Змеиная вода

Глава 36 Змеиная правда

Глава 36 Змеиная правда

«В защиту змей следует сказать, что твари сии не ищут сближения с человеком, предпочитая избегать встреч ненужных и опасных. И нападают лишь, не имея способа сбежать»

Книга о змеях

Нотариус в городе оказался один.

Благообразный седой старик в столь же старом костюме, сшитом, кажется, еще до войны, и вероятно не до этой, явиться в госпиталь согласился.

И явился.

С помощником.

Помощник нёс массивный кожаный кофр, а заодно и пухлую папку с бумагами.

- Иди, Монечка, - голос у нотариуса был скрипуч. – Иди… хороший мальчик, но пока ещё слишком молод, чтобы доверять ему задушевные беседы.

Нотариус поправил очки в массивной роговой оправе. И взгляд его оказался молод и цепок.

- Вы не умираете, - произнёс он с лёгким укором.

- Нет. Извините… не сейчас.

- И дело не в духовной, которую надобно составить в срочном порядке… - покивал он, переводя взгляд на Зиму. – Хотя на вашем месте я бы и о духовной подумал… люди порой так небрежны, так бестолковы… вот был у моего брата… он у меня адвокатствует… тоже профессия хорошая, годная, людям полезная… так сказывал, что явилась к нему некая особа взрослых лет за помощью. Что жила оная особа с другою особой, который и при чинах, и при капитале. Серьезный, стало быть, человек. И жили они душа в душу целых десять лет. А после он взял и преставился скоропостижно. И выяснилось, что чины-то ладно, на них никто не претендует, а вот капиталы отходят детям от первой жены. И единственной… - Яков Соломонович неспешно извлек из кофра бумаги. – Ибо со своею дамою сердца господин брака заключать не стал. И ладно бы… я не моралист… я понимаю, что всякому человеку свои метания… но вот о духовной мог бы и позаботиться…

- Я уже составил завещание, - Бекшеев позволил себе улыбку.

И Яков Соломонович ответил на неё лёгким поклоном.

- Приятно видеть разумный подход к делу… всё ж все мы смертны… вас, полагаю, интересует последняя воля Антонины Павловны Завойрюк? И вы мне, понимая, что человек я подневольный, связанный обязательствами и вынужденный заботиться о репутации, за неимением иных жизненных забот, предоставите все необходимые бумаги, позволяющие сию духовную грамоту вам предъявить?

- Особый отдел…

- Ай, в этой жизни куда ни копнёшь, всюду особый отдел… но таки бумага нужна будет, если посмотреть хотите.

- Будет.

- От когда и будет, тогда и посмотрите, - Яков Соломонович принялся складывать папки обратно в кофр. – Уж простите старика, но…

- А если словами? – Бекшеев понял, что бодаться можно вечность. И да, если отправить Зиму, она составит бумагу, заверит её у полицмейстера, найдет судью, заставив выдать предписание… но сколько времени это займёт? – Бумагу мы справим, и копию затребуем…

Кивок.

- Но… полагаю… человек столь мудрый понимает, что далеко не всегда бумаги нужны. На суде – да, понадобятся… а пока нам и слов хватит. Кому она завещала имущество?

- Сиротскому приюту.

Это было, пожалуй, неожиданно.

Очень неожиданно.

- Вот и я был немало удивлен, - сказал Яков Соломонович.

- Всё имущество?

- Всё… и поверьте, список оного прилагается подробный. Да…

- И как давно она составила эту… грамоту?

- Да уж лет пять как…

- И не меняла?

- Знаете… не так давно она изволила позвонить. Записалась на приём. И указала, что желает завещание изменить… но подробностей не имею чести знать, ибо на приём она так и не попала. А потому не могу сказать, что именно она там изменить желала… хотя…

- Вы что-то знаете, - Зима смотрела на нотариуса сверху вниз.

- Не то, чтобы знаю… знание – категория определённая. Тут же скорее речь о слухах. А слухи – такая материя… неоднозначная.

- И что за слухи?

- Будто Антонина стала учить ремеслу внучатую племянницу… то есть внучку своей сестры.

- Той, которую ненавидела?

- Именно… сколь в этом правды – не могу знать. Они работали вместе… тут, к слову, и работали… и может, потому слухи и пошли-то… а может, увидела девушку и прониклась. Всё ж сама она была человеком одиноким… как знать…

Никак.

