Загадочные края

9

Он вышел на террасу, обращённую к морю, и увидел её. За спиной у него постепенно затихали звуки пира, устроенного в честь его возвращения (корабли его прибыли только теперь, спустя три дня, потому и праздник был устроен позже). Мысли Канута были далеки от празднования.

Она стояла к нему спиной и смотрела на небо, по которому постепенно разливался багрец вечерней зари. Кажется, можно привыкнуть ко всему, даже к сжимающей сердце красоте, но закат, как и восход, тем чарующ, что никогда не бывает двух совершенно одинаковых, они всегда разнятся и всегда прекрасны по-разному. И море, на этот раз тёмно-бронзовое, послушно повторяло в себе небесное разнообразие. Волны качали пришвартованные к пристани корабли, и небрежно отбелённые паруса в свете засыпающего солнца казались алыми.

Не зная, что сказать, он тоже посмотрел на небо и море.

– Красиво, – произнес, лишь бы что сказать.

– У меня на родине есть легенда об алых парусах, – сказала Ингрид, разглядывая корабли.

– О каких?

– Об алых. Как эти.

– И что же за легенда?

– Одной девушке предсказали, что когда-нибудь к ней приплывёт прекрасный принц на корабле с алыми парусами. Над ней смеялись, но однажды её увидел один красивый и очень богатый молодой человек. Девушка ему понравилась, он понял, что встретил женщину своей мечты, и тут же от какого-то жителя той деревни услышал, во что она верит. Он отправился в лавку, купил алой материи, приказал сшить алые паруса и приплыл к ней на этом корабле. И тогда они поженились… Алые паруса – это символ сбывшейся прекрасной мечты.

Пока она говорила, Канут смотрел на неё, но, услышав последнюю фразу, перевел взгляд на свои корабли. Паруса матово пламенели, и это казалось волшебным даром уходящего дня.

– Вот как? – заинтересованно произнес он. – Разумный подход был у того молодого богача. Но ему повезло. Это было слишком просто.

– Это только легенда, – вздохнула Ингрид. – Им обоим повезло. Большинство женщин, ожидающих прекрасных принцев на кораблях с алыми парусами, умирают старыми девами.

– А большинство принцев женятся неудачно. Если бы свою мечту я мог осуществить так же. Просто пойдя и купив алой материи на паруса, – мрачно сказал Канут.

– Говорю: это же легенда. В жизни всё куда сложней. А часто и попросту невозможно. В жизни мечта, как правило, сбывается либо слишком поздно, либо слишком буквально, а в результате не так.

– У тебя мечта выйти замуж за принца? – глупо спросил он.

– Нет. Но столь же невыполнимая. Даже более, – поправилась она. – Более, чем эта, учитывая мой нынешний статус.

– Да, отец сказал…

Она оттолкнула его пристальным взглядом, готовым перейти в лёгкое презрение.

– Тебя уязвляет, что твоя сестра – террианка? Или бывшая рабыня?

– Нисколько. Меня не это уязвляет.

– А что?

– Что ты вообще моя сестра.

Она посерьезнела и осторожно коснулась его руки.

– Не надо.

Канут присмотрелся – в глазах Ингрид было сочувствие, и ничего более.

– Не буду, – терпеливо согласился он. – Я не составлю тебе проблемы, обещаю.

Они ещё какое-то время стояли рядом, разглядывая закат, хотя обоим стало совершенно неинтересно им любоваться, и оба не замечали прелести этого дикого буйства красок. А потом из дверей выглянул слегка хмельной Сорглан и махнул рукой:

– Ингрид! Канут! Где вы пропали? Идите сюда. Ингрид, споёшь?

Девушка покорно повернулась к отцу.

– Что спеть? – спросила она.

– Что-нибудь новенькое. А?

– Новенькое? – Она задумалась.

Пробные аккорды инфала заставили зал притихнуть, потому что большинство знало уже, чего ожидать от Ингрид. Замолчал Бранд, который, стоило только брату вернуться с террасы, принялся обсуждать с ним военные вопросы, хотя у Канута не было ни малейшего желания о чём-либо подобном сейчас говорить. Кануту хотелось убраться подальше, вглубь леса, привалиться лбом к какой-нибудь кочке и лежать так, пока не отпустит оцепенение. А отпустит ли оно хоть когда-нибудь – сложно сказать. Не хотелось ни думать, ни делать, ни видеть. Не хотелось жить.

