Змеиная вода

Глава 28 Осенние листья

Глава 28 Осенние листья

«Невзирая на опасность, в нем таящуюся, яд змеиный меж тем обладает многими целебными свойствами, которые издревле известны людям. Вот уж сотни лет умелые лекари используют его для составления мазей и притираний, а некоторые рискуют и…»

«Книга о змеях»

Бекшееву вручили пакет с травяным сбором, а еще узелок с пирожками, причем последние – от Галины, категорически не желавшей отпускать столичного гостя голодным.

- Иди уже, - махнула на нее Валентина. – Балаболка… хотя… всё одно теперь родня, какая уж есть. Кто Антонину хоронить будет?

- Не знаю. Еще вскрытие предстоит. И сестра у неё есть.

- Сестра? Сколь знаю, любовь у них была взаимною, так что может и не сподобится-то… Вы, коль не сложно, дайте знать, когда тело станет не нужным. Я Галинку пошлю. Сделаем все по чести. Может, Тоня и не образец добродетели, но… все мы люди. И не мне её судить. А похоронить надо по-человечески.

Странно это.

Но… почему бы и нет.

- Если сестра, конечно, откажется… а если нет, то и не звоните. Потом уже, на кладбище навещу… и вот что… вы поспрашивайте. Или поищите. Духовная у неё была.

- Завещание?

- Можно и так, - кивнула Валентина. – Антонина как-то обмолвилась, что сестрица ждет и не дождется, как Антонина умрет. Что, мол, так и сказала, ты бездетная и все, стало быть, ей достанется и детям её. Сестры то есть. И Антонину это очень задело. Она тогда ответила, что смерть ничего не изменит. Что позаботилась она о том. Поищите… глядишь, чего и найдете. Если оно вам, конечно, нужно.

Нужно.

Очень даже нужно.

- Спасибо, - искренне ответил Бекшеев.

И Валентина поклонилась. А потом добавила:

- Не загоняй себя. Всех не спасешь, а коль сгинешь, то кому от этого легче будет?

И в ее словах была правда. Только… как остановиться? Не загонять? Отойти в сторону, сделав вид, что вот это-то тебя не касается. Совершенно.

И вон то – тоже. И вообще… не получится ведь. Бекшеев точно знал, что не получится.

Машина чуть остыла, и уже не казалось, что Бекшеев попал в печь.

- К Каблуковым в другой раз? – Зима смотрела обеспокоенно.

- В другой.

Вид у него не тот, чтобы для визита сгодился. Да и чувствует себя Бекшеев не настолько хорошо, чтобы спокойно выдержать разговор. А в том, что разговор этот потребует немалых сил, Бекшеев не сомневался.

- Я тут кое-что узнала… - Зима села рядом. А Фрол Яковлевич тронулся. Время клонилось к вечеру. Небо потемнело, пусть бы было еще не так и поздно. Но главное, отступила та удушающая тяжелая жара. Бекшеев сел, откинувшись на сиденье, и ноги вытянул, насколько получилось. Зима говорила. Тихо, в полголоса…

Бекшеев слушал.

- Думаешь, она собиралась убить Ангелину? – спросила Зима, закончив рассказ. И стало жаль, потому что Бекшееву нравилось вот так сидеть и слушать. И звук её голоса успокаивал. - Каблукова?

- Вряд ли, - из приоткрытого окна тянуло свежим воздухом. А когда автомобиль въехал под полог леса, то похолодало вовсе ощутимо. – Все же она не такой монстр…

- А какой? Травить дочь какой-то гадостью… - Зиму передернуло. – Увозить… зачем?

- Чтобы поместить в клинику для душевнобольных, - предположил Бекшеев. И предположение это далось ему довольно легко. – Смотри, она начала подсыпать лекарство здесь, и всем, как понимаю, рассказывать о душевной тоске и прочем… именно этим и объяснила отъезд. Заодно и убрала Ангелину от тех, кто мог, по мнению Каблуковой, дурно на неё повлиять. Ну или заподозрить неладное. Второе вернее.

- Людочку имеешь в виду?

- И Людочку тоже. Она, конечно, производит впечатление не самого серьезного человека, но с другой стороны она целитель. А целитель в местах здешних - фигура. И при желании Людочка, думаю, могла бы доставить неприятностей. А так… Ангелина сама перестала приходить. Потом уехала. Потом заболела и осталась где-то в санатории…

- В лечебнице, - поправила Зима.

- Уточнять не обязательно. Но да… есть такие… лечебницы, которые предпочитают именовать себя санаториями или домами отдыха… для людей особого склада.

- Вроде Каблуковой.

- Или тех, кому нельзя бросить тень на репутацию семьи. Видишь ли, наличие душевно больного человека в семье порой становится… серьезным обстоятельством… препятствующим заключению выгодного брака, - Бекшеев аккуратно подбирал слова. – Впрочем, для всех Ангелина была бы страдающей от меланхолии. Война, смерть мужа, подруги… весьма удобные обстоятельства, многое ими прикрыть можно.

Зима фыркнула.

- А там, в санатории не стали бы задавать вопросов?

