Золотая лихорадка. Урал. 19 век

Глава 18

Напряжение спало так же резко, как и возникло. Оно не ушло совсем, нет. Оно просто сменило агрегатное состояние, превратившись из острого, колючего страха в густую, вязкую тревогу. Люди разошлись, но разговоры были тише, движения — резче. Каждый, берясь за топор или лопату, нет-нет да и бросал взгляд на кромку леса, будто ожидая, что оттуда в любой момент может выскочить рябовский головорез. Это было плохо. Страх — плохой работник. Он изматывает быстрее самой тяжелой каторги.

Я понимал, что эту нервную, взвинченную энергию нужно срочно направить в мирное русло. Дать им задачу, которая захватит их целиком, не оставив времени на пустые домыслы и переглядывания.

— Егор! Михей! Петруха! Ко мне! — крикнул я, спускаясь с крыльца. — Остальные — продолжать работу! Золото само себя не намоет!

Троица подошла, с недоумением глядя на меня. Егор вытирал потные ладони о штаны. Михей, как всегда, молчал, но в его темных глазах читался вопрос. Петруха, чья нога после моего лечения уже почти зажила, опирался на самодельную палку, но в его взгляде горел живой интерес. Он был из тех, кому вечно нужно что-то мастерить.

— Пока Елизар с Фомой наши глаза и уши в лесу, сидеть и ждать мы не будем, — начал я без предисловий. — Задачу по постройке горна никто не отменял. Наоборот, ускоряемся. Рябов дал нам передышку, и мы используем ее.

— Так мы и так, Андрей Петрович, — прогудел Егор. — Глину месим, камень таскаем. Основание почти готово. Дальше стенки класть.

— Стенки — это полдела, — отрезал я. — Мне нужен не костер, обложенный камнями. Мне нужен инструмент. Инструмент, который даст нам жар, способный плавить не только золото, но и железо, если понадобится. А для такого жара нужен постоянный, сильный поддув. Нам нужны меха.

Мужики переглянулись.

— Меха — это дело серьезное, — покачал головой Егор. — Кожу надо. Хорошую. Бычью или лосиную. А где ж ее взять? Лося еще выследить да завалить надо, а потом шкуру выделать — это неделя, не меньше. Да и получится ли…

Он был прав. Это был самый очевидный и самый долгий путь. Путь, времени на который у нас не было.

— Кожи у нас нет, — согласился я. — Значит, обойдемся без нее. Мы сделаем ветер сами.

Они уставились на меня, как на сумасшедшего.

— Это как же, Петрович? — недоверчиво спросил Петруха. — Ртом, что ли, дуть будем? Аль шапками махать?

— Почти, — я усмехнулся. — Только махать будем не шапками, а лопастями. Петруха, ты у нас по дереву мастер. Найди мне четыре крепких полена, желательно сосновых, без сучков. И сделай из них доски. Тонкие, но прочные. А вы, — я повернулся к Егору и Михею, — ищите ровный, крепкий дрын, с руку толщиной. Будем делать вертушку.

Следующие несколько часов я превратился из командира в прораба странного, непонятного строительства. Артельщики, работавшие на шлюзе, то и дело с любопытством поглядывали в нашу сторону. Там, у котлована будущего горна, развернулась деятельность, не имевшая ничего общего с добычей золота. Петруха, матерясь сквозь зубы и то и дело сплевывая, тесал топором и ножом поленья, превращая их в подобие плоских досок. Я стоял над ним, заставляя добиваться почти одинаковой толщины. Егор и Михей притащили идеально ровную молодую осину, которую я заставил их ошкурить и отполировать до блеска.

Когда четыре деревянные лопасти были готовы, я взял у Игната бурав и принялся за самую тонкую работу. Я закрепил лопасти на конце осины под углом, крест-накрест, создавая то, что мои артельщики могли бы назвать лишь «странным крестом».

— И что это за мельница? — не выдержал Егор, скрестив руки на могучей груди.

— Это то, что заставит огонь в нашем горне реветь, как сатана, — ответил я, проверяя крепления. — Теперь самое главное. Передача.

Я набросал на утоптанной земле чертеж. Два круга — один большой, другой маленький. Соединенные линией.

— Петруха, сможешь вырезать из дерева два цельных круга? Один вот такой, — я очертил палкой круг диаметром в пару аршин. — А второй — совсем небольшой, с ладонь.