- Выздоравливайте, - это Яков Соломонович произнёс очень громко. – Господь с вами…

И вышел.

- Внучку, значит… - Зима отлипла от стены. – Тихоня сказал, что пытался поговорить с бабкой… только она прикинулась сумасшедшей. Села на землю, стала бормотать что-то себе под нос, бусы перебирая.

Внучку.

И внучатую племянницу.

То самое недостающее звено. Всё ведь сложилось. Или почти всё.

- А вот соседки сказали, что старуха вполне себе в здравом уме. И что говорит неплохо, особенно, когда ругаться начинает. И что характер у неё премерзостный… слушай, Бекшеев… вот… не хочу я тебя оставлять тут, одного. Но…

- Иди. Если она не решится, мы не докажем ничего…

- Зоя…

- Не факт, что девочка вспомнит хоть что-то… она в тяжёлом состоянии.

Как и Ниночка.

Еще одна оборванная нить, которая встала на место…

…почти.

- Иди, - повторил Бекшеев, подтянув тонкое одеяло. – Я и вправду посплю немного. Вымотался, как… а тебе переодеться надо. А то простынешь, заболеешь…

- Не дождешься.

Спать Бекшеев не собирался. Как-то само вышло. И главное, он понять не успел, как именно. Вот на мгновенье глаза закрыл, а когда открыл – за окном сумерки. И холодом тянет, таким, характерно-осенним. Лист на подоконнике.

И Зиночка у кровати.

- Я вам ужин принесла, - отчего-то она говорит шёпотом. И в серой вечерней зыби лицо её кажется маской, такой, белесой, с нарисованными наспех красными губами и маленькими угольками глаз.

- Я… заснул. Кажется.

Зиночка кивает и ставит на тумбочку у кровати поднос.

- Заснули… Захар велел не беспокоить, но как же ж… без ужина-то. Хороший, не думайте… из ресторации… я такой сперва думала взять, где обычно, но заказывать не заказывали. Да и вдруг обычный есть не станете?

Она подвинула стул и сама на него опустилась.

Из-под белой шапочки выбивались кудельки.

- Тут вот оленинка с можжевеловой ягодой… тушеная. Жареного-то вам неможно, а вот тушеное – хорошо. Кушайте…

Она зачерпнула ложку.

Поднесла и глянула так, с укоризною.

- Взрослый вроде бы человек, а туда же, упрямитесь. Вам надобно поправляться… а для этого – кушать. Хорошо кушать.

И Бекшеев, чувствуя себя предурацки, рот открыл. Потом сказал:

- Я сам.

- У вас сил нет…

- Маги быстрее поправляются, чем обычные люди. Расскажите о вашей бабушке, Зинаида…

- Зинаида… меня мама хотела Ангелиной назвать. Как Ангел… красивое имя. Благородное… а бабка против выступила. Потому что благородное… вот, возьмите тарелочку. Я буду говорить, а вы – кушать. Дайте присесть помогу… ваша-то невеста на кладбище ускакала. Непорядок это. Когда муж болеет, то рядом быть должна…

- Должна. Хотите, я на вас женюсь?

Зиночка хихикнула и чуть зарделась. А потом покачала головой и серьезно так ответила:

- Нехорошо девушек обманывать, княже… не женитесь. Я ж вижу… но кушайте, кушайте… ложечку за матушку… ваша жива?

- Жива, - Бекшеев с трудом сел. Кровать провисла и потому после сна всё тело было затекшим и чужим. Особенно рука. И Зиночка поняла это по-своему.

- Может, всё-таки я помогу?

- Не надо.

- Тогда погодите… я вот, столик… Захарка придумал. Для лежачих или тех, которые от как вы, ходить не ходят, а сидеть худо-бедно могут. И капризничают. Люди такие капризные…

- Утомляют?

Она не испытывала гнева. И раздражения. И в эхе её эмоций ощущалась лишь печаль да немного усталость.

- Если бы вы знали, князь, как…

- Вы говорить иначе стали. Правильней.

- Это верно…

Зиночка вытащила из-за соседней кровати доску на ножках-растопырках, которые споро закрепила сбоку.

- Вот так вот… кушайте. А говорить… я ведь училась. В школу ходила. Пока бабка не запретила… всю жизнь она нам поломала. Злая была. Меня с детства щипала. Я плачу, а она сидит и улыбается. И ей так радостно от того, что мне больно… вы кушайте. Не смотрите так, не буду я вас травить. Поздно уже… да и незачем.