- Стали бы, думаю. Поэтому Каблукова и повезла дочь не сразу в лечебницу, а сначала в санаторий, на отдых.

- Ничего себе отдых…

- Она бы поила Ангелину неделю или две. Жаловалась бы на состояние… потом перестала бы давать лекарство, чем скорее всего спровоцировала бы кризис. Я не специалист, но… проконсультировался.

Матушка пришла в ярость.

Матушка всегда приходила в ярость, когда вскрывался очередной случай злоупотребления. И пусть Ангелины нет, но остались бумаги, свидетельства, все то, что передал Захар. И матушка не успокоится, не поняв, как эта дрянь – она так и выразилась, добавив пару слов вовсе нецензурных – попала в частные руки.

- Так вот, часто, в случае длительного приема таких средств возникает зависимость. И отмена приема вызывает у пациента… протест. Вспышки ярости. Гнев. Галлюцинации. Бред…

- И все бы убедились, что Ангелина не в себе…

- Да, а поскольку случилось бы это не сразу, организм успел бы очиститься…

- И никто ничего не доказал бы.

- Именно. Ангелина осталась бы в специальном заведении, для её же блага. Там, где ни Людочка, ни кто-то из прежних знакомых до нее не добрался бы. Полагаю, пользуясь моментам, Каблуковы объявили бы её недееспособной. На всякий случай.

- И тогда никаких судов, наследств и прочих… неприятностей.

- Да и дети остались бы с любящей бабушкой.

- Бекшеев… - Зима заговорила не сразу. – Скажи, что есть способ её привлечь… хоть за что-нибудь… хоть как-нибудь… не знаю.

- Свидетельские показания имеются. Заключения…

- Но без Ангелины это теряет смысл?

- Матушка в ярости, - признался Бекшеев. – Она точно инициирует расследование. Такие вещи не должны попадать в частные руки. И того, кто продал лекарство, найдут.

- А Каблукова?

- Здесь сложнее… даже если тот, кто продал эту дрянь даст показания, а он будет отпираться до последнего, но… даже если даст и укажет на Каблуковых, то те с легкостью отмахнуться. Не покупали, не травили… или покупали, но думали, что это просто новое и дорогое успокоительное. Хотели, как лучше, а потому понятия не имеют, как так все получилось. Слово против слова.

- Значит, ничего…

- Значит, - спокойно ответил Бекшеев, - надо искать лучше… больше.

- Будем, - Зима скрестила руки на груди. – Просто… это в моей голове не укладывается. Травить собственного ребенка… сводить с ума, запирать… почему, Бекшеев?

Ответа не было.

На вокзал они успели.

Ярополк прибыл один.

- Софья просит прощения, но у нее не получится приехать. Но сказала, что вы сами разберетесь. Что расклад путаный. Что в этом клубке много змей и все-то до одной ядовитые. Что это значит, я понятия не имею, - сказал он, аккуратно пожимая руку Бекшееву.

В модном пальто из тонкой шерсти, в вельветовом дорожном костюме некромант смотрелся столь солидно, что даже Фрол Яковлевич растерялся. Он окинул Ярополка взглядом, от которого не укрылись ни это вот пальто, ни костюм, ни лаковые штиблеты, ни шляпа-котелок и тросточка в руках.

Чемодан и вовсе был удостоен особого внимания.

- С ней все в порядке? – спросила Зима.

- В полном. Она начала работу с менталистом… по собственному желанию, - поспешил заверить Ярополк. – Ей хочется разобраться с даром. И она боится этого… сеансы успокаивают.

Зиму отчетливо передернуло.

- Смелая она…

Ярополк чуть склонил голову, признавая правоту.

- Сказала, что нельзя бегать от себя. Что… если получится разобраться, то дар…

- Вернется?

- Или уснет. Она пока не знает, чего ей хочется больше. Но знает, что не хочется просыпаться среди ночи, потому что она видит больше, чем нужно… в мертвецкую?

- В гостиницу? – предложил Бекшеев. – Для начала?

- Лучше в мертвецкую. Мне нужно посмотреть на все самому. А потом можно и в гостиницу.

В мертвецкой пахло гарью. И запах будто бы стал резче, ярче. Он успел въесться в стены, в пол. Он заполнил все это небольшое помещение. Чернела сажа на стенах. Чернел и вонял стол, хорошо хоть останки Северцевой убрали.

- Здесь я вряд ли что-то смогу, - Ярополк огляделся, тронул сажу пальцем. Затем снял пальто, пиджак, оставшись в белоснежной рубашке и жилете старомодного кроя. – Но посмотрю, конечно.

- А крест тебя не пугает? – поинтересовалась Зима, указав на стену. Теперь этот крест был особенно отчетливо виден.

- Нисколько.

Тело Антонины Павловны лежало в ячейке.

Её не стали трогать, даже не раздевали, запихнув вместе с платьем и золотом. А вот помада побледнела, да и пудра свалялась, пошла россыпью мелких пятнышек, обнажая желтоватую и ноздреватую кожу.

