Золотая лихорадка. Урал. 19 век

Глава 8

Мы вышли из поселения, когда последняя звезда еще цеплялась за посветлевшее небо. Тьма была не черной, а сизой, предрассветной. Ворота, скрипнули за нашими спинами, отрезая нас от того мира грязи, отчаяния и рабства. Я вдохнул полной грудью. Воздух был чистым и в нем не было вони перегара и нечистот. Это был воздух свободы.

Игнат шагал рядом, беззвучно, как тень. Его плечи были расправлены, а в руке он нес мешок с нашим жалким скарбом так, будто это было полковое знамя. Степан, кутаясь в свой тулуп, семенил чуть позади, с опаской оглядываясь на темные стены поселения, словно боялся, что нас окликнут и вернут обратно.

Мы не успели отойти и сотни шагов, как из-за холма вынырнули три тени. Они двигались быстро, почти бегом, и встали перед нами, перегородив дорогу. Я инстинктивно положил руку за пазуху, где лежал тяжелый нож, купленный Игнатом. Игнат, не меняя выражения лица, шагнул вперед, загораживая меня и Степана своей широкой спиной.

— Стоять, — глухо бросил он.

Но это были не разбойники и не стража приказчика. Трое мужиков, худых, жилистых, с изможденными, но не пьяными лицами. Они остановились, подняв пустые руки.

— Господин купец, — обратился ко мне тот, что был постарше, с впалыми щеками и лихорадочным блеском в глазах. — Андрей Петрович. Слыхали мы, ты на свой участок уходишь. Возьми нас с собой.

Я молчал, оценивая их. Одежда — рванье. Руки — в кровавых мозолях. Но во взглядах не было ни хитрости, ни подлости. Только отчаянная, выстраданная решимость.

— Работать будем, как волы, — подхватил второй, помоложе. — За еду, за долю малую. Сил нет больше в артеле Прохора с приказчиком спину гнуть. Они ж не люди, звери.

Я перевел взгляд на Игната. Он медленно, едва заметно кивнул.

— Знаю их, — тихо произнес он, не поворачивая головы. — Артельщики. Не пьяницы, в шулерстве не замечены. Работают молча, пока с ног не свалятся.

— Долги есть? — спросил я прямо. — Перед кабатчиком, перед приказчиком?

— Нет, — твердо ответил старший. — Все, что были, отработали. Мы чисты. Просто… так дальше нельзя. Это не жизнь, а каторга.

Я смотрел на них и видел не просто трех работяг. Я видел первые кирпичи своего будущего. Людей, доведенных до ручки, готовых пойти за любой надеждой.

— Как звать? — спросил я.

— Семён, — ответил старший.

— Тимоха.

— А я Петруха.

— Хорошо, — сказал я после паузы, которая показалась им вечностью. — Идете с нами. Но знайте: работы будет больше, чем в поселке. Порядки у меня свои, строгие. Кто не выдержит — пусть пеняет на себя. А кто выдержит — тот голодным и обманутым не останется.

В их глазах вспыхнула то ли облегченность, то ли благодарность, даже не не по себе стало. Они были готовы целовать мне руки за право работать до седьмого пота, но уже на других условиях.

— Забирайте один мешок, — скомандовал Игнат, и Семён с готовностью подхватил тяжелую ношу с инструментом.

Теперь нас было шестеро. Маленький, но уже отряд. Мы двинулись дальше, и рассвет, разгоравшийся над тайгой, казался мне добрым знамением.

На полпути, там, где разбитая колея превращалась в едва заметную тропу, нас ждали. Из-за стены густого ельника на дорогу вышел Елизар. За его спиной стояла жена, сын и внучка. Рядом с ними — небольшая, но крепкая телега, запряженная низкорослой, выносливой лошадкой. В телеге был уложен их нехитрый скарб: туески, мешки, какой-то инструмент, завернутый в рогожу.

— Решил я, Андрей Петрович, — сказал Елизар, и его голос гулко разнесся в утренней тишине. — Слово твое показалось мне крепче стен этого поселка. Вместе оно сподручнее будет.

Я молча кивнул. Моя артель росла. Теперь у нас был не только закон, не только сила, но и мудрость этих мест.

Два часа пути пролетели незаметно. Мы шли молча, единой группой, и само это движение наполняло меня силой. Когда мы вышли к «Лисьему хвосту», солнце уже поднялось над верхушками сосен.

Картина открылась унылая. Каменистый, развороченный склон оврага. Редкие, чахлые кусты ивняка. Старое, почти пересохшее русло ручья, где на дне поблескивала лишь тонкая струйка воды. И тишина. Не живая, лесная, а мертвая тишина заброшенного места.