— Сделать-то можно, — почесал в затылке Петруха. — Только на кой-ляд нам эти колеса? В телегу не вставишь.

— Не в телегу. Большой круг мы поставим вот здесь, на стойках, — я показал. — Приделаем к нему ручку. Маленький насадим на ось нашей вертушки. А потом соединим их ремнем.

— Ничего не пойму, — развел руками Егор. — Зачем такая хитрость?

— Смотри, — я снова взял палку. — Ты крутишь за ручку большое колесо. Оно делает один оборот. За это время ремень, который его огибает, протягивается на всю его длину. А так как маленький круг намного меньше, то за это же время он успеет провернуться не один раз, а десять. Понимаешь? Мы меняем силу на скорость. Один твой неспешный оборот ручкой превратится в десять быстрых оборотов нашей вертушки.

Мужики молчали, переваривая. В их глазах я видел сложную смесь недоверия и зарождающегося понимания. Это была магия, но магия объяснимая, почти осязаемая.

Работа закипела с удвоенной силой. К нам присоединились еще несколько человек, заинтригованных непонятной конструкцией. Пока Петруха с помощниками вытесывали «колеса», я заставил Игната пожертвовать старый кожаный ремень от походного тюка. Мы разрезали его и сшили в длинную полосу.

К вечеру все было готово. Горн еще не был достроен, но его механическое «сердце» стояло рядом, собранное и готовое к испытаниям. Конструкция выглядела дико и неуклюже. На двух вкопанных в землю столбах покоилась ось с огромным деревянным колесом, от которого отходила грубо вытесанная ручка. Чуть поодаль, на других стойках, была закреплена ось с моей крыльчаткой, на которую был насажен маленький шкив-колесо. Все это соединял кожаный ремень.

Вокруг собралась почти вся артель. Работы встали. Все смотрели на мое творение, и в воздухе висело ожидание. Либо я очередной раз докажу, что мой котелок варит лучше, чем у других, либо я прилюдно сяду в лужу со своей «хитрой мельницей».

— Ну, Петрович, давай, крути свою шайтан-машину! — крикнул кто-то из толпы.

— Сам и крути, — усмехнулся я. — Егор, подь сюда. Ты у нас самый сильный. Давай, не спеша, за ручку.

Егор подошел, недоверчиво оглядел конструкцию, взялся за ручку и с сомнением начал вращать. Большое колесо медленно, со скрипом, пошло по кругу. Ремень натянулся и пополз. И в тот же миг маленький шкив на оси крыльчатки завертелся.

Сначала медленно. Потом быстрее. Быстрее!

Крыльчатка ожила. Четыре лопасти, сперва различимые глазом, слились в один сплошной, гудящий диск. Раздался низкий, нарастающий гул, и в лица столпившихся мужиков ударил мощный, упругий поток воздуха. Он взметнул пыль, затрепал бороды, заставил прищуриться.

— Ничего себе! — ахнул Петруха, отступая на шаг.

— Вот это да… — пробормотал кто-то сзади. — Прям ветер делает!

— А зачем это? — не унимался самый недогадливый.

Егор, который крутил ручку, остановился, тяжело дыша. Он смотрел на свое творение — на этот рукотворный ветер — с изумлением и гордостью.

— Зачем? — он обернулся к толпе, и в его голосе прозвучали нотки лектора. — А затем, дурья башка, что когда мы этот ветер в горн направим, там такой жар будет, что сам черт в аду позавидует! Мы не то что золото, мы камень плавить сможем!

Толпа одобрительно загудела. Они поняли. Они увидели. Это была не просто непонятная игрушка. Это был шаг в другой мир. В мир, где человек не просит ветер у природы, а создает его сам, своей волей и своим умом.

Я стоял в стороне и смотрел на их лица — восторженные, удивленные, гордые. Я дал им не просто технологию. Я дал им нечто большее. Я показал им, что привычные вещи можно делать по-другому. Что можно не идти по проторенной дедами тропе, а искать свой путь. Я заражал их самым опасным и самым могучим вирусом — вирусом прогресса. И я видел, как эта зараза начинает действовать.

— Гениально, командир, — тихо сказал Игнат, подойдя ко мне. Он смотрел не на вентилятор, а на меня. — Сделать ветер из дерева и ремня… Вы и вправду колдун.

— Это не колдовство, Игнат, — ответил я, не отрывая взгляда от своего творения. — Это наука. И она, в отличие от колдовства, работает всегда. Главное — знать, как.

