Золотая лихорадка. Урал. 19 век

Глава 11

Я стоял посреди нашего нового дома. Сруб пах смолой и свежим деревом и он уже жил. В центре, как огромное, теплое сердце, гудела наша печь-голландка, собранная по моим чертежам Егором и Михеем. Она не чадила, не дымила. Весь дым уходил в трубу, а в общем зале было так тепло, что мужики ходили в одних рубахах. На плите, в большом котле, булькала похлебка, распространяя по избе умопомрачительный запах мяса и кореньев. Из духовки тянуло свежеиспеченным хлебом — настоящим, пышным, а не каменными сухарями, к которым все привыкли. А самое главное — по глиняным трубам, скрытым в стенах, тепло расползалось по маленьким комнатам, где у каждого теперь была своя лавка, застеленная сухим лапником.

Мои артельщики, еще недавно похожие на забитых каторжников, сидели за длинным столом, который мы сколотили из толстых досок. Они ели. Ели не торопясь, с достоинством, как люди, знающие, что завтра их снова ждет горячая еда, а не пустые щи. Они смеялись, переговаривались. Петруха, чья нога заживала с поразительной скоростью, уже вовсю травил байки, опираясь на самодельную палку. Это было не просто пристанище. Это была цивилизация. Маленький, но работающий островок XXI века посреди дикого девятнадцатого.

Но, глядя на их сытые, довольные лица, я ощущал не радость, а растущую тревогу. Наш дом был крепостью, но крепость эта стояла на вулкане. Под полом, в тайнике, который знал только я и Игнат, лежало то, что могло как вознести нас до небес, так и сжечь дотла. Золото. Его было уже много. Слишком много для кожаного кисета. Оно лежало мертвым грузом, не работало, но с каждым днем увеличивало риск.

Вечером, когда артель угомонилась, я собрал свой «военный совет» в отдельной комнате, которую мы отвели под контору. Игнат, Степан и Елизар. При свете сальной свечи я высыпал на стол лишь малую часть нашего богатства. Горка золотого песка тускло замерцала, отражая пламя.

— Это красиво, — первым нарушил тишину Степан, задумчиво потирая подбородок. — Но это просто желтый песок, пока мы не превратим его в деньги. А деньги — это мука, это соль, это ружья, в конце концов.

— Верно, — кивнул я. — Нам нужно выходить на рынок. Но делать это нужно осторожно. Как разведка боем.

Я посмотрел на Игната.

— Пойдешь в поселок. Вот, — я отмерил небольшую часть песка, граммов сто, не больше, и ссыпал в кисет. — Продашь это местному скупщику. Не Рябову, найди кого-нибудь помельче. На вырученные деньги купишь все, что сможешь унести: муку, крупу, порох, свинец. Но главное — слушай. Все, что говорят о нас. Нам нужно знать, что зреет в этой паучьей банке.

— Не лучший это путь, Андрей Петрович, — вдруг подал голос Елизар. Его глубоко посаженные глаза серьезно смотрели на меня. — В поселке золото принимают за бесценок. Приказчик с урядником и прочие кровопийцы на том и живут, что старатель из тайги в город с золотом не пойдет. Далеко, опасно. Вот и отдают за полцены, лишь бы на хлеб да на водку хватило. Обдерут твоего солдата как липку.

— Я знаю, отец, — ответил я. — Это не для прибыли. Я хочу, чтобы они увидели, что мы начали продавать золото. Что оно пусть и немного, но появилось у нас. Хочу посмотреть на их реакцию. Игнат, — я снова повернулся к солдату, — твоя задача сильно не торговаться. Отдай за столько, за сколько возьмут. Но запомни лицо скупщика, запомни, как он будет смотреть на песок, что будет говорить. Что будут говорить остальные. И возвращайся как можно быстрее.

Игнат молча кивнул, спрятал кисет и на рассвете растворился в лесу.

Вернулся он к вечеру следующего дня, нагруженный двумя тяжелыми мешками. В них была мука, соль, крупы. И еще он принес то, о чем я просил его отдельно — два старых, но исправных кремнёвых ружья и бочонок пороха. Он вошел в избу, молча свалил мешки на пол и протянул мне маленький кошель с серебром. В нем звенела жалкая горстка монет.

