Золотая лихорадка. Урал. 19 век

Глава 6

Паутина была плотнее, чем я предполагал. Рябов, Аникеев, урядник… Все они были звеньями одной ржавой цепи, опутавшей это место в глуши Урала. И мы, со своей дерзкой затеей, сунулись прямо в ее центр. Воздух в темном проулке казался густым и холодным. Я видел, как помрачнел Степан, осознав, что его гениальная бумага — это пропуск на бой с драконом. Я видел, как напрягся Игнат, просчитывая силы противника и понимая, что их несоизмеримо больше.

— Паук, говоришь… — глухо повторил я слова Степана, глядя в темноту. — Что ж, у любого паука есть слепые зоны. И в любой паутине есть дыры.

— И где же ты видишь дыру в этой, Андрей Петрович? — в голосе Степана прозвучала горькая ирония. — Нас раздавят, как мух. Приказчик, Рябов… они не простят нам такой дерзости. Один — за упущенную выгоду, другой — за то, что мы посмели ступить на его землю без спросу.

— Они раздавят, если мы будем играть по их правилам, — возразил я. — Если мы будем у них на виду. А мы не будем.

Игнат, молчавший до этого, шагнул чуть вперед.

— Что ты задумал? — спросил он. Голос его был ровен, но я уловил в нем нотку напряжения. Он был солдатом, и он чуял подготовку к рискованной операции.

— Нам нужны те, кто знает этот лес лучше, чем Рябов знает свои карманы. Те, кто ходит тропами, которых нет ни на одной карте. Те, для кого этот поселок — лишь временное торжище, а настоящий дом — тайга. Нам нужны старообрядцы.

Степан удивленно хмыкнул.

— Кержаки? Да они же дикие, как звери. Ни с кем, кроме своих, дел не имеют. К ним и подойти-то страшно, глядят так, будто ты сам антихрист во плоти.

— Потому что к ним всегда приходят, чтобы что-то взять, — ответил я. — Обмануть, выменять пушнину за бесценок, выведать дорогу. А мы придем, чтобы дать.

— Дать? — недоверчиво переспросил Игнат. — Что мы можем им дать? Деньги их не интересуют.

— Не деньги, — я повернулся к нему. — Помощь. Я несколько дней за ними наблюдаю. У них на возу всегда сидит девчонка, лет десяти. Внучка их главного, Елизара. Она постоянно кашляет. Сухо, надрывно, до слез. Это не простуда. Это что-то затяжное. Хворь, которую их травницы вылечить не могут.

Степан посмотрел на меня с изумлением.

— Ты еще и в лекари записался, купец? Откуда тебе знать?

— Отец мой, покойник, много чем торговал, — соврал я, придерживаясь легенды. — И с лекарями немецкими дела имел, и книги их читал. Кое-что в голове осталось. Думаю, я смогу ей помочь.

В моей голове это была не ложь. Это была адаптация. Я, фельдшер скорой помощи, видел сотни таких случаев. Судя по звуку, это был либо застарелый бронхит, либо даже коклюш. В XXI веке — пара дней антибиотиков. Здесь — смертельный приговор для ребенка. Но даже без антибиотиков можно было облегчить страдания. Ингаляция. Простое, но для этого мира — почти магическое средство.

— Рискованно, — глухо проговорил Игнат. — Если с девкой что случится, они нас на ремни порежут и по лесу развесят. Народ суровый.

— А если получится, они будут обязаны нам жизнью, — закончил я его мысль. — Такая плата дороже любого золота. Игнат, ты останешься здесь. Продолжай наблюдение, будь моими глазами. Степан, тебе нужен отдых. Завтра утром мы с тобой идем к ним. Ты мне нужен как свидетель и как человек, который сможет, если что, найти с ними общий язык. Они хоть и дикие, но к слову уважение имеют.

На следующий день мы со Степаном подошли к тому месту у частокола, где обычно торговали староверы. Их семья уже была там. Глава Елизар, с окладистой седой бородой и строгими, глубоко посаженными глазами. Его молчаливая жена в темном платке. И внучка, худенькая девочка с огромными, испуганными глазами на бледном личике. Она сидела на возу, закутанная в тулуп, и ее маленькое тело сотрясалось от приступов мучительного кашля.

Староверы встретили наше приближение настороженным молчанием. Их взгляды были как лед.

