны.

— А теперь смотрите. Здесь, — я качнул таз, и солнце снова заиграло на золотом песке, — я думаю, не меньше чем грамм триста-четыреста. За один день. И это все — наше.

Слово «наше» подействовало, как удар. Они привыкли, что все, что они добывали, принадлежало хозяину. Приказчику, купцу — кому угодно, но не им. Мысль о том, что эта гора сокровищ принадлежит и им тоже, была настолько ошеломительной, что они не сразу смогли ее осознать.

— Так мы ж… мы ж теперь богачи, Андрей Петрович! — наконец выкрикнул Тимоха, и его крик разорвал оцепенение.

— Мы не богачи, — поправил я его, ставя таз на землю и накрывая его чистой тряпицей. — Мы — артель. И это только начало. Завтра мы намоем еще. И послезавтра. И с каждым днем мы будем становиться сильнее. Но помните: об этом золоте никто за пределами нашего лагеря не должен знать. Ни единая душа. Слово, вылетевшее отсюда, принесет за собой не богатство, а смерть. Понятно?

Они закивали так яростно, что, казалось, готовы были откусить себе языки. Страх перед приказчиком и Рябовым был все еще силен, но теперь к нему примешивался новый, куда более мощный стимул — страх потерять то, что они только что обрели.

— А теперь, — я выпрямился, отряхивая руки, — ужин. И спать. Завтра будет тяжелый день.

Вечером у костра царила непривычная атмосфера. Усталость была, но она была легкой, приятной. Люди ели уху, и на их лицах играли отблески пламени и отсветы будущего богатства. Они перешептывались, бросали на меня уважительные, почти благоговейные взгляды. Я больше не был для них чудным купцом. Я стал кем-то вроде колдуна, вождя, человека, который знает тайну.

Когда все улеглись, ко мне подошли трое. Игнат, Степан и Елизар. Мой военный совет. Мы отошли в сторону, подальше от спящих.

— Ну, командир, — первым заговорил Игнат, и в его голосе я впервые услышал что-то похожее на улыбку. — Теперь они твои. С потрохами. Скажешь им рыть землю зубами — будут рыть.

— Это не просто золото, Андрей Петрович, — подхватил Степан, и его глаза горели трезвым, расчетливым огнем. — Это власть. Чистая, концентрированная власть. С такими деньгами мы можем купить все. Инструмент. Провизию. Людей. Мы можем купить молчание урядника и даже самого Аникеева.

— Можем, — согласился я. — Но покупать — значит признавать их власть над нами. А я хочу такое, где мы будем сами себе хозяева.

— Сын мой, — заговорил Елизар, и его тихий, гулкий голос заставил нас замолчать. — Ты нашел великую жилу. Но чем богаче жила, тем больше хищников она привлекает. Дым вашего костра виден издалека, а слухи летят быстрее дыма. Скоро сюда придут гости. Незваные.

— Я знаю, отец, — ответил я, глядя в темноту, туда, где за стеной леса прятался поселок.