— Как и говорил Елизар, — глухо доложил Игнат, когда мы снова уединились в конторе. — Скупщик, некто Силантий, вертел песок в руках, цокал языком, говорил, что грязный, с примесями. Дал втрое меньше, чем он стоит на самом деле. Но глаза у него горели. Жадные, злые.

— А слухи? — спросил я.

— Слухи есть. Весь поселок гудит. Говорят, ты колдун, что землю видишь насквозь. Что нашел демидовский клад. Рябов, говорят, рвет и мечет. Его артельщики, которых он держит впроголодь, начали роптать. Двое вчера от него сбежали. Ищут дорогу к нам.

Степан, слушавший все это, нервно хмыкнул.

— Клад, говоришь? Колдун? Они скоро на нас охоту объявят, как на нечистую силу.

— Да, так себе новости, — буркнул я.

— Но есть и хорошие. — Игнат выпрямился. — В кабаке я разговорился с одним обозником, что ходит с караванами в губернский город. Он подтвердил — там, в казначействе, за золото дают настоящую цену. Официальную. Почти втрое больше, чем здесь. Но…

— Но туда нужно еще добраться, — закончил я за него. — Три дня пути по тракту, где шалят разбойники. И везти с собой не кисет золота, а в разы больше…

В комнате повисла тишина. Это был риск. Огромный, почти безумный риск. Но и куш был соответствующим. Продать золото по настоящей цене — это значило не просто купить провизию. Это значило получить капитал, который позволит нам перевернуть игру.

— Я пойду, — сказал Игнат. — С ружьем, ночью…

— Нет, — прервал я его. — Ты нам нужен здесь. Ты — наш единственный военный. Если ты уйдешь и они нападут… Пойдет другой человек.

Я посмотрел на Елизара. Старовер сидел, поглаживая свою окладистую бороду, и его лицо было спокойным, как лесное озеро в безветренный день.

— Отец, — обратился я к нему. — Ты знаешь эти леса лучше, чем Рябов свои карманы. Ты знаешь тропы, которых нет ни на одной карте. Ты сможешь дойти до города, минуя тракт и заставы?

Елизар медленно поднял на меня свои глаза.

— Смогу, Андрей Петрович. Наши деды еще от царских слуг этими тропами хаживали. Но одно дело — самому пройти, а другое — с таким грузом. И в городе меня многие знают. Сразу поймут, от кого я пришел. Слух пойдет еще быстрее, чем я обратно вернусь.

— Тут уже как получится, — я хлопнул ладонью по столу. — В конце концов, у нас есть документ на эту землю и мы ничего противозаконного не делаем. А если пойдут на нас силой… что ж — когда-то это всё равно должно случиться…

Решение было принято. Следующие два дня мы готовились. Я отмерил недельную добычу — почти килограмм сияющего песка. Мы упаковали его в двойные кожаные мешки, а затем зашили в простой холщовый куль с мукой. Елизар взял с собой только своего сына, ружье и краюху хлеба.

Провожая их, я чувствовал, как холодеет внутри. Я отправлял старика и парня в пасть льва, доверив им все, что мы заработали потом и кровью.

Неделя их отсутствия была самой длинной в моей жизни. Мы работали, как заведенные, шлюз гремел, стены крепости росли, но все это было механически. Каждую ночь я выходил на крыльцо и смотрел в сторону тракта, вслушиваясь в ночные шорохи. Игнат удвоил посты, наши новые артельщики, Егор и Михей, спали с ружьями в обнимку. Мы ждали. Ждали либо вестей, либо беды.

Елизар с сыном вернулись на восьмой день. Они появились на опушке леса так же внезапно, как и исчезли. Усталые и исхудавшие. За плечом Елизара был пустой мешок из-под муки, а за пазухой — нечто куда более ценное.

В конторе он выложил на стол несколько тяжелых мешочков с серебряными рублями и пачку новеньких, хрустящих ассигнаций. Сумма была ошеломляющей. Она была больше, чем все, что я видел за свою короткую жизнь в этом мире.

— Все, как ты и говорил, Андрей Петрович, — его голос был ровным, но я видел, как блестят его глаза. — В казначействе приняли без звука. Чиновник только головой качал, глядя на чистоту песка. Спросил, не с демидовских ли приисков товар. Я сказал, бог послал.