— Мир вам, люди добрые, — сказал я, остановившись в нескольких шагах и поклонившись, как видел это у них. Степан, к моему удивлению, сделал то же самое, только еще и перекрестился двумя перстами, как было у них принято. Елизар чуть заметно кивнул в ответ.

— И тебе не хворать, мирской, — его голос был низким и гулким, как будто шел из-под земли. — Что надобно? Пушнина? Мед?

— Здоровья вашей внучке надобно, отец, — ответил я прямо, глядя ему в глаза.

Елизар нахмурился, его взгляд стал жестким.

— Не твоего ума дело. Ступай своей дорогой.

— Моего, — мягко, но настойчиво возразил я. — Слышу, как дитя мается, и сердце кровью обливается. Не по-божески это, видеть мучения и пройти мимо. Есть у меня знание одно, от предков доставшееся. Позволь помочь. Не корысти ради, а токмо из сострадания.

Девочку снова скрутил приступ. Она закашлялась так, что, казалось, ее легкие вот-вот разорвутся. Бабка бросилась к ней, начала гладить по спине, что-то шептать. Елизар смотрел на это с мукой в глазах. В этот момент он был не суровым главой семейства, а просто дедом, бессильным перед болезнью внучки.

— Чем ты поможешь? — спросил он глухо, и в голосе его прозвучала слабая надежда. — Наши ведуньи все травы перепробовали. Ничего не берет.

— Мало травы пить, ими дышать надо, — ответил я. — Нужен котелок, кипяток да травы ваши от кашля. Мать-и-мачеха есть? Чабрец?

Бабка удивленно кивнула.

— И полотенце большое или кусок плотной ткани.

Елизар колебался. Он смотрел на меня, потом на Степана, потом на свою страдающую внучку. Степан, почувствовав момент, шагнул вперед.

— Не бойся, отец, — сказал он тихо. — Я за него ручаюсь. Человек он нездешний, но с душой. Худа не сделает.

Это решило дело. Через десять минут у нас был котелок с кипятком, в который я бросил принесенные бабкой травы. От воды пошел густой, пряный пар.

— Теперь смотри, — сказал я Елизару. — Нужно, чтобы она этим паром дышала. Глубоко.

Я усадил девочку, которая смотрела на меня с диким страхом, и накрыл ее голову вместе с котелком плотной тканью. Она сначала задергалась, но я ласково придержал ее за плечи.

— Не бойся, маленькая. Дыши. Просто дыши. Глубоко вдыхай и медленно выдыхай.

Под тканью послышался сначала испуганный кашель, а потом ровное, глубокое дыхание. Я держал ее так минут десять, пока пар не ослаб. Когда я снял ткань, девочка была вся красная, потная, но кашель прекратился. Она смотрела на меня удивленными, прояснившимися глазами.

— Ну как? — улыбнулся я.

Она молча кивнула и вдруг зябко поежилась.

— Это хорошо, — сказал я Елизару. — Хворь через пот выходит. Теперь ее в тепло, укутать и дать чаю с медом. И так делать три раза в день. Через три дня будет бегать.

Я развернулся, чтобы уйти. Я сделал то, что должен был. Теперь их ход.

— Постой, — окликнул меня Елизар.

Я обернулся. Он смотрел на меня долгим, изучающим взглядом. В его глазах больше не было льда. Было удивление, уважение и что-то еще, похожее на благодарность.

— Как имя твое?

— Андрей Петрович.

— Благодарствую тебе, Андрей Петрович, — он медленно поклонился мне в пояс. — За доброту твою. Если что надобно будет в лесу — зверя выследить, тропу найти — приходи. Не откажем.

Я кивнул и ушел. Это было больше, чем я ожидал.

Три дня я не подходил к ним, давая лекарству и времени сделать свое дело. Игнат докладывал, что в поселении все спокойно, Рябов и приказчик пока не проявляли себя. Степан, обретя цель, приводил себя в порядок и уже начал собирать слухи среди мелких писарей и приказных, создавая свою информационную сеть.

На четвертый день, когда я шел по своим делам, меня догнал сын Елизара.

— Отец тебя кличет, Андрей Петрович, — сказал он коротко.

