Золотая лихорадка. Урал. 19 век

Глава 13

Я лежал на влажной, холодной земле, и каждый удар моего сердца отдавался гулким набатом в ушах. Лес, еще мгновение назад полный ночных шорохов, замер. Даже ветер, казалось, затаил дыхание, наблюдая за роем огненных шершней, медленно ползущим сквозь тьму. Двадцать три факела. Двадцать три озлобленных, жадных до чужого добра мужика, уверенных в своей безнаказанности. Они шли, как на праздник, предвкушая легкую добычу, и не знали, что уже ступили на порог ада, который мы так старательно для них готовили.

— Они растянулись, — прошептал Игнат, его глаза хищно блестели в полумраке. — Идут тремя группами. Хромой в центре, держит строй. Дурак.

Он был прав. Хромой, очевидно, имевший какой-то опыт в разбойничьих налетах, пытался организовать подобие боевого порядка. Но он вел своих людей по тропе, как скот на бойню, и это было его роковой ошибкой.

— Ждем, — прошипел я, чувствуя, как адреналин ледяной иглой впивается в позвоночник. — Пусть подойдут ближе. К первым самострелам.

Факелы приближались. Я уже мог различить отдельные лица: бородатые, одутловатые, с мутным, пьяным блеском в глазах. Это был сброд, который кто-то собрал по всем кабакам и притонам, пообещав легкую наживу. Они не были солдатами. Они были стаей шакалов, и именно так с ними и нужно было поступать.

Первый звук был негромким. Сухой, резкий треск, будто кто-то наступил на гнилую ветку. За ним последовал сдавленный вскрик и глухой удар тела о землю. Один из факелов качнулся и погас.

— Есть, — выдохнул Игнат. — Первая яма.

Толпа на мгновение замерла. Голоса стихли.

— Ты чего там, Митька⁈ — нервно крикнул кто-то из темноты. — Под ноги смотри, орясина!

Ответа не последовало. Только тихий, жалобный стон со дна невидимой в темноте ямы. Это подействовало на них сильнее любого выстрела. Невидимая, беззвучная угроза, притаившаяся под ногами.

— Стоять! — рявкнул Хромой, и его голос эхом разнесся по лесу. — Что за чертовщина⁈ Осветить все вокруг!

Они сгрудились, выставив факелы вперед, пытаясь пронзить светом мрак. И в этот момент сработала вторая ловушка.

Тот, кто шел по левому флангу, очевидно, решил срезать путь и шагнул с тропы в сторону. Он задел тонкую, почти невидимую бечеву. Раздался скрип натянутого дерева, свист, и огромное бревно-«еж», привязанное к согнутой березе, с чудовищной силой рванулось наперерез, сметая все на своем пути. Я услышал треск ломаемых веток, панический вопль и хруст, от которого кровь застыла в жилах. Двое или трое нападавших были сметены, как кегли. Один из них кричал, пронзительно, по-бабьи, и этот крик, полный боли и ужаса, стал спусковым крючком для паники.

— Назад! Назад, черт бы вас побрал! — заорал кто-то, и строй смешался.

Они бросились бежать. Не вперед, не назад, а врассыпную, в спасительную, как им казалось, темноту леса. Прямо в объятия наших ловушек.

Лес ожил. Он наполнился криками, руганью, звуками падений. Кто-то с воем провалился в яму. Кто-то, зацепившись за петлю, с матерным воплем взлетел в воздух, повиснув вниз головой и беспомощно размахивая руками. Их уверенность испарилась. Они больше не были охотниками. Они стали дичью в чужом, враждебном лесу, который, казалось, сам ополчился против них.

— Вперед! За мной! — кричал Хромой, пытаясь собрать остатки своей банды. — Не разбегаться, твари! Вперед, к дому! Их там горстка!

Несколько человек, самые отчаянные или самые глупые, послушались его. Они сбились в кучу и ринулись по тропе, которая вела прямо к нам. Человек десять, не больше.

Игнат посмотрел на меня, и в его глазах я прочел немой вопрос. Я кивнул. Пора.

Первый из бегущих, размахивая факелом, налетел на бечеву самострела. Я не видел, как это произошло. Я только услышал короткий, сухой щелчок и тут же — сдавленный, булькающий хрип. Мужик, бежавший третьим в цепочке, вдруг молча ткнулся носом вперед, выронил факел и завалился набок. Из его груди торчало толстое, заостренное копье.

