Знахарь

Глава 2. Надежды и чаяния

Гостимир, в крещении получивший имя Георгий, придержал коня. Ласково похлопав жеребца по шее, он обернулся к Гюре:

— Глянь, тиун[7], кто к нам ныне пожаловал.

— Осади, — сверкнув прорехой в зубах, и почесав лопатой пятерни густую чёрную бороду, тиун подал коня вперёд. За тёмный волос и угольную сажу бороды тиуна за спиной кликали Гавраном[8], а вдругорядь, за крутой нрав и склочный характер, Хазарином костерили.

Сплюнув на снег, Гостимир, пропустил княжего отрока[9] поперёд себя, пусть сам с волхвом лается, тем паче тиун родом с вески, чей заострённый тын вырос на пути полюдья[10]. Да и зазорно ему, гридню, пустобрешеством заниматься, пусть этот языкастый ловкач сам отдувается. Не велика честь!

— Кметям махни, пущай налучни проверят, старому пню хватит ума леших по кустам и ухабам рассадить, — бросил за спину Гюря.

— Стрелки на тетивы наложить? — Гостимир сделал условный знак воям, дюжина которых ловко соскочила с саней и волокуш, на ходу извлекая луки из налучней и готовясь к бою.

— Пущевай наложат, лишним не будет.

Тем временем белобородый старик с длинным посохом, аки по гладкой дороге, миновал засыпанную снегом поляну.

— Гюря Вышатич, по здраву тебе, — поклонившись, низким баритоном промолвил старец, который, как помнил Гюря, был седея луня уже в далекие, босоногие детские годы тиуна. Два десятка лет минуло с той поры, как Гюря покинул родную веску, а старый пень, кажется, нисколько не изменился, даже морщины остались те же, не уйдя глубокими оврагами в чело и ланиты[11], лишь деревянной сохой сорвав неподатливый дёрн с кожи Ведагора. — С добром ли пожаловал иль с худом?

— И тебе не хворать, Ведагор, — не слезая с коня, дёрнул подбородком всадник, от чего острый кончик его бороды мелко затрясся. — Да как сказать, кому как.

Пронзительно-синие глаза волхва потемнели аки грозовая туча, но кипящий котёл гнева на высокомерное пренебрежение и нарушение тиуном всех писаных и неписаных правил не расплескался наружу.

— Поведай тогда, с чем пожаловал.

— От чего же не поведать, — похабно ухмыльнулся мытарь, — князь, отец наш, заповедовал с отказников вдвойне взимать, а коле откажутся и противиться начнут, сечь нещадно.

— Не по правде то! — пристукнул посохом Ведагор. — Князь по шкурке с дыма[12] и по монете с рала[13] взял. Весь и летом платила кормлением, когда княжий воевода на стругах с ратью шёл. Мы же дружину у князя на защиту не звали ни разу, сами от лихих людей отбиваемся, — грозно намекнул волхв, всем видом показывая, что в «лихие» люди легко могут записать и Гюрю с кметями. Один неосторожный шаг или слово и полетит стрела с костяным или калёным наконечником. — За что двойной оброк?

— Где ты ту правду узрел, старик? Правда давно за князем, как он речёт, тако и будет. Прими свет истинной веры, Ведагор, — одним глазом наблюдая за взмывшим в небо тёмным дымным облачком далеко за веской, доверительным тоном, будто предлагая великое благодеяние, сказал Гюря, свесившись к служителю богов. — С принявших крест велено подати не емати[14].

Вместо ответа Ведагор стрельнул взглядом в сторону вески, за которой начинало подниматься зарево подпаленного капища. Через несколько ударов сердца ветер принёс отзвуки истошных людских криков и звон металла.

Гюря не успел ничего понять, как мир в его глазах взорвался цветовыми всполохами от врубившегося в переносицу окованного навершия посоха, а небо поменялось местами с землёй. До того, как наступила спасительная тьма, в уши тиуна врезался свистящий звук охотничьей стрелы, перебивающий ржание коней.

В себя мытарь пришёл от чувствительного удара по рёбрам, пробившего подбитую мехом милоть[15], кольчугу и плотный поддоспешник. С трудом разлепив заплывшие глаза и натужно выхаркнув тугой сгусток руды[16], забившей гортань и хлюпавшей в носу, Гюря разглядел тёмный контур человеческого тела, заслонившего собою солнце.

— Когда твоя мать разрешалась от бремени, повитухи не смогли принять плод, идущий ногами. Веселина кинулась к капищу и свет ты увидел в моих дланях. Знать бы тогда, что вместо хлопка по заду надо было шваркнуть тебя головой об угол лавки. Но дитя, невинный внук Даждьбога, разве я мог? Слепый Велемир прозревал грядущее, узря дым и пламя над веской и капищем, но даже он не ведал, что аки тать и шиша[17] душегубцев приведёшь ты. Ты, которого он не единожды спасал от лихоманки и костлявых рук Морены. Велемир нонеча ушёл в Ирий, приняв смерть от меча нурманна, которого привёл ты, а варяги княжича сожгли капище и аки степняки пошли крушить весь. Несите яго, — темнота с голосом волхва в абрисе слепящего света качнула верхней частью тела. Гюря почувствовал, как чьи-то сильные руки схватили его за шкирку и будто нашкодившего щенка поволокли следом за степенно вышагивающим служителем старых богов.

Несмотря на гудящую голову и отнимающиеся от слабости ноги, с каждым мгновением зрение возвращалось к тиуну. Сперва пропали круги, потом цветовые пятна сложились в нормальные контуры и картинки горящих домов и… тела порубленных жинок и детей. Помощники волхва не церемонились, с размаху ударив Гюрю о землю рядом с повдоль разрубленным мальчонкой трёх или четырёх лет возрастом. Один из глаз мёртвого мальца, не залитый чёрной спекшейся кровью, не успел окончательно подёрнуться рыбьей дымкой взгляда мертвеца, до сих пор взирая на мир с детским любопытством и некой укоризной к взрослым дядькам, отнявшим у него жизнь.

— Ну что, уй[18], признаёшь сыновца[19] своего али нет? А Божену, сестру свою? — вздёрнув, Гюрю больно пнули по почкам и схватили за волосы, развернув лицом к мёртвой, залитой кровью жинке с перерезанным горлом и разорванной до белых грудей понёве, в которой её, по всей видимости, выволокли из дома, наполовину погруженного в землю, а сейчас весело полыхающего чадным пламенем. — Ты горд, клятвопреступник — раб распятого бога?

— Хр-р, — плюясь кровью, прохрипел тиун, глядя на мёртвую сестру.