Зиночка сняла шапочку и провела ладонью по кудряшкам.

- Наверное, из-за неё всё, из-за бабки… она маму извела… мама уснула вот и не проснётся. Теперь уже не проснётся. И плохо ей не будет… ушла в рай. Ангелом стала. Мученицей… болела она. Давно болела… а я всё надеялась, что сумею… помогу… она же уснула и вот… совсем. Теперь и смысла особо нет.

Тушёная оленина была мягкою.

И жевалась легко.

Зиночка сидела, чуть покачиваясь…

- Я мечтала, что однажды мы с нею уедем… далеко-далеко… в Петербург. В Петербурге целители лучше наших… может, помогли бы… или это я хотела думать. Людочка говорила, что у неё случай такой, не поддающийся лечению. Хотя пыталась. Она добрая-то, всем помочь норовит, только…

- Подпольные аборты делать отказывалась.

- Вовсе делать отказывалась. Когда пришла только, к ней подходили… спрашивали за интерес, шепотком так… нельзя ж это, вот прямо вслух говорить. Нельзя. Её бабка, та делала, не чинясь… и в храм ходила. И гром божий её не разразил… и мамку тоже не разразил. А Людочка упёрлась, хотя и в храм не ходит.

Эти две вещи категорически отказывались стыковаться в Зиночкиной голове.

- Если б кто пришёл сюда, в госпиталь, и прямо сказал бы, потребовал, тогда да, прав у неё отказать не было б… но никто ж не шёл.

- К тетке вашей шли? Которая сестра бабки.

- К ней… они друг друга ненавидели.

- Почему?

- Считали, что жизнь друг другу поломали… и обе. Бабка когда-то у Тоньки жениха увела… он красивый был такой. Видный. И из себя тоже весь… и старого, ещё того Каблукова, который до нынешнего, сын вроде… нагулянный. Каблуковы все по этому делу невоздержанные… но там-то папенька байстрюков не бросал, денег давал на дитё и потом еще, как вырос, на обзаведение, чтоб дом поставил, хозяйство. Вот бабка моя и решила, что слишком хорош жених для Тоньки… и увела. Чёрною волшбой увела. Хвасталась, что зелья купила такого, которое у мужиков разум отбивает. А потом еще сделала, чтоб застали их… ну и тогда-то после такого только жениться. Тонька-то ему от ворот поворот… и разошлись пути. Сестру не простила. Даже прокляла будто. Но тут не скажу, точно не знаю. Главное, что дед бабке тоже не простил. Не любил её. Верно, жить пытался, но не смог… пить начал, руку поднимать. Она думала, детей родит, он и приспокоится.

- Не успокоился?

- Нет. Он… уйти хотел. Только она уже с детьми и как … и год от года хуже, хуже… Каблуков старый умер. Новый родню не жаловал. Сделал вид, что вовсе их нет.

Зиночка потянула себя за тонкую прядку.

- Он рано умер, мой дед… я его и не помню… только и бабка… она успела его возненавидеть. Из детей выжил лишь мой отец. А он на деда уродился похожим…

- И потому она возненавидела и его?

- Да.

- И вашу матушку?

- Маму… она почему-то считала, что если сама несчастной была в браке, то и мама должна… отец её любил… я хочу думать, что любил. Но бабка постоянно зудела, говорила, говорила… ныла, жаловалась, причитала… и он срывался.

- Почему они не ушли?

- Куда? Тут дом. Тут хозяйство… и за что новый ставить? И бабку как оставишь одну? Что люди скажут?

Странный вопрос.

Донельзя.

И ответа у Бекшеева нет.

- Вы кушайте… компот свежий. У них ещё взвар был, но я подумала, что травы вы от меня брать побоитесь.

- Ты могла просто уехать… добраться до станции. Сесть на поезд.

- Я думала, - согласилась Зиночка. – Ещё раньше… но мама пока жива была… разве можно её оставить? И взять никак… а теперь вроде и не надо. Да и куда ехать?

Тихий вздох.

- Сестра вот есть. Но у неё муж против. И сама… приезжала когда, то… знаете, синяки проходят, а вот взгляд остается. Глаза. И выражение их… такое вот, обыкновенное для них… для всех, кто ждёт удара. Я посмотрела в эти глаза и поняла всё. Он такой же… как они, как остальные… их столько…

- Ты поэтому убивала?