Это сломало их окончательно.

Увидев, как их товарищ беззвучно умирает от невидимого удара, они замерли. А затем с воплем ужаса бросились назад, натыкаясь друг на друга, падая, проклиная все на свете.

— Сейчас, — прорычал Игнат, и в его голосе было предвкушение жнеца, вышедшего на созревшее поле.

Он выскочил из-за нашего укрытия, как медведь из берлоги. В его руках был не нож, а короткий, тяжелый топор, который он всегда держал у своей лавки. Те, кто был ближе всего к нам, ошалело обернулись на выросшую из темноты фигуру. Они не успели даже поднять свое оружие.

Первый удар топора был коротким, страшным. Я услышал глухой, влажный звук, и один из нападавших рухнул на землю. Игнат не остановился. Он двигался с невероятной, звериной грацией, его топор мелькал в свете факелов, как смертоносный маятник. Он не рубил сплеча. Он бил коротко, точно, вкладывая в каждый удар всю свою солдатскую ярость. В ключицу, в плечо, в колено. Он не убивал. Он калечил, превращая нападающих в вопящие, беспомощные куски мяса.

Я выскочил за ним. Моей целью был не бой. Моей целью был «язык». Я увидел одного, отставшего от основной группы. Он в ужасе смотрел на Игната, который только что сломал руку его подельнику, и пятился назад, спотыкаясь о корни.

Я рванулся к нему. Он заметил меня в последний момент, выставил вперед ржавый тесак. Я не стал с ним фехтовать. Я просто влетел в него всем своим весом, как таран. Удар пришелся в грудь. Мы оба покатились по земле. Я оказался сверху. Он попытался ударить меня, но я перехватил его руку, вывернул ее и с хрустом впечатал его лицом в прелую листву. Он задергался, захрипел. Я надавил коленом на шею, лишая его возможности дышать.

— Тихо, — прошипел я ему в самое ухо. — Будешь жить. Если будешь умницей.

Он затих, судорожно глотая воздух.

Все было кончено за пару минут. Те, кто мог бежать, уже скрылись в лесу, и их удаляющиеся крики были лучшей музыкой для моих ушей. На тропе и вокруг нее остались лежать человек пять или шесть. Кто-то стонал в ямах, кто-то замолчал навсегда. Игнат стоял посреди этого побоища, тяжело дыша, и с его топора на землю капало что-то темное.

В этот момент со стороны дома раздался выстрел. Один. Потом второй.

— Черт! — выругался я. — Прорвались!

Мы бросились к дому. Мой пленник, которого я тащил за шиворот, спотыкался и скулил.

Когда мы выбежали на поляну, все уже было тихо. У крыльца лежали два тела. Рядом с ними стоял Елизар с дымящимся ружьем. Егор и Михей держали на прицеле еще одного, прижатого к стене сруба. Это были те, кто обошел наши ловушки или кому просто повезло. Они выскочили на поляну, но тут их встретил наш маленький гарнизон.

— Все, командир, — доложил Елизар, перезаряжая ружье. — Эти двое сунулись первыми. Остальные, как услышали выстрелы, дали деру.

Я обвел взглядом поляну. Мои артельщики, бледные, но решительные, стояли с топорами и кирками наготове. Петруха, опираясь на свою палку, держал в руке тяжелый тесак. Даже Степан сжимал в руке кочергу, и вид у него был самый воинственный.

Мы победили. Малой кровью, на своей территории. Мы не просто отбились. Мы унизили их, разгромили, превратили их облаву в позорное бегство.

— Оттащить его в сарай, — приказал я Игнату, кивнув на своего пленника. — И привязать. Раненых, если еще живы, тоже туда. С остальными… — я посмотрел на тела, разбросанные по лесу. — С остальными разберемся утром.

Под утро, когда над тайгой занялся холодный, серый рассвет, я вошел в сарай. Мой пленник, молодой парень лет двадцати с бегающими испуганными глазами, сидел, привязанный к столбу. Рядом на соломе стонали двое раненых, которых мы вытащили из ям. Игнат уже успел перевязать их самыми примитивными повязками.

Я присел на корточки перед пленным.

— Как звать? — спросил я.

— Ванька… — пролепетал он.

— Ну, Ванька, рассказывай. Кто послал? Рябов?