— Так ты её отблагодарил за то, что она ночами от тебя не отходила, когда ты расшибся, упав с дерева. Так ты свет новой веры несёшь. Хорош, нечего сказать!

Тут под ноги Гюри рухнуло ещё одно тело, правда в этот раз ещё живое и оказавшееся Гостимиром, из бедра и правого бока которого торчали обломки двух стрел.

— Побили наших, — выдохнул десятник, — как уток на взлёте.

— А ты, рад, что служишь жрецам распятого бога? — склонился над десятником волхв.

Гостимир ощерился, плюнув в старика.

— Душить вас, поганых, надо, огнём и мечом…

— Душить, говоришь, — хмыкнул Ведагор, кивнув кому-то за спинами Гюри и Гостимира, — вельми зажился ты, Гостимир, загостился в нави. Морена уж иссохлась, ожидаючи. Ох, о чём я, по новой вере грешники в ад проваливаются, прямоходом к Чернобогу-Сатане.

Скрипнув окровавленным снегом, из-за спин пленников вышел высокий широкоплечий муж в выбеленной шкуре волка на окольчуженных плечах и с маской-личиной, закрывающей лицо, из-за чего невозможно было определить возраст кметя, лишь через узкие прорези маски на княжьих слуг проливались ненависть и арктический холод льдисто-серых глаз. Ни слова не говоря, холодноглазый пошарил под воротом Гостимира, достав оттуда простой оловянный крестик на крепком кожаном шнурке. Сжатая в кулак десница резко оттянулась назад и шнурок плотно обхватил шею пленника, причём оловянное распятие до крови врезалось в кадык. Десятник захрипел, Воин в шкуре и личине, уткнув врага лицом в стылую землю, продолжал сдавливать шнурок. Через минуту десятник засучил ногами, пытаясь пропихнуть живительный воздух через сжатое горло, обильно смазанное кровью из рассечённой крестиком кожи. На какой-то миг мир для Гюри перестал существовать, сузившись до бьющегося в агонии друга, будто умирающий вепрь хрипящего из-за недостатка воздуха, и пляски огня, с оглушительным треском пожирающего присыпанную землёй кору на крыше отчего дома. Вырваться на помощь другу и побратиму тиуну не давали всё те же крепкие руки невидимых пленителей. Гостимир забился в падучей, но холодноглазый не отпускал, хладнокровно удушая десятника. Вскоре хрип перешёл на едва слышимый свист, а затем из уст воина вырвалось последнее робкое облачко пара и растаяло в холодном зимнем небе, подёрнутом дымом разгорающегося пожарища.

Бросив бездыханное тело в сугроб, пленители поволокли Гюрю в центр вески, куда гриди волхва и таёжные охотники сгоняли и сносили полон, состоящий из раненых кметей княжеской дружины и наёмных нурманнов.

Подойдя к северным наёмникам, волхв заговорил с ними на их наречии, которое Гюря неплохо понимал. Услыхав о вире, пленные нурманны расхохотались в лицо Ведагора, поливая того отборной бранью и грозя страшными карами.

— Когда я был молод и горяч, то не раз ходил по Студёному морю с ярлами в земли саксов и франков. Ворочал весло на драккаре. Не один раз смешивал кровь с великими воями, давая над огнём братскую роту[20]. Для чего я клялся? Разве для того, чтобы выродившиеся дети кровных братьев, презрев клятвы, польстившись серебром и шкурками, пришли в мой дом с огнём и мечом? Глядите, они тоже предали веру отцов и дедов, — длинный палец волхва указал на крестик на шее одного из нурманских наёмников, долгое время охранявшего важного вельможу в Царьграде и принявшего там таинство крещение. — Что ж, вы грозили мне карами и лютой смертью, но я не стану отвечать вам взаимностью. Один ярл был ко мне настолько добр, что научил, как превращать людей в орлов[21]. Вы утопили мой дом в крови и опоганили святое место, поэтому меньшего недостойны.

Поносившие волхва на чём свет стоит, четверо нурманнов резко поперхнулись языками, осознав для чего и для кого приготовлены козлы с кожаными ремнями наперекрёст.

— Нет, нет, мой отец заплатит виру! — сделавшись белее снега, закричал молодой, безусый нурман, мгновенно схлопотав в лицо тупым концом тяжёлой рогатины.

Перед казнью всем заморским северянам отрубили большие пальцы на руках, дабы в Вальхалле они не могли пить пиво и держать оружие.

Взятых в полон дружинников князя, в отличие от нурманнов, заперли в бане, обложив её хворостом.

— Огонь очищает, — изрёк Ведагор, бросая факел на политую дёгтем вязанку.

— Оставил меня напоследок? — каркнул Гюря в спину волхва.

— Твоя правда, — повернувшись, волхв присел на корточки перед пленником. — Напоследок. Не бойся, ты будешь жить и даже пальцев, носа или языка не лишишься, никто о твоё дерьмо мараться не станет, но ты сам проклянешь себя и сам пожелаешь сдохнуть, когда потеряешь самое дорогое и твой новый бог тебе не поможет. Никто не любит клятвопреступников и предателей. Боги тем более… Дайте ему коня и припас на два дня. Пусть расскажет воеводе и сыну князя, что путь в лес им и дружине отныне заказан. Пусть сами считают, во что им обошлось полюдье и желание хапнуть две шкуры с одного волка.

Домой Гюря вернулся в начале травня, когда холопы, взятые им летось[22] в землях вятичей, распахали поля и посеяли жито, но радостной встречи не получилось. Никто не вышел встречать хозяина на порог дома. Жена не бросилась снимать сапоги с ног уставшего мужа. В имении царило запустение, а дом пропах ладаном и болезнью. Волочок бил в набат. В маленькой деревянной церквушке, поставленной самим Великим Князем, беспрестанно молились, прося бога отвернуть от городка лихоманку и моровое поветрие.

— Крепись, боярин, — ключник Остросмысл, перехватил Гюрю в сенях.

— Где Всемила, говори! — сгрёб ключника за ворот Гюря. — Что с Богданом?!

— Отходят они. Хозяйка всё тебя ждала… Как Раду схоронили, она уж и не вставала.

— Как схоронили?! — обомлел Гюря, не желая принимать смерть любимого «колокольчика» и что у него больше нет дочери.

— Седмицу назад отпели, — по-мертвецки, бездушно ответил Остросмысл, сам недавно похоронивший сына, отдавшего богу душу.

До женской половины тиун не добежал, столкнувшись в переходе с греком Аристархом.

— А-а-а! — раненым волком завыл Гюря, осознав всю глубину слов волхва, сказанных им вместо напутствия.