Три дня. Семьдесят два часа густой, как таёжный туман, тишины. Напряжение, висевшее в воздухе так плотно, что его можно было рубить топором, никуда не делось. Оно лишь изменило своё качество. Острый, колючий страх перед невидимым врагом уступил место густой, сосредоточенной энергии созидания. Мои артельщики, ещё час назад сжимавшие топоры в ожидании бойни, теперь смотрели на неуклюжую конструкцию из дерева и кожи с благоговением. Они видели не просто «вертушку». Они видели чудо. Рукотворный ветер. И это чудо было куда сильнее страха.

Я не дал им остыть.

— Егор! Михей! — мой голос прозвучал резко, отрезвляя. — Видели? Вот это — сердце нашей печи. Теперь нужно тело. Стенки! Кладите стенки! Да так, чтоб ни одна щель не осталась, чтоб ни один вздох нашего ветра мимо не прошёл!

Работа закипела с удвоенной, почти лихорадочной силой. Пока одна группа, подгоняемая рыком Егора, таскала плоские камни и месила глину, другая, под моим руководством, совершенствовала «лёгкие» нашего будущего горна. Мы укрепили стойки, смазали оси салом и даже соорудили подобие кожуха, чтобы направлять поток воздуха точно в будущую топку.

Ещё день ушёл на то, чтобы достроить сам горн. Он получился приземистым, похожим на разъевшуюся каменную бабу, с чёрным зевом топки и отверстием для поддува сбоку. Ещё один день он сох. И здесь моя «шайтан-машина» снова сослужила добрую службу.

— Мужики, — сказал я, собрав их вокруг. — Если просто ждать, пока глина высохнет, пройдёт неделя. А у нас её нет. Будем сушить принудительно.

Поставили двоих самых дюжих артельщиков попеременно крутить ручку вентилятора. Мощный поток воздуха, направленный на сырые стенки, творил чудеса. Влага испарялась на глазах. Мужики, сначала отнёсшиеся к этому как к очередной моей блажи, вскоре вошли в раж, споря, кто дольше прокрутит. Это стало новой забавой, соревнованием.

На второй день, когда горн уже гудел от сухости, вернулись мужики, посланные за лошадьми. Я увидел их издалека и сердце тревожно екнуло. Они вели лишь одну лошадь, запряжённую в телегу, да ещё одну кобылу на привязи.

— Андрей Петрович, — виновато развёл руками старший, коренастый ветеран из «волков» Игната. — Скверно нынче со скотиной. Посёлок, куда мы добрались, захудалый. А те, у кого животина есть, — жлобы первостатейные. Цену ломят, будто не коня, а дочь замуж отдают. Да и не видать там, чтоб народ верхом разъезжал. Всё, что удалось купить, — вот.

Он махнул рукой на понурую гнедую кобылу в упряжи и невысокого, но крепко сбитого мерина, привязанного к телеге.

— Ну, на безрыбье и рак — рыба, — вздохнул я, похлопав мерина по шее. — Не рысаки, конечно, но телегу тянуть смогут. Ведите в стойло к Игнатовской лошади. А как отдохнёте, — я повысил голос, — вот вам новая задача. Спросите у Фомы, где тут луга хорошие. Скоро зима. Нам нужно сена на троих наготовить, да с запасом, чтоб не подохли с голоду за зиму.

Вечером, когда солнце уже коснулось верхушек сосен, мы устроили первый, пробный розжиг. Заложили в топку несколько сухих лучин. Я не давал разжигать большой огонь — горячая, но не прокалённая глина могла треснуть. Нужно было просто «обдать жаром», дать ей привыкнуть. Дым лениво потянулся из трубы, горн чуть слышно загудел.

А на следующее утро началось священнодействие.

Я взял у Марфы самый маленький чугунный котелок, какой у неё только был, — литра на полтора. Насыпал в него две трети золотого песка, который мы намыли за последние дни. Тяжёлый, жёлтый, он тускло поблёскивал в утренних лучах.

— Разжигай! — скомандовал я.

В топку полетели сухие дрова. Когда они занялись весёлым, жарким пламенем, я велел ставить котелок.

— А теперь, Егор, — я кивнул на вентилятор. — Давай, заводи шарманку!

Егор с готовностью взялся за ручку. Крыльчатка взвыла, и в топку ударил мощный поток воздуха. Пламя взревело. Оно из жёлтого стало почти белым, гудящим, яростным. Жар от горна стал таким сильным, что стоять ближе чем в трёх шагах было уже невозможно.