— А слухи? — спросил я, с трудом отрывая взгляд от денег.

Елизар помрачнел.

— Слухи пошли, едва я на базар зашел за солью. Меня там каждая собака знает. Сразу начали шептаться: «Елизар-кержак в городе! А он ведь у этого, у Воронова теперь живет! Видать, с золотом пришел!». Когда обратно шел, уже в открытую спрашивали, правда ли, что ты нашел жилу, где самородки с кулак величиной.

Степан, пересчитывавший ассигнации, присвистнул.

— Ну, Андрей Петрович, поздравляю. Теперь ты не просто колдун. Теперь ты легенда. А у легенд жизнь, как правило, короткая и яркая.

Он был прав. Наша дерзкая вылазка в губернский город была подобна удару грома в тихий летний день. Мы не просто продали золото. Мы бросили вызов всей системе, выстроенной здесь Рябовым и приказчиком. Мы показали, что можем играть без них. И они этого точно не смогут простить.

Я смотрел на пачки ассигнаций и мешочки с серебром, разложенные на столе. Это был не просто успех. Это был приговор.

— Собирай, Степан, — тихо сказал я. — Веди учет. Каждый рубль, каждая копейка. Это наша казна, наш военный бюджет.

Степан принялся за дело с благоговением ювелира. Игнат и Елизар молча наблюдали.

— Они знают, — глухо произнес Игнат. — Теперь они точно знают. И они придут.

— Значит, нужно будет быть готовыми, — ответил я.

На следующее утро я собрал всю артель в общем зале. Шлюз молчал, топоры не стучали. Люди стояли вдоль стен, переминались с ноги на ногу, с любопытством и тревогой глядя на меня. Они чувствовали, что что-то произошло.

Я вышел в центр избы. Рядом со мной Степан поставил на стол тяжелый деревянный ящик.

— Мужики и дамы, — начал я, подмигнув внучке Елизара, и голос мой гулко разнесся под бревенчатым потолком. — Месяц назад мы пришли на это место. У нас не было ничего, кроме пары ржавых топоров и желания работать на себя, а не на чужого дядю. Мы работали честно. Мы строили дом, мыли золото. Мы не голодали, не болели, не резали друг друга по пьяной лавочке. Каждый из вас вложил в это дело свой труд.

Я сделал паузу, обводя их взглядом. Семён, Тимоха, Петруха, чьи лица из землистых превратились в обветренные и здоровые. Егор и Михей, перебежчики с другого прииска. Сын Елизара, поглядывающий на отца вопросительно.

— Я обещал вам честную долю. Пришло время платить по счетам.

С этими словами я открыл ящик. Внутри, тускло поблескивая в утреннем свете, лежали серебряные рубли. По рядам пронесся сдавленный вздох. Для них, привыкших к ничтожным медным грошам и записям в долговой книге приказчика, это зрелище было сродни чуду.

— Степан, — кивнул я.

Степан, с видом важного казначея, взял в руки ведомость, которую мы составили сегодня утром.

— Артельщик первой категории Семён! — С важным видом зачитал Степан.

Семён, вздрогнув, вышел вперед. Он смотрел на ящик с деньгами с суеверным ужасом, будто это были раскаленные угли.

— За двадцать два отработанных дня, — зачитал Степан, — положено тебе жалованья… два серебряных рубля.

И он протянул Семёну две монеты. Тот взял их так осторожно, словно они могли его обжечь. Повертел в мозолистых пальцах, поднес к глазам. Он не верил.

— Петрович… Андрей Петрович… — пролепетал он, глядя на меня. — Ты не ошибся? Два рубля серебром? За месяц? Да мне приказчик за такое и пяти алтын не писал…

— Я не ошибся, Семён, — ответил я твердо. — Ты заработал их. Своим потом. Это твое.

— Тимоха! — звал Степан. — Два серебряных рубля!

— Петруха! Жалованье за четырнадцать дней, с учетом хвори, — один серебряный рубль!

Каждый, кто выходил вперед, испытывал шок. Они мяли в руках это маленькое, тяжелое серебряное чудо, и я видел, как в их глазах что-то меняется. Это были не просто деньги. Это было зримое, осязаемое доказательство их новой жизни. Доказательство того, что их труд имеет цену. Что они — не рабы, а вольные люди. Особенно радовались живым деньгам Марфа и сын Елизара. Они с явным недоверием смотрели на серебряные кругляши в своих руках.