— Крепись, сын мой, они отныне в лучшем мире, — безудержно коверкая русские слова, изрёк горбоносый худосочный грек, сосланный в варварскую глухомань за какой-то грех или прелюбодеяние. — Всё по воле Господа Бога…

— По воле, говоришь?! — грек отшатнулся от безумного взгляда грязного чернобородого варвара, но рука с длинным ножом оказалась быстрее. Булатное лезвие пробило одежды и живот, впившись в тёплое нутро и печень.

— По воле, говоришь?! — опрокидывая лампады с маслом, орал Гюря, глядя на быстро разгорающееся пламя.

— Вон, все вон! — приказал он прислуге и холопам, собравшимся во дворе, выскочив на крыльцо дома, из-под венцов которого начал пробиваться густой белый дым.

Уже запираясь в женской горнице с покойными женой и сыном, убитый горем Гюря резко встрепенулся. Ему ведь не поблазнилось, когда он гнал слуг вон — в створе распахнутых настежь ворот стоял Ведагор, опирающийся на посох, кованным навершием которого когда-то был сломан нос хозяина поместья.

— Огонь очищает, — казалось, произнёс синеокий волхв, глядя прямо в глаза Гюри.

— А-а-а! — ринулся наружу тиун, но ревущее пламя, ворвавшееся в открытую дверь, отбросило его обратно.

— А-а-а! — глухо промычал Владимир, падая с кровати. — Мать моя…

Стряхнув пот с чела, он принялся судорожно осматриваться. Никакого огня… Как хорошо…

Уняв судорожный стук в груди, всё ещё под впечатлением от последнего сна, парень взобрался на мокрую от пота кровать. Не каждую ночь ты проживаешь две жизни за раз. Сейчас у Владимира ум заходил за разум от попытки представить себя в двух ипостасях — волхва и тиуна, причём он осознавал себя Ведагором, но это не мешало ему смотреть на мир глазами Гюри. Забавный «стереоэффект», реалистичный и до одури пугающий.

— Ядрён-батон… Приснится же такое…

«Пип-пип-пип!»

На прикроватной тумбе тонко запиликал будильник, оповещая хозяина, что тому осталось тридцать минут до выхода на работу, после которой у него есть три часа до назначенной в кафе «Встреча», вот же ирония, встречи с ведущим корреспондентом «Губернских новостей».

— Чёрт, — с трудом собрав себя в горсть и морщась от холодящего пятки пола, Владимир поплёлся в крошечную уборную, совмещённую с душем, — ещё и писаки, акулы пера, мать их.

Журналист, явившийся на встречу, на первый и второй взгляд казался молодым импозантным мужчиной с возрастом, потерявшимся где-то между тридцатью и сорока годами, но крылась в нём какая-то загадка. Все чувства молодого человека вопили, что человек, разместившийся напротив, не тот, за кого себя выдаёт. Владимир непроизвольно прищурился, оценивая собеседника. За столиком напротив разместился крепкий, широкоплечий человек с грубоватыми, но мужественными чертами лица и густой гривой рыжевато-каштановых волос, небрежно зачёсанных назад. Не красавчик, как мимоходом подметил Чаровников, но шарм, которым пёрло от акулы пера, наверняка сбил с ног не одну красотку. Таки мерцали во взгляде пираньи чернильницы кобелиные искорки, а ещё за масляной плёнкой скрывался хищный прищур, взвешивающий и оценивающий каждого встречного холодный ум. Впрочем, Владимиру данные заморочки, маскируемые и выставляемые на показ, были по барабану, ведь он тоже не подарок, если разобраться. Дабы уже закончить с составлением первого впечатления и приступить к главному вопросу на нынешний день, парень пробежал взглядом по одежде подшефного Гермесу человека. За общей простотой одеяния, из-за которого чернильную душу с пером наперевес можно было запросто принять за рубаху-парня с рабочего квартала или за клерка средней руки, проступал едва видимый контур особи иного сословия, воспитанной в другой среде, где мерилом выступают состояния с многими нулями. Журналист казался обычным удачливым пейзанином, ухватившим удачу за куцый хвост и вырвавшийся «в люди», но только на первый взгляд и если особо не приглядываться. За располагающей внешностью и неброской одеждой скрывалось великолепное качество ткани, ровные строчки и нарочитая потёртость кожаных туфель. Внешне недорогая чесучовая[23] сорочка с «жёваным» пиджаком могли обмануть скромного обывателя или считающего себя зажиточным городского мещанина, но, если ты живёшь под одной крышей с мачехой, подвязанной в модельном бизнесе, досконально разбирающейся в тканях, тряпках и направлениях моды, то волей-неволей приходится подхватывать её ухватки и нарабатывать глаз, чтобы, не дай бог, не выглядеть полным ничтожеством в данном направлении, иначе насмешек не оберёшься. Вряд ли простые смертные позволят себе разориться на верхнюю одежду из тонкого чистого льна, и на обувь, девяносто процентов стоимости которой составляет наименование бренда. Так что корреспондент «Губернских новостей», назвавшийся Павлом Сергеевичем, не бедствовал от слова «совсем». Незаметно хмыкнув про себя, Владимир поставил ещё одну виртуальную галочку над журналистом, оказавшимся непревзойдённым хамелеоном и мастером мимикрии. Удачно подобранный костюм выступал пропуском во все слои общества. Всего лишь мизер манипуляций кардинально менял имидж «заводского модника» на натурального «лондонского денди». Цветной треугольник в карман пиджака в тон к шейному платку с каким-нибудь интересным узлом, пару запонок на сорочку, а с туфель смахнуть пыль и перед притязательной публикой высшего общества предстаёт благообразный молодой джентльмен, предпочитающий молодёжный стиль в одежде. Дамы, да и многие господа не разбираются в журналистике, но с одного взгляда отличают вещи от кутюр и пошив фабрики «Костромичка». Да-а, дядечка-то круче завитого поросячьего хвостика, такому пальцы не то, что рот совать, даже издали показывать опасно. Но что делать, опасайся не опасайся, а в омут придётся нырнуть с головой.

После ритуала знакомства, с общего молчаливого согласия стороны решили отдать предпочтение грузинской кухне, заказав по порции хинкали и долмы, разойдясь в мелочах: Павел Сергеевич в роли аперитива выбрал «Хванчкару» урожая позапрошлого года, Владимир ограничился простым гранатовым соком.

Заморив червячка, как-никак время обеденное, зубастый представитель ихтиофауны легко и непринуждённо выпытал у молодого человека причины, явившиеся побудительными мотивами обращения в редакцию именно его газеты, а не какой-нибудь другой бульварной листовки губернского разлива. Похоже, ответ Владимира удовлетворил праздное любопытство работника «брехаловки» местного оппозиционного лагеря.