- Я спасала, - Зиночка забрала тарелку и протянула стакан. – Говорят, что у вас дар такой, в человека заглядывать…

- Не совсем. Я не менталист. Так… небольшая эмпатия, это…

- Я читала книги. У Милочки в кабинете много книг. И Ангелина ещё приносила… её жаль. Она хорошая была.

- Но ты её убила.

- Не я… её – не я… но вы, князь пейте… пейте и… и пусть она заходит. Там, за дверью… у меня дара нет, но слышу я хорошо. Когда… важно слышать, как он идёт, как дышит… слышать, чтобы понять, надо ли тебе прятаться. Я помню… мы с мамой смеёмся. Бабка ушла… она работала у Людкиной бабки. И уходила. И отец уходил. И в большом доме мы втроем. Я, мама и сестра. Мы что-то делаем, и мама поёт. Тихо-тихо, чтоб никто не услышал… а потом скрипит калитка и мама замолкает. И мы тоже. Надо слушать… как он идёт. Сильно пьяный или нет. Злой или наоборот, веселый. И надо тоже веселиться, чтобы не разозлить… разозлить ведь легко. Поэтому важно слышать. Очень важно.

Беззвучно открылась дверь, и в палату вошла Зима. Зиночка обернулась, глянула на неё и кивнула.

- Вы садитесь… не надо меня бояться. Не вам… я… я не хотела трогать девочку…

- Анатолий – ваш брат?

- Да. Он неплохой… совсем неплохой… больной, но улыбается… и денег обещал. Маме… и сказал, что найдет целителей… нашёл даже. Привозил. А тот сказал, что помочь нельзя. Поздно уже… в Петербурге тоже поздно. И в Швейцарии… Толя туда ездил. Много рассказывал. Обещал и мне показать… но куда мне в Швейцарию-то? А целитель сказал, что он может лишь облегчить боль и дал лекарство. Хорошее. Мама кричать перестала. Ей было больно, и она кричала, кричала… а так выпьет и спит. И когда просыпается, знаете, не кричит, не катается от боли, а улыбается. Кушает вот… кушать стала хорошо. Я ей от Толи конфеты приносила. И всякое-разное… я не успела к нему заглянуть. Скажете, что я ему очень благодарна?

- Скажу, - пообещал Бекшеев.

- Спасибо… отец умер. Напился и упал в канаву. И утонул. Несчастный случай… - руки Зиночки дрогнули. – Нет… батюшка говорит, что если исповедоваться, то правду говорить надо… это мама его… я видела… она пошла за ним… он меня побил. И сестрицу мою… её крепко. Она спрятаться не смогла в тот раз. Заигралась и не услышала, как вернулся. Он так её побил, что она лежала, как мертвая… мама сказала с ней сидеть. А мне страшно было. Что она и вправду умрёт. Я и пошла… позвать… и увидела, как она… отца встретила… на дороге. А потом в канаву толкнула. Дожди шли и воды набралось много. Но никто не понял. Никто ничего не понял. А я не сказала. Никому. Я любила маму. И жить стало легче… еще бы старуха сдохла, но… она живучая. И успокоилась даже чуть. Война потом случилась… в войну вместе проще выжить. Мы в лес ходили. Грибы собирали. И ещё сныть сушили, крапиву. Если растереть и горячей водой залить, то можно пить… старуха про травы много знала. Показывала. Корни папоротника. Грибы, которые на деревьях растут. Война прошла… мы подросли. Как-то даже хорошо стало…

- Почему вы начали убивать? – тихо поинтересовался Бекшеев.

- Я спасала, - повторила Зиночка, раскачиваясь со стороны в сторону. – Спасала их… и это она виновата… Антонина… мы выросли. Сестра замуж вышла и уехала. Я училась. Я не хотела замуж… боялась… мама не торопила. Бабка только ворчала, что я порченая… ну да пускай. Я не слушала. А тут вернулась Антонина… и пришла ведь. Посмотреть пришла. Вся такая из себя… красивая. Она старше бабки, но та – старуха старухой. Антонина же в новом платье. В золоте. Смотрит и смеется… и на всю улицу так и сказала, что, мол, поперек горла встало тебе чужое счастье. И ушла… бабка после этого прям вся умом двинулась. Орать стала. Маму обвинять, меня… колотить пыталась, только я клюку забрала и саму поперек хребта перетянула. Тоже визгу было…

- Не помогло? – спросила Зима тихо.