Мои новые артельщики, Семён, Тимоха и Петруха, растерянно переглянулись. На их лицах я прочел откровенное сомнение и разочарование. Они ожидали увидеть что угодно, но не эту пустыню. Даже Степан, до этого державшийся бодро, как-то сник.

— И… это все? — нерешительно спросил Семён, обводя рукой безжизненный пейзаж. — Тут и копать-то негде. Камень один.

Я видел их растерянность, чувствовал, как тает их хрупкая надежда. Они ждали, что я сейчас схвачу кирку, укажу на самый перспективный, по их мнению, участок и скомандую: «Копать!».

Но я сделал то, чего они не ожидали.

— Лопаты и топоры сюда, — скомандовал я. — Первым делом — лагерь.

Я повел их вверх по склону, подальше от разрытого оврага, на ровную, поросшую травой поляну, с трех сторон защищенную стеной леса.

— Здесь будет наш дом, — объявил я. — Игнат, Семён, Петруха — валите лес. Нужны крепкие сосновые бревна. И жерди потоньше. Пока будем строить навес. Тимоха, твоя задача — лапник. Много лапника. Так, чтоб из жердей сделать подпорки, а между ними лапником плотно уложить тоже. Степан, ты отвечаешь за костер. Елизар, — я повернулся к староверу, — ты знаешь эти места. Найди нам родник с чистой водой.

Все замерли, глядя на меня с откровенным недоумением.

— Навес? — переспросил Тимоха. — Андрей Петрович, так зима скоро. Может, землянку лучше? Теплее будет.

— В землянке сырость и хворь, — отрезал я. — А под навесом — сухой лапник и живой огонь. И воздух свежий. У меня никто болеть не будет. А сруб чуть позже начнем ставить — за день же не управимся, а ночевать где-то нужно…

Я видел их недоверие. Землянка была привычным, понятным жилищем. А навес казался им блажью, временным укрытием.

— А золото-то когда мыть будем? — не выдержал Петруха.

— Золото от нас не убежит, — ответил я жестко, обводя всех тяжелым взглядом. — А вот если мы свалимся от лихорадки или напьемся гнилой воды из ручья, то никакое золото нам уже не понадобится. Сначала — порядок, потом — работа. Это мой главный закон. Кто не согласен — может возвращаться в поселок.

Воцарилась тишина. Мои слова, подкрепленные стальным взглядом, подействовали. Игнат первым взял топор и без лишних слов направился к лесу. За ним, чуть помедлив, пошли остальные. Работа закипела.

Следующие три дня были проверкой на прочность. Не столько физической, сколько психологической. Я гонял их нещадно, но заставлял делать вещи, которые казались им странными и бессмысленными.

Мы соорудили не просто навес, а добротное, длинное строение с односкатной крышей из плотно уложенных жердей и лапника, способное укрыть под собой десять человек. Перед ним мы вырыли длинную яму для костра, обложив ее камнями, чтобы огонь грел спящих, а не уходил в небо.

Затем я заставил их копать яму в стороне от лагеря, метрах в двадцати.

— Это еще зачем, Петрович? — спросил Семён, вытирая пот. — Под погреб, что ли?

— Под отхожее место, — ответил я.

Они уставились на меня, как на сумасшедшего. В поселении все справляли нужду где придется. Понятие «туалет» для них не существовало.

— Чтобы зараза по лагерю не расползалась, — пояснил я. — Сходили, присыпали землей. И руки после этого мыть. Обязательно.

Насмешки, поначалу скрываемые, стали почти открытыми. Я слышал, как они шепчутся за моей спиной: «Купец-то наш, видать, чудной», «Чистоплюй какой-то, не иначе». Но Игнат, с его армейской хваткой, пресекал любое неповиновение. Его молчаливого взгляда и тяжелой руки, ложившейся на плечо, было достаточно, чтобы заставить любого взяться за лопату.

Елизар нашел родник в пяти минутах ходьбы от лагеря. Вода в нем была ледяная и кристально чистая. Я поставил у костра большой котел.

— Он всегда должен был быть полон кипятком. — Сказал я на общем сборе. — Пить — только отсюда! Сырую воду из ручья или лужи если увижу, что пьете — выпорю, как мальчишку. Понятно?

Все угрюмо кивнули. Это правило казалось им верхом самодурства. Но они подчинились.

К концу третьего дня наш лагерь был не похож ни на один старательский стан, который они видели. Он был чистым. Упорядоченным. У каждого было свое место под навесом. Инструмент был сложен в одном месте, припасы — в другом. И над всем этим витал дух не привычного им хаоса, а строгой, почти военной дисциплины.