— Интересно, — ловко выщелкнув из серебряного портсигара сигарету, корреспондент, сведя вместе густые колосья аккуратно подровненных бровей, чиркнул колёсиком зажигалки и глубоко затянулся дымом. — Это вы, молодой человек, правильно обратились, по адресу. Как я погляжу, вы имеете поверхностные знания о распределении политических лагерей и течений в губернии. Похвально. Очень правильная позиция интересоваться окружающим миром. Кое-кому очень пригодится ваша информация, молодой человек, но плод, говоря иносказательно, обязан дозреть. Знаете, сейчас он, как зелёный виноград, ценность имеет, а сладости не набрал.

— Что вы имеете в виду? — кивнув половому[24], принёсшему заказанный кофе, спросил Владимир.

— Буду откровенным. Соль в том, — выпустив длинную струю дыма в сторону, Павел Сергеевич вновь развернулся к молодому собеседнику, — что, обнародовав твой случай сейчас, мы не получим нужного резонанса в обществе и не настроим массы в требуемом ключе. Соответственно никак не зацепим Паука и не сдвинем его с места за неимением протестных выступлений широкой общественности.

— Кого? — брови парня непроизвольно поползли вверх.

— Так в узких кругах зовут графа, — пояснил корреспондент, — наш оппонент словно паук давно и прочно оплёл всю губернию невидимыми нитями, сам же тихо сидит в тёмном углу на не самой значимой в общем-то должности, реагируя только на дрожание сторожевых паутинок. Кстати, Владимир, поделитесь опытом, как вам удалось получить аудиозапись из кабинета ректора?

Ни слова не говоря, Чаровников выложил на стол горошину дистанционного микрофона, дистанционно сопрягающегося с телефоном.

— Выносной микрофон с радиусом связи до десяти метров. Мы так давно лекции записываем. Кладёшь на кафедру «горошину» и ставишь телефон на запись. Профессора и преподаватели не против, даже видеозаписи разрешают делать. Очень удобно, когда ты на ходу засыпаешь после ночной или утренней смены, зато потом нацепил наушники и просвещайся в свободное время, впитывай науку. А у ректора «горошина» просто выпала из кармана и закатилась за кресло. Сам не ожидал.

— Выпала, значит? — ухмыльнулся корреспондент.

— Да, случайным образом, такая вот незадача, — посокрушался Владимир, сделав невинные глаза и несколько раз хлопнув ресницами. — Или удача. Тут как посмотреть, знаете.

— Ну-ну, — к потолку устремилось густое дымное облако. — А видеозапись из ресторана?

— Хорошие отношения с охраной, ничего тайного.

— С охраной университета у вас тоже хорошие отношения? — просматривая на своём телефоне сцену короткой драки в одни ворота, спросил Павел. — Когда успели?

— Два штофа «Шустова» в виде «смазки» решили проблему коммуникации и взаимного доверия. Будь проще и люди к тебе потянутся.

— А признательные показания администратора ресторана откуда взял?

— Добрые люди помогли, — ответил Чаровников, оставляя за кадром полудетективную историю.

Глубоко за полночь, топая с разгрузки вагонов на товарном дворе, Владимир стал свидетелем беззакония, творимого бандой мелких утырков. Или гоп-стопа, выражаясь по-простому. И чёрт его дёрнул разогнать охреневшую пацанву, которая остервенело месила ногами сбитого с ног человека, принявшего на земле позу эмбриона и пытавшегося закрыть руками голову и лицо. Пара мощных затрещин, от которых гопники изобразили ныряющих в сумрак рыбок, и один поджопник с ноги, заставили свору ретироваться в непроглядную темень. Каково же было удивление Владимира, когда он помог подняться с земли стонущему от боли потерпевшему. Ни губы-вареники, ни разбитый нос картошкой с заплывшим левым глазом, не смогли скрыть выступающих резцов Бобра. Сплюнув кровавую юшку на потрескавшийся асфальт, присыпанный грязной порошей, Костик криво ухмыльнулся.

— Здоров, Чара, а меня тоже турнули нахрен. Ты рад? Вижу, доволен. Закон бумеранга — не швыряйся, а то обратно прилетит. У нас там полный шалман, администрация вся на фоксе. Хозяйке подружка из Комитета по трудовым спорам шепнула про твой пасквиль и что спустить заявление на тормозах не получится. Подружка сама там без году неделя работает почти на птичьих правах. После этого меня и попросили, а этот козёл отказался платить.

— Какого парнокопытного ты имеешь в виду? — откровенно наслаждаясь видом, спросил Чаровников.

— Ермоловского ублюдка, — охая, прислонился к стене Бобёр.

— И много он тебе обещал отсыпать от щедрот своих? — Владимир мгновенно сообразил, откуда растут ноги с увольнением.

— В пять раз больше, чем отдал мелким крысятам, которых ты разогнал. Они сами признались, когда, ну…

— Месили тебя ногами, — пришёл на помощь Владимир.

— Ага, как тесто. Чуть раньше, но не суть, — Бобёр раскидал ногой более-менее чистый сугроб, зачерпнул пригоршню снега и приложил её к лицу. — Хочешь, я настрочу признательное заявление?

— Оп-па, неужто совесть проснулась, въелась в чёрствый сухарь твоей душонки, и ты решил выразить благодарность спасителю?

— Плевать, можешь думать и так, но я тебя знаю, Чара, ты же будешь мстить. Это мне духу не хватит, а ты, пока не сожрёшь печень врага, не успокоишься. Влепи ему пару горячих и за меня. Признаюсь, я бы не попёр на тебя, но очень деньги нужны, меня конкретно финансовый вопрос подпёр, к тому же Ермолов дал тогда неплохой задаток, остальное обещал выплатить по итогу. Выплатил и отсыпал, сука! Слушай, мне сейчас срать на всё, я утром уезжаю из города, однако не прочь хотя бы лопату говна графскому ублюдку накинуть, пусть и твоими руками.

— Ладно, пошли, доведу тебя до дома. А бумагу ты напиши обязательно, пригодится.