Мужики, столпившиеся вокруг, замолчали. Они смотрели, как я, прикрывая лицо рукавом тулупа, с помощью длинного ухвата то и дело заглядывал в огненный ад, где стоял наш котелок.

Между заглядываниями я не сидел без дела. Схватив топор, я подошёл к участку плотной, жирной глины рядом с горном.

— Расчистить! — бросил я.

Пока двое мужиков убирали траву и камни, я обухом топора принялся выбивать в земле ровные прямоугольные углубления. Пять одинаковых ямок, размером с мою ладонь.

— А ну, кто самый рукастый? — крикнул я, не отрываясь от работы. — Стенки чтоб ровные были! И чтоб ни крошки глиняной не осыпалось!

Петруха тут же подскочил и принялся ножичком выравнивать мои грубые формы, доводя их до идеала.

Я снова заглянул в горн. Есть! Поверхность песка в котелке начала подёргиваться, словно живая. Появились первые тёмные, влажные пятна.

— Плавится! — выдохнул кто-то за спиной.

— Ещё минут десять, — процедил я сквозь зубы. Жар был невыносим.

Эти десять минут тянулись вечность. Вентилятор не умолкал ни на секунду, мужики сменяли друг друга, мокрые от пота. Наконец, когда я заглянул в очередной раз, я увидел то, чего ждал. Весь песок в котелке превратился в единую, ослепительно сияющую, дрожащую массу. Жидкое солнце.

— Готово! — рявкнул я.

Я взял ухват и, подцепив котелок с усилием вытащил его из топки. Игнат натянул толстые кожаные краги, приготовился подстраховать в случае, если котелок соскочит с ухвата.

На поляне воцарилась мёртвая тишина. Было слышно лишь треск огня и тяжёлое дыхание.

— Не подходить! — крикнул я.

Осторожно, стараясь не расплескать драгоценный металл, я поднёс котелок к формам, вырезанным в земле, и начал медленно его наклонять. Ослепительно-жёлтая, густая струя полилась в первую ямку. Потом во вторую, в третью…

Когда котелок опустел, я отставил его в сторону. Пять лужиц жидкого огня горели в земле, отражая небо. Мужики смотрели на них с каким-то первобытным, суеверным восторгом. Они видели, как прах, который они часами мыли в ледяной воде, на их глазах превратился в сокровище.

Час ушёл на то, чтобы металл остыл. Никто не расходился. Сидели кружком, молча, как у колыбели новорождённого. Наконец, я взял лопатку и осторожно подцепил край первого слитка. Он легко отделился от глины. Я поднял его.

В моей руке лежал тяжёлый, неправильной формы брусок жёлтого металла. Верхняя его сторона была гладкой, а нижняя и по бокам — бугристой, шершавой, покрытой застывшими волнами, повторяя форму ямки.

— Вот оно, мужики, — сказал я тихо. — Наше золото.

Передал слиток Егору. Тот взял его с осторожностью, будто боялся обжечься. Взвесил на ладони.

— Тяжёлый… — выдохнул он. — И тёплый ещё.

Слиток пошёл по рукам. Каждый хотел подержать его, ощутить его вес, его плотность. Это было уже не просто золото. Это был результат их общего труда, их общей победы.

Когда все пять слитков были извлечены, я принёс большой топор и молоток.

— А теперь будем придавать ему товарный вид.

Я положил один из слитков на плоский обух топора, который держал Игнат.

— Неровный, шершавый… Такой продавать — стыдно. А мы сделаем его гладким. Как зеркало.

Я поднял молоток.

— Смотрите. Золото — металл мягкий. Самый мягкий из всех. Оно не колется, оно мнётся.

И я начал наносить по слитку частые, но несильные удары. Тук-тук-тук-тук. Металл поддавался. Бугры и неровности сглаживались, поверхность становилась плотнее, ровнее. За час я обработал все пять кусков. Теперь в моих руках лежали пять увесистых, гладких, приятно холодящих руку брусков, на которых играли лучи заходящего солнца.

Я выложил их в ряд на доске. Пять маленьких солнц. Наша сила. Наша надежда. Наша будущая война.

— Красота… — прошептал Петруха, и в его голосе было искреннее восхищение.

— Еще какая, Петруха, — ответил я, улыбнувшись.