Вечером, сидя у большого, жаркого костра, они ели горячую кашу, сваренную женой Елизара, и молчали. Их насмешки сменились задумчивостью. Они были измотаны, но впервые за долгое время они засыпали в сухом, теплом месте, не боясь, что их ночью обворуют или пырнут ножом. Они пили чистую воду и ели горячую пищу. И никто из них не кашлял от сырости и не маялся животом.

Я сидел чуть поодаль, глядя на огонь и на усталые лица своих людей. Я знал, что это был самый важный этап. Я не просто строил лагерь. Я строил новую модель поведения. Я ломал их привычки, веками вбивавшиеся в головы их предков. Привычки к грязи, к болезням, к безразличию к собственной жизни.

— Они не понимают, — тихо сказал Игнат, подсаживаясь ко мне.

— Скоро поймут, — ответил я, не отрывая взгляда от огня. — Когда через месяц на соседних приисках половина людей будет лежать в лихорадке, а у нас все будут на ногах. Они поймут, что порядок — это не прихоть, а способ выжить.

— А когда мы начнем? — спросил он, и я понял, что речь идет о золоте. Даже он, мой самый верный союзник, начинал терять терпение.

— Завтра, — сказал я. — Завтра мы начнем подготовку. И уже послезавтра они увидят, ради чего все это было.

На четвертое утро я проснулся не от холода или неудобства, а от тишины. Не мертвой тишины заброшенного места, а живой, рабочей тишины лагеря, где каждый знал свое дело. У костра уже возилась жена Елизара, от котла шел пар. Мои новые артельщики, еще сонные, но уже не угрюмые, пили горячий отвар из принесенных ею трав. Они молчали, но это было не молчание враждебности, а молчание ожидания. Они прошли мой тест на дисциплину. Теперь пришло время показать им, ради чего все это было.

После скудного, но горячего завтрака из размоченных в кипятке сухарей я собрал всех у костра.

— Начинаем, — объявил я, и по рядам прошел гул сдержанного воодушевления. — Работа будет у всех разная.

Я повернулся к Елизару.

— Отец, ты — наш добытчик. В силках и рыбалке ты разбираешься лучше нас всех. Нам нужно мясо и рыба. Много. Чтобы люди были сыты и сильны. Это твоя задача.

Елизар, не говоря ни слова, кивнул сыну. Тот поднялся и пошел к телеге. Елизар тоже подошел, взял с неё какие-то снасти, проверил нож и, бросив короткий взгляд на жену, растворился вместе с сыном в лесу. Для него это был не приказ, а признание его роли в нашей маленькой общине.

— Семён, Тимоха, Петруха, — я посмотрел на троих бывших артельщиков. — Ваша задача — дорога. От лагеря до ручья и вдоль него. Нужно расчистить тропу, убрать камни, выровнять землю. Чтобы можно было без труда носить тяжести. Степан, — я обернулся к писарю, который стоял, зябко кутаясь в тулуп, — ты наш завхоз. Ведешь учет всему: сколько у нас сухарей, сколько соли и прочего. И помогаешь следить за огнем, чтоб всегда было что подбросить. Огонь — это жизнь.

Они разошлись, взявшись за дело с непривычным рвением. У них была понятная цель. А я, забрав из общей кучи инструмента два топора и пилу, посмотрел на Игната.

— Пошли, — бросил я. — И смотри в оба. Никто не должен видеть, что мы делаем.

Мы отошли от лагеря на порядочное расстояние, скрывшись в густом подлеске, откуда, тем не менее, просматривались и лагерь, и подход к нему. Я сбросил на землю инструмент.

— Здесь, — сказал я. — Будем строить наше главное оружие.

Игнат окинул взглядом место, потом меня. В его глазах читалось откровенное недоумение.

— Оружие, командир? Против кого? Против Рябова? Так его топором не возьмешь.

— Не против Рябова, — я усмехнулся. — А против глупости. Против тяжелого, бессмысленного труда. Мы будем строить машину, которая сделает нас богатыми.

Я нашел две молодые, прямые сосны, толщиной в мою ногу.

— Вали, — скомандовал я Игнату. — Нужны два бревна, длиной шагов в пять.

Пока он работал топором, с каждым могучим ударом посылая в воздух фонтан щепок, я подготавливал остальное. Нашел несколько крепких жердей, обтесал их ножом. Работа шла быстро. Мы понимали друг друга без слов. Он был силой, я — мыслью. Вместе мы были эффективным механизмом.