Да, не было бы счастья, да несчастье помогло. Костик расписал три листа мелким аккуратным почерком, описывая подробности собственного грехопадения под наущениями дьявольского отродья в человечьем обличии. Стоя за его спиной, Владимир рассматривал любовно расставленные на столе Бобра фотографии пожилой женщины и двух симпатичных девчонок с забавными хвостиками и белыми бантами. Мать и сёстры, особо догадываться не приходилось, внешнее сходство, исключая резцы, говорило само за себя. Получив признание, Чаровников снял проклятие с бывшего администратора, просто и незамысловато стерев чернильную кляксу подсаженной порчи. Ещё затемно несостоявшийся недруг уехал из города, предусмотрительно умолчав, куда и в какую сторону держит путь. Бобёр укатил, зато Владимир сейчас мысленно гладил себя по голове за интуитивное решение, навеянное странной чуйкой, срезать в ту ночь путь до дома, где он снял крохотную квартирку в пристройке-флигеле, а корреспондент хвалил его за предусмотрительность

— Очень хорошо, что ты такой предусмотрительный и коммуникабельный, — покивал журналист. — А теперь слушай меня внимательно, парень, и мотай на ус. Граф не зря слывёт мстительной тварью, совсем не зря. Если ты думаешь, что отделался отчислением с учёбы и увольнением с работы, то спешу тебя разочаровать. С точки зрения закона твои действия тянут на хулиганскую статью или даже на лёгкую уголовку, понимаешь? Ходи и оглядывайся, а лучше приготовь дома дежурную сумку с «гревом» для камеры. Моли бога, чтобы не пригодилось. Из личного опыта скажу, Ермолов выждет с неделю и обязательно подключит к делу полицейское управление. Со мной у него в своё время не выгорело, нашлись заступники, а тебя плёвое дело под монастырь подвести. С тех пор я этого господина мечтаю утопить в дерьме, а всё никак… К бабке не ходи, в какой-нибудь частной клинике давно сняли побои с мелкого гадёныша, а юристы графа в тот же день состряпали заявление в органы правопорядка. Послушай моего совета, парень, бери ноги в руки и скачи в прокуратуру и комитет по трудовым спорам. Пиши заявление на неправомочное отчисление, подавай исковое заявление на наследника Ермолова, ещё раз жалуйся на этого своего Бобра и хозяина «Эвереста», требуя выплату неустойки и возмещение морального вреда. Да всего требуй, да побольше. Далее, не жлобься, а потрать денежку малую на нотариуса и заверение копий приказов ректора, состряпанные без согласования студсовета и студенческого профсоюза. Они ведь на гербовой бумаге с кучей степеней защиты, поэтому нотариус заверит. Шантаж Ермолова сокращением финансирования нисколько вашего ректора не оправдывает, он давно мог бы написать куда следует, даже Москву подключить, но боится и стелется перед сильными мира сего, позволяя вытирать о себя ноги. Когда всё закончится, твои заявления помогут тебе отмыться и выйти сухим из воды. На каждый иск графа или его сына у тебя должен быть встречный, а лучше, чтобы они начали оправдываться, сечёшь? Ты должен успеть первым — это ставит тебя в более выгодное положение, несмотря на всю кривизну нашей правовой системы. Ничего не бойся, прикладывай к заявлениям аудио и видеоматериалы, пусть они фигурируют в перечне документов. Как я понимаю, мне ты тоже предоставил копии?

— А вы как думаете? — вопросом на вопрос ответил Владимир.

— Х-м, предусмотрительно, только оригиналы не забудь убрать туда, откуда их никто, кроме тебя не достанет, иначе они могут испариться в неизвестном направлении. Арендуй ячейку в банке, например… Вижу, уже… Ладно, идём дальше. Статья в газете выстрелит не раньше, чем за тебя возьмётся полиция, иначе не имеет смысла затевать всю возню с обличением высокопоставленного чиновника и коррумпированных служителей порядка. Губернатор…

— Губернатор? — перебил Владимир, сходу ухватившись за оговорку Павла.

— Губернатор, губернатор, — не стал артачиться и сдавать назад корреспондент, — или ты думаешь, что оппозиция сама по себе, своя собственная, а пресса свободная? Шалите, молодой человек! Запомни, не бывает свободной прессы, она всегда чья-нибудь или под кем-нибудь. Барону Корфу очень не нравится чувствовать себя опутанным по рукам и ногам, его из Москвы направили не просто место блюсти, только куда не ткни в губернии, из всех щелей вылазит Ермолов и его прихвостни, и не сковырнуть его, зато твой случай даёт очень удобный повод если не убрать, то существенно отодвинуть графа от кормушки финансовых потоков и полицейского управления, лишив поддержки силовиков и замазав в грязи финансовых махинаций, заодно сняв с должностей спевшихся с графом стариков в погонах. Пенсия ими давно выслужена, пора о вечном подумать на досуге, внуков, к примеру, понянчить, а не задницами кресла в ГубУправлении продавливать. Взамен барон получает свободу манёвра и возможность сменить ретроградов, на, говоря иносказательно, новую кровь, которая расшевелит наше тухлое болото.

— Не думал, что всё так закручено, — Владимир одним глотком ополовинил чашку кофе. — Губернатор, граф… И все точат зубы друг на друга, тихо гадя из-за угла.

— А ты как хотел, серпентарий во всей красе, — иронично усмехнулся журналист. — Кстати, сколько ты пропустил занятий?

— Два дня. Понедельник и вторник, а что?

— Обязательно шуруй в универ, если пропуск не аннулировали. Требуется прецедент, кстати, тебе прежде всего. Не если, а когда тебя «попросят» покинуть заведение, требуй санкций студсовета и профсоюза.

— Они санкционируют.

— Не сомневаюсь, — ядовитая, брызнувшая хиной, улыбка искривила губы журналиста, — только представь, как они запоют после публикации и твоего оправдания в глазах публики? Если у нас выгорит, ректор также прибежит на полусогнутых. Не ему тягаться с губернатором, и он прекрасно это понимает. А кто его прикроет от прокурорской проверки, которую санкционирует губернатор, и заберёт исковое заявление? Считай советы моей платой, парень, за… — Павел подкинул на ладони карту памяти, — за использование тебя в…

— В интриге, — подсказал Владимир.

— Да, в интриге. И ещё, — журналист подался вперёд, — рекомендую наступить на горло жабе, потрясти страховую кубышку и купить массажный стол с государственной лицензией губернского управления здравоохранения на право оказания массажных услуг. Насколько я в курсе, официальный сертификат у тебя есть. К тому же репутация в определённых кругах очень неплохая. Если ты не знал, благодарные клиенты лучше всякого сарафанного радио работают. Я тебе скажу, грех терять наработанный задел, тем более, траты отобьются очень быстро. С древних времён правило обратного действия репутации не изменилось. Сначала ты работаешь на репутацию, потом она на тебя.

— Собрали, значит, информацию, — ничуть не удивился Владимир.

— Естественно, должен же я знать, с кем встречаюсь и кто он по жизни. Сам видишь, дело у тебя, а теперь у всех нас, очень щекотливое. Журналистов и волков ноги кормят и владение информацией, а чтобы ей владеть, приходится бегать аки лосю, иначе свои же сожрут, затопчут и в угол запинают.