Но он был мужчиной. Он не мог позволить себе выносить свои переживания на всеобщее обозрение, если же учесть причину его тоски, то вообще нельзя было позволить, чтоб хоть кто-нибудь узнал. Его не поймёт даже отец, который всегда всё понимал.

Ингрид настроила инструмент и задумалась. Было у неё несколько своих песен, то есть не совсем своих – просто чужие стихи, положенные ею на музыку. Ей казалось – крайне неудачно, но ничего другого «нового» в запасе не было. Оставалось уповать на непритязательность публики и качество стихов, которые ей самой казались великолепными.

В тёмном небе над рекою светит тёмная луна.

На серебряном каноэ я плыву, сжимая лук,

У меня в колчане стрелы из железа и огня,

Эти стрелы, словно птицы, жаждут вырваться из рук.

Я их делал на закате у подножья Серых Скал,

Я их делал на рассвете, омывая их волшбой,

Из небесного железа наконечники ковал,

Сотни выжженных деревьев я оставил за собой.

Сделал древки из омелы, чтоб разили и богов,

Чтоб в полёте не свернули стрелы чёрные мои,

Сделал пламя опереньем, пламя адовых костров

И вложил в те стрелы души, чтоб врага они нашли.

На серебряном каноэ я плыву, и чёрный лук

У меня в руках, натянут, и стрела на тетиве.

В небе звёзды, словно листья, издают чуть слышный звук –

Так звучат удары капель по серебряной траве.

Я на вас охочусь, звёзды, вы же слышите меня.

Не мечитесь, не дрожите, не бегите от судьбы.

И уже в полёте птицы из железа и огня,

И почти совсем не слышно звона чёрной тетивы.

Я плыву в своём каноэ, собирая по пути

Свои гаснущие стрелы и осколки сбитых звезд.

Я даю дорогу солнцу, чтоб могло оно взойти…

Я плыву. Чернеет небо, и глаза слепы от слез.

Голос Ингрид дрожал, и не потому, что стихи казались ей настолько красивыми, так уж хватающими за душу, просто слишком много было связано с тем временем, когда она услышала их впервые. И, может быть, потому же задрожали голоса у тех, кто дослушал её до конца и заговорил потом.

– Ещё, – просили присутствующие. – Ещё.

Один только Канут молчал. Он разглядывал стоящее перед ним пустое блюдо, и ему почему-то было ещё хуже, чем раньше. Он не поднимал глаз, не смотрел на названную сестру, потому что в полутьме залы она казалась ему ещё красивей, чем несколько дней назад, в лесу.

Когда Ингрид закончила, никто ничего ей не сказал – так повелось с тех пор, как она стала им петь. Песни были столь необычны и чужеродны, но при этом красивы, так сжимали сердца и тревожили дух, что всякий раз толком и не приходило в голову – что бы такое сказать. Люди в поместье не привыкли досконально разбирать слова песни, оценивать качество стиха или мелодии – они чувствовали лишь общее состояние и его воспринимали. Они не были избалованы великолепием и всевластием искусства, принимали самые незатейливые произведения, даже скорее поделки, с благосклонностью, а Ингрид пела песни на стихи самые незаурядные, обычно выбирала поэтов уровня общепризнанных, то, что лучше всего звучало. Исключения делала, но вкус на стихи помогал ей оставаться на достойном уровне. Мелодии она тоже позволяла себе «таскать» у классиков – всё равно никто не узнает, что она совершила плагиат. Легко прослыть великим певцом, если опираешься на такую базу.

– Ещё…

– Устала, – Ингрид, извиняясь, заулыбалась, отложила инфал. – Простите. Потом.

– Канут! – окликнула Алклета.

Он поднял голову и посмотрел на сестру. Она спокойно, очень ровно улыбалась, и эта улыбка, подобно потоку холодной воды, заставила его встряхнуться и взять себя в руки.

– Да, мам?

– Ты должен что-нибудь подарить Ингрид. Конечно, ты не знал, что теперь у тебя есть сестра, но ты должен хоть что-нибудь подарить. А ещё расскажи, куда ты плавал. Нам всем интересно.

– Разумеется. – Он встал, обстоятельно соображая, с чего же начать и что делать потом. – Расскажу и подарю.