Через час перед нами лежали два длинных бревна. Я заставил Игната обтесать их с одной стороны, сделав плоскими, а затем, используя толстые ветки как клинья, мы раскололи их вдоль. Получились четыре грубые, но прочные доски.

— Теперь складывай, — сказал я.

Мы соединили их, получив длинный, узкий и глубокий деревянный желоб. Игнат смотрел на эту конструкцию, и на его лице было написано полное непонимание.

— Корыто? — спросил он, вытирая пот со лба. — Мы строим корыто для стирки?

— Почти, — я не стал спорить. — Теперь нужны перегородки.

Я нарезал из жердей несколько коротких планок и показал, как их крепить поперек дна желоба, на расстоянии примерно в пол-локтя друг от друга.

Когда работа была закончена, перед нами лежало странное сооружение. Длинный деревянный ящик с порожками на дне.

— Это и есть твое оружие? — в голосе Игната звучало откровенное разочарование. — Похоже на кормушку для скота.

— Это шлюз, — поправил я его. — Промывочный шлюз. Сюда, — я указал на один конец, — подается вода с породой. Вода несет песок и легкую гальку дальше, а тяжелые частицы, золота, оседают перед этими планками. Это в разы быстрее и эффективнее, чем лоток.

Игнат нахмурился, в его глазах появился аналитический блеск. Он присел на корточки, провел рукой по шершавому дну, потрогал порожки.

— То есть, золото тяжелее камней и остается здесь? — он смотрел на меня, как ученик на учителя.

— Верно. Но это только половина секрета. Так делают многие. Но они теряют самое ценное. Мелкую золотую пыль. Она слишком легкая, и поток воды уносит ее вместе с песком. А мы ее поймаем.

Я полез за пазуху и достал свой главный козырь. Кусок грубого, толстого сукна, который я взял у хозяина постоялого двора за медяк, якобы для починки тулупа.

Я развернул его и аккуратно уложил на дно нашего шлюза, под порожки, прижав его края мелкими деревянными клиньями.

— Вот, — сказал я. — Вот наше настоящее оружие.

Игнат уставился на сукно. Он смотрел на него долго, не моргая. Кажется, его мозг, привыкший к простой и понятной логике боя, пытался обработать эту новую информацию.

— Ткань? — прошептал он. — Зачем здесь ткань? Она же намокнет и сгниет.

— Она намокнет и станет ловушкой, — я присел рядом с ним. — Смотри. Золотая пыль, которую не удержат порожки, будет катиться по дну. Но она зацепится за ворс этой ткани. Она завязнет в нем, как муха в паутине. А легкий песок проскочит дальше. В конце дня мы снимем эту ткань, отнесем в лагерь и аккуратно вымоем в бочке с чистой водой. И все золото, до последней пылинки, будет нашим.

Я замолчал, давая ему осознать.

Тишина была почти оглушительной. Игнат перевел взгляд с сукна на мое лицо. Он смотрел на меня так, будто видел впервые. В его глазах больше не было ни удивления, ни сомнения. Там было нечто иное. Смесь благоговения и легкого страха. Того самого страха, который испытывает дикарь, впервые увидевший ружье. Он понял, что имеет дело не с магией, а с чем-то куда более могущественным — с чистым, холодным знанием, которое было ему недоступно.

— Ты… — начал он и осекся. Он искал слова, но не находил их. — Откуда ты это знаешь, Андрей Петрович? Ни один купец, ни один рудознатец на всем Урале такого не ведает. Это… так никто же не делает.

— Я же говорил, отец мой много с кем дела имел, — повторил я свою заготовленную легенду, но голос мой звучал неубедительно даже для меня самого.

Игнат медленно покачал головой.

— Нет, — сказал он тихо, но твердо. — Не ври мне, командир. Я видел людей, которые много знают. Они гордятся этим, хвастаются. А ты… ты будто не знаешь, а просто помнишь. Как будто это для тебя так же естественно, как дышать.

Он встал, отряхнул колени.

— Я не буду спрашивать, кто ты. Не мое это дело. Но теперь я понимаю. Понимаю, зачем был нужен чистый лагерь, кипяток и отхожее место. Ты воюешь не так, как все. Ты бьешь туда, куда никто даже не смотрит.

Он посмотрел на шлюз, потом снова на меня.

— Когда мы его установим?

— Завтра, — ответил я. — Установим на ручье. И тогда все увидят.

Он кивнул, и в этом простом кивке было больше, чем в сотне клятв. Он больше не был просто моим союзником. Он стал моим последователем. Первым человеком в этом мире, который понял, что я не просто умный купец. Я — кто-то совершенно иной. И это понимание связывало нас крепче любой присяги.