— Спину прихватило, милок?

С трудом разогнувшись, Георгий Романович медленно обернулся. Тёща! Принесла же нелёгкая старую каргу. Ладно бы Анастасия была дома, можно было бы подумать, что Алевтина Михайловна к дочери приехала, но та второй месяц на водах в Баден-Бадене, так чего эта перечница припёрлась, непонятно. И прислуге не забыть прописать «горячих». Им не единожды сказано было сразу уведомлять его о гостях и различного рода просителях. Вопрос — почему не сообщили?

— И вам здравствовать, Алевтина Михайловна, — проявил вежливость Ермолов, чмокнув воздух над сухой кожей ладошки княгини Гжельской. — Разрешите поинтересоваться, Вы давно с богомолья вернулись?

— Давеча, — хихикнула старушенция, — неужели вы, граф, настолько не интересуетесь происходящим в доме, что оставили мой приезд без внимания? Крайне невежливо с вашей стороны, должна попенять вам, крайне!

— Вам ли не знать о моей занятости, уважаемая Алевтина Михайловна, иногда о себе забываешь, не то, что о доме. Позвольте спросить, Вы…

— Я, я, — перебила старуха, — приехала глянуть на тебя и чадушко твоё, хотя смотри, не смотри, кривое отражение ровным не станет.

— Глянули, и как вам? — насмешливо спросил граф.

— Лучше бы не смотрела, — презрение в голосе сухой бабули, закутанной в чёрные одежды богомолицы, можно было намазывать на хлеб вместо масла.

— Позор! — припечатала бабка, гордо выпрямив спину. — Можно ехать обратно.

— Что, даже чаю не попьёте? — вырвалось у Ермолова, который всеми фибрами души ненавидел тёщу, но ранее не позволял себе подобных выходок, всегда держась строго в рамках приличий.

— Вот теперь узнаю зятька, — словно приподъездная бабка на лавочке, мелко захихикала княгиня, мгновенно сменив личину на строгую и чопорную классную даму, которой работала некогда в дамском лицее. — Нет, Георгий Романович, на чай не останусь, не упрашивайте и так я в вашем вертепе задержалась дольше обычного. Распустили вы сына, да и сами от него недалеко ушли, но ничего, очень скоро вы очень сильно пожалеете, помяните моё слово.

— Не забывайте, мой сын — ваш внук! — лязгнул металлом Ермолов.

— Да?! — ничуть не испугавшись, деланно удивилась княгиня. — Интересно, а он об этом помнит? Сомневаюсь. Найдите в себе смелость посмотреть правде в глаза, граф, сына вы упустили давно и безнадёжно. Удалой биндюжник с повадками безнаказанного гопника, сорящего отцовскими деньгами, может и является мне внуком по крови, но никогда не станет им по духу! Благо у меня есть кого упомянуть в завещании, кроме одной из дочерей и её сына. А тебе, милок, — классная дама уступила место ехидной старушке, — пора начать задумываться о вечном. Для начала спинку бы подлечить, но знаешь, неуважаемый Георгий Романович, никто за неё не возьмётся, а ежели и найдётся таковой врач, все его усилия пропадут втуне. Вспоминайте, батенька, где и как вы нагрешили, кого обидели в последнее время, что вас лишили благословения. Сглаз и порчу у знахаря или ведуньи снять можно, грехи отмолить в церкви, но, боюсь, они вас близко к себе не подпустят, чтобы проклятье не заработать. Вам обоим ещё не поздно извиниться и покаяться, потом поздно будет. Впрочем, — в голосе княгини потянуло безнадёгой, — таких, как вы, только могила исправит. И не надо, не провожайте, уж как-нибудь сама дорогу найду.

Оставив за собой последнее слово, тёща сменила образ. Сухонькая восьмидесятитрёхлетняя старушка обрела удивительно ровную для своих почтенных лет спину с королевской осанкой, и походкой воздушной балерины проплыла мимо графа в холл. Вскоре входная дверь звоном серебряного колокольчика проводила незваную и нежданную гостью.

— Тьфу! — сплюнул граф. — Ведьма! Панкрат, поди сюда! Расскажи-ка мне, голубь ты мой, сизокрылый…

Раздав люлей кому попало, Ермолов приказал подать машину. Опаздывать на работу и утренние планёрные совещания он себе не позволял, истово блюдя пунктуальность и требуя соблюдения оной от подчинённых. Через несколько часов о тёще и её словах он думать забыл, настолько его затянула рабочая рутина, да и спина, на удивление, не показывала признаков готовности полоснуть болью по хозяйским нервам. А перебирать в уме всех «обиженных» и каяться перед кем попало, так никакого времени не хватит. Старуха совсем с ума сдвинулась. Она и раньше с приветом была, увлекаясь различной эзотерикой и мистикой, а сейчас на старости лет ударилась в другую крайность, разъезжая по различным монастырям, святым и «сильным» местам. Ладно бы просто моталась в своё удовольствие, хрен с ней, так нет, каргу хлебом не корми, дай к зятю по пути-дороге заехать, кровь из него и дочери с внуком попить. Сто лет без неё жили, ещё сто лет проживут. А с Романом надо что-то делать. Тут бабка права, упустил он сына. Но ничего, летняя практика не за горами, за все выходки и «хорошее» поведение законопатит он сына куда-нибудь в глухомань, куда Макар телят не гонял, предварительно объяснив за что и почему. В дремучей Тьмутаракани развернуться негде, тем более Георгий Романович планировал на время практики лишить сына денежного содержания, пусть на собственной шкуре прочувствует, как на хлебушек зарабатывать. А не поймёт, есть другие методы убеждения. А завещание… Завещание уважаемая княгиня пусть засунет себе куда-нибудь очень глубоко.

— Руки за спину! Встать лицом к стене! — глухо, будто в бочку, хрипло гаркнул конвоир. Резиновая дубинка в его руке описала предупредительный полукруг.

Заняв предписанное окриком положение, Владимир искоса проследил за встречным конвоируемым, которого вели в сторону комнаты для свиданий. Худой костистый мужик с усталыми глазами и измождённым лицом интеллигента, занятого поиском смысла жизни, глядя на которое хотелось задаться вопросом, в чём вина несчастного? Ответ давали кисти рук, торчащие из-под арестантской робы. Густая синь наколок на фалангах пальцев и на тыльных сторонах кистей выдавали опытного сидельца и, может быть, неоднократного «ходока» с богатой историей.

— Лицом к стене! — хрипло гавкнул конвоир над ухом.

Владимир, едва не содрав кожу, послушно ткнулся носом в шершавую «шубку» штукатурки.