Елизар ждал меня в стороне от торжища, под старой сосной. Рядом с ним стояла его внучка. Румяная, живая, она с любопытством смотрела на меня. Кашля не было и в помине.

— Как видишь, слово твое крепкое, — сказал Елизар, кладя руку на голову девочке. — Ты жизнь ей спас. Наша семья у тебя в долгу. Долг этот мы не забудем.

Тишина, наступившая после ухода Елизара, была густой и тяжелой, как таежный туман. Мы стояли втроем рядом с грязной, разбитой колесами площади: я — человек из будущего, притворяющийся купцом; Игнат — бывший унтер-офицер, солдат до мозга костей; и Степан — гениальный писарь, вытащенный со дна винной бочки. Три совершенно чужих друг другу человека, связанных одной, пока еще призрачной целью.

— Ну, Андрей Петрович, — первым нарушил молчание Степан, задумчиво потирая подбородок. — Похоже, ты не только в торговле и арифметике силен. Эти кержаки за спасение дитяти горы для тебя свернут. Это союзник посильнее любого урядника будет.

Игнат, стоявший чуть поодаль, молча кивнул. Для него, человека войны, понятие «союзник» было не пустым звуком. Он оценивал не слова, а потенциальную силу. И он увидел, что мы только что приобрели не просто проводника, а целый клан, знающий тайгу как свои пять пальцев. Это был стратегический ресурс.

— Теперь у нас есть разведка, — глухо произнес он, имея в виду староверов. — И есть оружие, — он кивком указал на Степана, который от такой оценки даже приосанился. — Что дальше, командир?

«Командир». Это слово, брошенное Игнатом без тени иронии, ударило меня сильнее любого поклона. Он принял меня. Не как «купца-недомерка», не как временного нанимателя, а как того, за кем он готов идти.

— Дальше — ждем, — ответил я. — Игнат, твоя задача — быть нашими ушами. Любые слухи, любое движение вокруг конторы Аникеева или купца Рябова — все докладывать мне. Степан, тебе — отдых. Приведи себя в порядок. Нам нужен ясный ум и твердая рука. А я… я продолжу таскать камни. Нужно сохранять видимость.

Следующие несколько дней были пыткой ожиданием. Днем я, как и прежде, вкалывал на промывке, надрывая спину с тачкой, полной породы. Я молча сносил насмешки Прохора и косые взгляды других старателей. Но теперь это была не безысходность, а маскировка. Работая, я не думал об усталости. Мой мозг работал как аналитический центр. Я строил в голове свою будущую промывочную фабрику, пока мои руки таскали камни для чужой.

Вечерами мы собирались в моей каморке. Степан, вымытый и одетый в относительно чистое, раскладывал передо мной свои «трофеи». За эти дни он, используя старые связи и свой вновь обретенный авторитет трезвого и грамотного человека, создал настоящую агентурную сеть среди мелких приказных и писарей. Он знал, кто из помощников Аникеева берет на лапу медью, кто переписывает бумаги набело, кто носит сплетни из кабинета в кабинет. Наша челобитная, произведение его гения, лежала на столе, готовая к бою.

Игнат приходил последним, появляясь в дверях бесшумной тенью. Его доклады были коротки, как выстрел.

— Рябов вчера встречался с Аникеевым. Тайно, на заднем дворе кабака. Говорили тихо. Рябов был зол. Кажется, из-за тебя, — Игнат посмотрел на меня. — Мой человек не слышал разговора, но твое имя проскочило несколько раз. Он тебя запомнил, Андрей Петрович.

— Это хорошо, — кивнул я. — Пусть считает меня мелкой фигурой, которая случайно оказалась на его пути. Пусть недооценивает. Это нам на руку.

На следующий день, когда я возвращался с промывки, грязный и уставший, меня окликнул сын Елизара.

— Андрей Петрович, отец тебя ищет, — сказал он, глядя на меня с уважением.

Сердце мое екнуло. Момент настал.

Елизар с внучкой ждал меня на том же месте. Заговорил без предисловий:

— Золота у нас нет, да оно тебе, видать, и не надобно, ты его сам из земли достать хочешь. Но есть у нас то, чего ни у одного купца не купишь. Память.

Он сделал знак сыну. Тот подошел и протянул мне сверток из потемневшей, дубленой кожи. Я развязал ремешок и осторожно развернул его. Внутри лежал большой лист плотного, пожелтевшего от времени пергамента, исчерченный тонкими линиями. Это была карта. Не современная, с градусами и параллелями, а старая, рисованая от руки. Карта сердца тайги.