Он замотал головой так яростно, что я боялся, она у него отвалится.

— Не, купец, не Рябов! Сами мы! Честное слово!

— Сами? — я ухмыльнулся. — Двадцать человек просто так решили прогуляться ночью по лесу?

— Слух пошел, — затараторил он. — Что вы самородок нашли. Огроменный. Ну, Хромой и подбил мужиков в кабаке. Мол, чего ждать, пока купец все себе заберет? Придем, припугнем, золото отнимем и поделим. Он клялся, что вас тут трое калек, и вы сами все отдадите…

— А Рябов? — надавил я.

— А Рябов в курсе, — выпалил Ванька, потупив взгляд. — Хромой к нему ходил, сказал, что мы к вам идем. Гаврила Никитич сказал, если у нас получится — хорошо, он потом с нас свою долю возьмет. А если нет… он посмотрит, как вы отбиваться будете. И будет ждать.

Внутри у меня все заледенело. Так вот оно что. Это была разведка боем. Рябов послал этих шакалов на убой, чтобы оценить нашу силу, нашу оборону, нашу решимость. И теперь он знал. Знал, что мы не овцы. Знал, что у нас есть зубы. И он не отступится. Он будет готовить новый удар. Настоящий. С профессионалами, а не с пьяным сбродом.

Я встал. У нас было время. Немного. Неделя, может, две. Пока Рябов будет собирать новую банду, пока будет обдумывать план. И это время нужно было использовать.

Я вышел из сарая. На крыльце меня ждал Игнат.

— Ну что, командир? — спросил он.

— Все, как мы и думали. Рябов ждет. У нас есть передышка.

Я посмотрел на него. Его лицо было усталым, но глаза горели.

— Твой выход, солдат. Собирайся. Возьмешь часть денег. Идешь в город. Мне нужны люди и оружие. Десять, пятнадцать человек. Ветераны, как ты. Голодные, злые, готовые драться за хорошую плату. И винтовки. Нарезные штуцеры, если найдешь. Все, что стреляет дальше и точнее, чем эти кремнёвые пугачи. Не торгуйся. Плати любую цену. Нам нужно стать силой, с которой придется считаться. Провизию. Её тоже закупи.

Игнат выпрямился, и на его лице появилась суровая, хищная улыбка.

— Будет исполнено, командир.

Я смотрел, как он уходит в избу собирать вещи. А сам повернулся к лесу, к серому, безразличному рассвету. Война только начиналась. И следующий раунд будет куда страшнее.

Я стоял на крыльце, глядя, как тает в предрассветном тумане сутулая, нарочито крестьянская фигура Игната. Он не обернулся. Солдат, уходящий на задание, не оглядывается. В руке посох, за плечами пустой мешок, под рубахой — наше богатство и наша надежда. Он ушел, и вместе с ним ушла часть моей уверенности. Я отправил своего единственного настоящего воина в самое сердце вражеской территории, и теперь нам оставалось только ждать и надеяться, что его солдатская удача окажется крепче рябовской злобы.

Тишина, наступившая после его ухода, была обманчивой. Лес молчал, но это было молчание хищника, затаившегося перед прыжком. Я вернулся в избу. Мои артельщики, измотанные ночным боем, спали тревожным, чутким сном. На лавках, у окон, везде валялись топоры, тесаки — все, что могло стать оружием. Наш дом превратился в казарму.

Я не стал их будить. Вместо этого я раздул угли в печи, поставил котел с водой. Когда первые лучи солнца пробились сквозь узкие окна, по избе уже плыл запах горячего травяного отвара. Люди начали просыпаться. Они двигались медленно, скованно, как после тяжелой болезни. На их лицах была не радость победы, а серая, выматывающая усталость и затаенный страх. Они отбили атаку, но каждый понимал — это было лишь первый звоночек.

Когда все собрались за столом, я вышел в центр.

— Шлюз сегодня не запускаем, — объявил я, и по рядам прошел недоуменный ропот. — И завтра тоже.

— Как же так, Андрей Петрович? — первым, как всегда, нашелся Петруха. — Самое время мыть, пока они там раны зализывают!

— Петруха, когда ты идешь на медведя, ты машешь перед его носом куском мяса? — спросил я. — Наше золото — это приманка. Мы достаточно пошумели. Теперь пусть думают, что мы затаились, что мы напуганы. Что мы сидим на своем золоте и трясемся.