Матери он привёз и уже подарил служанку – маленькую, пухленькую, с тонкими пальчиками кружевницы и талантами портнихи. Испуг, заморозивший её с самой первой минуты плена, никак не оттаивал, она шарахалась от всех бойцов Канута, словно они были демонами во плоти, и её, видимо, не особо успокоило, что с ней-то ничего страшного так и не произошло. Этот страх Канута устраивал. Девчонка увидит, как хорошо хозяйка обращается с нею и будет это ещё больше ценить, а значит, поведёт себя почтительно и исполнительно.

Подарки, конечно, этим не исчерпывались.

По распоряжению Канута его бойцы затащили сундуки прямо в залу. Канут распоряжался уверенно, показал, куда что поставить, и сразу стал очень похож на Сорглана, когда тот управлялся с хозяйством или поднимался на боевой корабль. Алклета любовалась им. Ни на одного из сыновей, рождённых ею от любимого мужа, она не могла пожаловаться, но этот особенно напоминал ей супруга в юности. Единственное огорчало, что в свои двадцать восемь он не был женат. У его отца в этом возрасте уже бегало пятеро детей.

– Где ты ходил в этот раз, Канут? – окликнул сына Сорглан, кивая слуге, чтоб тот снова наполнил его бокал.

– В этот раз, – молодой воин покосился на Ингрид, – мне удалось выбраться на своих кораблях в другой мир. Я был не один, конечно. Три отряда объединились, получилось девять кораблей.

– Так куда же вы вышли? – изумились присутствующие. Ингрид поджала губы. Она уже поняла.

– На Терру.

Все заохали, а вот Сорглан заинтересованно подался вперёд.

– Рассказывай.

– Да что рассказывать. Людей мы там встретили мало, все прячутся, так что наловить пленников на Терре – этот надо постараться. Но зато с ними сравнительно легко, они довольно тихие в своём большинстве. – Канут снова взглянул на Ингрид, на этот раз бесстрастно. Она смотрела очень холодно. Но слушала молча. – Там огромные, полуразрушенные города. Я видел дома высотой более, чем десяти этажей. Все они из камня. Некоторые из кирпича. Но более всего интересны их лавки. Там можно найти всё что душе будет угодно. Нам повезло, что в их лавках оказалось много еды, приготовленной для долгого хранения – закрытой в стеклянных и железных банках. К концу пути туда у нас кончилось продовольствие, так что эти их запасы нас выручили. Доставать из железных банок еду, конечно, сложно, но зато она не портится и на вкус почти как свежеприготовленная.

Сын графа наклонился и открыл один из сундуков.

– Я не знал, конечно, что у меня теперь есть сестра. – Канут выпрямился, держа в руках красивый футляр. – Конечно, лучше было бы подарить какой-нибудь музыкальный инструмент. Если б я знал, что у тебя такой дивный голос, что ты так дивно поешь, поискал бы. Поэтому только это. – И он протянул ей футляр.

Ингрид осторожно взяла подарок и открыла его.

Изнутри футляр был выстлан синим бархатом, и в мягких складках уютно лежало изящное колье с искристыми камнями. На них упало лишь несколько пятен света, но они мгновенно собрали его в себе и вернули такой чистой, дивной красотой, что девушка, не являясь знатоком, всё же что-то заподозрила. Она вынула ожерелье из футляра, подошла к окну и царапнула одним камнем по привозному оконному стеклу. Все с любопытством наблюдали за её манипуляциями.

– Господи! – вырвалось у девушки. – Что ты привез?

– Что?

– Это же, кажется, бриллианты! Настоящие! Ого!

– А что такое?

– Ладно. – Она махнула рукой и рассмеялась. – Я не смогу объяснить…

– Нет, ты объясни!

– Бриллианты – едва ли не самые дорогие драгоценные камни в наших краях. Они самые красивые и тяжелее всех поддаются обработке. Взгляните. – И подала украшение матери.

– Да, красивые. А искрятся как! – признал Сорглан, котрый тоже захотел взглянуть. – Говоришь, бриллианты?

– Откуда, Канут?

Молодой человек пожал плечами.

– Мы взяли место, где в подвалах было много золота и несколько подобных вещиц. Моим спутникам эти штучки не показались ценными, а я взял их, потому что решил – красивые. У меня есть ещё несколько. Привёз с собой. Я решил, что матери они понравятся.

– Ещё бы!