Через два поворота с длинным коридором с дверями по обе стороны, и один пост охраны, Чаровников переступил порог своей одиночки. За спиной клацнула дверь, противно скрежетнув запираемым замком. Да, надежды на то, что граф ограничится увольнением и отчислением поганого студента не оправдались. Спасибо журналисту, «дежурную» сумку он собрал в тот же вечер. Полторы недели она пылилась на полке в прихожей, но пришло и её время.

Впрочем, бесплатные советы не пропали втуне. Владимир приобрёл массажный стол и обзавёлся лицензией. За десять дней он подробно изучил дорогу к зданию суда, прокуратуры и все подходы к Губернскому управлению Имперского комитета по трудовым спорам, став там чуть ли не завсегдатаем и перезнакомившись со всеми мелкими чиновниками на приёмных окнах и стойках. Оставалось надеяться, что конфеты и шоколадки дадут результат. Помимо прочего Владимир переговорил с хозяйкой доходного дома. Екатерина Сергеевна Свешникова, вдова разорившегося промышленника, десять лет назад пустившего себе пулю в висок, внимательно выслушала откровения квартиросъёмщика, заявившего, что его в любой момент могут забрать чины криминальной полиции или жандармы во главе с околоточным. Хлебнувшая лиха дама не стала рубить с плеча, вместо этого она пригласила на разговор тет-а-тет в расширенном формате дородного и широкоплечего седовласого господина с армейской выправкой, оказавшегося бывшим казачьим урядником, а ныне выслуживающим последние недели пенсионного ценза городовым. Матвей Панкратович Сивоконь, так представился слуга закона, внимательно выслушал Владимира и не менее внимательно ознакомился с видеоматериалами.

— Супротив графа… гм, против кого другого, так запросто, но губернского чиновника тебе не забороть, парень. Сумочку, баешь, собрал. Дай гляну, дабы чего лишнего не пихнул, а то в СИЗО запросто отберут. Правды тебе не добиться, хоть она и на твоей стороне, но чем чёрт не шутит. Бумагами ты со всех сторон обложился — это тоже правильно. У нас ведь как, с бумагой ты человек, а без оной хвост собачий. Мои доглядатаи и подъездные сударушки ничего плохого о тебе не баяли, наоборот, хвалят. Работящий, мол, правильный пацан. Я, дабы ты знал, на дух не переношу хитромудрых нахлебников. Уважаю, что сам свою ношу тянешь, а не по родительским и чужим карманам шаришь. С этим у меня строго, вмиг куда надо упеку! Да и что сказать… на твоём месте и я бы не удержался, сунул бы пару раз в рыло. Плохо, парень, что эта свинья из другого калашного ряду. Не нашего полёта птица. Ты, Екатерина Сергеевна, не гони горемыку, сама видишь, не со зла он. От сумы и от тюрьмы… сама знаешь… м-да. Я сменщику подробно всё обскажу, конечно, лишние детали ему ни к чему, но на карандаш тебя он не возьмёт, не переживай. Ни к чему тебе лишнее внимание полиции, а помощь или хороший совет очень даже пригодятся, когда на свободу со шконки откинешься. По хулиганке надолго не закроют, хотя и влепят по максимуму, чтобы старого графа не расстраивать. От трёх месяцев до полугода можешь схлопотать. Думаю, пятнадцатью сутками ты не отделаешься. Удар у тебя, паря, хорошо поставлен, вон как всех троих приложил.

Владимир не стал рассказывать старикам о шашнях с журналистами губернского разлива и нескладном веснушчатом мальчишке из соседнего дома, которому он за мзду малую определил роль связного с корреспондентом. В случае ареста Василёк должен был позвонить по указанному номеру, сказав, что клиента «упекли». Ничего сложного, один звонок за полноценных три рубля оплаты, поменявших хозяина заранее.

В родную альма-матер он проходил четыре дня, пока его настоятельно не попросили покинуть учебное заведение, сунув в нос наскоро состряпанные приказы, согласованные со студенческими организациями. Не будь дураком, прежде чем покинуть университетские стены, Чаровников сходил в деканат, где потребовал выписки из табеля успеваемости и журнала посещения занятий. Получив искомое, он вновь потряс мошной у нотариуса и навестил суд с прокуратурой, оставив в них по исковому заявлению.

О приезде «воронка» Владимир узнал заранее благодаря Матвею Панкратовичу, сообщившему о приказе, спущенном из ГубУправления. Начальствующий над Панкратовичем околоточный и рад бы лишний раз не дёргаться, ведь искомый приказ не подкреплён санкцией прокуратуры, но не исполнить его не мог, отправив на сопровождение чина из криминальной полиции пару жандармов для соблюдения видимости законности. Вероятно, у Ермолова где-то что-то сильно застопорилось и подгорело в подмасливании надзорных органов, либо не сработали старые связи, так как в губернскую прокуратуру недавно пришли новые люди. Разглядев каталажку на колёсах, рыжий Василёк стремглав умчался домой отрабатывать жалование.

Отсчёт времени пошёл.

Как «первохода» Владимира должны были определить в камеру с такими же, как он, «первопроходцами», но неожиданно для его самого, сунули в узкую, словно пенал одиночку. С середины прошлого столетия в тюрьмах и следственных изоляторах Империи строго следили, чтобы в камеры к рецидивистам не подсаживали таких вот «желторотиков», впервые оказавшихся под следствием. И даже авторитет Ермолова не мог поколебать установившийся строгий порядок, но вот пихнуть «пацана» в одиночку, в которых обычно содержали особо опасных преступников, вполне. Не с рецидивистами ведь! Тут и овцы целы и волки сыты, и сделка с совестью совершена. Одна радость, режим содержания щадящий — газеты, книги, иная периодика.

Через несколько часов ожидания в замке противно заскрежетал ключ. В распахнувшейся двери показался красноносый, чем-то недовольный конвоир с прокуренным и пропитым голосом больного самовара. «Прогулка» по коридорам следственного изолятора завершилась в комнате дознания, где Владимира ожидал назначенный государством защитник — высокий и худой, словно глист, молодой юрист с густой шапкой вьющихся волос призванной скрывать пару оттопыренных ушей. Тонкая шея защитника, торчащая из широкого ворота строгой сорочки с воротником-стоечкой, делала его похожим на выпущенного на волю инкубаторского цыплёнка (почему-то именно такое впечатление создавалось у Владимира при взгляде на адвоката). Неизвестно, как его такого, наивного, ещё орлы, кречеты и грифы не склевали. Просто чудо какое-то!