Когда с рядовыми артельщиками было покончено, я подозвал к себе свой «совет».

— Елизар. За твою мудрость и верность, за твой поход, который сделал нас всех богаче, — я протянул ему несколько хрустящих ассигнаций. — И вот, — я добавил сверху серебряный рубль, — как и всем. На мелкие расходы.

Старик молча принял деньги, поклонился и спрятал за пазуху. Его лицо было непроницаемо, но в глубине глаз я увидел уважение.

— Степан. За твой ум, за твою гениальную бумагу, что дала нам эту землю, за твой порядок в делах.

Степан взял ассигнации дрожащей рукой. Он смотрел на них, и я видел, как в нем борются два человека: старый, спившийся писарь, который тут же променял бы эти бумажки на бочку вина, и новый, возрожденный мастер слова, для которого эти деньги были символом его возвращения к жизни. Второй победил. Он аккуратно сложил ассигнации и убрал во внутренний карман своего сюртука.

— Игнат, — я повернулся к солдату. — За твою верность, за то, что ты — опора нашей крепости.

Я протянул ему его долю. Он взял деньги, не глядя, и так же молча убрал. Для него это не было главной наградой. Его наградой был порядок, строй, командир, которому он служил. Но деньги были частью этого порядка.

Мы вернулись в общий зал.

— А теперь, мужики, — я повысил голос, обращаясь ко всем. — Вы получили свое. Но это только начало. Впереди работы еще больше. И еще больше трудностей. Но теперь вы знаете, за что работаете. За дело!

Артель взорвалась нестройным, радостным гулом. В этот день они работали с утроенной силой. Они не просто отбывали повинность. Они строили свое. Каждый удар топора, каждый камень, уложенный в стену, был вкладом в их собственное будущее.

А я стоял на крыльце и смотрел на этот кипучий муравейник, и тревога в моей душе не утихала. Мы стали слишком заметны. Слишком богаты. Слишком другие. И я знал, что первые гости не заставят себя долго ждать.

Они появились через три дня.

Утром, когда работа была в самом разгаре, наш дозорный, сын Елизара, прибежал с дальнего поста, запыхавшийся и бледный.

— Гости, Андрей Петрович! Верхом! Двое!

Сердце ухнуло и забилось ровнее, холоднее. Началось.

— Всем оставаться на местах! — скомандовал я. — Работаем, как работали. Игнат, Егор, Михей — ко мне. Ружья взять, но на виду не держать.

Через несколько минут из-за поворота тропы показались два всадника. Они ехали неспешно, с той наглой уверенностью, с какой хищник обходит свою территорию. Впереди, на коренастой кобыле, сидел мужик в добротном, но засаленном армяке. Его лицо было непроницаемо. Нога в стремени была вывернута под неестественным углом — он был хром. За ним, на такой же неказистой лошаденке, ехал детина с рябым, одутловатым лицом и маленькими, глубоко посаженными глазками. Я не знал их, но сразу понял — это не старатели. Это псы, спущенные с цепи.

Они остановились у края нашей поляны, не спешиваясь. Хромой смерил взглядом наш лагерь. Я видел, как его глаза скользнули по срубу, по ровным поленницам, по чистоте вокруг. В этом взгляде не было удивления, только холодная оценка. Он ожидал увидеть добычу, а увидел крепость.

Я вышел им навстречу. За моей спиной, в нескольких шагах, беззвучно вырос Игнат. Егор и Михей, работавшие у поленницы, замерли, и я знал, что их руки уже лежат на спрятанных под тулупами ружьях.

— Что-то потеряли, люди добрые? — спросил я ровным, холодным тоном, давая понять, что я здесь хозяин.

Хромой усмехнулся кривым ртом.

— Мы не теряем. Мы находим, — его голос был хриплым, прокуренным. — Гаврила Никитич, хозяин наш, велел проведать соседей. Узнать, как живете-можете. Не обижает ли кто.

Он лгал, и ложь его была тяжелой и липкой, как болотная грязь. Это была не разведка. Это была демонстрация силы.

— Благодарю за заботу, — ответил я так же холодно. — Как видите, не жалуемся.