Я видел, что логика моих слов дошла не до всех, но спорить никто не стал. Уже привыкли.

— Работы от этого меньше не станет, — продолжил я. — Елизар с Фомой — на вас дальняя разведка ну и заодно охота. Нам нужно мясо. Много мяса. Мы должны есть досыта, чтобы были силы. Егор, Михей — на вас дрова. Завалите ими весь двор, чтобы хватило на месяц осады. Остальные — за мной. Начинаем новую стройку. Сам же шепнул Елизару, чтоб прикопал трупы подальше, чтоб зверья не приманить и улик тут не было никаких. А еще, чтоб ловушки начал восстанавливать по возможности.

Я вывел мужиков из дома и подвел к ровной площадке метрах в тридцати от нашего сруба.

— Здесь, — я очертил сапогом на земле большой прямоугольник, — мы строим еще один дом.

— Зачем, Петрович? — удивился Семён. — Нам и в этом места хватает. Еще и гостям останется.

— Это будет не дом, — ответил я. — Это будет казарма. Для людей, которых приведет Игнат. Они будут жить отдельно. Чтобы не было лишних разговоров, чтобы не мозолили глаза. И чтобы враг, если сунется снова, не знал, сколько нас на самом деле. Они будут нашим козырем.

Работа закипела с удвоенной силой. Но это была уже не та радостная, полная надежд стройка нашего первого дома. Это была суровая, молчаливая работа людей, готовящихся к войне. Каждый удар топора был коротким и злым. Каждое бревно, уложенное в венец, ложилось на свое место с глухим, окончательным стуком. Мы строили быстро, грубо, без изысков. Главным было не тепло и уют, а прочность и скорость.

Елизар с Фомой творили чудеса. Каждый вечер они возвращались с добычей. То принесут связку жирных уток, то тетерева, а однажды приволокли молодого оленя. Наша артель, несмотря на военное положение, питалась так, как им и не снилось.

Дни тянулись, как смола. Каждый вечер мы собирались в избе, и я видел в глазах людей один и тот же немой вопрос: «Где Игнат?». Я и сам задавал его себе каждую минуту. Четыре дня. Четыре вечности. Я гнал от себя самые черные мысли. Его могли убить по дороге. Его могли схватить. Он мог просто не найти тех, кто был нам нужен.

На исходе четвертого дня, когда солнце уже почти скрылось за верхушками сосен, Фома, сидевший на своем наблюдательном посту на высокой сосне в сотне метров от нашего лагеря, издал короткий, гортанный крик.

— Идут!

Сердце рухнуло в пятки и тут же взлетело обратно. Я выскочил на крыльцо. Из леса на нашу поляну выходила группа людей. Впереди, шагая своей ровной, несгибаемой походкой, шел Игнат. А за ним — двенадцать теней.

Они не шли, они текли, как ртуть, беззвучно и стремительно занимая пространство. Двенадцать мужчин в потертой, видавшей виды одежде. Двенадцать обветренных лиц. Двенадцать пар холодных, колючих глаз, которые не смотрели, а сканировали, оценивали, взвешивали. В них не было ни страха, ни надежды, ни любопытства. Только глухая, застарелая усталость и готовность в любой момент убивать или умереть. Глядя на них, я понял, что Игнат не просто выполнил приказ. Он превзошел его. Он привел не солдат. Он привел стаю волков.

Мои артельщики высыпали из избы, сжимая в руках топоры. Они молча смотрели на пришельцев, и в воздухе повисло густое, тяжелое напряжение.

Игнат подошел ко мне.

— Командир. Приказ выполнен. Двенадцать человек. Все — ветераны. Каждый стоит троих.

Из-за его спиной вышли двое из вновь прибывших. Они тащили на себе тяжелые, длинные тюки, замотанные в рогожу. Когда они сбросили их на землю, раздался глухой металлический лязг.

Игнат кивнул одному из новоприбывших — высокому, суровому мужику с перебитым носом. Тот подошел и одним движением ножа распорол рогожу.

Солнечные лучи блеснули на вороненой стали. Десять новеньких, пахнущих заводской смазкой армейских винтовок. Рядом с ними лежали три небольших бочонка с порохом и несколько тяжелых кожаных сумок, набитых свинцом.