Вопреки анорексичной внешности, худосочный защитник проявил недюжинную бульдожью хватку, на личном примере показав, что с зубами у него всё в порядке, а остальное является делом наживным. Даже не имея таланта провидца, невооружённым взглядом было заметно, что свежеиспечённый выпускник юрфака стремится проявить себя там, где опытные товарищи видят провальную попытку в противостоянии с сильными мира сего. В отличие от умудрённых жизнью коллег «цыплёнок» видит шанс на победу, особенно после озвученной Чаровниковым информации и перечислении количества различных исков и заявлений. Также Виктор Валентинович Рихтер, потомственный юрист из поволжских немцев, переселившихся в Россию ещё при Екатерине Великой, пришёл в крайнюю степень возбуждения, когда узнал, у кого можно получить заверенные нотариально документы и копии видеоматериалов. Дрожа от возбуждения и предвкушения, обняв тонкий (в хозяина) кожаный портфель, Виктор покинул кабинет, а Владимир отправился в обратный поход по гулким и стылым казематам.

Вызов к губернатору, даже утренний, последовавший практически сразу после общегубернского селекторного совещания, не являлся для графа чем-то неординарным. Порой в день по три-пять раз приходилось спускаться на третий этаж в приёмную. Иван Карлович Корф слишком молод и никак не привыкнет к передаче ненужных полномочий референтам и заместителям, пытаясь влезть во всё и во всём разобраться сам, за что ему честь и хвала, но как же это напряжно и создаёт постоянные проблемы. Право слово, с референтами и заместителями договориться проще, чем что-то объяснять губернатору по целой куче ничего не значащих и, откровенно говоря, второстепенных вопросов. Сложив в кожаную папку последние сводки, Георгий Романович поправил лацканы безупречного пиджака и, придирчиво осмотрев себя в зеркале, вышел из кабинета.

— Присаживайтесь, Георгий Романович, — после положенных по этикету приветствий, широким жестом предложил губернатор.

— Благодарю, Иван Карлович, — положив папку на полированную крышку приставного стола красного дерева, Ермолов выдвинул кресло и присел на предложенное место. — Осмелюсь спросить, у вас возникли вопросы по работе моих подчинённых?

— Нареканий по работе у меня нет, здесь я спокоен, — тонко улыбнулся барон Корф, после чего небрежным жестом толкнул к графу стопку из нескольких сложенных газет. — Читали?

— Враньё от первого до последнего слова, — не прикоснувшись к бульварным листкам, брезгливо поморщился Ермолов.

— Да? — деланно удивился губернатор, включая на настенной панели новостной блок. — Гражданам вы всё также объясните? Трёх часов не прошло, а администрацию завалили письмами с возмущениями и требованиями покарать кого попало, только почему-то ваша фамилия фигурирует в девяноста процентах обращений! Газетчики долго копали под вас, и вы их удачно спровоцировали! О чём вы думали, когда прикрывали непотребные делишки сына? Вы отдавали себе отчёт, когда угрожали ректору?

Не показывая вида, граф ощутимо напрягся.

— Послушайте и постарайтесь объяснить это. Фоноскопическая экспертиза дала однозначный ответ, — распалившись, пристукнул по столу губернатор, сделав звук на экране громче.

«Сволочь! — Ермолов в душе на чём свет стоит клял ректора, записавшего их разговор несколько недель назад, когда он ездил в университет разбираться с проблемами сына. — Падла! Трусливая мразь!»

— В довершение ко всему журналисты докопались до следующего факта. Молодой человек, избивший вашего сына, совершил свой поступок находясь в состоянии аффекта после грязной выходки, допущенной представителем знаковой для губернии фамилии. Это непреложный факт, не требующий доказательств. Зато на первом же заседании суда выяснилось, что перечень травм, озвученных Романом Георгиевичем Ермоловым в судебном иске намного больше, чем можно получить во время боксёрского поединка. На представленном защитой видео у Романа Георгиевича пострадал нос. Откуда тогда у него многостраничный эпикриз, заверенный врачами, которые не смогли подтвердить диагнозы во время судебного заседания, когда приглашённые адвокатом медэксперты начали задавать им вопросы по медицинской части? Вам ещё об этом не доложили? Упущение с вашей стороны. Сторона защиты грозит встречными исками за лжесвидетельствование в том числе, и в свете последних обстоятельств, я бы на вашем месте, пока не поздно, пошёл на мировую. Ладно, замнём для ясности, я ради детей тоже готов пойти на многое, но шантаж ректора… На каком праве вы взяли на себя смелость распоряжаться государственным финансированием, Георгий Романович? И давно вы путаете личный карман с государственным и личные интересы с прочими? Перечень выявленных нарушений я могу перечислять долго, но это не в моей компетенции. Точку в данном вопросе поставит прокуратура, а до окончания прокурорской проверки я временно отстраняю вас от должности и молите бога, чтобы временное не перетекло в постоянное. Сдайте дела заместителю. До окончания проверки ваш пропуск в здание администрации аннулируется. И ещё, в завершение нашего разговора, я прошу вас во избежание ненужных никому эксцессов не покидать губернию ни по каким обстоятельствам.

По дороге домой, Георгий Романович метал громы и молнии, в уме лихорадочно просчитывая, кого подключить и за какие нити потянуть, чтобы начатая бароном возня не нанесла непоправимого ущерба. Всю дорогу граф представлял, как «нежно» обнимает ректора за шею, а тот хрипит, задыхаясь и судорожно дёргает всеми членами, тряся животом в попытке втянуть воздух, но стоило Ермолову перешагнуть порог родного дома, как на него снизошло ледяное спокойствие.

— Панкрат, Роман дома? — холодно спросил граф у спустившегося со второго этажа управляющего.

— Дома, Ваше Сиятельство, — многоопытный старик, прослуживший Ермоловым не одно десятилетие, тонко чувствовал перепады настроения хозяев имения и всегда обращался по старорежимному, когда над головами провинившихся начинали собираться грозовые тучи. — Отсыпается, Ваше Сиятельство. Роман Георгиевич вчера отмечал окончание сессии и начало каникул.

— Разбуди и пригласи ко мне. Немедля! — хлопнул дверью личного кабинета Ермолов.

— Приглашали, papa? — спешно умывшись холодной водой и прополоскав рот, сын, ощутимо попахивающий перегаром, через тридцать минут зайдя в кабинет отца, аккуратно притворил за собой дверь.

— Подойди ко мне, — приказал граф.

— Что-то случилось, papa? — настороженно, даже заискивающе спросил Роман, делая несколько робких шагов навстречу отцу. — ОЙ!

Звон мощной пощёчины, многократно перекрыв крик, вознёсся к высоким сводам и заполнил эхом немаленький объём кабинета.