— Видим, видим, — протянул он, и его глаза впились в меня. — Отстроился ты, Воронов. Не по-людски как-то. Быстро. Будто нечистый помогает. Поговаривают, золото у тебя само в руки прыгает.

— Языки у людей длинные, — парировал я. — А правда в том, что земля здесь скупая. Берем не фартом, а горбом. Порядком да работой.

— Порядком? — он хмыкнул, и в его голосе прозвучала откровенная угроза. Он кивнул на Игната, стоявшего за моей спиной, как скала. — С таким-то вертухаем любой порядок наведешь. Знаем мы таких.

— У меня люди вольные, — отрезал я. — И работают за долю, а не из-под палки.

В этот момент его взгляд зацепился за ручей. Шлюз мы, по моему приказу, остановили и прикрыли лапником, но следы нашей бурной деятельности скрыть было невозможно.

— А это что за хитрость у тебя там? — спросил он, дернув подбородком в сторону оврага.

— Не твоего ума дело, — глухо, как из бочки, произнес Игнат, делая полшага вперед.

Хромой перевел взгляд на Игната, и на мгновение в его глазах блеснул интерес хищника, встретившего равного. Он оценил его рост, плечи, мертвую неподвижность.

— Ты что себе позволяешь, служивый⁈ — рявкнул рябой детина, дернувшись вперед, но Хромой остановил его движением руки.

— Он исполняет мой приказ: посторонним на рабочий участок не заходить. Место опасное. Вдруг оступишься, ногу сломаешь. Вторую. Кто лечить будет? — Я улыбался, но улыбка моя была холоднее льда.

Хромой понял, что к шлюзу ему не подойти. Он снова повернулся ко мне, и в глазах его была нескрываемая злоба.

— Хитришь, Воронов. Ох, хитришь. Думаешь, самый умный? Думаешь, отстроился тут, солдафона нанял и можешь Гавриле Никитичу дорогу переходить?

— Я никому дорогу не перехожу, — ответил я. — Я работаю на своей земле. И никому не мешаю.

— Твоя земля? — он расхохотался, коротким, лающим смехом. — Бумажку у Аникеева за рубль купил и думаешь, хозяином стал? В тайге, Воронов, закон один — право сильного. А сила здесь, на этой речке, всегда была за купцом Рябовым.

Он наклонился в седле, понизив голос до змеиного шипения.

— Хозяин мой предлагает по-хорошему. Продай нам свою диковинку, что в ручье стоит. И участок свой продай. Дадим столько, что до самой Москвы хватит. И уйдешь отсюда. Живым.

— Мой участок не продается, — отчеканил я. — И секретов у меня нет.

Лицо Хромого окаменело.

— Ну, смотри, Воронов. Везение — девка гулящая. Сегодня оно с тобой, а завтра — с другим. Сегодня у тебя дом стоит, а завтра — одни угольки дымятся. Сегодня работники твои здоровы, а завтра — хворь на них нападет. Тайга, она, знаешь ли, большая. Всякое случается.

Это была прямая угроза. Поджог, отрава, убийство из-за угла. Стандартный набор методов решения проблем в этом мире.

— Благодарю за предупреждение, — сказал я, не меняя тона. — Мы люди осторожные. А гостей незваных не любим. Особенно тех, кто приходит с дурными вестями.

— Пожалеешь, Воронов! — выплюнул он. — Слово Рябова — кремень. Он сказал, что твоего здесь не будет — значит, не будет!

Он зло дернул поводья, разворачивая лошадь так резко, что та захрипела. Его рябой напарник бросил на меня злобный взгляд и поспешил за ним.

Я долго смотрел им вслед, пока они не скрылись за деревьями. А потом медленно выдохнул.

— Ну что, командир, — глухо произнес Игнат, подходя ко мне. — Войну объявили.

— Да, — выдохнул я. — Объявили. Время спокойной работы кончилось.

Я обернулся к своему дому, к своей маленькой крепости. Я видел встревоженные лица своих людей, прекративших работу и смотревших на меня. Они все слышали.

— Ну и чего встали⁈ — крикнул я им так громко, чтобы не осталось сомнений в моей уверенности. — Гости уехали! Работаем!

И они, поколебавшись секунду, снова взялись за топоры. Каждый понимал: отсидеться не получится.