– Там был ещё крупный жемчуг. – Он вынул длинную низку и протянул матери. – Вот это, сразу видно, стоящая вещь. Тебе, мама.

Алклета, смущенно улыбаясь, примерила подарок. Навскидку, издалека, Ингрид прикинула, что жемчуг этот, должно быть, самого высокого качества, крупный, ровный и идеально круглый. Видно, что не речной, а морской. Графине Бергдена жемчуг шёл не слишком – перлы терялись на её коже, покрытой лёгким загаром от солнца и времени. Канута это смущало мало. Он с удовольствием смотрел на матушку, а потом подошёл поближе и бросил на стол перед нею и новоявленной сестрой пригоршню украшений, скомканных так, словно это была никуда не годная бижутерия. На самом же деле, нагнувшись, тем чутьём, которое довольно часто отличает женщин, Ингрид смогла определить, что это, должно быть, подлинные произведения ювелирного искусства из драгоценных металлов и камней. А также понять, что подобной поистине штучной работы не столько даже мастеров, сколько художников она никогда ещё не видела.

Она аккуратно сдёрнула с матери платок – чёрный бархат, расшитый по кайме серебром и бисером – расстелила его на столе и разложила украшения. Присутствующие в зале сгрудились – так было принято, чтоб сильные мира сего тешили приближённых видом своего богатства. Девушка рассматривала украшения, поглаживая их слегка и поворачивая, чтоб посмотреть пробу. Не то чтоб она действительно разбиралась, просто когда-то прочитала пару книг о драгоценных камнях. А ещё, понятно, понимала в том, что видела, чуть лучше, чем смог бы бергденец, не опытный увелир и не знакомый с традициями и привычками её родины.

– Я бы сказала, что всё это очень достойные камни. – Она разогнулась и подвинула платок с украшениями поближе к матери. – Довольно крупные. Не могу оценить караты на глаз, но рискну утверждать, что по нашим ценам здесь лежит целое состояние. Золото хорошей пробы. Драгоценности достойные, тебе не стыдно их носить, мама.

– Дарю, – Канут пожал плечами. – Мам, тебе они нравятся?

– Мне нравится вот это, – леди Алклета взяла самое маленькое украшение и попыталась пристроить его на запястье. – Остальное бери ты, дочка.

– Ну нет. – Девушка решительно взяла инициативу в свои руки и, перемерив матери все, что лежало на платке, выбрала за неё. – Вот это всё тебе по-настоящему идёт, и было бы стыдно их у тебя забрать. Правда, Канут?

– Правда, – согласился он. – Маме идёт. У тебя хороший вкус.

Отцу он подарил огромный меч, который на поверку оказался довольно лёгким и удобным в руке. Ингрид рассмотрела незатёртые неровности металла возле гарды и догадалась, что вещь эта в некотором смысле самопальная, хотя, судя по качеству закалки, которым принялись восхищаться находящиеся в зале воины, красоте и аккуратности исполнения, клинок породили на свет искусные руки, самые современные технологии и инструменты. Она не выдержала, подошла, почтительно взвесила меч в руке – действительно, очень удобный. Но при этом явно прочный.

– Не пойму, что за металл, – проворчал Сорглан и обернулся к дочери. – Знаешь?

– Куда мне. Я же не металлург.

– Прекрасный металл, – заметил Канут. – Я этим клинком разделал в кашу свою старую кольчугу. При этом совсем не умаялся, и не пришлось потом править лезвие. Он гибкий, но при этом на редкость крепкий. Я не думал, что такое можно изготовить. И это не сплав железа и стали. Я вижу.

– Это может быть экспериментальный металл, – сказала Ингрид. – И если это так, то у тебя, папа, с заточкой будут проблемы.

Сорглан ухнул, махнул мечом и расколол надвое тяжёлый металлический кувшин. Осмотрел клинок и остался доволен.

– А говорила, что у вас оружие делать не умеют.

– В любом правиле есть исключения, – улыбнулась она и оглянула на брата.

Канут смотрел очень мрачно. Кстати, на Бранда он по первому впечатлению был похож мало – старший оказался весёлым и очень лёгким в общении человеком. Он непринуждённо принял то, что у него теперь есть сестра, обращался с ней ласково, не гнушался пошутить, шутливо пихнуть в бок, чтоб заработать такую же шутливую оплеуху, и вообще был доволен прибавлением в семье. Бранд выглядел лет на двадцать пять, хотя ему уже должно было исполниться тридцать два, был по-мужски красив и, наверное, мог бы привлечь внимание Ингрид. В какой-нибудь другой жизни.