- Как сказать… меня она трогать боялась. Но я ж работаю. Она мамку изводила. Нытьем. Придирками. Сядет и бубнит, бубнит, что мама криворукая, что ни на что не годная, сына не родила, дочки уродливые… Маме тогда ещё плохо становилось. Я уговаривала её пойти провериться, а она всё отнекивалась… и бабка туда же, что все болезни – от грехов. Что молиться надо. Каяться, тогда и болезни отступят. Сама-то здоровая… видно, от большой праведности, - эти слова Зиночка выплюнула. – Мама и слушала… молилась, постилась…

Чувствовала за собой вину.

Не каждому дано убивать, так, чтобы без душевных тягучих переживаний, без сомнений и совести, которая будет терзать день за днем, увеличивая груз вины.

И ту женщину…

Было жаль?

- Когда… мама просто упала… в церкви, я… я забрала её сюда. Силком. Заставила. Сказала, что если она не послушает, то я уйду из дому. Просто возьму… я бы не ушла! Никогда… но она согласилась. Только поздно было. У неё рак. Там, внутри… её жрал. Милочка сказала тогда, что не справится. Предложила в губернский госпиталь отвезти. Сама бы и повезла, но мама отказалась. И мне запретила. Сказала, что раз Господь положил, то таков её удел. Она… она будто обрадовалась даже. Почему?!

- Потому что решила, что её наказывают за убийство мужа, - сказала Зима. – С людьми… такое бывает.

- Но лекарства я её пить заставила… когда боли начались. Милочка… она сказала, что боли будут нарастать, что лекарства помогут как-то. Я и давала, - Зиночка закрыла лицо руками. – Почему она… почему не старуха… не Тонька… Тонька в госпиталь пришла. Сперва меня будто и не замечала. Тут освоилась скоренько. Одно-другое… к Милочке подход нашла… Милочка только рада была, что кто-то взялся порядок наводить. С завхозом нашим Тонька быстро задружилась. На двоих воровали… плевать. Главное, что она находила тех, кто к Милочке приходил, чтобы…

- Избавиться от ребёнка?

- Да. Милочка… она была против… а Тонька бралась. И плевать ей было, кто и что… лишь бы платили. И на срок тоже плевать. Она… на любом могла.

- Ты за ней следила?

- Бабка успокаивалась, когда я ей рассказывала, как Тонька в больничке полы моет, - Зиночка провела пальцами по лицу. – Я знаю, что у неё диплом был. Врача… она мне сама их показывала. Она… у неё возраст. И руки уже не те. Она меня позвала. Предложила… помощь… денег… сказала, что если в Петербург маму увезти, то… там лучшие целители, те, которые самого Императора лечат… что и маму сумеют. Что это просто Милочка дальше своего носа не видит… вот… а я… я могу помогать. И зарабатывать… многое она мне не доверяла… уколы там. Растирания. Припарки. Свечи катать восковые. Пилюли. К ней же не только за змеиной водой ходили…

- Что это вообще такое? – спросил Бекшеев.

- Змеиная вода? Это… средство. Там змеиный яд тоже имеется, но малость. В основном травы. Разные… яд… они убивают плод. Взрослому человеку много яду надо, а ребенку что, он махонький… он отравляется и тело тогда само его исторгает. Ведь бывает такое, что беременность перестает развиваться, что дитё внутри само умирает…

- То есть, женщины приходили к Антонине и она…

- Зависит от срока. Если небольшой, то сама бралась за чистку. Укол делала, потом операцию… пару часов давала полежать, смотрела, чтоб не было кровотечения или ещё каких проблем. Я после провожала домой… ну и там, если любопытный кто находился, говорила что-то, что мы гуляли или обсуждали чего по бабьим делам… все ж знали, что я в госпитале работаю. Верили…

- А если…

- Если срок большой, то плод сперва умертвить надо было. Она давала змеиную воду… потом через день или два начинались схватки… и если не начинались, тогда Антонина колола что-то ещё… ну и чистила уже так… говорила, что это самый безопасный способ…

- А ты…

- Я спасала их, - снова повторила Зиночка. – Спасала…