- Хорошо, - некромант провел ладонью над грудью. – Вы… идите пока. Оставьте нас. Хотя… минутку. Почему у нее одежда мокрая?

- Одежда? – Бекшеев обернулся.

- Платье. И волосы тоже… немного. Это ведь не пожарные?

- Погоди, - Бекшеев приблизился, мысленно обругав себя за глупость. А ведь и вправду. Не мокрые, скорее влажноватые. И останься тело вне стазиса, эта влага бы испарилась без следа. Пара прядей слева… щека. И пудра не свалялась, на пудру попала вода, поэтому и пятна такие. На воротничке… на груди вот и животе особенно заметно большое. Будто в женщину плеснули… водой?

Кто?

И зачем?

- Наверняка, святая, - Ярополк мыл руки. – Что? Есть поверье, что если тело облить святой водой, то некромант не сможет призвать душу. Меня и самого время от времени омывают.

- Зачем?

- Чтобы изгнать тьму и разрушить проклятья, - пояснил он. – Понятия не имею, какие проклятья. Я никого не проклинаю. Это запрещено и уголовно наказуемо… но людям не объяснишь.

Крест.

Огонь. И святая вода…

Два тела.

Некромант, деловито склонившийся над покойницей. Ярополк словно забыл о том, что в мертвецкой есть кто-то еще. И Зима осторожно потянула за руку.

Действительно. Не стоит мешать.

Уже там, за дверью, Зима хлопнула себя по ноге, подзывая Девочку.

- Погоди, - спохватился Бекшеев. – Надо забрать украшения. Хотя бы подвеску. Покажем Янине… возможно, узнает.

Узнала.

Янина снова тоненько всхлипнула, вздохнула и призналась:

- Инги подвеска… точно её. Ей муж подарил. Дорогая… мама смотрела и сказала, что дорогая. А… откуда у вас она? Извините, как подумаю, так сразу плакать хочется… и холодно. Днем жара такая, что не продохнуть, а к вечеру и холодно. И как подумаешь, что осень уже… в этом году, наверное, не уеду. Осень ведь. И мама перестала ругаться. Представляете?

Она куталась в пуховую шаль с бахромой.

- Сказала, что если мне хочется, то я могу поехать. Учиться. Не на медсестру, но, например, на секретаря. Или стенографии ещё. Стенографистки ведь везде нужны… или вот учителем можно быть. С детьми работать. Очень уважаемая профессия… я еще не решила, кем, но уеду точно. Учиться. Это ведь хорошо, да?

Что ей было ответить?

- Очень, - Бекшеев заставил себя улыбнуться. – Думаю, из вас получится отличный библиотекарь… мне кажется, вы любите книги.

- Люблю, - Янина слегка зарделась. – А подвеска эта… понимаете, Инга думала её продать… потом, там, чтобы нам хватило денег на квартиру. У меня было кое-что, но Инга сказала, что этого мало… что нужно будет снимать квартиру или даже комнату. Работу искать. И учиться. Она тоже собиралась учиться. А теперь… у нее вот не вышло.

- Зато у вас выйдет. За нее и за себя. Постарайтесь уж.

- Спасибо… это вы маме что-то сказали?

- Нет. Думаю, она сама все поняла.

И испугалась за дочь. Она ведь не глупая женщина.

- Скажите, а вы знали Антонину Павловну? Из больницы?

- Которую убили?

- Откуда…

- Ой, да весь город об этом только и говорит. А правда, что у нее под кроватью три ящика с золотом? У нас только один и тот с куриными яйцами. Что? Так их хранить удобнее.

- Неправда.

- Вот и я думаю. Кто будет золото под кроватью хранить?

- Но вы её знали?

- Знала, - скривилась Янина. – Она приходила… такая гадостная-гадостная. Вот вроде и не скандалит, нервы не треплет, но все-то пересмотрит, перещупает. И то ей покажи, и это. И главное, ничего-то потом не купит. Или если купит, то на три копейки, а нервов вытреплет на рубль. Но она так-то больше к маме приходила.

- Зачем?

- Ну… у мамы… это… болячка. Женская. И мучится она. А баба Тоня травки составляла. Пить. И ноги парить. Ну и так чего-то…

- И вы знали, что она знахарством занимается?

На Бекшеева поглядели с жалостью.

- А то… кто ж не знал-то? Об этом все знали…

- И Инга?

- Ну да… она как-то ходила даже… раньше, когда Мишка тут был. Просила зелье, чтоб от пьянства его отвадить. Но чего-то там не вышло… а после уже и не знаю. Она, говорю же, не всегда рассказывала… но если что, то да… скорее к Антонине пошла бы, чем в больничку.

- Почему?

- Антонина никогда ни о чем не спрашивала. А Людочка… Людочка, она хорошая, но все норовит в душу забраться. Это не я, это Инга так… а ей и без того тошно было, со своей душой… и она обмолвилась, что после Людочки вообще в петлю охота. Как-то так… не понятно говорю?

- Понятно, - заверил Бекшеев.

Понятно и было.

Вот только что с этим, понятым, ему делать-то? И можно ли сделать хоть что-то?