Старший брат интересовался сестрой только в пределах семейных отношений, выражал удовольствие её красотой, умом, образованностью и тем, что она учится владеть оружием, помог подобрать меч, кинжал и лук, поскольку, оказывается, являлся настоящим знатоком того, другого и третьего – словом, оставался очень приятным и недокучливым родственником.

Канут же вёл себя совсем иначе, и, догадываясь о причинах неловкости, которую он испытывал в её обществе, Ингрид постоянно смущалась. Однако, если у неё и были опасения насчёт его планов в отношении неё, то они быстро развеялись – брат вовсе не собирался подвергать сомнениям правомерность и правильность обряда либо же позволять себе что-либо лишнее, да ещё против её воли. Девушка не ограничивала своё общение с Канутом, да и смысл ей от него прятаться – в пространстве поместья и семьи это было бы бессмысленно и потому глупо.

Но женщине вовсе не нужно обладать исключительным умом и наблюдательностью, чтоб почувствовать к себе симпатию со стороны мужчины – это присуще её полу. И признаки этой склонности постоянно мозолили ей глаза, а опыт общения с людьми заставлял её чувствовать почти все оттенки его ощущений. Это напрягало.

Канут раздарил часть того, что привёз, остальное же попросил отнести к себе. Ещё предстоял делёж добычи с его дружиной, но там он не предвидел проблем. Золота было захвачено достаточно, чтоб бойцы Канута могли позволить себе приятный и разнообразный отдых в Адильхольме, куда многие из них отправлялись на зиму, если не уходили в поход. На вопрос матери, намерен ли Канут и следующую зиму провести вдали от дома, он, покосившись на сестру, ответил отрицательно, чем – это было заметно – сильно обрадовал обоих родителей.

– Очень хорошо, – прогудел Сорглан. – Значит, эту зиму ты с нами проведёшь при дворе?

– Да, отец.

– При дворе? – переспросила удивлённая Ингрид.

– Да. – Отец обернулся к дочери и пожал плечами. – Лучше всего, конечно, было бы проводить при дворе каждую зиму, только дела этого мне не позволяют. Но на этот раз мы наверняка отбудем на весь зимний сезон, поскольку помимо прочего я должен представить тебя ко двору и сообщить о твоём существовании государю. Наш род на особом счету у его величества… Кстати, сколько тебе лет?

Она расхохоталась.

– Забыла своевременно сообщить. Мне двадцать четыре.

– В самом деле? – удивился Сорглан. – Я бы дал не больше двадцати. Тем более тебя необходимо представить ко двору. Это, собственно, следовало сделать ещё восемь лет назад. – И со снисходительной улыбкой порадовался смеху семьи. – Изволь до октября подготовить себе достойный гардероб, тем более что теперь у тебя будет помощница, если, конечно, твоя мама согласится поделиться своей новой служанкой.

Алклета заверила, что непременно так и поступит.

Закончив с подарками, все разошлись, потому что было уже поздновато, солнце почти скрылось за горизонтом, да и хотелось рассмотреть подарки поближе – и Ингрид, и Сорглану, и даже Алклете, хотя она не переставала повторять, что уже слишком стара для подобных даров. Кануту удалось перехватить сестру возле лестницы, пока никто не обращал на них внимания.

– Мне обмолвились, что ты собираешься завтра на охоту, верно?

– Не совсем. – Она охотно остановилась, оперлась рукой на поручень лестницы. – Хочу погулять. Но если по дороге встретится что-нибудь интересное и толковое, я это что-то с удовольствием пристрелю. Если смогу

– А кто с тобой ещё пойдёт?

– Никто.

– Нет, так нельзя. Отвыкай от подобного. Во-первых, это неприлично, а во-вторых попросту опасно. Сейчас время медведей, можешь наткнуться на какого-нибудь бурого. Позволь, я пойду с тобой. Мне тоже хочется побродить по лесу.

– Я не против, нисколько. – Ингрид улыбнулась. – Увидимся утром. – И пошла к себе.

Канут прошёл в свою комнату и встал у стены, прислонившись к ней лбом. Голова болела. Наверное, от пива – многовато выпил.