— Мой дед ее чертил, — Елизар провел морщинистым пальцем по краю пергамента. — Он одним из первых сюда пришел, когда от гонений царских бежали. Исходил эти леса вдоль и поперек. Здесь все отмечено. Тайные тропы, где и конь пройдет, и человек скроется. Родники с живой водой. Места, где зверя и птицы в изобилии. Но есть и другое.

Он ткнул пальцем в несколько мест на карте.

— Вот, видишь, крестики? Это старые русла рек. Вода ушла, а золото в поворотах осталось. Его там никто не искал. А вот здесь, — его палец остановился на значке, похожем на слезу, — «места, где земля плакала золотыми слезами». Так дед говорил. Самородки там находил, прямо на поверхности. Никто про эти места не знает, кроме нашего рода. Теперь и ты знаешь.

Я смотрел на карту, и у меня перехватило дыхание. Это был не просто кусок пергамента. Это был ключ к этому миру, к его сокровищам, к его тайнам. Мои знания из будущего были теорией. Эта карта была практикой, выстраданной поколениями.

— Это… это слишком щедрый дар, Елизар, — проговорил я, с трудом находя слова.

— Жизнь ребенка цены не имеет, — отрезал он. — А мы свой долг заплатили. Теперь мы квиты. Но помни, Андрей Петрович: кто нам друг — тому и мы друзья. А кто враг… тайга большая. В ней легко заплутать.

Он поклонился, взял внучку за руку, и они ушли, растворившись в сумерках.

Я стоял, прижимая к груди бесценный сверток. Я не побежал в свою каморку. Я пошел на холм рядом с поселком, откуда открывался вид на окрестности. Мне нужно было сопоставить карту с местностью, пока последние лучи солнца не погасли.

Я раскрыл пергамент, всматриваясь в него. Вот поселение, вот река, вот основные притоки. Все сходилось. Я начал искать свой участок, «Лисий хвост». По моим прикидкам, он должен был быть здесь, к северу от поселка. Я водил пальцем по карте, и вдруг замер.

Вот он. Неглубокий овраг, который я выбрал. Но на карте Елизара он был не просто оврагом. Он был частью старого, высохшего русла реки, отмеченного теми самыми крестиками. И буквально на границе этого участка, где старатели бросили работу, на карте стоял особый знак. Не крестик и не слеза. Маленький, едва заметный кружок с точкой посередине.

Я вглядывался в этот знак, и мороз пробежал по коже. Я не знал, что он означает. На карте не было легенды. Это был какой-то особый, известный только семье Елизара символ. Но его расположение не было случайным. Он находился именно там, где, по моим прикидкам, под слоем глины и пустой породы должна была залегать материнская, коренная жила.

Мои знания из будущего говорили мне, что золото должно быть там.

Мудрость прошлого, запечатленная на этой карте, кричала о том же.

Это было не просто подтверждение. Это был знак судьбы. Момент, когда наука и магия, знание и предание сошлись в одной точке. В точке, которую я собирался сделать своей.

Я осторожно свернул карту и спрятал за пазуху. Мои сомнения испарились. План был верным. Теперь оставалось только привести его в исполнение.

Я вернулся в поселок, когда уже совсем стемнело. Игнат и Степан ждали меня в каморке. Вид у меня, должно быть, был такой, что они оба вскочили.

— Что случилось, Андрей Петрович? — встревоженно спросил Степан. — На тебе лица нет.

Я молча выложил на стол карту и развернул ее при свете сальной свечи.

— Вот что случилось, — сказал я. — Мы нашли ее.

Они склонились над пергаментом. Игнат, как военный, сразу оценил ее практическую пользу — тайные тропы, пути отхода. Степан же, с его любовью к знакам и символам, впился взглядом в таинственные пометки.

— Что это? — спросил он, указывая на кружок с точкой на краю нашего будущего участка.

— Я не знаю, — ответил я честно. — Но что-то там должно быть, раз отмечено особым знаком.

Я посмотрел на них. На суровое, обветренное лицо солдата и на бледное, интеллигентное лицо писаря.

— Завтра утром подаем в контору нашу челобитную.